ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В то утро Цы поднялся пораньше, чтобы избежать встречи со своим братцем Лу. Глаза еще слипались, но рисовое поле уже проснулось — и так было каждое утро.

Он переступил на земляной пол и скатал свою циновку, принюхиваясь к чайному аромату, которым, заварив к завтраку чай, наполнила дом матушка. Войдя в большую комнату, Цы приветствовал мать поклоном, она поклонилась в ответ, пряча улыбку — которую сын заметил и возвратил матери. Он обожал мать, почти так же, как и младшую сестренку по имени Третья. Две другие сестры, Первая и Вторая, умерли еще в младенчестве от болезни, терзавшей всю их семью. И Третья, хотя тоже болела, выжила единственная из девочек.

Прежде чем положить в рот первый кусок, Цы подошел к небольшому алтарю у окна, поставленному в память о дедушке. Потом отворил окно и вдохнул полной грудью. Первые лучи солнца робко пробивались сквозь наползающие тучи. Порыв свежего ветра всколыхнул хризантемы в кувшине для подаяния и погнал по комнате аромат курений. Цы закрыл глаза, чтобы произнести молитву, но в голову ему пришла только одна мысль:

«Духи небес, позвольте нам вернуться в Линьань».

Цы вспомнил времена, когда дедушка с бабушкой еще были живы. Тогда эта деревушка была для него как небеса, а братец Лу был герой, и ему стремился подражать любой мальчишка. Лу походил на великого воина из историй, что рассказывал отец, всегда был готов прийти на помощь, если другие ребята хотели отобрать у Цы вкусную еду, или обратить в бегство бесстыдников, осмелившихся заигрывать с их сестрами. Лу научил младшего брата драться — и руками, и ногами, так что обидчики пускались наутек, — и водил его на реку. Там они шлепали по воде возле лодок и ловили форелей да карпов и потом приносили их домой, раздуваясь от гордости. А еще Лу научил его подглядывать за соседками. Однако с возрастом Лу превратился в тщеславца. Когда ему сравнялось пятнадцать, неустрашимость его переросла в бесконечное бахвальство, и он просто презирал любые навыки и умения, кроме тех, что давали победу в драке. Лу принялся охотиться на кошек, чтобы покрасоваться перед девчонками, напивался рисовой водкой, которую воровал с кухонь, и гордился тем, что сильнее большинства своих дружков. И был он настолько самодоволен, что даже насмешки девушек принимал за похвалы, не сознавая, что на самом деле соседки его чураются. Если раньше Лу был для брата кумиром, то теперь это отношение постепенно сменилось безразличием.

И все-таки Лу не попадал в серьезные передряги — подумаешь, придет с подбитым в драке глазом или продует ставку, когда общинного буйвола выставили на водяные бега. А когда отец объявил о своем намерении перебраться в столицу, Линьань, Лу наотрез отказался уезжать. Парню уже исполнилось восемнадцать лет, он чувствовал себя счастливым в деревне и думать не думал о переезде. Лу заявил, что здесь у него есть все, что ему потребно: рисовое поле, компания шалопаев и две-три проститутки по соседству, которые с ним любезничают. Даже когда отец пригрозил, что от него отречется, Лу это не обескуражило. В тот год они расстались. Лу остался жить в деревне, а вся семья переехала в столицу в поисках лучшего будущего.

Поначалу в Линьане Цы пришлось нелегко. Он подымался на рассвете, чтобы присмотреть за больной сестрой, готовил ей завтрак и оставался с Третьей, пока с рынка не возвращалась матушка. Потом, подкрепившись чашкой риса, бежал в школу и до полудня учился, а в полдень спешил на скотобойню, куда устроился его отец — чтобы ради мешочка потрохов, подобранных с полу, работать не покладая рук до самого вечера. А уж ночью, прибравшись на кухне и вместе с семьей помолившись предкам, он, пока не валился на циновку от усталости, изучал конфуцианские трактаты — их, если хочешь выбиться в люди, надлежало знать наизусть. И так продолжалось из месяца в месяц, пока наконец-то отцу не удалось заполучить место счетовода в линьаньской управе под началом судьи Фэна — одного из мудрейших должностных лиц столицы, знаменитого своей проницательностью в раскрытии самых страшных преступлений.

