Тихо! Мы неизвестно когда вернемся домой
Брать труднее, чем давать
В первые два прихода в киевский волонтерский центр на Фро-ловской, 9/11 я так и не решился заговорить с переселенцами, а лишь стоял и слушал. Сложно расспрашивать людей в очереди за гуманитарной помощью и при этом не чувствовать себя стереотипным «журналистом-паразитом».
— Это нужно принять. Вы не думали, что этот опыт может вам что-то дать, что-то развить? — подслушиваю я разговор мужчины с интеллигентной на вид женщиной лет сорока.
— Пока что это развивает исключительно комплексы, — вздыхает женщина. — Брать труднее, чем давать.
Около нее стоят несколько пакетов с гуманитаркой.
— Зря вы так, — говорит мужчина. — А если мужчина помогает вам занести коляску по лестнице...
— Это совсем другое, — перебивает его женщина и берется за пакеты.
— Да то же самое! Сейчас вы слабее, но точно так же, как женщина с коляской слабее мужчины, а не из-за личных каких-то...
— Я поняла, — перебивает женщина.
Оба молчат и смотрят друг другу в глаза.
— Хорошо, — слегка хмыкает женщина. — Будем над собой работать.
Мужчина оказался психологом-волонтером. Женщина дома была музыкантом. Она поднимает пакеты с гуманитаркой и идет на выход.
Бабушки выбирают себе из кучи обувь, которую волонтеры разложили около контейнера. Большая же часть обуви — внутри. Практически все — кроме одежды, ее вдосталь — раздают по карточкам со штрих-кодом, их можно получить на регистрации.
Ребенок улыбается
В первый мой приход больше всего поразило полное отсутствие мужчин среди переселенцев. Женщины, дети, несколько подростков. В следущие посещения мужчины были: пенсионеры, несколько озабоченных отцов, которые тащили сумки с помощью для детей, один инвалид. Женщины и дети все равно доминируют. Собственно, центр «Кожен може допомогти» не предоставляет помощь мужчинам трудоспособного возраста.
Самая большая очередь — возле контейнера, где выдают одеяла, постельное белье и посуду для готовки: люди ехали налегке, трудно купить все и сразу, даже если денежные запасы были. Можно видеть женщин, которые со смартфонами в руках стоят за продуктовыми пайками.
— Солнышко, но оно бэушное, — предупреждает девушка-волонтер. — А продукты вон там.
— Я уже взяла.
От контейнера с сердитым видом возвращается на регистрацию маленькая женщина со шрамом на щеке. За ней угрюмо топает мальчик лет десяти, а на руках у женщины — грудной ребенок с соской.
— Аня, просись без очереди! — кричит ей вслед родственница.
— Ма, куда тетя Аня пошла? — спрашивает толстый подросток лет тринадцати.
— Талончик взять забыла... Смотри, — мать ворошит кучу, — померяй эти ботинки.
Подросток начинает ныть: что-то в том смысле, что эти не нравятся, что дома были нормальные. Мать шипит, одергивая сына:
— Тихо! Я тебя умоляю! Мы неизвестно когда вернемся домой!
Через десять минут мимо меня возвращается Аня, за ней, глядя только под ноги, семенит старший сын. На руке у Ани ребенок с соской, во второй Аня сжимает талончик. