Глава четвертая

– Тост будешь? – решился спросить на следующее утро Питер, обращаясь к скорбной спине Клары.

– Как я богу ходедь дост? – прорыдала она в нос, и тонкая ниточка слюны протянулась из ее рта до самого пола, где у ее ног образовалась целая блестящая лужица.

Они стояли босиком в кухне, начиная готовить завтрак. Обычно к этому времени они уже принимали душ, и если не одевались полностью, то хотя бы накидывали халат на пижаму и надевали шлепанцы. Но сегодняшнее утро не было обычным. Питер только сейчас понял, насколько необычным оно было.

Он пролежал всю ночь, обнимая Клару и лелея надежду, что худшее позади. Что наутро скорбь, конечно, не уйдет совсем, но отпустит его жену хотя бы частично. Однако женщина, которую он знал и любил, была целиком поглощена горем. Как Иона. Ее белый кит скорби и потери в океане телесной жидкости.

– Клара, нам нужно поговорить. Мы можем поговорить?

Питер жаждал вернуться в теплую кровать с чашечкой кофе, тостом и джемом и последним каталогом от «Ли Вэлли». Но вместо этого он стоял босиком посреди холодной кухни, размахивая за спиной Клары длинным французским батоном, словно волшебной палочкой. Ему не понравился образ волшебной палочки. Лучше уж меч. Только подобает ли ему такое поведение? Размахивать мечом за спиной собственной жены. Он замахнулся два раза – и батон-меч хрустнул, сломался. «Вот и хорошо, – подумал Питер. – От этих образов сплошная путаница в голове».

– Нам нужно поговорить о Джейн.

Он вспомнил, где находится, положил трагически сломанный меч на стол и опустил руку на плечо жены. Несколько мгновений он ощущал под пальцами мягкую фланель, но потом плечо дернулось и выскользнуло из-под его руки.

– Помнишь, когда вы с Джейн разговаривали, а я отпускал всякие грубые замечания и уходил?

Клара смотрела перед собой, всхлипывая время от времени, когда свежая капля падала с ее носа.

– Я уходил в мою студию рисовать, но дверь оставлял открытой. Ты этого не знала?

Впервые за сутки он увидел в ней искорку интереса. Она повернулась к нему и отерла нос тыльной стороной ладони. Питер подавил в себе желание подать ей салфетку.

– Каждую неделю, когда вы с Джейн разговаривали, я слушал и рисовал. Долгие годы. Написал лучшие свои работы, слушая вас двоих. Это было похоже на то, как я мальчишкой лежал в постели, слушая, как разговаривают мама с папой. Это утешало. Но в этом было и нечто большее. Вы с Джейн говорили обо всем на свете. О садоводстве, о книгах, о кулинарии. А ты говорила о своих верованиях. Помнишь?

Клара посмотрела на свои руки.

– Вы обе верили в Бога. Клара, ты должна разобраться, во что веришь.

– Что ты имеешь в виду? Я знаю, во что верю.

– И во что? Ответь мне?

– Иди ты в задницу. Оставь меня в покое! – вдруг напустилась она на него. – Где твои слезы, а? Ты мертвее, чем она. Ни слезинки не уронил. А что теперь? Ты хочешь, чтобы я прекратила? Да еще и дня не прошло, а тебя это уже утомило? Ты перестал быть центром вселенной? Ты хочешь, чтобы все стало как прежде? – Клара щелкнула пальцами перед его лицом. – Ты мне отвратителен!

Питер отпрянул от нее, уязвленный. Ему хотелось наговорить ей всяких слов, которые причинят ей такую же боль, какую она причинила ему.

– Уходи! – завизжала Клара, икая и всхлипывая.

Да он и хотел уйти. Хотел уйти еще вчера вечером, когда все это началось. Но остался. И теперь, больше чем когда-либо, он хотел сбежать, хотя бы ненадолго. Пройтись по Общественной улице, выпить кофе с Беном. Принять душ. Все это казалось таким разумным, таким оправданным. Вместо этого он снова наклонился к ней, взял ее перемазанные соплями руки в свои и поцеловал. Клара попыталась вырваться, но он держал ее крепко.

– Клара, я тебя люблю. И я знаю тебя. Ты должна решить, во что ты веришь, во что ты по-настоящему, истинно веришь. Все эти годы ты говорила про Бога. Ты писала про свою веру. Ты рисовала танцующих ангелов и вожделеющих богинь. Скажи мне, Клара, Бог – Он сейчас здесь, в этой комнате?

Тихий голос Питера успокоил Клару. Она стала слушать.

– Он здесь? – Питер медленно поднес палец к груди Клары, не касаясь ее. – Джейн сейчас с Ним?

Питер знал, что нужно продолжать говорить. И на этот раз нечто более конкретное.

– Все эти вопросы, которые вы с Джейн обсуждали, над которыми смеялись и спорили, – она теперь знает ответы на них. Она встретилась с Господом.

У Клары открылся рот, и она уставилась перед собой. Вот он. Вот он где. Ее материк. Вот куда должна она нести свою скорбь. Джейн умерла. И она сейчас с Господом. Питер прав. Она либо верит в Бога, либо не верит. И то и другое не зазорно. Но она больше не может верить в Бога и при этом вести себя так, будто Его нет. Она и в самом деле верит в Бога. И верит, что Джейн сейчас с ним. Внезапно ее боль и скорбь стали по-человечески естественными. Клара почувствовала, что их можно пережить. И она знает, куда поместить свою боль – туда, где теперь Джейн с Господом.

