Глава 3. Орден
С безразличием в душе я отрешенно всматриваюсь в капли дождя, бегущие по стеклу корпоративного «Эскалейда». В голове у меня без устали прокручиваются слова Стража Жизни. Я должна присечь какую-то Войну, о причинах и участниках которой мне ровным счетом ничего не известно. «Звездочет из оракула для предсказаний судьбы» исполнил мое заветное желание, но знамение сна радости мне не принесло.
На въезде в родные края нас встречает баннерная растяжка «Добро пожаловать в Сочи!». Живописный город-курорт раскинулся на Черноморском побережье у подножия Главного Кавказского хребта. Идеальные климатические условия для оздоровления и отдыха ежегодно привлекают сюда миллионы туристов из разных уголков страны.
Было время, когда и мы с родителями выбирались на пляж или совершали пешие маршруты в национальном парке. Как сейчас помню, на прогулках по нехоженым заповедным тропам нам встречалось много чего интересного: от висячих мостиков и многоярусных водопадов с чистейшими родниками до забавных диких зверьков и экзотических птиц. Иногда в особенно жаркие летние деньки липкий субтропический воздух приятно контрастировал с прохладой тектонических разломов, где мы прятались от проливного дождя. Бывало, неприметные скалистые расщелины переходили в самые настоящие мрачно-фэнтезийные пещеры с известняковыми сталактитами и сталагмитами невиданных форм. Случалось, что попадающий в прорези солнечный свет превращал наиболее просторные полости с карстовыми натечными образованиями в лабиринтообразные локации гномов из трилогии Толкина «Властелин Колец».
Родовое гнездышко родители свили на окраине Сочи вблизи горнолыжного комплекса Красная Поляна, что сформировало у нашей семьи традицию − отмечать в горах Новый год. Пункт назначения достигнут, и «Эскалейд» тормозит у двухэтажного бревенчатого сруба с флюгером петушком на остроконечной крыше. Его смастерил папа за два года до трагедии. В память о маме в прихожей мы повесили вышитую ее руками розовую занавеску со снеговиком. «Дом, родимый дом!» − под ложечкой сосет от нахлынувших воспоминаний.
Вторая половина дня проносится со скоростью торнадо. Никита открывает мне сакральное знание об устройстве мирового порядка. Под властью одного тайного общества находится целый мир. О тайных обществах я раньше смотрела телепередачи. В них говорилось о масонах, тамплиерах, иллюминатах и многих других. Реальность такова: за покровом тайн лежит одна − миром правит Орден − бессмертная монархия с безграничной властью.
В книге «Архонты» представлен список 12 мироправителей эры Благородных Отцов и текст.
1. Герман Гробовой. 2. Джун Пань. 3. Филипп Сантьяго. 4. Луи де Сен-Жермен. 5. Вильям Лондон. 6. Евгений Воронцов. 7. Ральф фон Фейербах. 8. Мартин Кристовски. 9. Дарий. 10. Ракеш Агрэ. 11. Виктор Смирнов. 12. Томас Уилсон.
Архонты − созданы поддерживать Мировое Равновесие.
Высшая власть Ордена − Совет, возглавляемый 12 мироправителями эры Благородных Отцов.
По достижении тридцатилетнего рубежа клетки старения у архонтов прекращают работу. После вступления в Орден архонтам открывается способность воздействовать на мозг человека с помощью гипнотического внушения. Архонты обладают рядом отличительных от человека качеств: иммунитетом к земным болезням, быстротой заживления ран и бессмертием. Последние два преимущества вступают в силу только с завершением периода Равноденствия.
Наследники − 12 перворожденных архонтов в родах Благородных Отцов. С исполнением двадцати лет самому последнему Наследнику все 12 вступают на престол. На коронации будущие мироправители в обязательном порядке связывают себя узами брака с выбранными ими спутниками/спутницами жизни.
Период Равноденствия − астральный переход в новую эру правления или передача престола. С появлением на свет первого Наследника и до вступления на престол всех 12 архонты лишены бессмертия.
Тайна Бытия − известна лишь адептам.
Адепты − люди, в чьих жилах течет кровь архонтов. С самых древних времен одаренные и обладающие экстрасенсорными способностями люди дают клятву о неразглашении тайны ценою жизни и живут столетиями.
Метка − невидимая татуировка на запястьях всех членов Ордена, служащая идентификацией личности.
Влияние − редкий дар, природа которого индивидуальна. В Ордене обладатели влияний встречаются редко. Влияние носит непредсказуемый характер и просыпается в архонте/адепте спонтанно. С годами влияние развивается. Совершенствовать влияние нужно с помощью практик − оккультных обрядов.
Тайна Бытия не должна быть открыта роду человеческому, ведь если весы равновесия между добром и злом качнутся, неважно, в какую сторону, то события приведут к гибели цивилизации. За созиданием следует разрушение − так было, так есть и так будет вечно!
Наутро в полной боевой готовности я забираюсь на заднее сиденье корпоративного «Эскалейда», чтобы воочию увидеть ОМА. Петляющая серпантинная трасса проходит вдоль жилых домов пригорода Сочи, постепенно углубляясь в лес. Из-за раскидистых деревьев солнечные лучи не проникают на проезжую часть. В тени пышной листвы извивающийся золотистый туннель то взлетает вверх, то падает вниз, пока не упирается в огороженную территорию. Перед контрольно-пропускным пунктом предупредительно темнеет поржавевший указатель «Проезд закрыт. Частная территория». У шлагбаума вооруженный солдат отдает честь и просит предъявить удостоверение. Никита протягивает ему спецпропуск «Уровень допуска L12. Руководитель Зоны № 6. Воронцов Н. Е.».
