− Давайте зачетку, Воронцова, − сардонически басит голос, похожий на бронхиальный кашель. − Ваше заикающееся блеяние нагоняет на меня тоску.

Сильно нервничая, я перекатываюсь с пятки на мысок, вся в ожидании увидеть аттестационную галочку по «инфекционным заболеваниям».

− Зайдете ко мне в конце дня, − зачитывает предписание профессор Жуковский.

По учебной аудитории прокатываются сдавленные смешки с перешептываниями кучки оставшихся первокурсников с моего потока. Смейтесь, смейтесь, с вас великий и ужасный декан лечебного факультета кафедры хирургии тоже три шкуры сдерет, тем более что черная повязка на глазу добавляет ему флера одноглазого пирата Флинта.

Конец дня настает для меня со сдачей финального зачета по общей химии, который я выдерживаю с трудом, впрочем, как и остальные. Энциклопедический объем пройденного материала дался мне нелегко, множество ночей прошли в обнимку с учебниками. Из-за хронического недосыпания я воюю с сонливостью в лекционной аудитории. Я оттягиваю явку с повинной в деканат, поскольку Жуковский отчего-то невзлюбил меня с первой пары.

Сонливость мою как рукой снимает, когда в лекторную заходит ОН. Каждый волосок у меня на коже встает дыбом под палящим взглядом Гавриила Германовича. В хмуром настроении он разговаривает по айфону, по привычке мучая свои непослушные волосы, частенько находящиеся в трогательном беспорядке. За ним замечено, когда он раздражен (шестьдесят процентов стандартного состояния), то всегда запускает руки в волосы. Реже приходиться наблюдать лютую ярость (сорок процентов стандартного состояния), тогда он сжимает пальцами переносицу, часто сопровождая данное движение закрытием глаз.

В двух шагах от Гавриила Германовича взгромоздила на ступеньку ботильон Белинда, ухитрившись выставить на всеобщее обозрение тощую ляжку. Времени по пустякам она не растрачивает: только Гавриил Германович оканчивает телефонный разговор, она прытко соскакивает со ступеньки и, чуть ли не выпрыгивая из лифчика, зомбиподобно накидывается на него. Ее кровавые когти и губешки вгрызаются в его ухо и о чем-то слащаво нашептывают.

«Никак они снова стали парой?!» − я испытываю укол ревности, и кровь в жилах закипает. Задыхаясь от собственного бессилия, я судорожно вытираю потные ладони о края юбки и вихрем проношусь к пролету. Из-за столпотворения в проходе я неудачно наталкиваюсь на какого-то здоровяка. Под описание «шкаф» подходят только двое: Гавриил Германович и Сидоров (невоспитанный выпускник-аспирант с умственным развитием примата, время от времени докучающий мне постыдным предложением сняться в его домашнем порнофильме в роле Лолиты − главной героини выдающегося романа Набокова, повествующего об одержимости взрослого мужчины двенадцатилетней девочкой).

− Опа, Лолита! − шлепает губищами в пошлом поцелуе разворачивающийся «шкаф».

− Сидоров… − мычу я с неудовольствием.

− Он самый, конфетка, − по-обезьяньи лыбится он и делает совсем уже похабное движение языком.

Именно в этот момент откуда ни возьмись к нам подлетает злющий Гавриил Германович, глаза его мечут громы и молнии.

− Сидоров, твою мать, какого черта тебе от нее надо?

Пыжившийся ранее Сидоров покрывается плесенью страха и будто даже уменьшается в размерах.

− Я спрашивал время у Лоли…

В свете прозвучавшего прозвища бровь у Гавриила Германовича ползет вверх от изумления и злости − как-никак его обращение «нимфетка» имеет аналогичную природу.

Сложившаяся ситуация поражает нас троих, только каждого по-своему. Меня больше шокирует сцена открытого заступничества на глазах у Белинды, которая того гляди выцарапает мне глаза.