Это было таким облегчением. Она взглянула на Питера, склонившегося к ней. Его лицо было так близко. Темные круги под глазами. Волнистые волосы с проседью всклокочены. Клара провела рукой по собственным волосам и обнаружила потерявшуюся в их хаосе заколку в виде уточки. Она вытащила ее вместе с клоком волос, положила другую руку на затылок Питера, молча притянула его голову к себе, разгладила его непослушные волосы и скрепила их заколкой. А потом прошептала ему в ухо:

– Спасибо. И прости меня.

И тут Питер начал плакать. К собственному ужасу, он почувствовал, как жжет глаза, как они наполняются слезами, как горит у него горло. Он больше не мог сдерживаться – чувства овладели им. Он плакал, как заплакал как-то раз в детстве, когда лежал в тепле своей кровати, слушал разговор родителей и вдруг понял, что они говорят о разводе. Он обнял Клару, прижал ее к груди и молча взмолился о том, чтобы никогда ее не потерять.

Летучка в управлении Квебекской полиции в Монреале продолжалась недолго. Коронер обещала предоставить предварительные результаты вскрытия сегодня днем и завезти их в Три Сосны по дороге домой. Жан Ги Бовуар доложил о своем разговоре с Робером Лемье из полицейского отделения в Кауансвилле – Робер все еще горел желанием оказать им помощь.

– Он сказал, что сама Йоланда Фонтейн вне подозрений, к ней есть некоторые претензии касательно некорректного проведения сделок по недвижимости, но ничего такого, что выходило бы за рамки закона. А вот ее сын и муж – фигуры известные в полиции, как в местной, так и в Квебекской. Ее мужу Андре Маленфану тридцать семь лет. Пять задержаний за пьянство и нарушение общественного порядка. Два нападения. Два ограбления со взломом.

– Приговоры с тюремным заключением у него были?

– Два срока он отсидел, а сколько ночей провел в полицейских отделениях – и не сосчитать.

– А сын?

– Бернар Маленфан. Четырнадцать лет. Похоже, достойный ученик отца. Совершенно неуправляемый. Многократные жалобы из школы. Многократные жалобы от родителей.

– А обвинения ему какие-нибудь были предъявлены?

– Нет, только несколько серьезных разговоров в полиции с предупреждениями.

Кое-кто из полицейских в помещении цинично ухмыльнулся.

Гамаш хорошо знал Бовуара, а потому предположил, что самое важное тот припас на конец. И по телесному языку Бовуара было видно, что Гамаш не ошибся.

– Но, – сказал Бовуар, и его глаза победно засветились, – Андре Маленфан – охотник. После отбытия сроков по судебному приговору ему запрещено охотиться с огнестрельным оружием. Однако…

Гамаш с удовольствием наблюдал, как Бовуар дает волю своей склонности к театральным эффектам, а данный случай являл собой, пожалуй, максимум театральности, какую позволял себе инспектор.

– …в этом году он впервые обратился за разрешением на охоту с использованием лука.

Туш.

Летучка закончилась. Бовуар выдал каждому задание, и команда разошлась по делам. Когда все удалились, хотела было встать и Николь, но Гамаш остановил ее. Они остались наедине, и ему нужно было поговорить с ней. Он наблюдал за ней во время летучки – она опять выбрала место подальше от всех, не расхватывала вместе с остальными кофе и булочки. Она вообще не делала ничего из того, что делали другие. Это было почти осознанным желанием – отделить себя от остальной команды. И одежда на ней была простая, не такая, какую ожидаешь увидеть на монреальской женщине, которой едва перевалило за двадцать. Не наблюдалось в ней и никакой типичной для квебекца театральности. Гамаш осознавал, что он сам привык к некоторой отчужденности от остальных членов его команды. Но Николь как будто специально старалась казаться незаметной. Костюм унылого синего цвета сшит из дешевого материала. Плечи слегка подбиты, следы от чистящего средства кричат о том, что этот лежалый товар куплен на распродаже. Под мышками видны белые разводы – граница того места, до которого она пропотела в прошлый раз, когда надевала этот костюм. А потом не выстирала его. Может быть, она сама шьет себе одежду. Может быть, она все еще живет с родителями. Наверное, они гордятся ею, ждут от нее успехов, и этот груз давит на нее. Возможно, все это и объясняет то единственное качество, что отличает ее от остальных. Ее самодовольство.

– Вы здесь стажируетесь, учитесь, – тихо сказал он ей прямо в слегка надутое лицо. – Поэтому вы должны приобретать у нас определенные навыки. Вы любите учиться?

– Да, сэр.

– И как вы учитесь?

– Простите, сэр?

– Вопрос ясен. Подумайте и ответьте, пожалуйста.

Его темно-карие глаза были, как всегда, живыми и дружелюбными. Говорил он спокойно, но твердо. Без враждебности, но с ожиданием. И голос его звучал явно начальственно и наставнически. Николь растерялась. Вчера он был с ней таким благожелательным, таким вежливым, и она думала, что сможет воспользоваться этим. Теперь она начала понимать, что ошибалась.

– Я учусь, наблюдая и слушая, сэр.

– И?