На проходной я внимательно слежу за стоящим на вытяжку постовым. Через стекло наши глаза вскользь встречаются: мои − диаметром с блюдца, его − безобразные черные глазницы, из-под военного берета еще и топорщатся неживые сивые космы.
− Часовые, − вводно поясняет Никита, но потом проводит более подробный экскурс, самое главное из которого мне хорошо запоминается. Часовые − мертвые генетические создания, служащие для Ордена охранниками.
Нафантазированная жизнь сошла со страниц книжного бестселлера!
На развилке КПП/2 мы поворачиваем направо, оставляя уходящую в сторону дорогу с указателем «Врата 200 м». За коваными воротами на фоне горного хребта в окаймлении изумрудного лесного массива величественно возвышается город-крепость. Кампус Академии смело можно поставить в ряд со старейшими университетами мира. Над главным порталом входа в администрацию развеваются красные гербы Корпорации. Под фасадным барельефом в лучах солнца горит отлитое золотом название «Объединенная Медицинская Академия».
Яркий маскарад осени придает средневековой крепости волшебства. Резные неоготические строения пастельных тонов выполнены в духе аристократичной Европы. По всей территории разбросаны скамейки и проложены узкие мощеные дорожки, оплетающие здания, словно артерии. В разгар учебного дня по дорожкам-артериям циркулируют студенты в красноватого цвета форме − как красные кровяные тельца: эритроциты, лейкоциты, тромбоциты и чужеродные вредоносные тела двоечников и хулиганов каждый день стекаются в аорту главного корпуса.
В вестибюле крестовидные нефы сливаются в создающее сквозную перспективу гигантское зеркало. С нашим приближением зеркальная поверхность деформируется и, теряя свойство отражения, превращается в колышущуюся незримую пленку, отгораживающую собой абсолютную темноту. Невообразимая картина не поддается никаким канонам.
− Потрясающе… − аккуратно дотрагиваюсь я до неестественно живой и дышащей пленки.
− Врата, − поучительно сообщает Никита. − Орден возвел зеркальные порталы и арки по всему свету для телепортации. С помощью них мы перемещаемся в любую запрограммированную точку на земле вне времени. Обыкновенные люди, как правило, Врата не видят. Удобно скрывать от человечества нашу природу. Теперь по существу… Для того чтобы войти в портал, нужно просто сделать шаг вперед. Метка в твоей крови доделает все остальное. Эти Врата учебные. Они всего лишь переместят нас в кабинет ректора. Нужно произнести: «Ректорат. Хачатурян Карен Арамович».
В противоречие инструктажу моя решимость идет на убыль и возрастает шанс зайтись в неврастеническом припадке.
− Родная, тебе не избежать предназначения, − жизнерадостно подбадривает меня Никита. − Ты − архонт. Наш отец был мироправителем. Мы правим этим миром. Все подчинено нам. Пойми, я не говорил тебе для твоего же блага. Вспомни, что сказал Финкельштейн. Лишний раз травмировать тебя опасно. Я боялся за тебя. Мне даже пришлось уговорить Виктора, чтобы вы с Дашей прошли инициацию в один день. Сестренка, ты − бессмертное наследие Ордена.
«Бессмертие!» − прихожу я в величайшее замешательство. О вечной жизни мечтают все люди! Что, если все это − мой очередной ночной кошмар?..
− А ну-ка закрой глаза на минутку, − руководит парадом Никита.
С разрастающейся паникой я прикрываю наполненные слезами глаза и принимаю из его теплых рук знакомую горячую энергию, несущую в себе душевное облегчение. С железным настроем я задаю координаты и, не теряя бесстрашия, шагаю навстречу живой материи. Процесс похож на погружение руки в воду. Метка на запястье вспыхивает неоновым светом, и живая матрица перемещает меня в приемную ректора Академии.
− Я горжусь тобой, − игриво щелкает меня по носу Никита. − В двухстах метрах от КПП/2 находятся основные Врата. Арочные. Ими мы пользуемся для перемещения на машине.
За пределами Врат я не обнаруживаю никаких зомбиподобных механизмов, но воздух пропитан какими-то тревожно возбуждающими частицами. Схожие ощущения у меня возникают на смотровой площадке небоскреба, когда страх падения порабощает расшатанные эмоции.
За массивными дверями в кабинете за столом из мореного дуба углублен в чтение дипломной работы почтенный старец. При виде сына старого приятеля складки прожитых лет на его лице расправляются.
− Никита, молодец, что зашел! − опираясь на костыль, ковыляет он к Никите.
С первых минут мне становится ясно, что с Кареном Арамовичем мы поладим. Достаточно долго они с Никитой беседуют о том да о сем. Со временем мой интерес к их разговору угасает, но разгорается снова, когда ректор настоятельно рекомендует брату принять участие в ежегодной премии «Искусство генетики».
− Заставлю дрожать вундеркинда Уилсона! − с азартом потирает руки Никита. − Гавриил твердит мне о премии еще с прошлого года.
«Гавриил»! − вздрагиваю я, одновременно испытывая двоякое чувство: страстное желание его увидеть и не видеть никогда.
− Никит, почему ты утаил, что вы с ним давно знакомы?
По завершению необдуманного высказывания я ловлю на себе взгляды сразу двух пар глаз, из которых янтарные обещают допрос.