С этого дня дела пошли на лад. Семейные доходы возросли, и Цы смог наконец покинуть бойню и целиком посвятить себя учению. Проведя три года в старшей школе, он, благодаря отличным оценкам, удостоился разрешения помогать отцу в конторе Фэна. Поначалу Цы поручали простую бумажную работу, однако вскоре его прилежание и аккуратность привлекли внимание судьи; Фэн разглядел в этом шестнадцатилетнем подростке ученика, которого, возможно, удастся воспитать по своему образу и подобию. И Цы его не подвел. В течение нескольких месяцев он от заполнения рутинных бумаг перешел к сбору свидетельских показаний, стал присутствовать на допросах подозреваемых, помогал омывать и подготавливать к осмотрам трупы, которые надлежало обследовать Фэну. И вот понемногу твердая рука и усердие Цы сделали его незаменимым помощником судьи, без колебаний поручавшего молодому работнику все более ответственные дела. В конце концов юноша стал участвовать в расследовании преступлений и в судебных заседаниях — эти занятия помогали Цы постигнуть сокровенные тайны сыскного дела и одновременно с этим приобрести начальное понятие об анатомии. На втором году учебы в университете Цы, с одобрения Фэна, выбрал для себя курс медицины. Судья Фэн любил повторять, что доказательства преступления очень часто сокрыты в ранах на теле и, чтобы их отыскать, потребно умение разбираться в ранах — умение не судьи, но хирурга.

Такая жизнь продолжалась до тех пор, пока не умер дедушка. Отец, соблюдая обычай, на время траура должен был отказаться от поста счетовода и от жилища, причитавшегося ему по должности, — и семья лишилась и заработка, и крова. А потому, к великому огорчению Цы, всем пришлось вернуться в деревню.

Брат Лу за это время совершенно переменился. Он жил в доме, который сподобился построить собственными руками, он прикупил себе земли и нанял работников из односельчан. Обстоятельства вынудили отца постучать к нему в дверь — и Лу сначала заставил отца просить прощения, только потом впустил в дом. Он выделил родне маленькую комнатку, вместо того чтобы уступить свою. К Цы брат отнесся со всегдашним безразличием, но, когда заметил, что Цы больше не бегает за ним по пятам, как собачонка, что кроме книг его ничто не интересует, он принялся вымещать на младшем брате всю свою злость. Он заявлял, что истинное достоинство мужчины не проявляется нигде, кроме как в поле. Бумажки и учение не прибавят умнику ни риса, ни батраков. В глазах Лу младший брат был всего-навсего двадцатилетним недотепой, которого теперь приходится кормить. Так, после возвращения жизнь Цы обратилась в бесконечную череду оскорблений, и в конце концов он возненавидел и эту деревню, и эту жизнь.

Порыв свежего ветра вернул Цы к реальности.

Сделав шаг назад, ученик судьи столкнулся с Лу — тот сидел рядом с матушкой и громко прихлебывал чай. Увидев брата, Лу сплюнул на пол и оттолкнул от себя чашку. Затем, не дожидаясь, пока проснется батюшка, он подхватил свой узелок и выскочил из комнаты, не произнеся ни слова.

— Ему бы не помешало поучиться нормам благопристойного поведения, — пробормотал Цы сквозь зубы, вытирая тряпочкой пролитый чай.

— А тебе не помешало бы научиться его почитать, ведь мы живем в его доме, — отозвалась матушка, не отрывая взгляда от огня. — «Прочный дом…»

«Да. Прочный дом — это тот, который поддерживают достойный отец, осмотрительная мать, почтительный сын и доброжелательный брат». Уж в повторении этих слов нужды не было: сам Лу каждое утро напоминал брату об их важности.

Хотя это не входило в его обязанности по дому, Цы расстелил на столе бамбуковую скатерть и принялся расставлять посуду. Третьей в последние дни стало хуже — донимала боль в груди, — и брат без лишних разговоров подменял ее в домашних делах. Он поставил мисочки для еды, проверил, чтобы их количество вышло четным, и направил носик чайника к окну — так он не будет указывать ни на кого из участников трапезы. Посреди стола Цы поместил кувшин с рисовым вином и плошки, по сторонам — рисовые котлетки. Окинул взглядом кухню, почерневшую от угольной пыли, и пошедший трещинами котел. Этот дом походил не на жилище, а скорее на старую кузницу!

Вскоре, хромая, вышел и отец. Сердце Цы сжалось от боли.

«Как же он постарел!»

