– Похоже, мы не туда свернули? – спросил я, указывая на каменную стену и поворачиваясь к Кумали.

Но она была уже не одна.

Первый наемник вышел из бокового коридора, преградив мне путь к бегству. Он больше не прятался и смотрел прямо мне в глаза. Ба, старые знакомые: тот самый Культурист, который вломился ко мне в гостиничный номер! На нем были все тот же кожаный пиджак и футболка в обтяжку. Уж не знаю, чем это можно объяснить – тем ли, что все мои чувства были обострены до предела, или же все дело в том, что на сей раз я лицезрел его во плоти, – но только я вдруг понял, что уже видел этого человека на фото много лет назад. Тогда он стоял, смеясь, рядом с Кристосом Николаидисом на палубе его переоборудованного из ледокола корабля, бросившего якорь в порту острова Санторини.

Внезапно я сообразил, к какому картелю наркоторговцев обратилась за помощью Кумали и почему. Когда старик из Салоник услышал, что речь идет об агенте американской разведки, он наверняка был счастлив ей помочь.

– Осматриваете достопримечательности? – любезно спросил я громилу. – Полагаю, вы сопровождаете группу школьников?

Я не имел права дать им понять, что заподозрил неладное; мне надо было, чтобы враги считали, будто захватили меня врасплох, иначе Сарацин мог догадаться: это ловушка.

Послышались шаги по гравию: Культурист лишь отвлекал мое внимание, нападения следовало ждать сзади. Времени на размышления уже не оставалось, надо было принимать решение. Да или нет? Нажимать ли уже на кнопку мобильника?

Я надавил на клавишу телефона – быстро и решительно.

И, как выяснилось, поступил правильно. Едва я успел отдернуть палец, как меня ударили сразу двое – очень сильно, но не вполне профессионально. Я стал падать на колени, но, прежде чем оказался в этой позе, успел садануть локтем в горло одного из нападавших сзади, так что он, пронзенный резкой болью, зашатался, ловя ртом воздух. Второй схватил меня за шею и врезал кулаком в лицо так сильно, что своротил скулу. Я мог бы отплатить ему тем же самым, но старался не терять голову. Нельзя дать им избить меня до полусмерти. В ближайшие минуты понадобится вся моя сила.

Держась за щеку, я растянулся в грязи, уже начав обратный отсчет. Четыре минуты – это двести сорок секунд.

«Двести тридцать два. Двести…»

Я успел рассмотреть громилу с распухшим, украшенным большим синяком горлом. Он отступил назад, присоединившись к своему товарищу. Этот тип сильно смахивал на быка: приземистый, коротко подстриженный, в глазах жестокость, которую редко встретишь у человека вне тюремных стен. А ведь я видел его раньше, и это выражение глаз тоже – на фотографии, сделанной греческой полицией. Да уж, шкура у Быка толстая. То был не кто иной, как Патрос Николаидис, отец Кристоса: сам глава мафиозного клана пожаловал в Турцию, оставив свое убежище за высокими стенами, чтобы убить меня.

Патрос с помощником, которого я про себя окрестил Подручным, выдернули пистолет у меня из-за пояса и в поисках другого спрятанного оружия разорвали рубашку, пошарили в промежности, стянули с ног ботинки. Вывернув карманы, извлекли бумажник, ключи и мобильник. Николаидис спросил Кумали:

– Ты захватила их с собой?

Она швырнула ему используемые полицейскими стальные наручники, мужчины завели мне руки за спину и туго сковали в запястьях. Я знал: если наручники не снимут через двадцать минут, ткань омертвеет из-за отсутствия кровотока, и я никогда уже не смогу воспользоваться своими руками. Довольные тем, что лишили меня способности двигаться, они встали с земли, подобрали свое оружие, разбили мой телефон, швырнув его обломки рядом с брошенной на землю береттой. Теперь у наемников появилась возможность немного отдышаться. Они говорили на смеси греческого и албанского, но было нетрудно догадаться, о чем идет речь: эти американские агенты вовсе не так хороши, как они о себе думают, особенно когда им противостоят настоящие крутые парни с Балкан.

Старый Бык подошел ко мне с надежным пистолетом глок в руке и, взглянув сверху вниз, сильно ударил в ребра носком башмака со стальным носком. Я лежал со скованными руками лицом вниз и ничем не мог ему ответить.

– Это тебе за мою глотку, – прошипел он и жестом показал Подручному и Культуристу, чтобы те подняли меня с земли. Оба были вооружены автоматическими пистолетами «скорпион».

Я с трудом подавил волну тошноты, поднявшуюся от удара по ребрам; шатаясь, встал и взглянул на Кумали.

– Что происходит? – спросил я, с трудом разжимая зубы.

Я ловил ртом воздух, пытаясь справиться с ужасной болью, раздиравшей грудь и лицо. Притворство закончилось. Это вам уже не прогулка в парке.

«Сто семьдесят восемь».

– Вам не следовало пересекать границу Болгарии в машине, взятой напрокат, – сказала Кумали. – Это глупо: там установлены видеокамеры с функцией распознавания автомобильных номеров.

Женщина-коп даже не пыталась скрыть торжество. Еще бы: она переиграла высококлассного американского агента.

– Границу Болгарии? – переспросил я. – Но мне не приходилось бывать в этой дурацкой стране.

Она покачала головой, усмехнувшись:

– Станете утверждать, что никогда не бывали в Свиленграде? Ничего не слышали про Яркий Свет и детский приют в Болгарии? Нам прекрасно известно, что ваше настоящее имя – Майкл Джон Спитц, вы агент разведки, член спецгруппы ЦРУ.