− Вообще-то мы − лучшие друзья и дружим уже пятнадцать лет, − посвящает меня в подробности Никита. − Извини, что не познакомил вас раньше, но просто я старался отгородить тебя от влияния Ордена.
В некотором раздумье он потирает свою стильную бородку.
− Хотя… как же я мог забыть такое. Гавриил был на твоем трехлетии. Наша мама была дружна с его тетей. Они приезжали вместе. Так мы и познакомились. Помню, родители тогда еще удивлялись его поведению. В начале праздника он был в ужасе от тебя, а через час уже нянчился, словно примерный папаша. Весь день ему до жути хотелось кормить тебя из ложки. Но ты, родная… ты же у нас была еще та егоза. Гавриилу здорово досталось: и за волосы ты его трепала, и кусала, и играла в доктора, и мазала шоколадом. На день он превратился в твою куклу.
Вторая часть сообщения сражает меня наповал, но неутомимое разыскивание в памятной картотеке важного отрывка из глубокого детства должного результата не дает.
− Неужто кто-то заинтересовался голубоглазым блондином? − раскрывает мои порочные мыслишки Никита, и его брови принимают форму озорных галочек, что сулит применение нелегальных методов в случае оказания сопротивления во время допроса.
− Поговорим дома, родной, − удрученно вздыхаю я, по привычке ухватившись за дужку очков.
Спасает меня механическая кукушка на ретрочасах, накуковавшая конец рабочего дня.
По приезду домой я первым делом балую брата фирменной шарлоткой с яблоками и иду готовиться к завтрашнему переезду в жилой сектор академгородка, расположенного на берегу моря, где я буду проживать вместе с другими студентами и преподавателями ОМА. Я упаковываю в чемодан чехлы с университетской формой, состоящей из юбки и блейзера оттенка выдержанного красного вина. Перед самым сном я открываю дверь лоджии, чтобы наполнить комнату ночной прохладой. В розоватом свете ночника угадывается силуэт Никиты. С разведывательным настроем он крадется на допрос…
− Нет, мне не понравился голубоглазый блондин, − с ходу горячо трясу я головой, пряча за спиной задрожавшие пальцы.
В духе гестаповца Никита напористо мерит шагами комнату:
− Допустим. А почему Уилсон-младший вьется вокруг тебя?
− С Бобби мы подружились, − с натугой каюсь я, уже и в самом деле изнемогая от давления дознавателя. − Все, хватит меня расспрашивать. Я устала и хочу спать.
Никита по-братски щелкает меня по носу и вразвалочку отправляется на лоджию, но я хорошо знаю своего брата, поэтому не удивляюсь, когда он замедленно оборачивается.
− Никто из них тебе не пара, родная, − заводит он старую пластинку. − О Гаврииле Германовиче сразу забудь. Он на двадцать семь лет старше тебя. Ему сорок пять в феврале. Ваша разница, как у отца с дочерью. Такое извращение для меня категорически неприемлемо. Уилсон-младший тоже тебе не подходит. Он слишком хороший и правильный, что даже страшно становится. В тихом омуте водятся черти. Спокойной ночи, родная.
В наступившей тишине я остаюсь наедине со своими мыслями. Сомнений нет, Никита и дальше будет насылать чуму на всех моих избранников. Как быть с тем, что сапфировые глаза не идут из головы? Разумом я понимаю, что Гавриил Германович годится мне в отцы, но сердцу-то не прикажешь. Какое все-таки красивое имя − Гавриил…
С утра в права вступает унылый моросящий дождик. Блуждающий кругами циклон нагоняет духоту. Безвозвратно испортившаяся погода говорит о становлении осенних порядков. С улицы доносится стройная разноголосая трель птиц. Гармоничное легато хора пернатых перетекает из одного в другое, пока певчих не распугивает вой соседского пса.
В состоянии легкой грусти и с приятным трепетом на сердце я здороваюсь с первым днем осени и бреду на кухню готовить омлет с секретом. Для секретной начинки я выбираю бекон и помидоры. Давным-давно омлет с секретом стал платиновым призером топ-чарта завтраков Воронцовых. Мы с Никитой сытно завтракаем и спускаемся в гараж к моему серебристому «жучку», он же кроссовер-японец от дилера «Ниссан».
Время поездки пролетает незаметно, и с обеих сторон дороги грибным нашествием вырастают объединенные по секторам современные коттеджи. В архитектурной грибнице отыскивается спроектированный в сдержанном скандинавском стиле двухуровневый «гриб», его деревянные террасыюбочки имеют виды на море.
На крыльцо нас выходит встречать миловидная девушка в хенд-мейд майке с термонаклейкой Майкла Джексона. Малиновые волосы фанатки поп-короля острижены под каре, на шее и руках болтается оккультная бижутерия, под мышкой мяучит белая персидская кошка. Заразительно улыбающуюся двадцатишестилетнюю аспирантку кафедры лечебного факультета госпитальной хирургии зовут Юлией Хачатурян, и она − адепт, практикует спиритизм.
За жизнеутверждающей неунывающей позицией Юли живет печаль. Своей непростой судьбой она делится с нами. До тринадцати лет − пока ректор не взял ее под свое попечительство − Юля была воспитанницей сиротского приюта. Не так давно с ней порвал парень, с которым они встречались шесть лет. Сейчас у нее в жизни трудный период, но от хандры ее вылечивает музыка. Она любит петь, поет в группе «03» и будет выступать завтра на академвечеринке.