У Гавриила Германовича оживает айфон, но перед тем, как ответить, он взглядом, словно рефрижетором, размазывает Сидорова по стене:

− Воистину в последний раз дарую помилование.

Спокойно покинуть аудиторию мне не дает Белинда.

− Эй, Во'ронцова! − прицепляется она к лямке моего рюкзака. − Тебе мало Уилсона, 'решила еще и Гав'риила п'рибрать к 'рукам? У него не встанет на полуфаб'рикаты б/у.

«Ну что за редкостная сука!»

− Дай мне пройти!

Я сгоряча сбрасываю руку Белинды, но она броском кобры снова обвивает лямку моего рюкзака и спрыгивает на две ступеньки ниже, чтобы быть со мной на одном уровне.

− Скажу тебе по сек'рету, очкастая дешевка, − заползает ко мне в ухо ее змеиное шипение. − Гав'риил − настоящий ас в сексе, но малолетние шалавы не в его вкусе.

− Мне все равно! − выдергиваю я из ее цепких крючков свой рюкзак.

«Невозможно научится быть такой злой сукой − ею надо уродиться!» − в горькой обиде я бросаюсь вниз по ступенькам, предательские слезы вот-вот хлынут из глаз. Мою спину догоняет волна склизкого, как змеиная кожа, смеха Белинды.

Его Неутомимое Высокопреосвященство Злой Рок тут как тут!

На крайних ступеньках я путаюсь в развязавшемся шнурке на кеде и… приземляюсь на четвереньки. К счастью − мое падение смягчает ковролин, к несчастью − заканчивается падение у черных туфель Гавриила Германовича, самое печальное − очки слетают, но, правда, избегают конструктивной гибели. Виновница моего позора надрывается от хохота. Я ощущаю себя полуслепым котенком, которого пнули дворовые ребятишки.

Заботливые руки Гавриила Германовича поднимают меня с пола и отряхивают чудом уцелевшие колени.

− Так можно шею сломать, Ева, − недовольно хмурит он брови, передавая мне мои очки. − Больше не смей бегать по лестнице.

Виновато вжав голову в плечи, я без устали бормочу слова благодарности. Гавриил Германович решительно берет меня за руку и выводит из аудитории. Гоготание на верхней трибуне резко прекращается, зато моя спина начинает ныть от просверливающего во мне дыру взгляда Белинды. Завтра она пришлет мне приглашение на мои собственные похороны.

В кабинет декана мы идем, держась за руки. Студенты в коридорах расступаются и шепчутся. Наша пара вызвала массовый ажиотаж и сплетническую пандемию. Боковым зрением я рассматриваю Гавриила Германовича. Сегодня его одежда отличается от консервативного стиля: темные джинсы и чернильный джемпер с v-образной горловиной. Мягкая тонкая шерсть обтягивает тренированные мускулы и подчеркивает широкие плечи. Капля повседневности ничуть не испортила его безукоризненный лоск, а присущая ему недосягаемость обрела видимые границы.

На меня вновь сходит розовое наваждение, так что я не отдаю себе отчет: выдаю ли я желаемое за действительное или очеловеченность имеет право быть. Безнадежно влюбленные девушки часто возвышают объект обожания до небес. Со времен инцидента в Зоне № 1 прошли долгие недели, поэтому одного томления достаточно, чтобы опьянеть без вина.

− Бегу-бегу, друзья мои, − звенит ключами запыхавшийся Жуковский, ничуть не удивленный моему сопровождающему. − Извиняюсь, Хачатурян задержал. Прошу за мной.

С давнего времени кабинет декана превратился в экспериментальную лабораторию. Чего тут только нет, есть даже банки с заспиртованными животными и выращенные под колпаками редкие сорта растений.

Настроение у Гавриила Германовича качается на качелях. Теперь он донельзя напряжен и над чем-то депрессивно раздумывает. Зная его непростой характер, меня не покидает ощущение, что ему не терпится мне что-то сказать. По правде говоря, от такой идеи я не в восторге.

