Часть вторая

Не важно, сколько пройдет лет – даже если мне повезет, я доживу до преклонных лет и буду греть на солнышке свои старые кости, – он навсегда останется для меня Сарацином. Такое кодовое имя я дал этому человеку в самом начале операции, а впоследствии потратил уйму времени, чтобы установить его подлинную личность, и теперь мне трудно называть его как-то иначе.

Сарацин – это араб, а если мы совершим экскурс в историю, то узнаем, что в былые времена этим словом обозначали мусульманина, который сражается против христиан. Копнув еще глубже, мы обнаружим, что когда-то сарацинами называли странников, кочевников. Все эти определения вполне подходили человеку, о котором я говорю.

Даже сегодня сведения о нем весьма фрагментарны. И это неудивительно: бульшую часть своей жизни он провел в тени, намеренно заметая следы, как бедуин в пустыне.

Однако каждый в этом мире оставляет свой след, он тянется даже в море за кораблем, и хотя часто это лишь едва мерцающий в темноте свет, мы все-таки можем его увидеть. Я обошел половину восточных базаров и мечетей, проник в секретные архивы арабских государств, беседовал с десятками людей, которые могли знать этого человека. После того, что случилось в то ужасное лето, множество аналитиков и психологов неделями допрашивали его мать и сестер. И если меня вдруг обвинят в том, что я по своему усмотрению вкладываю слова в его уста и мысли – в голову, то я, пожалуй, не стану оправдываться: ведь мне известно о Сарацине и его семье больше, чем кому-либо другому в целом мире.

Не подлежит сомнению, что в юном возрасте он присутствовал на казни – публичном отсечении головы. Это случилось в Джидде, втором по величине и, по общему мнению, самом современном городе Саудовской Аравии. Запомните эту деталь, она чрезвычайно важна.

Джидда расположена на побережье Красного моря, и когда Сарацину было четырнадцать, он жил с родителями и двумя младшими сестрами в скромном доме на окраине города, достаточно близко к воде, чтобы ощущать запах соли. Я знаю об этом, потому что много лет спустя лично побывал возле того старого дома и сфотографировал его.

Как и многие саудовцы, отец мальчика, зоолог по специальности, презирал Соединенные Штаты и «его продажную девку» (как писали в арабских газетах) Израиль. Эта ненависть не была результатом пропаганды, в основе ее лежало не тяжелое положение палестинцев и даже не религиозный фанатизм – она имела гораздо более глубокие корни.

Долгие годы отец Сарацина слушал по радио и Вашингтон, и Тель-Авив, но, в отличие от большинства жителей Запада, верил словам наших политических лидеров о том, что их цель – принести демократию на Ближний Восток. Такая перспектива возбуждала гнев в глубоко набожном мусульманине. Будучи хорошо образованным, по крайней мере по местным стандартам, зоолог знал, что демократия предполагает отделение религии от государства. Для большинства правоверных мусульман религия и государство – одно и то же, и они совершенно не желают разделять эти два понятия.

Отец Сарацина полагал, что неверные насаждают демократию на Востоке по одной-единственной причине – с целью расколоть и завоевать, опустошить и уничтожить арабский мир. Именно эту кампанию начали проводить христиане еще во времена Первого крестового похода тысячу лет назад, и она продолжается до сих пор.

Не торопитесь заклеймить этого зоолога как экстремиста, ибо в сумеречном мире политики Ближнего Востока этот человек представлял собой умеренное крыло саудовской общественности. Был, впрочем, один нюанс, который выделял его из общей массы, – отношение к королевской семье.

Вообще-то, в Саудовской Аравии много чего нельзя делать: например, проповедовать христианство, посещать кинотеатры, водить машину, если ты женщина, отрекаться от своей веры. Но самый главный запрет: нельзя критиковать правящую в Саудовской Аравии династию, куда входят король, две сотни могущественных принцев и еще приблизительно двадцать тысяч членов августейшей семьи.

Весь тот год в Джидде перешептывались: король допустил в священную страну Пророка солдат из нечестивой Америки. С другой стороны, саудовскую общественность будоражили сведения, доходившие из Европы от диссидентов-соотечественников: дескать, наследные принцы растрачивают состояния в казино Монте-Карло, проливают золотые дожди на юных женщин из парижских модельных агентств. Как и все жители Саудовской Аравии, зоолог знал о позолоченных дворцах и расточительном образе жизни, который вел король. Однако иметь плохой вкус и проявлять экстравагантность – это не харам (таким словом называют в шариате запретные действия). А вот проституция, азартные игры и алкоголь – абсолютное табу.