− Познакомься, кися, с моими новыми друзьями, − треплет за ухо питомицу Юля и отпускает. − Звать Ингуз. Как скандинавская руна Судьбы.
Кошка выгибается и, мяукая, трется о ногу Никиты.
− Оу… поеду-ка я на работу, кошечки, − с мальчишеской улыбочкой хмыкает он, выходя на крыльцо. − Вечером подвезу твои ключи, родная. Пока-пока.
Интерьер моего нового пристанища выполнен в стиле фэн-шуй. Японские футоны, мебель из светлых пород деревьев и полотна современных авангардистов подобраны с художественным вкусом. Стилизованную утварь оживляют комнатные растения на окнах. В ботаническом саду не будет скучно и моему вишневому деревцу бонсай с обсыпными белыми цветами. Со дня рождения в дендрарии случилось прибавление в виде виноградной лозы, ее мне подарил Гавриил Германович.
Пока Даша Смирнова, наша третья соседка, затоваривается в торговом центре, мы с Юлей устраиваем посиделки на кухне.
− Юль, я хотела поговорить с тобой о докторах, − незатейливо прощупываю я почву, химича над составом тонизирующего кофе с лимоном. − Ты знаешь доктора Гробового?
Юля окидывает меня подозрительным взглядом, говоря:
− Все знают будущего мироправителя рода Гробовых.
Я делаю резкий выдох, восстанавливая сбившееся дыхание. Гавриил Германович не присутствует при нашем кухонном разговоре, но я смущаюсь и краснею от одного упоминания его имени. Чего доброго, тема «Гавриил Германович» перерастет в личный пунктик.
− Ты никогда не замечала в его глазах э-э… тьму, что ли?
− А, так ты еще не в курсе, − прямо-таки расстраивается Юля, похоже, обманувшись в ожиданиях услышать что-нибудь этакое. − Для начала тебе надо знать, что издревле архонты и адепты обмениваются кровью со Стражами, поэтому у одних течет кровь Стража Жизни, у других − Стража Смерти. Количество и тех и других в Ордене равное. Кровь Стражей влияет на судьбу, пробуждая в нас угодные хранителям внутренние ресурсы. Меня, Дашу, Никиту и тебя посвящал хранитель границ света. «Тьмой в глазах», как ты говоришь, отличаются избранники хранителя границ тьмы. В их числе и доктор Гробовой, рожденный самым старшим из 12 Наследников. Поговаривают, он обладает целым рядом влияний. Ближайшую тысячу лет он будет набирать силу влияний, а еще останется красив, как сам Дьявол… и опасен так же. С ним лучше не связываться.
− В смысле? − настораживаюсь я, предварительно намотав на ус полезную информацию.
Юля наклоняется ближе ко мне и говорит:
− Вообще-то, это только сплетни… В Ордене ходят с десяток сказаний о его влияниях. Народ побаивается доктора Гробового. Кроме твоего брата и еще штучных экземпляров, с ним никто не заговаривает лишний раз. Насколько я слышала, у него тяга к насилию и своеобразный взгляд на мир. Не от мира сего.
Она характерно крутит пальцем у виска.
− В Ордене бродит одна жуткая история… Пару лет назад его подозревали в похищении лаборантки Лизы Андерсен. Американка работала у него в Зоне № 1 в пригороде Москвы. Личную жизнь доктор Гробовой не афиширует, но говорят, из-за безответной любви к нему девушка конкретно одичала. В день ее исчезновения случилось нечто примечательное. В Зоне № 1 был небольшой корпоратив в честь Хэллоуина. По словам очевидцев, она пришла в подвенечном платье и закатила доктору Гробовому сцену ревности, грозясь всем что-то про него рассказать. В ответ он шутливо приложил ладонь к ее лбу и сострил, что задаст ей хорошую трепку, когда спадет температура. С тех пор Лизу Андерсен никто не видел. Тело ее так и не нашли.
История, и в самом деле жуткая, трогает меня до глубины души, в желудке даже появляется мелкая дрожь. Гавриил Германович закапывает трупы бывших любовниц в лесу? Бред полнейший. Сейчас двадцать первый век на дворе, а не Средневековье какое-нибудь, где царило полное беззаконие. На линчевание способен лишь законченный психопат. Гавриил Германович создает впечатление неспокойного мужчины с «тьмой в глазах», но психопатом его не назовешь. Обвинения должны основываться на фактах, учитывая, что «одичание» порождает целый ряд версий, по которым Лиза Андерсен могла покинуть этот мир, причем как насильственно, так и по собственной воле.
С приходом Даши мы организовываем пикничок в гостиной и наполняем фужеры недорогим десертным вином из городского супермаркета. В разгар нашего гама раздается звонок в дверь. Надо понимать, подъехал Никита. Я вызываюсь встречать брата, но за дверью оказывается Бобби, да еще и с шоколадным тортом.
− С новосельем! − вручает он мне кондитерское изделие. − Не помешал?
Я гостеприимно улыбаюсь, стуча ногтем по бокалу белого вина:
− Как раз вовремя. Спасибо за торт.
Бобби, по-обычному, придерживается молодежного стиля: светлые слаксы и коньячного цвета тенниска на пуговицах, короткий черный ежик на голове уложен гелем.
− Милые тапули, − балагурит он, глядя на мои пушисто-ушастые тапочки-зайки.
− Только не издевайся, − патетически вздыхаю я и приглашаю его зайти в дом.
