Синее на синем.

Автомагистраль на фоне неба. Гудрон и индиго.

Когда пробило двенадцать, они были в далеком предместье.

Сплошные поселки и каменные дома. Вокруг ни души. В полпервого остановились перед домом шестьдесят четыре по улице Сади-Карно в Вильмомбле.

Молча смотрели они на железные ворота и кирпичные стены. Над оградой медленно раскачивались черные верхушки деревьев. Для полноты картины не хватало разве что осколков стекла поверх забора. Усадьба генерала Лабрюйера прекрасно гармонировала с этой рождественской ночью, больше напоминавшей конец света. Они вышли на мороз.

Ворота были не заперты. Чтобы войти в сад, Волокину пришлось лишь повернуть ручку. Он оглянулся на Касдана, который своей тушей заслонял свет уличных фонарей, и поманил его за собой.

Сумерки сомкнулись за ними. Крепостные стены. Столетние деревья. Ни одного освещенного окна. Найдя тропинку, напарники пошли по ней. Сад давно запущен. Сорняки и пырей заглушили цветы и газонную траву. Там и сям торчали черные кусты, похожие на чудовищных пыльных овец. Все вокруг, словно колючей проволокой, поросло терновником.

— Ложный след, — прошептал Касдан. — Старик помер. Или давно съехал.

— Пойдем посмотрим.

Через несколько шагов они подошли к крыльцу особняка. Внушительное строение, почти господский дом, в духе начала двадцатого века, с закосами под замок. Почерневший кирпич. Остроконечные башни. Полукруглый навес. Крыльцо украшено завитками, отдаленно напоминавшими стиль арт-деко, как вход в метро на некоторых старых станциях. Но больше ничего не видно. Здание было укреплено, как бункер. Ставни наглухо закрыты. В кустарнике валялись куски лепнины. Осколки оконных стекол густо усеяли крыльцо. Настоящая развалина.

Волокин готов был уже согласиться с Касданом: здесь давным-давно никто не живет. Информация Арно устарела.

Они поднялись по ступенькам. Решетчатая дверь заперта на засов, но слуховое окошко разбилось, так что между прутьями из кованого железа образовалась дыра. Можно просунуть руку и открыть засов изнутри.

Для проформы он нажал на звонок. Бесполезно. Тогда он постучал, не очень сильно, чтобы не услышали соседи. Никто не ответил. Он неторопливо пошарил в сумке, вытащил две пары хирургических перчаток. Одну дал Касдану, а другую надел сам. Просунул руку в дыру и поднял засов. Со зловещим скрипом дверь открылась. Русский застыл на пороге, мысленно сосчитал до десяти, стараясь уловить в темноте малейший шорох. Ни звука. Он переступил через осколки. Вошел в окутанный мраком вестибюль.

В ноздри ударил запах пыли. Воздух был таким тяжелым и душным, что Волокину почудилось, будто он вдыхает жирный дым. Он тут же приспособился дышать ртом, чтобы не забить ноздри. Затем он почувствовал холод. Здесь все промерзло почти так же, как снаружи. Плюс ощущалась какая-то необычная сырость.

Левой рукой Воло нашарил в сумке ручку-фонарик. Справа зиял темный дверной проем, но от двойной двери остались только наполовину вырванные петли. Он двинулся в эту сторону, Касдан последовал за ним, освещая путь собственным фонариком. Они шли бесшумно, лишь облачка пара, подсвеченные пучками света, вырывались у них из губ в такт шагам.

Они добрались до первой комнаты. Мебель казалась сделанной из пыли и клубков паутины. Нечто темное, бесформенное, мгновенно вызывающее прилив отвращения. Пол усыпан омерзительно грязными газетами, вырванными книжными страницами, тут же валяется пустая бутылка… Доносились только слабые шорохи и шуршание не привыкших к гостям насекомых.

Волокин вытянул фонарик перед собой. Картины, слишком потемневшие, чтобы можно было разобрать на них хоть что-нибудь. Повисшие клочьями обои в зеленоватую полоску покрывали стены точно саван. Все углы заросли паутиной, протянувшейся между мебелью, словно нити сероватой слюны.

