Глава 25
Харри наконец-то нашел вход между двумя стрип-барами на Первой Сой в Патпонге. Он поднялся по лестнице и вошел в полутемную комнату, где на потолке медленно крутился огромный вентилятор. Его лопасти вращались так низко, что Харри невольно пригнулся; он уже успел заметить, что дверные проемы и высота потолков в местных домах явно не рассчитаны на его метр девяносто.
Хильде Мольнес сидела за столиком в глубине ресторана. На ней красовались солнечные очки в целях сохранения анонимности, но как раз поэтому все вокруг глазели именно на нее.
— Терпеть не могу рисовую водку, — сказала она, опустошив рюмку. — За исключением «Меконга». Разрешите угостить вас, инспектор?
Харри покачал головой. Она щелкнула пальцами, подзывая официанта, и тот налил ей еще рюмку.
— Вы меня знаете, — продолжала она. — И вы меня остановите, когда увидите, что мне уже хватит. Когда мне хватит, вы сами заметите.
И она хрипло рассмеялась.
— Надеюсь, вы рады, что мы встретились именно здесь, инспектор? Дома сейчас… немного грустно. Так зачем вам понадобилась моя консультация? — Она старательно выговаривала слова, как делают алкоголики, чтобы скрыть, что пьяны.
— В отеле «Марадиз» нам только что подтвердили, что вы и Йенс Брекке регулярно бывали там.
— Смотрите-ка! — воскликнула Хильде Мольнес. — Наконец-то мы встретили кого-то, кто умеет работать. А если вы поговорите со здешним официантом, то он вам тоже подтвердит, что мы с господином Брекке встречаемся здесь на регулярной основе. — Она словно выплевывала реплики. — Здесь полумрак, полная анонимность, никаких норвежцев, а кроме того, здесь готовят лучшее в городе плаа лот. Вы любите блюда из угря, Холе? Морского угря?
Харри вспомнил о человеке, которого они вытащили на берег под Дрёбаком. Труп пролежал в воде несколько дней, и на белом бескровном лице застыло выражение детского удивления. Кто-то объел его веки. Но их внимание привлек угорь. Рыбий хвост торчал изо рта утопленника, словно серебристый хлыст. Харри снова ощутил солоноватый вкус воздуха. Это точно был морской угорь.
— Мой дедушка очень любил угрей и питался почти только ими, — продолжала она. — С довоенных времен и до самой смерти. Все никак не мог ими наесться.
— Я получил сведения относительно завещания.
— А вы знаете, почему он так любил угрей? Ну конечно же, вы этого знать не можете. Он был рыбаком, но до войны в Эрсте угрей обычно не ели. А знаете почему?
Он увидел, как на ее лицо набежала тень страдания, замеченная им еще в саду, при первой встрече.
— Фру Мольнес…
— Я спрашиваю, знаете или нет?
Харри покачал головой.
Хильде Мольнес понизила голос, пристукивая по столу своим длинным красным ногтем в такт словам:
— В ту зиму потерпела крушение рыбачья шхуна: это произошло при полном штиле и всего в нескольких сотнях метров от берега. Но было так холодно, что ни один из девяти рыбаков на борту не сумел спастись. Никого из них так и не нашли. А потом люди начали поговаривать о том, что во фьорде появилось множество угрей. Утверждали, что угорь питается утопленниками, представляете? Многие погибшие приходились родственниками жителям Эрсты, и поэтому торговля угрем практически прекратилась. Люди просто боялись приносить угрей домой. Так что мой дед решил, что будет гораздо выгоднее продавать всякую другую рыбу, а самому питаться угрем. Он же из Суннмёре, вы понимаете… — Взяв рюмку с подноса, она поставила ее перед собой на стол. Темное круглое пятно расплылось на скатерти. — А потом ему понравилось питаться угрями. «Всего-то девять утопленников, — говорил он. — А угрей гораздо больше. Может, я и съел парочку из тех, что кормились покойниками, так что ж с того? Во всяком случае, на вкус никакой разницы». Никакой разницы! Здорово, правда? — В ее голосе зазвучали странные нотки. — Что вы думаете об этом, Холе? Вы тоже считаете, что угорь питается утопленниками?
Харри почесал за ухом.
— Допустим. Говорят, что макрель тоже поедает человечину. Не знаю. Наверное, все они любят отщипнуть от человека кусочек. Я имею в виду рыб.
Хильде Мольнес торжествующе подняла рюмку:
— А знаете, я с вами полностью согласна! Все они норовят отщипнуть кусочек.
Харри подождал, пока она выпьет.