Во время застолья весь коллектив с энтузиазмом обсуждает академвечеринку по случаю начала учебного года. Запланирована она на завтра, и по традиции на нее придут бывшие выпускники. В беседах я принимаю участие постольку-поскольку, все потому, что в блаженстве вкушаю шоколадный чизкейк. Шоколад − неиссякаемый источник женского вдохновения. И пусть весь мир подождет… Но звонок в дверь подождать не может.
− Брат приехал, − подрываюсь я с места, и только потом соображаю, что по каким-то неизведанным причинам сильно разволновалась.
− Родная, как и обещал, − протягивает мне ключ Никита, заглядывая через мое плечо в дом. − Мы, понимаете ли, вкалываем в лаборатории, а тут без нас что-то празднуют.
Без приглашения он шагает внутрь, оставляя меня стоять в прихожей с разинутым ртом под прицелом синих глаз Гавриила Германовича. Возвышенный образ спустившегося из небесного царства на землю архангела Гавриила зачаровывает. Лунный свет оставляет темные узоры на его строго очерченных линиях лица, звездная пыль осыпает светло-русые волосы серебряным блеском. Он отстранен от мирских благ, чист, словно слеза младенца, невинен, словно юноша перед первым причастием…
«Воронцова, сними розовые стекла с очков!» − заблаговременно слышу я голос разума и крепко-накрепко замуровываю надежду на большую и чистую любовь.
Аппозицию богоподобной внешности Гавриила Германовича подчеркивает строгий костюм аспидно-серого оттенка. Верхние пуговицы его накрахмаленной белой рубашки небрежно расстегнуты, на манжетах темным величием сверкают платиновые запонки.
− Я счастлив, что мы с вами так скоро встретились, госпожа Воронцова, − надменно растягивает слова Гавриил Германович.
Волнующая хрипотца в его голосе дразнит бархатным одеялом, под которым меня ждет воплощение в реальность лишенных всякого стыда желаний.
− Я тоже счастлива, Гавриил Германович, − с эхом в ушах отзываюсь я, пульс стучит где-то там же.
С ленцой в движениях он облокачивается на дверной косяк, будто вообще не собирается заходить в дом.
− Боитесь впускать непрошеного гостя?
Я чувствую себя ужасной невежей.
− Простите, пожалуйста, проходите, − скороговоркой выпаливаю я и очертя голову отшатываюсь в сторону.
Гавриил Германович тактично не обращает внимания на мои «ужимки и прыжки» в незаурядных тапочках. С неизменно вежливыми словами благодарности он заходит в дом и проходит в гостиную. Я подлавливаю себя на мысли, что в открытую глазею на подтянутый докторский зад…
«Ради всего святого, Воронцова, вдох-выдох, вдох-выдох!» − медитирую я, исчезая из поля зрения. У себя в комнате я подхожу к зеркалу. Мои короткие джинсовые шортики и оголяющая плечо косая туника в полном порядке. Дополнительно я распыляю на распущенные локоны спрей − мой незаменимый помощник на все случаи жизни: волосы от него не топорщатся, как у дикобраза, а сладкий вишневый аромат по стойкости не уступает французским духам.
К моменту моего возвращения в гостиную среди гостей ведутся непринужденные беседы. Единственное свободное место осталось на тесном японском футоне, где вальяжно расселся Гавриил Германович. Я преодолеваю нахлынувший на меня жар и скромно располагаюсь рядом. Между нами тотчас воцаряется напряжение. Не знаю, по какой причине завелся он, но меня жутко отвлекает его рука, беспорядочно скользящая по его же собственной ноге. Можно сказать, я физически ощущаю, как он ласкает мое обнаженное бедро. Грешным делом, меня так и тянет сместить его неуравновешенную ладонь туда, где нам обоим будет комфортно.
Во славу Выручающей Богини Судьбы Никита отлучается по своим делам.
− Хочу задать тебе вопросик, Гробовой, − точит его задиристым взглядом Бобби. − Поговаривают, ты передумал подавать заявку на участие в «Искусстве генетики»? Как же так? Ты же в прошлом году стал лауреатом со своими морскими опытами.
Гавриил Германович буравит его взглядом из-под лениво опущенных ресниц:
− Подарил тебе шанс на победу, Уилсон.
Бобби прыскает ядовитыми смешками:
− Скажи лучше, второй раз купить победу не получится.
− Тебе видней, − без лишних предисловий уступает Гавриил Германович и оборачивается ко мне с двусмысленной репликой: − Чувствую себя обязанным уступить дорогу прекрасному молодому поколению.
Его лицо оживляет обезоруживающая улыбка, при одном взгляде на которую я согрелась бы даже в зимнюю стужу.
− Все живы? − звучит из прихожей веселый вопрос Никиты, в руках он несет сырную тарелку и упаковку нефильтрованного пива.
− Спасибо, но мне еще по делам ехать, − жестом руки отказывается Гавриил Германович от протянутой ему бутылки и подносит фужер с минеральной водой ко рту.
Я засматриваюсь, как во время глотка кончик его язык пробегает по верхнему небу. Само собой, такое нездоровое влечение до добра меня не доведет. Я отлепляю затекшего «зайку» от «зайки», прибитого к полу, и бреду на кухню остудить нервы у открытого холодильника.
С террасы доносится грозный голос до боли знакомого мужчины. Стеклянная дверь здесь тоже имеет выход к морю, но, в отличие от гостиной, плотно загорожена жаккардовой шторой и белым тюлем. В щелку мне видно, что по деревянной террасе с айфоном возле уха расхаживает мрачный Гавриил Германович. Он жестикулирует свободной рукой, его разгневанный взор устремлен к простирающейся по морской глади лунной дорожке.