И что? Вот они сидят здесь. У Гамаша такой вид, будто у него нет никаких дел на день, хотя она знала, что через два часа он должен встретиться с жителями Трех Сосен, а им еще предстоит туда добраться. Мысли Николь словно застопорились. И… И…

– Подумайте об этом. Вечером скажете мне, к какому выводу пришли. А сейчас позвольте я вам скажу, как работаю я. И чего жду от вас.

– Да, сэр.

– Я наблюдаю. Я умею неплохо наблюдать. Замечаю, что происходит. И слушаю. Активно слушаю то, что говорят люди, обращаю внимание на выбор слов, интонации. И на то, о чем они умалчивают. И вот что самое главное, агент Николь. Выбор.

– Выбор?

– Мы выбираем наши мысли. Выбираем наше восприятие. Наше отношение к тому или иному событию. Мы можем думать, что это не так. Мы можем не верить, что мы делаем этот выбор, но так оно и есть на самом деле. Я в этом абсолютно уверен. Я повидал достаточно, чтобы не сомневаться в этом, – столько дел расследовано, столько трагедий прошло перед моими глазами. Столько раз мы праздновали победу. Все дело в выборе.

– Это как выбрать школу? Или обед?

– Одежду, прическу, друзей. Да. Все начинается отсюда. Жизнь – это выбор. Каждый день. С кем мы говорим, где сидим, что говорим, как говорим. И наша жизнь определяется тем выбором, который мы делаем. Все это просто и сложно одновременно. И когда я наблюдаю, именно это я и пытаюсь понять. Какой выбор делают люди.

– Что я должна делать, сэр?

– Вы можете учиться. Можете наблюдать и слушать и делать то, что вам говорят. Вы – стажер. Никто не ждет от вас никаких прозрений. Если вы будете делать вид, что вам все известно, то ничему не научитесь.

Николь почувствовала, как зарделись ее щеки, и прокляла свое тело, которое, сколько она себя помнила, предавало ее. Она краснела по любому поводу и без повода. «Может быть, – говорил ей какой-то глубинный голос, – может быть, если ты перестанешь притворяться, то перестанешь и краснеть». Но голос этот звучал так слабо.

– Я наблюдал за вами вчера. У вас были неплохие моменты. Вы первая заговорили о возможности применения стрелы как орудия убийства. Отлично. Но еще вы должны научиться слушать. Слушать жителей деревни, слушать подозреваемых, сплетни, прислушиваться к своим инстинктам и вашим коллегам.

Николь понравилось это слово – коллеги. У нее никогда прежде не было коллег. В дорожно-патрульном подразделении полиции она работала более или менее сама по себе, а перед этим в отделении полиции в Репантиньи она всегда чувствовала, что люди хотят устроить ей какую-нибудь подлость. Иметь коллег – это будет здорово. Гамаш подался к ней:

– Вам нужно привыкнуть к тому, что у вас есть выбор. Есть четыре вещи на пути к мудрости. Вы готовы их выслушать?

Она кивнула, спрашивая себе, когда же начнется полицейская работа.

– Есть четыре фразы, которые мы должны научиться произносить, но это должны быть не пустые слова. – Гамаш поднял сжатую в кулак руку и на каждом пункте отгибал по пальцу. – «Я не знаю». «Мне нужна помощь». «Прошу прощения». И еще одно… – Гамаш задумался на секунду, но не смог вспомнить. – Я забыл. Но мы еще поговорим об этом вечером, хорошо?

– Хорошо, сэр. И спасибо вам.

Как ни странно, Николь почувствовала, что ее слова не пустой звук. Она действительно была благодарна ему.

Когда Гамаш ушел, Николь достала свой ноутбук. Она не хотела делать заметки, пока он говорил. Думала, что будет выглядеть глупо. А теперь она быстро записала: «Я не знаю. Мне нужна помощь. Прошу прощения. Я забыла».

Войдя после душа в кухню, Питер обратил внимание на две вещи. На плитке готовился кофе, а Клара, лежа на полу, прижималась к Люси – золотому ретриверу Джейн; собака свернулась в тугой клубок, и ее нос торчал между задних ног.

– Вчера она мне помогла, – сказала Клара, оглядываясь на Питера.

Посмотрела на его тапочки и невольно подняла взгляд на халат.

Питер наклонился и поцеловал Клару. Потом – Люси в голову. Но собака не шелохнулась.

– Бедняга.

– Я предложила ей кусочек банана, но она даже головы не подняла.

Каждый день собачьей жизни Люси Джейн нарезала на завтрак банан ломтиками, и таинственным образом один ломтик падал на пол, где оставался всего одно мгновение – Люси тут же слизывала его. Каждое утро надежды Люси сбывались, и это подтверждало ее веру в то, что бог – старый и неловкий, что от него пахнет розами и он живет в кухне.

Но теперь это кончилось.

Люси знала, что ее бог умер. И теперь она знала, что чудо было не в банане, а в руке, его дающей.

После завтрака Питер и Клара оделись по-осеннему и двинулись через деревенский луг к дому Бена. Серые тучи грозили дождем, а ветер дул влажный и кусачий. Когда они вошли на веранду перед домом Бена, их встретил аромат тушеного чеснока и лука. Клара знала, что если она вдруг ослепнет, то всегда сможет узнать, что оказалась в доме Бена. Здесь пахло псиной и старыми книгами. От всех собак Бена несло псиной, не только от Дейзи, и это никак не было связано с их возрастом. Клара не знала толком, то ли Бен притягивает к себе собак, то ли создает их. Но вот сегодня в его доме неожиданно воцарились кухонные запахи. Вместо того чтобы порадоваться этому, Клара вдруг ощутила тошноту, словно из жизни исчезло еще что-то неколебимое. Она хотела, чтобы старые запахи вернулись. Она хотела, чтобы вернулась Джейн. Она хотела, чтобы ничто в жизни не менялось.