Русский подошел к комоду и потрогал словно приросшие к нему предметы. Флаконы. Безделушки. Фотографии в рамках. Все будто покрыто темным мехом. Все здесь прогнило, как старый сыр.

Он открыл ящик. Фотографии. Документы. Все склеилось от той же липкой грязи. Он осторожно просунул руку внутрь. Из хаоса могла выскочить крыса. Попытался разглядеть некоторые снимки. За спиной Касдан рылся в других закоулках, обшаривая темноту фонарем.

Воло не был уверен, что хорошо разглядел фотографии. Вот это кто, например? Ребенок-инвалид, втиснутый в какие-то металлические конструкции? А может, его пытают, четвертуют, режут, ломают кости с помощью неизвестных орудий? Другие снимки. Детские руки с вырванными ногтями. Невинные лица, изрезанные, изодранные, обезображенные щипцами и острыми инструментами.

Он продолжал листать. Аккуратно подколотые машинописные страницы. Даты. Места. Славянские и испанские имена и фамилии. И снова фотографии. Грудной младенец, чьи ручки и ножки прибиты гвоздями к деревянной доске. Голая девочка с отрезанной по самое плечо рукой стоит на фоне еще более белой, чем она, стены.

Сзади подошел Касдан. Воло закрыл ящик.

— Смываемся, — прошептал русский. — Мы в логове демона. Но демон умер.

Армянин осветил лицо напарника. Увиденное заставило его прошептать:

— Конечно. Пошли…

— Анита?

Оба замерли на месте, услышав голос. Слабый, дребезжащий, словно заглушённый кляпом. Сведения Арно неожиданно подтвердились. В этом капище агонизировал старик.

— Анита? Старая шлюха! Не заставляй меня ждать…

Послышались удары. Не по полу, а по трубам. Словно вдоль отопительной системы шел тюремщик с дубинкой. Волокин попытался определить, откуда доносится стук. Свет от фонарика прочертил комнату зигзагом, выхватывая новые детали. Камин. Оружие, подвешенное к специальной стойке. Голова лося.

ТУК-ТУК-ТУК…

Стучали по свинцу или цинку. Звук отдавался от стен дома, как от чудовищной литавры, чтобы кануть в небытие. В пустоту, способную поглотить все детские страхи, все фобии, когда-либо изгнанные.

Удары прекратились. Волокин схватил Касдана за плечо и прошептал:

— На второй этаж.

Касдан шел впереди. За гостиной следовал коридор. В конце коридора была лестница. Они бросились вверх по ступенькам. Звук шагов поглощала пыль.

ТУК-ТУК…

Между ударами прорывался голос:

— Анита… сука… мне надо… сдохну!

Второй этаж. Воло ступал как по зыбучим пескам. За пределами пугающих звуков таилось что-то, от чего у него в жилах стыла кровь. Страх, пришедший из немого прошлого. Что-то навязчивое, никогда его не отпускавшее. «Мадленка» Пруста, развернувшаяся в кошмар.

ТУК-ТУК-ТУК…

И тут его озарило. Голос. Старческое кряхтение, полное дикой ярости, напомнило ему деда. У Волокина не осталось ни единого воспоминания об этом подонке, кроме его голоса. Мерзавца, нажравшегося водки, обуревала убийственная, звериная злоба… Только это Волокин и запомнил. Этот завывающий, клокочущий рев, предвещавший худшее. Но он никогда не вспоминал о том, что было после. О побоях. Унижениях. Наказаниях.

— АНИТА!

Вторая дверь налево. Волокин спросил:

— Постучать?

— Обойдется.

Касдан схватился за ручку, когда человек за дверью заорал:

— СУКА! Я… Я… Я…

Они вошли в комнату. Волокин приготовился ко всему, и прежде всего к самому худшему, но то, что он увидел, оказалось вполне обыденным. Спальня в полном беспорядке. По полу разбросана одежда. Тарелки с остатками протухшей еды. По ним бегали тараканы. Стены тонули во тьме, но на них были те же вздувшиеся, отсыревшие обои. Только в изголовье кровати горели два красновато-коричневых ночника, тусклые, как свечи.

Комнату перегородила огромная кровать, заваленная одеялами, смятыми простынями, сбитыми подушками.

Но старика на ней не было.

И его голос смолк.