Младший сын поджал губы и стиснул челюсти. Казалось, здоровье батюшки надломилось тогда же, когда заболела Третья. Он ковылял неровным шагом, опустив голову, его чахлая бороденка была похожа на обдерганную шелковую тряпицу. В этом старичке не осталось и следа от старательного, аккуратного чиновника, который когда-то вдохнул в Цы любовь к методичности и упорству. Сын смотрел на восковые руки отца, совсем недавно тщательно ухоженные, а теперь грубые и заскорузлые. Цы подумал, как, наверное, тоскует батюшка по ровно остриженным ногтям и по тем временам, когда пальцы служили ему лишь для перелистывания судебных бумаг.

Поравнявшись со столом, отец оперся на сына и уселся на свое место. Взмахом руки пригласил садиться остальных. Цы так и сделал; последней села матушка — ее место было ближе всех к плите. Женщина разлила по чашкам рисовое вино. Третья, обессиленная лихорадкой, опять не поднялась с циновки — как и всю прошедшую неделю.

— Ты придешь сегодня к ужину? — спросила мать. — Судье Фэну было бы приятно повидать тебя после стольких месяцев.

Цы не пропустил бы встречи с Фэном ни за что на свете. Отец решился не ждать, пока закончится траур, и поспешить с возвращением в Линьань — в надежде, что судья Фэн вновь возьмет его на прежнюю должность. В семье не знали, по этой ли причине в их деревню неожиданно приехал сам судья, однако все желали, чтобы так оно и было.

— Лу наказал мне отвести буйвола на новый надел, а потом я думал забежать к Черешне, но к ужину вернусь непременно.

— По твоему поведению двадцать лет тебе никак не дашь, — заметил отец. — Эта девчонка совсем тебя к рукам прибрала. Если ты так часто будешь к ней бегать, она тебе в конце концов надоест.

— Черешня — единственное, что есть в этом поселке хорошего. И ведь вы сами дали согласие на наш брак, — отвечал Цы с набитым ртом.

— Не забудь сласти, для этого я их и приготовила, — напомнила матушка.

Цы встал из-за стола и сложил лакомства в свою котомку. Прежде чем уйти из дома, он зашел в комнату, где в полузабытьи лежала Третья. Юноша поцеловал сестру в пунцовые щеки и поправил выбившуюся прядку волос. Девочка заморгала. И тогда Цы достал из котомки все сласти и спрятал под одеялом.

— Смотри, чтоб матушка не увидела, — шепнул он на ухо сестре.

Девочка улыбнулась, но не смогла произнести ни слова.

На илистом поле юношу застиг ливень. Цы стянул с себя промокшую рубашку, руки его напряглись, мышцы обрели крепость стали. Хрустнули суставы, натянулись сухожилия: Цы погнал буйвола вперед. Животное двигалось неспешно, будто понимая, что за первой бороздой окажется другая, потом еще, и так без конца. Перед ними расстилалось пространство, состоящее из воды и зелени, казавшееся бесконечным.

Брат велел Цы открыть сток, чтобы осушить новый участок. Но работать по краю поля было тяжко: очень уж запущены были каменные валы, отделявшие наделы один от другого. Цы с тоской оглядел полузатопленное рисовое поле. По крайней мере, сейчас, летом, доходившая до колен вода не была ледяной и не пробирала до костей. Цы щелкнул кнутом, и буйвол пободрей зачавкал копытами на болотистой жиже.

На исходе первой трети дня лемех за что-то зацепился.

«Опять корень», — вздохнул Цы.

И принялся нахлестывать буйвола. Дождь лил не переставая. Буйвол вскинул голову и замычал, но не продвинулся ни на шаг. Новая порция ударов только заставила животное качнуть рогами, стремясь уклониться от наказания. Теперь Цы заставлял быка подать назад, но плуг застрял намертво. Погонщик в отчаянии посмотрел на животное.

«А теперь тебе будет больно».

Сознавая, какое страдание причиняет он несчастной скотине, Цы потянул за железное кольцо в носу и перехватил поводья. От боли буйвол рванулся вперед, а лемех коротко лязгнул. Только тогда Цы подумал, что ему надо было вытаскивать корень вручную.

«Если я сломал плуг, братец меня забьет палкой».

Незадачливый пахарь глубоко вздохнул и, погрузив руки в ил, добрался наконец до сплетения корней. Потянул за один из отростков — впустую; после нескольких бесплодных попыток юноша решил поискать в суме, висевшей на спине у буйвола, остро наточенную пилу. Достав нужный инструмент, он снова опустился на колени и принялся работать под водой. Ему удалось оторвать пару корешков и перепилить еще несколько, размером побольше. Когда Цы разбирался с самым толстым корнем, он почувствовал, как его что-то кольнуло.

«Похоже, я порезался».