– Я думал приготовить для вас сюрприз, – сказал Бен и подошел обнять Клару. – Мясо в остром соусе.

– Это моя любимая еда, когда мне плохо.

– Я никогда прежде не готовил, но у меня сохранились кулинарные книги моей матушки, и я нашел этот рецепт в «Радостях кулинарии». Джейн это не вернет, но немного облегчит боль утраты.

Клара посмотрела на огромную кулинарную книгу, раскрытую на кухонном столе, и почувствовала отвращение. Причиной его был этот дом. Место, где жила Тиммер. Дом, который отвергал любовь и смех, привлекая змей и мышей. Она не хотела иметь с ним ничего общего и теперь поняла, что ее отвращение распространяется и на предметы, которые в нем находятся.

– Бен, Бен, ты ведь тоже любил Джейн. И ты ее нашел. Представляю, какой это был ужас.

– Да уж.

Он вкратце рассказал, как это было, не отваживаясь смотреть на Питера и Клару, словно был в чем-то виноват. При этом он помешивал мясо в кастрюле, а Клара, слушая Бена, открывала банки с приправами. Потом она дала открывашку Питеру и вынуждена была сесть. Она живо представляла все то, что рассказывал Бен. Но она все ждала, что Джейн встанет. Когда Бен закончил, Клара извинилась и прошла в гостиную.

Она подложила поленце в камин, слушая тихий разговор Питера и Бена. Слов было не разобрать – лишь дружеские интонации. На нее снова нахлынула волна скорби. Она потеряла друга, с которым могла болтать часами. Человека, с которым они умели утешать друг друга. И она чувствовала кое-что еще, укол зависти: вот у Питера ведь остался Бен. Питер в любое время может прийти к нему, а ее лучшего друга больше нет. Клара знала, что это невыразимо гадкие и эгоистичные мысли, но отделаться от них не могла. Она глубоко вздохнула, вдыхая разные успокаивающие ароматы – чеснока, лука, мяса… Вероятно, Нелли недавно делала здесь уборку, потому что чувствовался и запах щелочи. Чистоты. Кларе стало получше. Она знала, что Бен – и ее друг, не только Питера. Она знала, что не одна, если только она сама не выберет одиночество. И еще она знала, что Дейзи пересилит тушеный чеснок и запах псины вскоре восторжествует.

Когда появились Питер, Клара и Бен, Святой Томас заполнялся народом. Дождь уже начался, так что на улице никто не задерживался. Крохотная парковка у церкви была переполнена, и Общественная улица, огибающая деревенский луг, тоже была забита машинами. В церкви было тепло и тесно. Здесь пахло влажной шерстью и землей, нанесенной на обуви. Клара, Бен и Питер втиснулись внутрь и расположились вдоль задней стены. Клара почувствовала, что в спину ей давят какие-то маленькие выпуклости. Она повернулась и увидела, что опирается на пробковую доску, на которую вешаются объявления. Извещения о полугодовых чаепитиях и распродажах поделок, о встречах девочек-скаутов, о тренировках у Ханны по четвергам и понедельникам, о встрече членов бридж-клуба по средам в семь тридцать и старые пожелтевшие сообщения о «новых» церковных часах, висящие с тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.

– Меня зовут Арман Гамаш.

Человек крупного сложения встал перед собравшимися. Сегодня он был одет в твидовый пиджак и серые шерстяные брюки, на оксфордской рубашке – простой и изящный бордовый галстук. Шляпу он снял, и Клара увидела, что он лысеет, но не пытается это скрыть. Волосы у него начали седеть, а усы были аккуратно подстрижены. Он производил впечатление сельского джентльмена. Это был человек, который привык нести на своих плечах ответственность и делал это хорошо. В церкви тут же воцарилась тишина, если не считать незатихающего кашля где-то в задних рядах.

– Я старший инспектор отдела по расследованию убийств Квебекской полиции.

В помещении поднялся гул, и Гамаш дождался, когда снова станет тихо.

– Это мой заместитель Жан Ги Бовуар.

Бовуар вышел вперед и поклонился.

– Здесь находятся и другие полицейские из моего отдела. Я полагаю, вы их видите.

Он не сказал, что бо́льшая часть его людей сейчас работают в клубе любителей стрельбы из лука – переворачивают там все вверх дном.

Клара вдруг подумала, что человек, который убил Джейн, возможно, находится здесь, в Святом Томасе. Она оглядела собравшихся, увидела Нелли с ее мужем Уэйном, Мирну и Рут, Оливье и Габри. В ряду за ними сидели Мэтью и Сюзанна Крофт. А Филиппа не было.

– Мы считаем, что Джейн Нил погибла вследствие несчастного случая, но с повинной пока никто не явился. – Гамаш помолчал, и Клара обратила внимание, каким он может быть спокойным и сосредоточенным. Своими умными глазами он обвел собравшихся, а затем продолжил: – Если это был несчастный случай и виновник находится здесь, то я хочу, чтобы он знал вот что.