Воло сообразил, в чем дело, но Касдан действовал проворнее. Он схватил одеяла и одним движением сдернул. Человечек скорчился в глубине постели, словно принюхиваясь к собственным испражнениям. Вцепившегося в простыни старика трясло. Волокину почудилось, что они приподняли камень и обнаружили под ним сколопендру с множеством ножек и блестящей спинкой.

Касдан склонился над ним и отвернулся. Лысая, похожая на череп голова, запавшие губы, иссеченные складками и морщинами, как у мумии. Глаза глубоко ввалились, словно утонув в глазницах. Истончившаяся, прозрачная рыбья кожа казалась разноцветной. Всхлипывая, доходяга пробормотал:

— Анита… Мне надо… Надо, а не то я сдохну…

Касдан выпрямился:

— Что с ним? Нужно найти его лекарства, а то он отбросит коньки у нас на руках!

Волокин не ответил. Он ошибся. Привычным ему показался не голос. И даже не спальня старика. А его загадочная жажда. В голосе. В теле. В комнате. Ломка. Мучительная ломка, пожиравшая старика изнутри. Вот что он учуял в воздухе, в доме, в этой безнадежной рождественской ночи.

Лабрюйеру была нужна его доза.

— Не шевелитесь, — прошептал Волокин.

Он вышел из спальни. Спустился по лестнице. Потерялся в слишком больших и темных комнатах, то и дело натыкаясь на мебель и дверные косяки. Наконец нашел кухню. Открыл холодильник. Загорелась лампочка, осветив полки. Старые сардины. Остатки макарон в томатном соусе. Сливочное масло. Сыры. Всего по чуть-чуть. Как для мыши.

Волокин наклонился и пошарил в ящике для овощей. Железные коробки. Он открыл первую: шприцы. Вторую: резиновый жгут, чтобы перетягивать вены, и ложечки. В третьей оказались пакетики из вощеной бумаги. Ни к чему их открывать, чтобы узнать, что внутри. Лечение генерала не оплачивалось социальными службами.

Русский вынул все, что нужно, из холодильника, потом в кастрюле довел воду до кипения, положил дуршлаг и поставил в него две первые металлические коробочки, так что получился самодельный автоклав.

Он втянул руки в рукава. Вытащил дуршлаг. Вывалил его содержимое на сгиб локтя. Снова открыл холодильник и нашел там половинку высохшего лимона. Свободной рукой извлек из последней коробочки пакетик. Пальцы у него дрожали.

Несмотря на пар, он с головы до ног покрылся ледяным потом. Соприкосновение с наркотиком. Близость шприца…

Он должен выстоять.

Так нужно.

Он поднялся на второй этаж. Смахнул с письменного стола бумаги. Разложил инструменты. Снял куртку. Засучил рукава. Пот стекал по лицу.

— Что это ты затеял, черт побери?

— Привожу свидетеля в чувство. У него обычная ломка.

— В его возрасте?

— Полуночный демон, папаша. Слышали о таком?

Лабрюйера, по-прежнему лежавшего в позе эмбриона, сотрясали конвульсии. Руками в перчатках русский открыл одну из горячих коробочек, потом взял пакетик. Осторожно развернул его пальцем. Порошок был на месте. Пальцы дрожали, но он держался. Ему казалось, будто он парит над собой.

В упаковке было больше грамма. Он не знал, насколько героин чистый, но избрал шоковую терапию. Полную дозу. Оставив пакетик открытым, бросился в ванную. Нужна была вата. Ее не оказалось, но в глубине аптечки, набитой просроченными лекарствами, он отыскал марлю. И еще нашел девяностоградусный спирт.

Он вернулся в спальню. Генерал в своих мокрых простынях, стуча зубами, бормотал неразборчивые ругательства. Воло взял ложечку. Согнул у нее ручку. Словно над устрицей, выжал над ней лимон. Высыпал в сок содержимое пакетика.