Чтобы лучше слышать, я тихонечко высовываю ухо в приоткрытую дверцу, ну а чтобы лучше видеть, чуть отодвигаю тюль.
− …Твою мать, я был достаточно терпелив к лживой суке! − зло шипит Гавриил Германович в трубку. − Я четвертую гребаную тварь, коль скоро увижу в имении! В другой раз ты ей не поможешь!
И надо же такому случиться, сквозняком вытягивает на террасу тюль, на что Гавриил Германович резко оборачивается. Взывая к Небесам не уличать меня в подслушивании, я скрываюсь с места преступления.
− Госпожа Воронцова! − громовой голос за спиной заставляет меня подпрыгнуть, и мой пульс тоже.
Со скрещенными на груди руками Гавриил Германович возвышается посреди кухни. Белый тюль позади него владычественно развевается белыми крыльями архангела, пришедшего за моей маленькой грешной душой.
− Вы что-то хотели от меня, Гавриил Германович?
− Очень может быть, − молвит он, не меняя позы, но на его губах появляется трудно различимая улыбка. − Что именно Никита рассказал вам о трехлетии?
− Э-э… он сказал, мы с вами весело проводили время, − неловко жмусь я, атакуя ногтями ладонь. − Вы разрешали себя мучить. Вы были моей… куклой.
− Я сделал себя вашим рабом, − корректирует он мой ответ и заинтересованно направляется к подоконнику, где поселилась уменьшенная копия виноградный лозы.
− Почему вам захотелось сделать себя моим рабом? − с волнением задаю я основной вопрос, следя за его вальяжными перемещениями по кухне.
Гавриил Германович посылает мне глубокомысленный взгляд, вероятно, окунаясь в свои воспоминания.
− Не мог отказать ангелочку с такими доверчивыми карими глазками… Мы с вами играли в доктора и больного. Вы уже тогда хотели быть врачом. Мне нравилось кормить вас из ложки шоколадом. В другой занимательной игре вы мазали шоколадом мое лицо и слизывали… Было очень трогательно. Вы меня умиляли.
Из-за повисших в воздухе слов на кухне становится непривычно тихо. Я гляжу на него во все глаза, как будто набрала в рот воды. Он что, правда только что это сказал?
− В моих непреложных правилах есть один важный пункт насчет любопытства, − надменно кривит уголок губ Гавриил Германович, уводя разговор в другое русло. − Я наказываю за плохое поведение любопытных нимфеток, сующих нос не в свое дело.
Я краснею до корней волос и в сердцах всплескиваю руками:
− Это совсем не то, что вы подумали. Я рассматривала свой дендрарий, который, как вы заметили, облюбовал тот подоконник.
С выражением именитого кинорежиссера Гавриил Германович критикующе качает головой:
− Ваше искупление с бездарной актерской игрой никуда не годится.
Теперь публике предоставляется возможность наблюдать, как он отщипывает от собственного подарка виноградинку и ловко отравляет в рот.
− Урожай с южной стороны будем собирать недели через две. Сейчас опробуем с северной.
− Прекратите объедать мой дендрарий! − топаю я ногой, нервозно сдергивая с себя очки и снова водружая на нос. − Гавриил Германович, вы, как я погляжу, забавляетесь. Мне уже не три года. Я вам не компания для развлечений. Шоколадом вас обмазывать и слизывать не буду. Даже не мечтайте. С вашими правилами мои жизненные принципы не сходятся.
Гавриил Германович вонзается мне в глаза горящим взглядом:
− Ваша заповедь о власти секса очень даже сходится с моими правилами.
− Заповедь к вам не относится, − огрызаюсь я и моментально жалею, потому что с коварной грацией снежного барса он делает шаг навстречу.
− Дразнить меня неблагоразумно, дерзкая нимфетка.
− Я не нимфетка, − возмущенно отзываюсь я, пятясь назад. − Я уже выросла.
− И ваше созревание чертовски осложнило мою жизнь, − томно опускает он взгляд на мой приоткрытый рот, продолжая опасно приближаться.
− Игры в доктора со слизыванием шоколада отменяются, − со слабым брюзжанием отступаю я, отыгрываясь ногтями на затерроризированной ладони. − Вам нужно смириться. У вас получится. Вы − джентльмен.
Гавриил Германович плотоядно обнажает белоснежные зубы и в предвкушении чего-то недоброго наступательно шагает вперед. Мое сердце колотится в одержимом ритме барабанов гаитянских жрецов вуду. Отступать мне больше некуда − поясница упирается в стоящий позади обеденный стол. Гавриил Германович не церемонясь хватает меня за талию и укладывает прямо на столешницу, по ходу дела профессиональным движением коленом раздвигая мои ноги и разводя по сторонам руки.
− Я не джентльмен, − ставит он меня перед фактом во время того, как его потемневшие глаза хищнически любуются моей растерянностью и беспомощностью. − Ты распята на алтаре живущим во грехе зверем с примитивными инстинктами. Я питаюсь, работаю двадцать четыре часа в сутки и трахаюсь. Воистину сейчас я испытываю страстное желание свесить твою прелестную головку с алтаря и провести с дерзким ртом воспитательную иррумацию.
Наши взгляды вгрызаются друг в друга: мой − беззащитной жертвы с мольбами о пощаде, его − голодного зверя, обещающего, что пощады не будет.
− Дотронься до меня, Ева, − интонацией обольстителя шепчет он, освобождая мои запястья от своих «наручников».