Клара и не предполагала, что в церкви может стать еще тише, однако именно это и произошло. Даже кашель прекратился – любопытство чудесным образом исцелило его.

– Наверное, когда вы поняли, что произошло, вас охватил ужас. Но вы должны встать и признаться. Чем дольше вы будете отмалчиваться, тем хуже. Для нас, для общества и для вас.

Старший инспектор Гамаш замолчал и снова оглядел собравшихся неторопливым взглядом. Каждому, на ком он задержался, показалось, что Гамаш заглянул ему в душу. Собравшиеся ждали. Было какое-то ощущение, представление, что вот сейчас виновник встанет и признается.

Клара поймала взгляд Йоланды Фонтейн, которая едва заметно улыбнулась ей. Андре, костлявый муж Йоланды, тоже приехал. Он чистил ногти и время от времени отгрызал кусочек. Их удивительно непривлекательный сын Бернар, ссутулившись, сидел на скамье мрачный, с раскрытым ртом. Вид у него был скучающий, и он время от времени закидывал в рот горсть конфет и корчил рожи своим приятелям.

Никто не шевельнулся.

– Мы вас найдем. Непременно. – Гамаш глубоко вздохнул, словно меняя тему. – Мы ведем следствие так, как если бы это было преднамеренное убийство, хотя и сомневаемся в этом. Здесь у меня предварительный отчет коронера. – Он раскрыл наладонник. – В нем подтверждается, что Джейн Нил умерла между шестью тридцатью и семью часами вчерашнего утра. Орудием убийства, судя по всему, был лук.

Это вызвало гул в церкви.

– Я говорю «судя по всему», потому что оружие не было найдено. И в этом-то и состоит проблема. Это аргумент против того, что убийство было случайным. И в сочетании с тем фактом, что никто пока не взял на себя ответственность, это объясняет, почему мы должны относиться к этому с подозрением.

Гамаш помолчал и оглядел собравшихся в церкви. На него смотрело множество благонамеренных лиц, хотя на некоторых из них читалось нетерпение. «Они и понятия не имеют, что с ними произошло», – подумал Гамаш.

– И вот как это начинается. Вы повсюду будете видеть нас. Мы станем задавать вопросы, проверять ваши биографии, разговаривать – не только с вами, но и с вашими соседями, нанимателями, членами семьи и друзьями.

Снова гул. На сей раз с оттенком враждебности. Гамаш был уверен, что с левой стороны до него донеслось слово «фашист». Он посмотрел туда и увидел Рут Зардо.

– Вы не напрашивались на это, но оно пришло к вам. Джейн Нил убита, и нам всем нужно разобраться с этим. Мы должны делать нашу работу, а вы – помогать нам, а это значит соглашаться на то, с чем вы не согласились бы в обычной ситуации. Такова жизнь. И я прошу у вас извинения за это. Но факты от этого не меняются.

Гул стих, и кое-кто даже согласно закивал.

– У нас у всех есть тайны, и, прежде чем все это закончится, я буду знать большинство ваших тайн. Если они не имеют отношения к делу, то умрут вместе со мной. Но я их узнаю. По большей части во второй половине дня я буду сидеть в бистро мистера Брюле, просматривать записки. Приглашаю вас присоединиться ко мне – выпьем кофе и поговорим.

Гамаш знал: преступление – вещь, по сути, человеческая. Причина и следствие. И он не знал другого способа обнаружить преступника – только завязать знакомства со всеми, кто так или иначе мог иметь отношение к случившемуся. Поговорить в кафе – самое приятное и обезоруживающее, что можно было придумать.

– Есть вопросы?

– Нам грозит опасность? – спросила Ханна Парра, избранный член местного самоуправления.

Гамаш ожидал этого трудного вопроса, – трудного потому, что они не знали, несчастный ли это случай или умышленное убийство.

– Я так не думаю. Следует ли вам запирать двери на ночь? Всегда. Следует ли вам проявлять осторожность, когда вы отправляетесь прогуляться по лесу или по дороге? Да. Должны ли вы делать все это?

Он помолчал, увидев озабоченность на всех лицах.

– Ты запер дверь прошлой ночью? – спросила Клара у Питера.

Питер кивнул, и Клара с облегчением пожала ему руку.

– А ты? – спросила она у Бена.

Тот отрицательно покачал головой:

– Нет, но сегодня непременно запру.

– Это вы сами должны решать, – продолжил Гамаш. – По моему опыту, после подобных происшествий люди становятся более осторожными, но уже примерно через неделю возвращаются к привычному образу жизни. Некоторые осторожничают в течение всей последующей жизни, другие – нет. Большинство выбирают нечто среднее. Нет какого-то правильного или лучшего способа поведения. Откровенно говоря, я бы пока проявлял осторожность, однако для паники нет ни малейшего повода. – Он улыбнулся и добавил: – Но вы на паникеров не похожи.

Так оно и было, хотя некоторые выглядели чуть более встревоженными, чем когда они входили в церковь.

– Кроме того, я остаюсь в местной гостинице, так что, если у вас возникнут какие-то опасения, я к вашим услугам.

– Меня зовут Старик Мюнден. – Со скамьи поднялся человек лет двадцати пяти, невероятно красивый: кудрявые темные волосы, точеные черты лица, тело, привычное к физическим нагрузкам.

Бовуар стрельнул в Гамаша взглядом, в котором читались любопытство и недоумение. Неужели этого человека и в самом деле зовут «Старик»? Он так и записал, хотя не был уверен.