Взял кусочек марли и положил его в стоявшую на столе пепельницу. Открыл бутылку, прижал к горлышку большой палец и пропитал марлю спиртом. Пошарив в карманах, вытащил зажигалку и поджег марлю. Вспыхнуло ровное голубоватое пламя. Он подержал над ним ложечку. Жидкость запузырилась. Волокин потел так сильно, что капли стекали на край письменного стола. Он взял еще кусочек марли, погрузил его в горячее зелье. Осторожно положил ложечку и выхватил шприц из второй металлической коробки. Подвигав поршнем, выдавил из него остатки воздуха. Потом воткнул иглу в пропитанную наркотиком марлю, служившую фильтром. Медленно потянул за поршень. Отрава потекла в шприц, такая опасная и желанная. У него затряслась рука.

— Давай я? — предложил Касдан из-за его плеча.

— Ни за что, — усмехнулся он. — Я не намерен совращать полицейских.

Все его тело терзала боль. Каждая клеточка тянулась к шприцу. Он чувствовал себя привязанным к мачте Одиссеем, рвущимся на зов сирен.

Вытянув поршень до конца, он шепнул Касдану:

— Подержите-ка.

Вручив ему шприц, Волокин приблизился к скелету. Оперся коленом о кровать. Подсунул руки старику под мышки. Медленно, без усилий приподнял его. Генерал весил не больше сорока килограммов. Безумец открыл горящие глаза:

— Ты не Анита.

— Я не Анита, папаша. Но у меня есть то, что тебе нужно.

— Вы приготовили укол?

— С пылу с жару. Покажи-ка мне свои вены.

Волокин закатал левый рукав пижамы. Под локтем показалось месиво из струпьев и черных вен. Справа та же картина. Откинув одеяло, русский пощупал ступни наркомана. Ненамного лучше. Сгустки засохшей крови, зараженные вены и синяки доходили до щиколотки. Анита, почтенная старица, по-видимому делавшая ему уколы, была в этом столь же искусна, как он — в вязании крючком.

Он расстегнул пижаму. И снова страшное зрелище. Туловище старика было иссечено, изрезано во всех направлениях. Арно их предупредил: Лабрюйер увечил себя годами. Как сделать ему укол?

Волокин проверил самые потайные места для уколов. Под языком. Под мошонкой. Невозможно. Он был заражен с головы до ног. В любом месте вот-вот начнется гангрена.

Оставался один выход.

Но этого он еще никогда не делал. Ни себе самому. Ни другим.

— Шприц.

Шприц упал ему на ладонь. И снова судороги. Героин опять жег ему руки. На мгновение он увидел себя со вколотым шприцем. По кончикам пальцев побежали блаженные мурашки.

— Держите его. Я сделаю ему укол.

— Куда?

— В глаз.

— Ты псих?

— Последняя надежда. Миф нариков.

— А если ты выколешь ему глаз? Или он околеет?

— Либо так, либо сваливаем.

Касдан встал слева от кровати и схватил чучело за плечи. В мозгу генерала на мгновение прояснилось. Глаза выкатились из орбит. Они были затянуты желтоватой гнойной пленкой. Последствия лихорадки или испуга.

— Не рыпайся, папаша. Через пять минут будешь на меня молиться…

Старик завопил. Волокин сбоку прижал ему лицо. Большим и указательным пальцами раскрыл правый глаз. Радужка и зрачок скосились к носу, потом метнулись в обратную сторону, словно спасаясь бегством. Воло поднес иглу. Он видел сетку капилляров у основания носа.

Прицелился. Задержал дыхание. Вонзил иглу в роговицу. Не почувствовал никакого сопротивления. Воло снова надавил. Генерал уже не кричал. Он поперхнулся собственным воплем, перешедшим в утробный хрип. Русский нажал на поршень. И ему показалось, что опорожняются его собственные вены. Дальним краешком сознания он отметил положительные симптомы. Белок не налился кровью. Лабрюйер, похоже, больше не испытывал боли. И глазное яблоко не лопнуло.

Он сосчитал до десяти, потом медленно вытащил иглу. Теперь он сам не знал, чего ждет. Фонтана крови. Брызнувшей из раны слизи. Но ничего не произошло. Волокин, оглушенный, отступил, держа в руках шприц, а тем временем умиротворенный старик словно утонул в своих подушках.

Касдан, по-прежнему держа его за плечи, поднял глаза:

— Ты в порядке?

Волокин улыбнулся. Во всяком случае, попытался:

— Не так, как он, но в порядке.

— И когда это подействует?

— Герыч уже разогревает ему мозг. Через несколько секунд он будет готов.