Хотя боли никакой и не было, руку следовало осмотреть.

Цы давно привык к борьбе со странной болезнью, которой наказало его Небо и о которой он узнал в тот далекий день, когда матушка поскользнулась и опрокинула на него сковородку с кипящим маслом. Мальчику было всего четыре года, и ему показалось, будто его окатили теплой водичкой. Вот только запах горелого мяса сообщил ему — ничего еще не понимающему, — что случилось иное. Обожжены были руки, туловище; следы ожогов остались навсегда. Ужасные шрамы с тех пор напоминали мальчику, что он не такой, как другие дети, и что, хотя нечувствительность к боли и выглядит как большая удача, он должен внимательно осматривать любую свою ранку, которые в детстве — не редкость. Потому что если Цы и вправду не чувствовал ушибов, если ломота от усталости была ему почти неведома и он мог трудиться до полного изнеможения, то имелась и обратная сторона: позабудешь о том, что тело не железное, — пострадаешь не на шутку.

Вытащив руки из воды, Цы увидел, что его ладони обагрены кровью. Он испугался серьезного пореза и поспешил обтереться платком. Однако не нашел ничего опасного, только небольшую алую царапину.

«Что за бесовщина?»

Обескураженный, он вернулся туда, где застрял плуг, и вновь занялся корнями; илистая вода багровела прямо на глазах. Цы распустил ремни, чтобы освободить плуг, и отогнал буйвола в сторону. А потом, часто дыша, уставился на воду. Дождь лупил по затопленному полю, заглушая все прочие звуки.

Юноша со смесью удивления и страха подступил к образовавшейся в грязи вокруг застрявшего лемеха воронке. У него засосало под ложечкой, кровь бешено колотилась в висках. Цы захотелось убраться подальше, но он отогнал эту мысль. Из глубины ритмично всплывали гроздья мелких пузырей; они смешивались с пузырями от звонко падающих капель дождя. Цы опустился коленями в липкий ил. С опаской нагнулся к воде, и тут кровавая жижа едва не брызнула ему прямо в лицо. Наклонился бы чуть ниже — хлебнул бы, не иначе.

В грязи опять что-то шевельнулось. Цы дернулся в сторону — его застало врасплох барахтанье мелкого карпа под водой.

«Вот глупая тварь!»

Юноша поднялся и пнул рыбешку ногой, пытаясь успокоиться. И тотчас заметил рядом другого карпа, побольше, — с лоскутом мяса в пасти.

«Да что же тут творится?..»

Он хотел сделать шаг назад, но оступился и рухнул навзничь, в месиво ила, грязи и крови. Глаза под водой раскрылись сами собой, когда в лицо ему ткнулся пучок каких-то трубок. От увиденного чуть не остановилось сердце. Прямо перед Цы болталась в путанице корней и веток, с торчащей изо рта тряпкой человеческая голова.

Он кричал, пока не охрип, но никто не пришел ему на помощь.

От ужаса Цы не сразу сообразил, что этот участок поля долгое время был заброшен и что крестьяне сейчас трудятся по ту сторону горы. И только тогда он сел в мутную жижу в нескольких шагах от плуга и огляделся по сторонам. Дрожь постепенно унялась, в голову пришло возможное решение: бросить буйвола на поле и спуститься за помощью в деревню. Или — оставаться на месте до возвращения брата.

Оба варианта не очень-то нравились Цы, однако, учитывая, что Лу должен был уже скоро появиться, юноша предпочел подождать. Здешние места кишели хищным зверьем, а один целый буйвол стоит в тысячу раз дороже, чем человеческая голова без туловища.

В ожидании брата Цы обрезал оставшиеся корни и вызволил лемех, стараясь не наносить голове новых повреждений. Железное орудие вроде бы не пострадало, так что, если повезет, Лу сможет поставить в вину лишь задержку в работе. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться… Покончив с корнями, Цы снова впряг буйвола и продолжил пахоту. Чтобы отвлечься, он попробовал насвистывать, но внутри эхом повторялись слова, не раз слышанные от батюшки: «Проблема не разрешится, если повернуться к ней спиной».

«Знаю. Вот только это не моя проблема», — сам себе отвечал Цы.

Он продвинулся с плугом еще на пару шагов, а потом остановил буйвола и вернулся к мертвой голове.

Некоторое время ученик судьи задумчиво смотрел, как она плавает. Потом начал подмечать детали. Щеки были вдавлены внутрь, будто кто-то в ярости топтал голову ногами. На посеревшей, почти лиловой коже Цы разглядел мелкие порезы, — это поработали рыбы. Глаза оставались широко распахнутыми, ошметки кровоточащей плоти колыхались вокруг трахеи… а из полуоткрытого рта торчала эта странная тряпица.