– Да, мистер Мюнден?

– Я слышал, что, когда Джейн умерла, при ней не было Люси. Это верно?

– Да. Насколько я понимаю, это очень необычно.

– Вы абсолютно правы, Она всюду ходила с этой собакой. Она бы не пошла в лес без Люси.

– Она брала ее для защиты?

– Нет. Просто брала. Если у вас есть собака, то вы берете ее с собой на прогулку. И конечно, в первую очередь утром, когда собаке после ночи нужно сделать свои дела. Нет, сэр. Это не имеет смысла.

Гамаш обратился к публике:

– Кто-нибудь из вас может сказать, почему Джейн оставила Люси дома?

На Клару этот вопрос произвел впечатление. Вот перед нею стоит глава следственной команды, старший офицер Квебекской полиции, и он спрашивает их мнение. Неожиданный переход от утра и его бездеятельности к активности. Расследование начинало становиться «их» расследованием.

– Джейн могла оставить Люси дома, если та болела или у нее началась течка, – выкрикнула Сью Уильямс.

– Это верно, – сказал Питер. – Но у Люси нет течки, и она здорова.

– Может быть, Джейн увидела в лесу охотников и вернула Люси домой, чтобы ее не пристрелили по ошибке? – предположил Уэйн Робертсон.

Но тут у него снова начался приступ кашля, и он сел. Его жена Нелли обняла его щедрой рукой, словно оберегая от болезни.

– Но пошла бы она после этого в лес одна, зная, что там охотники? – спросил Гамаш.

– Могла и пойти, – ответил Бен. – Она так поступала и прежде. Помните, два года назад, когда она поймала… – Он замолчал, явно смутившись.

За этим последовали неловкий смех и гул. Гамаш поднял брови в ожидании.

– Это был я, как вам всем известно. – Со своего места поднялся человек. – Меня зовут Мэтью Крофт.

Мужчина лет тридцати пяти, среднего сложения, ничем не примечательный. Рядом с ним сидела стройная женщина с напряженным выражением на лице. Фамилия была знакома Гамашу.

– Три года назад я незаконно охотился в лесу, принадлежащем Хадли. Мисс Нил поговорила со мной, попросила удалиться.

– И вы ушли?

– Да.

– А почему вы вообще там оказались?

– Моя семья ходила туда не одну сотню лет, и мы воспитывались в убеждении, что в сезон охоты право собственности не действует.

– Это неверно, – раздался голос из заднего ряда.

Бовуар быстро делал заметки.

Крофт повернулся на голос:

– Это ты, Анри?

Анри Ларивьер, скульптор, величественно поднялся на ноги.

– Я воспитывался в таком убеждении, – продолжил Крофт. – Меня учили, что охотиться, где хочешь, – это исконное право, потому что в прежние времена твоя жизнь зависела от того, сколько мяса ты запасешь на зиму.

– Мэтью, для этого существуют магазины. Или «Лоблоуз» тебя не устраивают? – тихо спросил Анри.

– «Ай-джи-эй», «Провиго», – раздались другие голоса.

– Да и я еще есть, – сказал Жак Беливо, владелец местного магазина.

Все рассмеялись. Гамаш не останавливал их – наблюдал, слушал, смотрел, к чему это приведет.

– Да, времена меняются, – раздраженно согласился Крофт. – В этом больше нет необходимости, но это прекрасная традиция. И прекрасная философия: сосед помогает соседу. Я в это верю.

– Никто не говорит, что ты не веришь, – сказал Питер, шагнув вперед. – И я не думаю, что тебе нужно оправдываться. Ведь это такая старая история.

– Но он оправдывается, мистер Морроу, – вмешался Гамаш в тот момент, когда Бовуар протянул ему записку. – Не исключено, что Джейн Нил была убита охотником, который незаконно вторгся на земли мистера Хадли. Любой, с кем случалось подобное, ощущает потребность объясниться.

Гамаш кинул взгляд на записку. Бовуар печатными буквами написал: «Филипп Крофт кидался птичьим пометом. Сын?» Гамаш сложил записку и сунул ее в карман.

– Вы по-прежнему охотитесь, где хотите, мистер Крофт?

– Нет, сэр.

– Почему?

– Потому что я уважал мисс Нил. И потому что я все-таки внял тому, что люди твердили мне много лет. Я согласился с ними. Я вообще теперь оставил это занятие. Не охочусь нигде и никогда.

– У вас есть охотничий лук?

– Да, сэр.

Гамаш оглядел присутствующих:

– Я прошу всех, у кого есть охотничьи луки, даже если вы много лет ими не пользовались, сообщить ваши имя и адрес инспектору Бовуару.

– Только охотничьи? – спросил Питер.

– А что? Почему вы спрашиваете?

– Спортивные луки называются рекурсивными, и они отличаются от охотничьих. Охотничьи луки композитные.

– Но результат они дают тот же самый, если их использовать против человека?

– Наверное, да.

Питер повернулся к Бену, который на мгновение задумался.

– Да, – сказал Бен. – Хотя стрелы иные. Нужно быть поразительно удачливым – или, напротив, неудачливым – стрелком, чтобы убить из рекурсивного лука.

– Почему?

– Потому что у рекурсивного лука стрелы с очень маленьким наконечником, похожим на оконечник пули. А у композитных стрелы совсем другие. Я из них никогда не стрелял, но ты, Мэт, должен знать.