— Мой коллега из Осло только что разговаривал с адвокатом вашего мужа, Бьёрном Хардейдом из Олесунна. Вам, вероятно, известно, что адвокаты имеют право нарушить требования конфиденциальности, если их клиент мертв и если информация о завещании не вредит памяти умершего?
— Нет.
— Хорошо. Бьёрн Хардейд не пожелал ничего сообщить. Тогда мой коллега позвонил брату Атле Мольнеса, но и тот оказался неразговорчив. Особенно он уперся, когда мой коллега изложил ему версию о том, что Атле Мольнес на самом деле располагал не столь большой долей семейной собственности, как многие считали.
— Почему вы так решили?
— Человек, который не в состоянии заплатить долг в семьсот пятьдесят тысяч крон конечно же не обязательно беден, но он, во всяком случае, не владеет братской долей семейного имущества почти в двести миллионов крон.
— Где…
— Мой коллега получил сведения о балансе акционерного общества «Мольнес Мёблер» в государственном агентстве «Брённёйсунн-реестр». Зарегистрированный собственный капитал, разумеется, гораздо меньше, но коллега обнаружил, что это акционерное общество присутствует на бирже в списке SMB, а потом просто позвонил брокеру, который и подсчитал для него биржевую стоимость. Семейное общество «Мольнес Холдинг» состоит из четырех акционеров — трех братьев и сестры. Все они входят в правление «Мольнес Мёблер», и в биржевых новостях отсутствует информация о каких-либо продажах акций, с тех пор как они от Мольнеса-старшего перекочевали в холдинг. Так что если ваш муж не продал свои акции кому-нибудь из родственников, то он должен был владеть… — Харри заглянул в свой блокнот, куда записал все, что ему продиктовали по телефону, — …пятьюдесятью миллионами крон.
— Я смотрю, вы основательно во всем покопались.
— Но мне непонятна добрая половина из того, что я вам сейчас рассказал. Все это означает, насколько я могу судить, что кто-то придерживает деньги вашего мужа, и хотелось бы понять почему.
Хильде Мольнес бросила на него взгляд из-за рюмки.
— Вы этого действительно хотите?
— А почему бы и нет?
— Я не уверена, что те, кто вас сюда прислал, хотели, чтобы вы вторгались в… частную жизнь посла.
— В таком случае я уже слишком много знаю, фру Мольнес.
— Знаете?
— Да.
— Именно это…
Она умолкла, опустошив рюмку «Меконга». Официант собрался было налить еще, но она жестом дала понять, что достаточно.
— Если инспектор вдобавок знает, что члены семейства Мольнес по давней традиции являются прихожанами молельного дома Внутренней церкви, а также членами Христианской народной партии, то, значит, ему известно и все остальное.
— Возможно, но я был бы очень рад, если бы вы рассказали мне об этом.
Она скривилась, словно только теперь распробовала горький вкус рисовой водки.
— Так решил отец Атле. Когда в связи с выборами лидера партии поползли всякие слухи, Атле сам все выложил отцу. Спустя неделю отец переписал свое завещание. В нем указывалось, что на Атле записана часть семейного наследства, но право распоряжаться деньгами переходило к Руне, которая тогда только что родилась. Она вступает в это право по достижении двадцати трех лет.
— А кто же распоряжается долей наследства до этого момента?
— Никто. Оно просто остается в семье.
— А теперь, когда вашего мужа нет в живых?
— Теперь, — произнесла Хильде Мольнес и провела пальцем по краю рюмки, — теперь все деньги наследует Руна. А право распоряжаться деньгами до того, как она достигнет этого возраста, переходит к тому, кто имеет родительские права.
— Если я правильно вас понял, деньги сейчас ничьи, но распоряжаетесь ими вы.
— Это так. Пока Руне не исполнится двадцать три года.
— А что именно означает подобное право?
Хильде Мольнес пожала плечами:
— Я никогда не задумывалась об этом. Да и сама я узнала эту новость несколько дней назад. От адвоката Хардейда.
— Значит, эта оговорка в завещании о том, что вы вступаете в право распоряжаться наследством, ранее была вам неизвестна?
— Может быть, мне о ней и говорили прежде. Я ведь подписывала какие-то бумаги, но все это ужасно сложно, разве нет? Тогда я не придала этому особого значения.
— Вот как? — подхватил Харри. — А мне показалось, вы что-то говорили про уроженцев Суннмёре…
Она слабо улыбнулась:
— Я всегда была нетипичной уроженкой Суннмёре…
Харри взглянул на нее. Не прикидывается ли она более пьяной, чем на самом деле? Он почесал затылок.