Ничего более ужасного Цы в жизни не видел. Он зажмурился. Его вырвало. И вдруг Цы понял, что знает этого человека. Это была голова старого Шана. Отца Черешни — девушки, которую он любил.

Когда Цы слегка пришел в себя, он заметил, как неестественно искривлен рот у отрезанной головы, — видимо, дело было в тряпке. Цы осторожно потянул за краешек, и ткань мало-помалу начала подаваться, как будто разматывался клубок. Юноша спрятал тряпицу в рукав и попытался сомкнуть покойнику челюсти, но не получилось. Его вырвало снова.

Цы омыл лицо мутной водой. Потом побрел обратно по вспаханному участку в поисках мертвого тела. Он обнаружил обезглавленный труп в полдень, на восточной границе надела, в нескольких ли от того места, где застрял плуг. На мертвеце до сих пор был желтый пояс — отличительный знак уважаемого человека, — а еще халат с пятью пуговицами. Но вот голубой шапочки, которую Шан всегда носил, обнаружить не удалось.

Продолжать пахоту Цы был не способен. Он опустился на каменный вал, без всякого аппетита откусил от рисовой лепешки, но проглотить кусок так и не смог. Взгляд его был прикован к брошенному в грязь телу Шана, обезглавленному, как будто несчастный был закоренелым преступником.

Как же рассказать об этом Черешне?

И юноша вопрошал сам себя, каким бессердечным злодеем нужно быть, чтобы лишить жизни столь уважаемого человека, как Шан, — преданного односельчанам, чтущего традиции и ритуалы. Определенно, чудовище, свершившее это преступление, не должно оставаться в мире живых.

Братец Лу добрался до участка лишь под вечер. С ним пришли трое батраков, нагруженных саженцами, что означало перемену планов: Лу все-таки решил высадить рис, не дожидаясь, пока земля просохнет. Цы, оставив буйвола без присмотра, бросился к брату. Подбежав, он согнулся в почтительном поклоне:

— Братец! Ты не поверишь, что здесь случилось… — Сердце Цы бешено колотилось.

— Ну как не поверить, если я собственными глазами все вижу! — зарычал Лу, окидывая рукой невспаханное поле.

— Понимаешь, я нашел…

Но тут последовал удар палкой по лбу, от которого младший брат повалился в грязь.

— Проклятый оболтус! — припечатал сверху Лу. — До каких же пор ты будешь считать себя лучше других?

Цы прижал ссадину ладонью, стирая заливавшую лицо кровь. Лу уже не в первый раз поднимал на него руку, но он был старшим братом, которому, по правилам конфуцианства, следует повиноваться. Едва в силах разлепить веки, все равно Цы начал с извинения:

— Мне очень жаль, брат. Я не успел, потому что…

— Потому что у белоручки-студента нет желания гнуть спину! — Лу снова его ударил. — Потому что этот белоручка-студент думает, что рис растет сам по себе! — Новый удар снова сшиб младшего брата с ног. — Потому что у белоручки-студента есть братец Лу, который должен за него горбатиться!

Лу счистил со штанов грязь, позволяя Цы подняться.

— Я… я нашел труп! — успел выговорить Цы.

Лу нахмурился:

— Труп? О чем ты?

— Он здесь… возле вала… — добавил Цы.

Лу обернулся к указанному месту, там уже поклевывали пашню грачи. Крепче сжав палку и не дожидаясь дальнейших объяснений, он зашагал туда. Подойдя к голове, шевельнул ее ногой. Потом нахмурился и оглянулся:

— Вот пакость! Ты ее здесь нашел? — Лу схватил мертвую голову за волосы и с омерзением покачал ею в воздухе. — Я так понимаю, что здесь. Клянусь бородой Конфуция — это Шан, что ли? А тело где?..

— С другой стороны. Рядом с плугом.

Лу скривил губы. И поспешил к своим батракам.

— Вы двое, чего ждете? Живо туда, подберите тело. А ты вытащи саженцы, а голову положи в корзину. Бесовщина какая! Мы возвращаемся в деревню.

Цы подошел к буйволу и принялся его распрягать.

— Позволь-ка узнать, чем это ты занят? — ехидно спросил Лу.

— Разве ты не сказал, что мы возвращаемся?

— Возвращаемся мы. Ты вернешься, когда закончишь свою работу.