– Охотничья стрела имеет на заостренном конце четыре, а иногда и пять острых лезвий.

Бовуар поставил около алтаря пюпитр с бумагой. Гамаш подошел к нему и нарисовал большой черный круг с четырьмя исходящими из него линиями – подобие того, что нарисовал Бовуар вчера за ланчем.

– И эта стрела оставляет вот такую рану?

Мэтью Крофт вышел вперед и словно потащил за собой всех собравшихся – они подались вперед на своих сиденьях.

– Именно такую.

Гамаш и Бовуар переглянулись. Частично они получили ответ на свой вопрос.

– Значит, – сказал Гамаш, – такое ранение могло быть нанесено охотничьей стрелой.

Мэтью Крофт не понял, к нему ли обращены эти слова Гамаша или нет, но все равно ответил:

– Да, сэр. Тут нет вопросов.

– Как выглядит охотничья стрела?

– Она металлическая, очень легкая и полая, со стабилизатором на конце.

– А лук?

– Охотничий лук называется композитным, он изготавливается из сплавов.

– Из сплавов? – переспросил Гамаш. – Значит, они металлические. А я думал, деревянные.

– Прежде были деревянные, – кивнул Мэтью.

– Некоторые так и остались деревянными, – крикнул кто-то из публики под общий смех.

– Это они надо мной смеются, инспектор, – пояснил Бен. – Когда я основал клуб лучников, мы взяли на вооружение деревянные луки и стрелы. Традиционную рекурсивную разновидность…

– Робин Гуд, – крикнул кто-то, и снова раздались смешки.

– И его веселые друзья, – напевным голосом добавил Габри, довольный своим вкладом.

Новая порция приглушенного смеха, но Габри его не слышал – освобождался от цепких пальцев Оливье, ухвативших его за ногу.

– Это верно, – сказал Бен. – Когда мы с Питером основали клуб, мы были очарованы Робин Гудом, ковбоями и индейцами. Мы и облачались соответственно.

Питер застонал, и даже Клара фыркнула, вспомнив это далекое прошлое: два друга бродят по лесу в зеленых рейтузах и удлиненных шапках, похожих на средневековые. Им тогда было лет по двадцать пять. Но Клара знала, что они до сих пор наряжаются в эти одеяния и отправляются в лес, когда думают, что их никто не увидит.

– Так что мы пользовались только деревянными рекурсивными луками и деревянными стрелами, – сказал Бен.

– А чем вы пользуетесь теперь, мистер Хадли?

– Теми же луками и стрелами. Не видели причины, зачем их менять. Мы пользуемся ими только для стрельбы по мишеням за зданием старой школы.

– Давайте подытожим. Современные луки и стрелы изготавливаются из металла. А старые были деревянными. Верно?

– Верно.

– Стрела может пройти через тело?

– Да, насквозь, – ответил Мэтью.

– Но вы, мистер Хадли, говорили о ковбоях и индейцах. Насколько я помню по старым фильмам, стрела остается в теле.

– Эти фильмы далеки от реальности, – возразил Мэтью.

Гамаш услышал, как Бовуар хохотнул у него за спиной.

– Поверьте мне, – продолжил Мэтью, – стрела прошивает тело насквозь.

– И металлическая, и деревянная?

– Да. Любая.

Гамаш покачал головой. Еще один миф развеян. Интересно, знает ли об этом церковь. Но как бы там ни было, у них теперь есть ответ на загадку выходного отверстия. И теперь они больше, чем прежде, уверены, что Джейн Нил была убита стрелой. Но где эта стрела?

– И как далеко летит после этого стрела?

– Мм, хороший вопрос. Футов десять-пятнадцать.

Гамаш посмотрел на Бовуара и кивнул. Стрела могла прошить тело насквозь и улететь дальше в лес. Но они искали там и ничего не нашли.

– А трудно ли ее найти?

– Да не очень. Если вы опытный охотник, вы точно знаете, где искать. Она будет торчать из земли. А благодаря оперению найти ее еще легче. Стрелы – штука дорогая, инспектор, так что мы всегда их ищем. Это становится второй натурой.

– Коронер нашла в ране несколько перышек. Что это может значить?

Гамаш с удивлением заметил, что этот простой вопрос вызвал переполох. Питер уставился на Бена, а у того был сконфуженный вид. И вообще, все собравшиеся развили неожиданную активность.

– Если это была стрела, то только старая, деревянная, – сказал Питер.

– На стальных стрелах не бывает натуральных перьев? – спросил Гамаш, чувствуя, что начинает входить в тему.

– Не бывает.

– Так. Простите, что я снова и снова возвращаюсь к этому, но мне нужно знать наверняка. Если в ране были обнаружены натуральные перья, то речь идет о деревянной стреле. Не стальной, а деревянной.

– Верно, – проговорила половина собравшихся.

– И, – сказал Гамаш, делая еще один маленький шажок к истине, – это была не спортивная стрела вроде тех, какими пользуются в клубе, а охотничья? Мы это знаем по характеру раны.

Он показал на рисунок, и все закивали.

– Это была деревянная стрела с охотничьим наконечником. А деревянные охотничьи стрелы можно использовать с новыми металлическими луками?

– Нет, – ответили собравшиеся.

– Значит, лук тоже должен был быть деревянным?

– Верно.

– Лук Робин Гуда?

– Верно.