− Ева, посмотри сюда, − подтягивает он меня к сосуду с красным плодом. − Что-нибудь напоминает?

− Яблоко с Древа Познания, − отшучиваюсь я. − Я − Ева, а вы, надо полагать, Змей-Искуситель.

С волчьей ухмылкой Гавриил Германович стреляет глазами в сторону завернувшего за угол декана и вероломно изламывает бровь:

− Чтобы ты ответила Змею-Искусителю, предложи он тебе… Познание?

«Переспать с ним» − перевожу я на бытовой жаргон, сутулясь от нервного напряжения.

− Э-э… я бы приняла Познание, − сквозь кашу во рту озвучиваю я созвучную метафору и непроизвольно принимаюсь кусать губу.

− Я полностью удовлетворен твоим ответом, Ева, − со значением подмечает Гавриил Германович и большим пальцем освобождает мою взятую в плен губу. − Не мучай свой рот и меня вместе с ним.

− Не делайте вид, что вам есть дело до моего рта и до меня.

− Не говори о том, чего не знаешь.

− Не играйте со мной! − уязвленно всхлипываю я, отворачиваясь от него.

Не давая мне так просто уйти, Гавриил Германович ловит меня за руку и резко притягивает к себе. Вплотную. Между нашими телами не остается свободного пространства. Без лишних усилий я распознаю удары его сердца, бьющегося так же часто, как и мое собственное.

Гавриил Германович крепко держит меня за талию, не разрешая отдвинуться от него, и приподнимает мою голову вверх на удобный ему градус.

− Я не играю с тобой, − полностью завладевает он моим вниманием, проворно запутываясь пальцами в моих волосах у виска. − Мне бы и в голову не пришло обижать тебя. Прости меня, Ева.

Я огорошенно гляжу в его бездонные глаза, в глубокой синеве скрывается проблеск беспокойства. Случаем, не сниться ли мне все это прямо сейчас?

− Вам незачем извиняться, Гавриил Германович, − поджимаю я слегка дрожащие губы, чувствуя расползающийся по телу жар, с головой выдающий мои чувства. − Это я должна просить у вас прощения. Я не умею вести себя как приличная девушка. Я просто неудачница в очках.

С новым виражом Гавриил Германович, по-моему, открывает в себе какое-то доселе неизведанное чувство − возможно, чувство сострадания, поскольку его вид располагает так думать.

− Моя прекрасная Ева, ты сейчас похожа на маленького пушистого котенка, который забился под диван и испуганно смотрит на меня своими большими доверчивыми карими глазами.

Он нежно проводит кончиками пальцев по моим губам.

− Ты понятия не имеешь, как влияешь на меня. В своих очках и академической форме ты очаровательна и чертовски аппетитна. Больше не смей думать о себе неподобающе.

Нет, все это точно сон. В реальности такого не бывает. Я больше чем уверена, Гавриил Германович плохо соображает, какие силы движут им в текущий момент. Быть может, завтра я об этом пожалею, но я льну щекой к его теплой ладони, как тот самый ручной котенок.

− Мне еще никогда не говорили таких приятных слов, − несмело проговариваю я, уткнувшись носом в его теплый свитер, под которым тяжело вздымается и опускается мощная грудная клетка. − Особенно мне дорого слышать их от вас.

Гавриил Германович поднимает мне голову, и жадно бродя глазами по моему лицу, хрипло произносит:

− Ева, поужинай со мной у меня дома?

Я широко распахиваю глаза, не в силах поверить собственным ушам. За один только вдох мое состояние приближается к тотальной панике.

− Э-э… вы разыгрываете меня?

Гавриил Германович мрачнеет.

− Не понимаю, для чего мне тебя разыгрывать? Я приехал в Академию ради тебя. Единственная проблема − Никита. Но с ним я сам разберусь.