Конечно, живя в Саудовской Аравии, вы можете выразить свое недовольство политикой короля и поведением его семьи, назвать все это оскорблением Аллаха. Если очень хочется, можно даже потребовать их насильственного выдворения из страны, но при этом вы должны быть уверены, что крамольные мысли не выходят наружу из вашей головы, пусть даже в самой отвлеченной форме. Величайшее безрассудство говорить на подобные темы с кем-то, кроме разве что жены или родного отца. Аль-Мабахит Аль-Амма (так называется в Саудовской Аравии тайная полиция) никто не указ, эта организация живет по своим законам и имеет широко разветвленную сеть информаторов, которые все слышат и знают.

Однажды весной, ближе к вечеру, четверо агентов этой полиции, все в белых туниках и головных уборах в красно-белую клетку, явились к нашему зоологу на службу. Предъявив свои удостоверения, они забрали его прямо из кабинета, провели через целую анфиладу лабораторий и других помещений и сопроводили на автостоянку.

Прочие двадцать сотрудников отдела морской биологии Красного моря лишь безмолвно наблюдали, как за их коллегой захлопнулась дверь. Никто не произнес ни слова, включая трех ближайших друзей арестованного, один из которых, несомненно, и был доносчиком.

Мы никогда не узнаем, в чем именно обвиняли зоолога и как несчастный пытался себя защитить, поскольку судопроизводство в Саудовской Аравии осуществляется тайно, и никто в этой стране не заморачивается такими тонкостями, как свидетельские показания, адвокаты, присяжные или даже доказательства, считая все это лишь напрасной тратой времени.

Судебная система тут целиком основывается на собственноручно подписанных признаниях, которые и должна добыть полиция. Как ни парадоксально, но в число того немногого, что преодолевает любые расовые, религиозные и культурные границы, входят пытки: действительно, милиция нищей языческой Руанды использует те же методы, что и богатые католики, возглавляющие полицию в Колумбии. Так что по большому счету мусульмане, допрашивавшие зоолога в тюрьме в Джидде, даже не изобрели ничего нового – все тот же аккумулятор грузового автомобиля со специальными зажимами для сосков и гениталий.

Родные зоолога узнали о постигшей их катастрофе, когда глава семьи не вернулся домой после работы. Проведя вечер в молитвах, близкие стали звонить коллегам в надежде выяснить, куда тот запропастился. Но тщетно: одни предусмотрительно не брали трубку, другие ссылались на свою неосведомленность – люди знали по горькому опыту, что все их разговоры прослушиваются и любого, кто пытается помочь семье преступника, моментально возьмут на заметку. Впав в полное отчаяние, жена зоолога в конце концов поддалась уговорам четырнадцатилетнего сына и отпустила его на поиски отца. Сама она не могла этим заняться: законы Саудовской Аравии не позволяют женщине находиться в общественных местах, если ее не сопровождает муж, брат или отец.

Мальчик, оставив дома мать и двух сестер, отправился в путь на своем мопеде, который отец недавно подарил ему на день рождения. Стараясь держаться подальше от оживленных мест, он поехал к зданию на морском побережье, где работал зоолог, и обнаружил его машину на парковке. Только в полицейском государстве ребенок молится, чтобы с его родителями не приключилось ничего более серьезного, чем автокатастрофа. Надеясь с помощью Аллаха найти отца в темном здании, где находился Институт биологии Красного моря, всего лишь раненым, мальчик приблизился к входу.

Охранник-пакистанец, расположившийся в алькове темного вестибюля, испуганно вздрогнул, увидев лицо ребенка, заглядывающего сквозь стеклянные двери. Пакистанец закричал на мальчика и на плохом арабском велел ему убираться вон. Охранник даже схватил дубинку, готовый открыть двери и пустить ее в ход, если потребуется.

Но мальчик не отступил. Он отчаянно кричал, умоляя Пророка о помощи, говорил что-то пакистанцу о пропавшем отце. И тогда охранник понял, что этот визит связан с событием, вызвавшим накануне целую волну передаваемых шепотом слухов. Он посмотрел на лицо несчастного ребенка, готового цепляться за самую крохотную надежду, и опустил дубинку. Трудно сказать почему, возможно, потому, что у охранника были собственные дети, тектонические плиты его миропорядка сдвинулись, и он сделал нечто совершенно ему несвойственное – пошел на риск. Повернувшись спиной к направленной на двери камере слежения и отчаянно жестикулируя, словно выгоняя незваного посетителя, пакистанец рассказал мальчику то немногое, что знал сам: четверо агентов полиции во главе с полковником увели его отца в наручниках. Их шофер, соотечественник охранника, которого тот угостил чашечкой чая, рассказал земляку, что они тайно следили за арестованным несколько месяцев. И еще один важный момент: полицейские говорили, что задержанного обвиняют в «общем разложении». Термин этот настолько расплывчатый, что почти лишен смысла, но он обычно означает смертный приговор.