– Понял, спасибо. А сейчас у меня к вам еще один вопрос. Вы упоминали рекурсивный лук и композитный лук. Какая между ними разница?

Он бросил взгляд на Бовуара – хотелось надеяться, что тот все точно конспектирует.

– Рекурсивный лук, – начал Бен, – это лук Робин Гуда. Это ковбойский и индейский лук. Это длинная гибкая палка, более широкая в центре, где имеются углубления под пальцы. А по обеим концам есть зарубки. Вы надеваете тетиву на один конец, затем натягиваете на другой, палка искривляется, и получается лук. Простой и эффективный. Этой конструкции тысячи лет. Отстрелявшись, вы снимаете тетиву и кладете лук на место, и он опять превращается в обычную палку. Рекурсивным он называется потому, что каждый раз возвращается к своей изначальной форме.

«Очень просто», – подумал Гамаш.

– Композитный лук, – сказал Мэтью, – это относительно новая конструкция. В принципе он похож на очень сложный лук с натяжными роликами на обоих концах и разными тетивами. У него весьма хитроумное устройство прицеливания. И еще есть спускной механизм.

– А рекурсивный лук, он такой же мощный и точный, как этот другой… Как вы его называете?

– Композитный, – выкрикнули одновременно человек двадцать, включая и трех полицейских.

– Что касается точности… да. А вот мощности – нет.

– У вас, кажется, есть сомнения относительно точности.

– С рекурсивным луком вы натягиваете тетиву собственными пальцами. Если у вас дернулась рука, когда вы отпустили стрелу, то выстрел будет неточным. У композитного лука есть спускной механизм, так что там выстрел ровнее. И еще у него точное прицельное устройство.

– Сегодня некоторые охотники предпочитают пользоваться деревянными рекурсивными луками и деревянными стрелами. Верно?

– Таких не много, – заметила Элен Шаррон. – Таких охотников мало.

Гамаш снова обратился к Мэтью:

– Если бы вы собрались кого-нибудь убить, то какой лук выбрали бы? Рекурсивный или композитный?

Мэтью Крофт задумался. Вопрос ему явно не понравился. Андре Маленфан рассмеялся. Звук был невеселый, язвительный.

– Тут нет сомнений, – ответил Мэтью. – Композитный. Не могу себе представить, чтобы кто-то в наши дни охотился со старым деревянным рекурсивным луком и использовал стрелы с натуральными перьями. Это все равно что вернуться в прошлое. Практиковаться в точности стрельбы с таким луком вполне можно. Но охотиться? И уж коли на то пошло… если вы замыслили убийство, то зачем рисковать с рекурсивным луком. Нет, для такого дела больше подходит композитный. А что касается меня, то я бы воспользовался огнестрельным оружием.

«В этом-то и загадка, – думал Гамаш. – Почему? Почему стрела, а не пуля? Почему старомодный деревянный лук, а не современное охотничье оружие?» В конце следствия ответ всегда обнаруживался. Ответ, который был логичным. По крайней мере, на определенном уровне. И для части людей. Но пока разумного ответа не было. Старомодные деревянные стрелы с натуральными перьями были использованы для убийства пожилой женщины, бывшей учительницы. Почему?

– Мистер Крофт, вы все еще владеете вашим охотничьим оружием?

– Да, сэр.

– Может быть, вы продемонстрируете мне его в действии сегодня?

– С удовольствием, – без промедления ответил Крофт, но Гамашу показалось, что он напрягся.

Гамаш посмотрел на часы. 12.30.

– У кого-нибудь еще есть вопросы?

– У меня есть. – Рут Зардо с трудом поднялась. – Вообще-то, это скорее заявление, чем вопрос.

Гамаш с интересом посмотрел на нее, одновременно призывая себя к большей, чем обычно, сдержанности.

– Вы можете использовать вокзал, если считаете, что он подходит для вашего оперативного штаба. Я слышала, вы ищете помещение. Добровольная пожарная команда готова прийти вам на помощь.

Он на мгновение задумался. Решение было не идеальным, но вокзал казался наилучшим выбором теперь, когда в старом школьном здании велось следствие.

– Спасибо, мы воспользуемся вашим пожарным депо. Я вам очень благодарен.

– Я хотела бы сказать кое-что, – проговорила Йоланда, вставая. – Полиция наверняка сообщит мне, когда можно будет похоронить тетушку Джейн. Я всех извещу, когда и где состоятся похороны.

Гамаш внезапно проникся к ней сочувствием. Она была одета во все черное и, казалось, вела внутреннюю борьбу с самой собой: то ли предаваться скорби, то ли заявлять свои права на наследство. Он видел такое не раз: люди стремятся занять положение главного плакальщика. Это всегда было понятно по-человечески и никогда не вызывало симпатии, а часто сбивало с толку. Социальные работники, раздающие гуманитарную помощь, очень быстро понимают, что те, кто стоит в первых рядах за помощью, меньше всего в ней нуждаются. Больше всего помощь нужна тем, кто тихо сидит в задних рядах и не имеет сил бороться за нее. Так же и с трагедией. Люди, которые не выпячивают своей скорби, нередко переживают сильнее других. Но еще он знал, что не существует жестких и неизменных правил.

Гамаш свернул собрание. Почти все присутствовавшие бегом – по случаю дождя – устремились в бистро на ланч. Кто готовить, кто обслуживать, а большинство – есть. Гамашу не терпелось узнать результаты обыска в клубе лучников.