Собственный мужской запах Гавриила Германовича влечет меня, как сильнодействующий афродизиак. Не теряя зрительного контакта, я нерешительно делаю то, о чем долго мечтала: запускаю пальцы в его волосы.
Они прямые, густые и жестковатые. Пропускать их сквозь пальцы − сплошное удовольствие. Мне безумно нравится вдыхать их соблазнительную свежесть: вволю разгулявшегося на степных просторах осеннего ветра и почти выветрившегося дорого одеколона.
− Тебе все так же хочется касаться меня… Ева? − снова пробует он на вкус мое имя, как будто в трех буквах спрятан секретный ингредиент.
− Мне очень хочется касаться… вас, Гавриил Германович, − честно отвечаю я, но из-за существенной разницы в возрасте не решаюсь перейти к неформальному обращению.
− Поиграй со мной в одну занимательную игру для взрослых?
Я сглатываю обильную слюну, чувствуя себя той самой Евой перед грехопадением в момент, когда вероломный Люцифер предлагает познать мир неведомых доселе ощущений.
− В к-какую?
− В мистерию на столе с телесным контактом.
Гавриил Германович заманчиво и безобидно трется носом о мою щеку, но выделяющийся шрам у него на скуле от прильнувшей крови кричит о его хищной сущности, что только усиливает символичность мизансцены грехопадения.
− Ты сможешь дотрагиваться до меня везде, где пожелаешь. За исключением лица. Взамен я буду прикасаться к тебе, избегая мест, которые больше всего хочу. Не буду скрывать, твои отвердевшие соски так дерзко торчат сквозь тонкую майку, что я хочу за них укусить. Воистину с трехлетия ты мне здорово задолжала, Ева.
От его хриплого голоса и раздевающего взгляда я ощущаю жар во всем теле.
− Право прикосновений будет только у меня, − сглатываю я, свершая свое личное грехопадение. − Я же не знаю, где вам еще захочется меня потрогать. Вдруг вы будете жульничать во время мистерии на столе.
Костяшками пальцев Гавриил Германович неравнодушно проводит по моим губам и настойчиво открывает их шире.
− Твой трогательный дерзкий рот, Ева, вызывает во мне зверский аппетит. Выбирай единственную часть тела, к которой я смогу прикасаться.
− Мои руки, − придумываю я и с блаженством потягиваю на себя его волосы.
− Да будет так.
Он аккуратно снимает с меня очки и во избежание их повреждения откладывает в безопасное место, после ультимативно отнимает от своих волос мои озорничающие там руки и доминирующе прижимает их к поверхности стола.
− Так нечестно! − застонав, я выгибаюсь.
− Тише, тише, моя девочка, − с алчущей ухмылкой сжимает мои запястья Гавриил Германович. − Коль скоро я поддамся зову плоти, то трахну тебя прямо на этом чертовом столе. Воистину согрешу с тобой прежде, чем мне отсечет голову твой брат.
Я судорожно гоню от себя панические мысли о выражении лица Никиты, если он вдруг увидит мистерию на столе. Невольно я облизываю сухие губы и проглатываю слюну.
− Прекрати обсасывать рот и сглатывать! − сверкает глазами Гавриил Германович, сильно вдавливая мои запястья в стол.
Из-за смещения позиции наши губы неожиданно задевают друг о друга. Между нами проходит разряд статического электричества. Кольнувшая искра встряхивает нас обоих. Я растеряно ахаю, Гавриил Германович рычит что-то нечленораздельное и впивается в мои губы. Не позволяя мне опомниться, он властно засовывает язык в мой рот, углубляя поцелуй. Вкус греха опьяняет… мои мысли рассыпаются, как рассыпаются по полу разорвавшиеся бусы. Неуверенно я отвечаю языком на его принуждающую к покорности ласку. Признаться, я не ожидала столь маньяческого отношения к себе. Тяжестью собственного тела он вдавливает меня в стол, побуждая механически сжать внутренние мышцы ног и обнять его за бедра. Контрольный выстрел в мозг производит нешуточная эрекция, которую я во всей красе ощущаю в его брюках. С ума сойти можно… Гавриил Германович не ограничивает себя, овладевает моим ртом с одержимостью дорвавшегося до женского тела заключенного, которого держали в изоляторе полжизни. Пахом он ритмично трется о мое сладкое местечко. От чувственной качки кровь горячим напором ударяет мне прямо в сердце, заставляя безвольно заерзать под его сильно напряженным телом. Гавриил Германович охвачен самым настоящим первобытным инстинктом. Он посасывает и покусывает меня за нижнюю губу, руками, как тисками, вжимает мои немеющие запястья в столешницу. Нетрудно догадаться, что только этот спасательный контакт и держит его в узде, не позволяя сорваться. Как ни странно, но изнасилование поцелуем доставляет мне поистине незабываемые ощущения. Распятая под ним, я покорно отдаюсь его исчерпывающей животной страсти без остатка.
Умопомрачительную мистерию на столе прерывает Мэтр Скандальных Мизансцен Злой Рок!
− Воронцова! − как страшное заклятие, голосит с террасы сраженная Даша.
Я вздрагиваю и моментально прерываю поцелуй. Перед глазами у меня все вертится, как после катания на каруселях. Во избежание глобальной ссоры я спрыгиваю на пол, оказывается, на ватные ноги, но не пашу носом только потому, что Гавриил Германович проворно подхватывает меня и с силой прижимает к себе.