− Я-я… э-э… согласна, − еле-еле ворочаю я языком, попадая под гипнотическое влияние его глаз. − Я поужинаю с вами, Гавриил Германович.

− Ева, девочка моя, прошу тебя, не терзай меня этим официозом «Гавриил Германович»! − вымученно морщится он − кажется, ему это уже порядком осточертело. − От всех этих церемонных «вы» я чувствую себя слетевшим с катушек старым извращенцем, что вообще-то не далеко от истины… Тем не менее я хочу, чтобы ты обращалась ко мне по имени. Прямо сейчас, Ева. Я желаю слышать и видеть, как твой язычок будет ласкать мое имя.

По негласному обоюдному согласию я разделяю с ним значимость момента. Всего один шаг отделяет нас от разрушения стен субординации. С новым этапом придет время Евы и Гавриила. И не важно, что у каждого из нас за спиной, гораздо важнее, что наши отношения пройдут преобразования.

Я ярко-ярко улыбаюсь и с благоговением произношу столь дорогое мне имя, лаская языком каждую буковку:

− Г-а-в-р-и-и-л…

По всей видимости, он впадает в легкое остолбенение, а когда снова обретает дар речи, то неожиданно выдает:

− Сексуальнее и быть не может. Твой ангельский голос манит меня, подобно ласкающей слух мелодии. Воистину эта самая эротичная мелодия, которую мне приходилось слышать.

Я окончательно убеждаюсь, что один из нас не в порядке: либо все это − мой сон, либо Гавриил не в себе и уже перестал отличать действительность от иллюзий. Завлекая меня в омут своего томного взора, он переплетает наши пальцы и неспешно осыпает мои пальчики легкими, почти воздушными поцелуями. Я пребываю на седьмом небе от счастья. Мой разум уносится вслед за телом и душой, неспособный что-либо возразить.

− Ты приедешь ко мне в эту субботу, Ева, − севшим голосом выдвигает он безапелляционное условие между россыпью нежнейших поцелуев, нежнее даже, чем касания лепестков роз.

Влияние этого непредсказуемого переменчивого мужчины пугает меня до коликов в животе.

− Никита знать не должен − это мое условие, − придаю я дрогнувшему голосу бесцветный оттенок, скрывая за кашлем волнение.

− Да будет так, Ева, − столь же холодно замечает Гавриил, как и выпускает мою кисть. − Сообщим Никите, когда ты будешь готова.

Рингтон его айфона дает мне время собраться с мыслями. На экране высвечивается контакт «Алена». Гавриил берет трубку и принимается раздавать помощнице рабочие поручения.

Без особой охоты я подхожу к сидящему в потертом кресле декану. С моим появлением Жуковский откладывает проверку рабочего материала и стряхивает пыль с ветхой книги по скандинавской мифологии, лежащей на столе. Его богатое на мимику лицо отчего-то копирует загадочную улыбку Моны Лизы.

− Воронцова, как продвигается ваша курсовая по «Кодексу Буранус»? − тоном владельца сакрального знания обращается он ко мне.

Далеко не сразу я осмысливаю каверзный вопрос, но мой рот застывает в открытом положении, как только снисходит озарение. Мне становится душно, к горлу подкатывает тошнота. Я благодарю Небеса, что за весь день довольствовалась исключительно кофе, иначе бы меня вывернуло наизнанку.

− Э-э… Борис Борисович Жук?

− Тс-с-с… − делает страшные глаза декан, поскольку Гавриил дает отбой собеседнице.

− Я что-то пропустил? − с минуту удерживает он сканирующий взгляд на моем белесом лице − окрасом я точно роднюсь с лабораторной мышью.

− Воронцова так готовилась к моему зачету, что теперь спит на ходу, − ловко выручает меня Жуковский. − Ей надо бы хорошенько выспаться.

− Я позабочусь о ней, − по-хозяйски приобнимает меня за плечи Гавриил, одновременно обмениваясь с ним рукопожатием. − Всего доброго, Борис.