— Как давно вы знакомы с Йенсом Брекке?
— Как давно мы с ним трахаемся, вы хотите сказать?
— Ну что же. И это тоже.
— Тогда все по порядку. Дайте вспомнить…
Хильде Мольнес нахмурилась и подняла глаза к потолку. Она попыталась подпереть голову рукой, но локоть ее соскользнул со стола, и Харри понял, что ошибся. Она была пьяна в стельку.
— Мы встретились на праздничном приеме в честь Атле, через два дня после нашего прибытия в Бангкок. Прием начался в восемь вечера, пригласили всю норвежскую колонию, гости были в саду, перед зданием резиденции посла. Он трахнул меня в гараже, двумя-тремя часами позже, насколько я помню. Повторяю, именно он сделал это, так как сама я была пьяна и не могла оказать никакого сопротивления. Или ответить согласием. Но в следующий раз я была согласна. Или только в третий раз, уже не помню. Во всяком случае, после нескольких раз мы наконец познакомились, вы ведь об этом спрашивали? Ну вот, и с тех пор мы поддерживаем наше знакомство. Теперь мы хорошие знакомые. Достаточно, инспектор?
Харри почувствовал, как в нем закипает раздражение. Может, из-за ее манеры выставлять напоказ безразличие и презрение к самой себе. Следовательно, не стоит с ней церемониться.
— Вы рассказали, что находились дома в день убийства. Где именно вы были начиная с пяти часов вечера, когда пришло известие о том, что ваш муж мертв?
— Я не помню!
Она рассмеялась резким смехом, точно ворон каркнул посреди тихого утреннего леса. Харри заметил, что на них смотрят. В какой-то момент Хильде Мольнес чуть не свалилась со стула.
— Не пугайтесь, инспектор. У меня как раз есть алиби, это ведь так называется? Такое чудненькое алиби, доложу я вам. Моя дочь охотно подтвердит, что в тот вечер я просто на ногах не держалась. Помню только, что после обеда я открыла бутылку джина, потом уснула, потом проснулась, опять выпила, опять уснула, опять проснулась и так далее. Вы меня понимаете.
Харри понимал.
— Что вас еще волнует, инспектор Холе?
Она протянула его фамилию нараспев, чуть-чуть, но ему хватило, чтобы сорваться.
— Только то, что вы убили вашего мужа, фру Мольнес.
Она с удивительной быстротой и ловкостью схватила рюмку и, прежде чем Харри успел остановить ее, швырнула прямо ему в лицо. Рюмка на лету задела ухо Харри и разбилась о стену. Хильде Мольнес скривилась.
— Наверное, вы не поверите, но я забивала голы лучше всех девчонок Эрсты в группе от четырнадцати до шестнадцати лет.
Голос ее звучал совершенно спокойно, словно она уже позабыла о том, что сделала минуту назад. Харри увидел испуганные лица посетителей, обращенные в их сторону.
— Да, шестнадцать лет, как давно это было! Я слыла самой красивой девушкой в… впрочем, я уже рассказывала вам об этом. А какая фигурка, не то что сейчас. Мы с подружкой любили захаживать в раздевалку для судей, прикрывшись крохотными полотенцами, а потом извиняться, что, мол, ошиблись дверью по дороге из душевой. Все ради команды, понимаете? Хотя не думаю, что это могло повлиять на исход игры. А судьи наверняка удивлялись, что это там делают девочки в душевой до матча.
Внезапно она поднялась со стула и завопила:
— Эрстинец, давай, давай, эрстинец, давай, давай!
И плюхнулась обратно. В помещении воцарилась тишина.
— Наша кричалка. «Эрстинка» хуже звучит. А может, кто знает, нам просто хотелось выпендриться.
Харри взял ее под руку и помог спуститься по лестнице. Он протянул таксисту адрес и купюру в пять долларов, попросив проследить, чтобы дама добралась до дома. Таксист мало что уловил из речей Харри, но дал понять, что все будет в порядке.
Проводив фру Мольнес, Харри вошел в бар на Второй Сой, в самом низу Силом-роуд. У стойки не было почти никого, а на сцене торчали две стриптизерши, которых до сих пор не сняли на этот вечер, и надежды их таяли на глазах. Они двигались так, будто мыли посуду, переминаясь с ноги на ногу и тряся сиськами в такт «When Susannah Cries». Харри не мог понять, что скучнее — песня или танец.
Кто-то поставил перед ним пиво, которого он не заказывал. Он даже не дотронулся до него, заплатил и пошел звонить в Управление из телефона-автомата рядом с мужским туалетом. Женского он нигде не заметил.