− Проклятье, ты хочешь шею сломать! − сурово рычит он, опуская мне на затылок свою всесильную ладонь.
В его объятиях я кажусь себе Дюймовочкой. Гавриил Германович необычайно крупного телосложения и очень высок. Меня увлекает мысль, что я вновь хочу вцепиться в него и никому не отдавать. При любых других обстоятельствах я бы постеснялась обниматься на людях, но длинные пальцы Гавриила Германовича не позволяют ясно думать − они доводят меня до мурашек массированием кожи на затылке. Другое эффективное воздействие оказывает его внушительных размеров эрегированный пенис, который упирается в мой живот. Вероятнее всего, мне сейчас просто-напросто снится эротический сон. С трудом верится, что такого харизматичного брутального мужчину влечет ко мне. Почему его не отталкивают очки, как это было с одноклассниками, подшучивающими надо мной? Ни тем более вся та грязь, в которую меня втоптали в старших классах?
− Моя девочка, ты очень сладко пахнешь, − касаясь теплым дыханием моих волос, подкупающе шепчет Гавриил Германович.
Он заботливо заправляет одиноко повисшую прядку волос мне за ухо, но я с болью осознаю, что его ласка лишена всякой теплоты.
− Взгляни же на меня, Ева! − повелительно и нетерпеливо берет он меня за подбородок, заставляя смотреть на него. − Я хочу видеть твои лучистые карие глаза перед уходом. Когда ты так доверчиво смотришь на меня, ты делаешь меня рабом.
Что-то не слишком убедительно звучат его речи, ведь закованные во льдах синие глаза и их недосягаемое расстояние при столь тесном контакте говорят мне больше слов − он выстроил между нами прежнюю субординацию.
− Не уходите, − невпопад прошу я, и мои глаза увлажняются.
Губ Гавриила Германовича касается бессильная улыбка, рука соскальзывает с моего подбородка. Он открывает рот, собираясь озвучить какую-то фразу, но в последний миг кардинально передумывает и с видом, словно на него напали, разворачивается к выходу.
− Прощайте, − мычу я больше себе, чем ему.
Вылетевшее из моих уст прощание стрелой вонзается в спину Гавриила Германовича, настигая его в дверях. Он моментально напряженно застывает на месте. На его лице отражается внутренняя борьба, и, несомненно, чтобы навести порядок в мыслях, он прикрывает веки и зажимает пальцами переносицу. Проходит несколько мгновений, прежде чем его привычный стальной взор заново отыскивает мои блестящие от слез глаза.
− Мне нужно ехать, Ева, − безо всякого сожаления в голосе сообщает он и, больше не оглядываясь, выходит в коридор.
Кухня пустеет. Все живое вымирает с его уходом. Остается арктический холод. Обмораживающая пространство наледь добирается до меня, закрадывается в горло и жжет терпче сухого льда. Я стою ни жива ни мертва, забвенно прислушиваясь к измаянным органам осязания и вопиюще нескромным мыслям о его салютовавшем мужском достоинстве.
− Ева, опомнись, это же ОН… − как куклу, трясет меня за плечи Даша, напоминая, что неотразимым сержантом из ее записной книжки был Гавриил Германович. − Хос-с-споди… таких ублюдков тебе за сто верст обходить надо. Не ведись на его внешность. Тебе восемнадцать, а ему сорок с хреном. Он попользуется тобой и выбросит, когда надоест играть с игрушкой. Оно тебе надо?
− Я попала под его чары, − виню я себя с плохо скрываемой подавленностью в голосе и, оседая на подоконник, горько роняю голову на руки.
− За свитком идет охота, раз доктор вирусологии ошивается вокруг нас, − уверенно итожит Даша.
Пока она ходит по кухне, рассуждая на тему первостепенной важности, меня гложут сомнения насчет поведения Гавриила Германовича во время мистерии на столе и его резкая смена настроения после. Страшнее всего, если предупредительная речь Даши возымеет силу на Злой Рок. Перспектива войти в «фан-клуб шлюх доктора Гробового» не прельщает.
Без преувеличения Гавриил Германович опасен в качестве объекта воздыхания, поскольку на нем не стоит тривиального клише бегающего за юбками казановы, чахнущего от непригодности и поэтому повышающего заниженную самооценку за счет количества соблазненных им женщин. В моей классификации характеров «бабники» относятся к классу «паразитов», то есть слабохарактерные нарциссы, вред от которых ощутим, но не смертелен. Среди «паразитов» так же встречаются подлые озлобленные особи, живущие принижением слабых. Яркий пример − ПК. Средняя прослойка отдана «травоядным» − преданным домашним семьянинам. К ним я бы отнесла Бобби и Никиту. По законам природы на верхней ступени пищевой цепочки стоят «плотоядные». Гавриилу Германовичу идеально подходит образ жизни хищника, охотящегося исключительно ради утоления голода, без каких либо посторонних чувств и эмоций.
Понятие «зверь» во всех его зоологических составляющих несет одну-единственную смысловую нагрузку − неоспоримое влияние мощи природы, следовательно, и основных инстинктов. Любой сытый зверь временно неопасен, зато голодного зверя от добычи пропитания отведет лишь собственная смерть. Вывод таков: если «травоядные» питаются природными дарами, «паразиты» существуют антагонистически, то «хищники» всегда умерщвляют жертву и поедают ее плоть.
Плохи мои дела, ведь по закономерности все изощренные проделки Его Коварного Высочества Злого Рока неотвратимо приводят к трагическому концу!