Пред выходом на улицу мы заглядываем в раздевалку. Гавриил облачается в черную кожаную куртку. В процессе одевания джемпер на его развитых грудных мышцах натягивается и небрежно задирается. Мой взор магнитом притягивается к подразнивающим темным завиткам на его плоском животе, которые спутанно спускаются от пупка прямиком под ремень низкосидящих джинсов. «О нет, не смотри туда, Воронцова!» − отнекиваюсь я от нарастающего порочного желания провести ногтем по очертаниям его члена, выразительно выпирающего через плотную джинсовую ткань. Уже, наверное, в тысячный раз я представляю, каково это почувствовать его в своей ладони, в себе…

− Увидела что-то, что тебе нравится, Ева? − подлавливает он меня за беззастенчивым исследованием его тела.

− Э-э… я задумалась о зимней сессии, − отворачиваясь, прячу я зарумянившиеся щеки.

С аппетитом Гавриил вгрызается глазами в мою грудь − скрывающиеся под невесомой сатиновой блузкой соски-предатели нагло просят их приласкать.

− Не думал, что сессия может так возбуждать, − самодовольно подмигивает он мне.

− Э-э… мне нужно на воздух, − стыдливо проговариваю я.

Дрожащей рукой я поправляю слегка запотевшие очки и резво тянусь к вешалке, на которой висит мое бордовое демисезонное полупальто. Гавриил помогает мне одеться, и мы выходим на залепленную снегом автостоянку.

− Вижу, ты без машины, − кивает он в сторону пустых машиномест в секторе первокурсников. − С радостью подвезу тебя.

Одновременно я испытываю шок и колоссальную панику. Передо мной встает дилемма: как бы неблагоприятной вестью я не сорвала предложение поужинать.

− Э-э… я просто уже договорилась, − по мере составления предложения мой голос затихает, но я с космическим мужеством укрощаю пошаливающие нервы и договариваю: − За мной должен заехать… э-э… в общем, Бобби.

Как по мановению крыла, зрачки в глазах Гавриила расширяются.

− Воистину желаю хорошего вечера, − деликатно произносит он, безусловно, предварительно перебрав коллекцию нецензурных эпитетов в адрес того, кто должен за мной заехать.

− С нетерпением буду ждать субботы, Гавриил, − добавляю я, как бы уточняя, что он не передумал.

− С нетерпением буду ждать встречи с тобой, Ева, − явно догадывается о моих опасениях Гавриил.

Он улыбается мне какой-то новой, не выявленной прежде нежной улыбкой, и садится за руль «Хаммера». Под урчание пустого желудка я провожаю взглядом его черный внедорожник и издали наблюдаю картину, которую нарочно не придумаешь. На КПП он нос к носу встречается с «Мерседесом» Бобби. Выдержке Гавриила позавидовал бы даже гвардеец у Мавзолея, поскольку Бобби специально мешкает у шлагбаума, загораживая выезд из Академии. Несколькими мгновениями позже «Хаммер» срывается с места так, что дымятся покрышки.

В приподнятом настроении Бобби чмокает меня в щеку и бурно рассказывает обо всем, что произошло с ним за неделю, которую мы провели порознь из-за подготовки к зачетам.

− Есть планы на предновогодний уикенд? − как в воду глядит он.

− Э-э… завтра мы с Дашей едем к Юле на концерт, − сквозь накатившую дрожь в голосе мямлю я. − В субботу намечается ужин в имении доктора Гробового.

Нагнетающаяся тишина в салоне похожа на бомбу замедленного действия. Мы висим на волоске от ссоры. Бобби срывается первым.

− Иисусе, я не слепой! − ударяет он себя ладонью по лбу и начинает истекать словами, точно кровью: − Ты избегаешь меня. Перестала звонить. Я вижу, ты флиртуешь с ним. Вся Академия шепчется, что ты крутишь шашни с этим Зверем!

