Волна прилива поднималась все выше, и она помогла мне. Я шел, хромая, по раскаленному солнцем песку к деревянному причалу и не мог избежать накатывающейся волны.

Я оказался по лодыжки в воде, и ее внезапная прохлада не только успокоила боль в ноге, но и привела в порядок мои мысли. Остановившись, я почувствовал, как соленая вода охлаждает мой жар, промывает открытые раны, вызывая жгучую боль.

Сознание заметно прояснилось, когда я, ухватившись за перила, кое-как доковылял до края причала, где Кумали уже ждала меня. Катер был развернут кормой к морю, двигатель работал вхолостую. Мы ни о чем с ней не говорили: я не сказал даже, что ее путешествие подходит к концу. Я пойду своей дорогой. Предстоящий мне путь очень труден, особенно в моем нынешнем состоянии, но мне не терпелось его начать.

И тут вдруг раздался выстрел.

Мы обернулись в сторону «Театра смерти», и я понял свою оплошность – весь остаток жизни теперь буду корить себя за нее. А может быть, я совершил эту ошибку намеренно?

Конечно, покидая руины, я был на грани полного изнеможения, еле шел, к тому же мне надо было срочно позвонить в Вашингтон. Да, я принял меры предосторожности, разрядив пистолеты и унеся с собой обоймы. Все это было сделано вполне осознанно. Но как я мог забыть, что есть и другое заряженное оружие – моя собственная беретта, которую албанцы отобрали у меня и бросили вместе с разбитым мобильником у каменной кладки? Неужели я оставил свой пистолет, чтобы дать Сарацину возможность застрелиться? Если да, то почему я сделал это?

Конечно, он запомнил, где лежало мое оружие, и, когда раздался выстрел, я уже знал, что произошло. Со скованными за спиной руками саудовец пробрался вглубь коридора, сел рядом с пистолетом, сумел как-то подцепить беретту, зажал ее между ног, нагнулся, так что ствол оказался почти во рту, и надавил на курок. Может быть, и он знал эту старую песню:

Кумали поняла, что означал этот выстрел, одновременно со мной и ринулась в руины. Я пытался схватить ее, но был настолько слаб, что не удержал. И только настойчивость, прозвучавшая в моем голосе, заставила женщину остановиться.

– Послушайте! – крикнул я. – Когда за вами придут, говорите, что якобы ничего не знали. Расскажите, что спасли американцу жизнь, убив бандита в перестрелке, а потом освободили его, предав брата-террориста. Я один знаю правду, а меня к тому времени здесь уже не будет.

Она смущенно посмотрела на меня:

– Зачем вы это делаете? Почему так снисходительны к мусульманке?

– Я поступаю так не ради вас, а ради мальчика. У ребенка должна быть мать.

Держась за крышу кабины, я стал перебираться на борт катера. В безумной надежде Кумали помчалась к туннелю, но я знал, что уже поздно. Ее брат когда-то был моджахедом и сбил три советских боевых вертолета. Он не мог промахнуться.