Я сделал паузу, достаточную, чтобы создать впечатление, будто я ошеломлен, но пытаюсь скрыть это. И произнес:

– Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите. Всем известно, что я агент ФБР, который расследует в Бодруме…

Бум! Башмак со стальным наконечником вонзился мне под коленную чашечку, и я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы вынести острую боль. Если бы Культурист и Подручный не держали меня, я бы сложился вдвое.

– Не ври нам, мать твою… – сказал Патрос с улыбкой. Приятно видеть человека, которому доставляет удовольствие его работа.

«Сто тридцать два».

И тогда я увидел его.

Самый разыскиваемый в мире человек появился из бокового прохода, наконец-то выйдя на свет из тени.

Высокий и мускулистый, как я и представлял себе этого бывшего воина-моджахеда. Даже дешевый костюм западного фасона не мог скрыть, что он весь напряжен, словно сжатая пружина.

«Очень опасен», – неожиданно всплыло в моем истерзанном болью сознании.

Я посмотрел прямо в темные глаза Сарацина. В них трудно было не заметить острого ума. «Будь осторожен, Скотт, – сказал я себе. – Предельно осторожен».

Его бородка была аккуратно подстрижена, челюсти стиснуты, а губы решительно сжаты. В этом человеке ощущалась властная сила.

– Как я полагаю, вы искали меня, мистер Спитц, – тихо сказал он.

– Мое имя не Спитц, и я понятия не имею, за кого вы…

Я увидел, как ко мне приближается ботинок Патроса, и весь сжался в ожидании удара, но Сарацин поднял руку, останавливая его.

– Пожалуйста, не надо, – попросил он и скривился, словно ложь причиняла ему физическую боль. – Моя сестра, хвала Аллаху, имеет связи в Турецкой разведывательной службе. Она выяснила, кто вы на самом деле.

– Ваша сестра? – переспросил я.

Сарацин проигнорировал мой вопрос.

– Она мало что знает обо мне, особенно в последние годы, и уж совершенно ничего – о моей работе. Но Лейле хорошо известно, что случается с мусульманами, на которых ведут охоту люди вашей профессии. Ни для кого в арабском мире это не секрет.

– Я агент ФБР, – повторил я сквозь красную пелену боли. – Меня зовут Броуди Уилсон. Расследую убийство.

– У меня мало времени. Собираюсь задать вам несколько вопросов, и вы скажете мне все, что я хочу знать. Договорились?

– Что вам сказать? Я никакой не Спитц и не понимаю, о чем мы тут вообще говорим.

«Девяносто восемь».

Эх, звонок Брэдли был бы сейчас очень кстати. Мое колено раздулось, волны тошноты накатывали одна за другой, а грудь превратилась в сплошную область боли, и мне было трудно говорить из-за разбитой скулы.

– Не испытывайте судьбу, мистер Спитц, – сказал Сарацин. – Вы американец и, по-видимому, не верите в Бога. Когда вы окажетесь у края бездны и вас станут ломать на колесе, к кому вы будете взывать о помощи? Вы наделали много мелких ошибок, оставили на своем пути немало следов. Словом, совсем не так хороши, как вам кажется. Ну и как вы думаете, почему вы совершили все эти промахи? Чья рука меня защищает? Кто доставил вас на это место? Лейла аль-Нассури? Да ничего подобного! Все это случилось по воле Аллаха.

Я ничего не ответил и стал оседать, как бы обмякнув и признав свое поражение. Культурист и Подручный слегка ослабили свою хватку, чтобы поддержать меня, а я сделал резкое движение вперед, используя собственную голову как единственное доступное мне оружие, и попал макушкой в лицо Николаидиса, разбив ему нижнюю губу. Патрос отлетел в сторону, выплюнув два зуба, рот его наполнился кровью.

«Отлично, я выиграл еще несколько секунд. Давай Бен, не тяни. Обмани их».

Бык, взревев от боли, рванулся ко мне, но его остановило плечо Сарацина, который встал между нами.

– Мы понапрасну тратим время, – сказал он, взглянув на Культуриста и Подручного. – Начинайте.

Я бы и рад был говорить им что-то оставшиеся шестьдесят три секунды, но эти типы, казалось, утратили интерес к моим словам. Двое албанских головорезов потащили меня назад по проходу. Я был удивлен: выходит, у них нет под рукой аккумулятора от грузовика или другого необходимого оборудования?

Ответ на этот вопрос я получил, когда увидел наполненную водой мраморную ванну и понял, что они задумали. Я отчаянно пытался на ходу перестроиться, ибо мысленно подготовил себя к боли, но не к этому ужасу. Мне казалось, что я вынесу зажимы-«крокодилы» и клещи, вырывающие у меня ногти, но теперь волочил ноги по земле, надеясь выиграть время – каждая секунда была крайне важна. Если я не стерплю и заговорю под пыткой, все пропало.

«Сорок два».

Тот наркокурьер в Кхун-Юаме, крутой парень со шрамами от мачете на груди, продержался двадцать девять секунд.

Сарацин остановился у мраморной ванны и по-арабски сказал что-то сестре. Слов я не понял, но его жестикуляция была достаточно красноречива: он предлагал ей пойти немного прогуляться. То, что они готовились совершить, было зрелищем не для женщин.

«Осталось тридцать восемь секунд. Не подведи меня, Бен».