– Передай родным, – добавил пакистанец, – что, если они собираются спасти твоего отца, им надо действовать быстро.

Сказав это, охранник широко распахнул двери, словно потерял терпение, и, работая на камеру, принялся свирепо вращать дубинкой. Мальчик побежал к своему мопеду, оседлал его, промчался через парковку и, почти скрывшись в облаке песчаной пыли, выехал за ворота.

Не берусь сказать наверняка, но думаю, что в тот момент мальчик в душе словно бы разрывался на две части: будучи еще совсем ребенком, он отчаянно желал, чтобы мама его утешила, но как мужчина, а теперь и глава семьи, оставшейся без отца, он нуждался в совете представителя сильного пола. Не забывайте, что он был арабом, а это подразумевает накопленный за две тысячи лет солидный багаж понятий о мужской гордости. Существовал только один способ разрешить этот внутренний конфликт, и мальчик отправился в плохо освещенную северную часть города, к дому дедушки.

По дороге несчастным ребенком овладела безысходность. Он хорошо понимал, что отец увезен агентами государственной безопасности, которые заперли его в тюремной камере. Теперь, чтобы изменить ход событий, потребуется очень большой блат. Именно пресловутый блат: связи, влияние, паутина давних знакомств и протекций, история рода – правит арабским миром в отсутствие демократии и эффективной бюрократической системы. Тому, у кого есть блат, открыты все двери, даже во дворцы. Перед тем же, у кого его нет, эти двери никогда не распахнутся.

Подросток не задумывался об этом раньше, но теперь понимал, что все члены его семьи, включая любимого дедушку, – люди скромные, не имеющие связей. Для них добиваться освобождения человека, объявленного врагом правящей саудовской династии, было… ну все равно что идти с ножом против атомной бомбы.

Ближе к рассвету, когда после долгого семейного совета, на котором присутствовали его дяди, двоюродные братья и дедушка, им так и не удалось сделать ни одного по-настоящему важного телефонного звонка, наш парнишка понял, что был прав: шансов добиться успеха почти нет. Однако это вовсе не означало, что родные зоолога сдались: в течение следующих пяти месяцев члены семьи, которые едва держались на ногах от ужасных переживаний, упорно пытались проникнуть внутрь саудовского гулага и разыскать человека, пропавшего в его лабиринте.

И каков был результат всех этих титанических усилий? Полное отсутствие информации и какой-либо помощи со стороны властей и, конечно же, абсолютный запрет контактов с пропавшим зоологом. Подобно жертвам одиннадцатого сентября, он просто однажды утром ушел на работу и не вернулся.

Человек пропал в сюрреалистическом лабиринте среди живых мертвецов, заточенных в сотни переполненных тюремных камер. Здесь он быстро понял, что после воздействия свинцово-кислотной батареи в двенадцать вольт абсолютно все задержанные в конце концов подписывают признание своей вины. При этом заключенные делятся на две группы.

Первые отдают себя на волю судьбы или Аллаха и просто ставят подпись на этой проклятой бумажке. Вторые видят единственный выход в том, чтобы подмахнуть этот документ, дабы потом, представ перед судьей, отказаться от признательных показаний и объявить о своей невиновности.

Именно такую стратегию выбрал наш зоолог. Местная юридическая система, однако, выработала эффективный способ борьбы с такими умниками: заключенного просто возвращали в полицию, где он объяснял, почему изменил свою точку зрения. Слишком тягостно вдаваться в подробности методов «усиленного воздействия», применяемого в подобных случаях. Достаточно сказать, что никто, представ перед судьей, не отказался от своих показаний вторично. Такого за все время не случилось ни разу.

И зоолог наконец полностью признал свою вину в подстрекательстве и общем разложении. Однако тут его путешествие внутри пенитенциарной системы внезапно замедлилось.

Причиной этого стали проблемы с транспортом в деловой части Джидды: было необходимо отправить уведомление хотя бы за десять дней, чтобы закрыть расположенную рядом с главной мечетью огромную автостоянку. Только тогда можно было возвести в ее центре помост из белого мрамора.