− Послушай, ты э-э… все не так понял, − заикаюсь я со слезами на глазах, намертво вцепившись в дужку очков. − Он пригласил меня на… дружеский ужин.

− Дружеский ужин! − едко передразнивает меня Бобби. − Ты уверена, что этот конченый псих не перепихивается с друзьями во время этого самого дружеского ужина? Я похож на идиота?.. Говори, что между вами! И не ври мне!

− Останови машину, − треснувшим голосом требую я, из последних сил сдерживая застилающие глаза слезы.

«Мерседес» скорости не сбавляет и продолжает ход.

− Тормози, чтоб тебя! − во всю мощь ору я, топая ногой.

Шины свистят на мокром асфальте до полной остановки. Вся в слезах я вылетаю на дорогу, убегая куда глаза глядят.

− Извини меня, пожалуйста! − выскакивает за мной перепуганный Бобби. − Я наговорил лишнего. За меня говорила ревность. Стой, Ева! Подожди!

Устав бежать от всех своих проблем, я закрываю лицо руками, понимая, что больше не могу биться о стену, разбивая руки в кровь. Терпение оставляет меня, и накопленные эмоции вырываются наружу. У меня кружится голова, плечи содрогаются от рыданий, тушь течет по лицу, снег налипает на ресницы. Я уже не знаю точно, от чего плачу: то ли от жалости к Бобби, то ли от безответной любви к Гавриилу, то ли от всего вместе сразу. Невыносимо тяжело носить под сердцем неразделенную любовь и еще тяжелее травмировать равнодушием любящего тебя мужчину. Наполненный надеждой взгляд черных, как сама ночь, глаз Бобби светится изнутри. О такой сильной любви мечтает любая девушка. Бобби добрый, надежный и по-своему красивый. У меня сердце кровью обливается от того, что участь нашего разваливающегося романа катится по наклонной. Разве можно просто взять и зашвырнуть ему в лицо его же доброту, словно комок грязи?

До чего я докатилась…

Всю оставшуюся дорогу до коттеджного поселка в салоне «Мерседеса» висит давящая тишина. Притворяясь спящей, я крепко прижимаю к груди рюкзачок, борясь со щемящей болью в груди. Очень скоро мне придется сделать непростой выбор. Мотаясь из стороны в сторону, я только загоняю себя глубже в угол. Пускай сегодня мы с Бобби помирились, но каждый из нас остался при своем мнении. Ссора не забудется, осадок останется, и стоит мне взбаламутить воду, как его обоснованное предъявление будет першить у меня же в горле.

На худой конец путь от терний к звездам ветвист и лежит через человеческие слабости и ошибки. Каждый новый день несет в себе истину во всем своем шахматном многообразии противоречий. Катящееся колесо жизни состоит из черных и белых полос. Так было, так есть и так будет вечно.

− Зайка, просыпайся, − будет меня Бобби, открывая дверцу с моей стороны.

На его лице высвечиваются приговор − отмолчаться не удалось. Наши мысли всенепременно сходятся на субботнем ужине в имении. Я прочищаю горло, ища в себе хоть какие-нибудь банальные слова, способные разгладить складки сложившейся ситуации, но ничего уместного так и не нахожу. Что тут сказать, Создатель обделил меня ораторским красноречием.

С мученической гримасой Бобби обивает носом ботинка порог и, наконец, решается:

− Мне нелегко такое говорить. Ты меня не переубедишь, Ева. Я вижу, Гробовой тебе небезразличен. Выхода у меня нет. Насильно мил не будешь… Лучше разберись в своих чувствах. Кого бы из нас ты ни выбрала, я с уважением отнесусь к твоему решению.

Я потрясена его поступком, достойным самой высокой похвалы. Человечностью и сопереживанием Бобби облегчил мне жизнь, я избежала участи изменщицы. С глубокой душевной тоской в глазах он уезжает, увозя с собой и всю ту тяжесть, которая долгими месяцами придавливала мою грудь неподъемным булыжником.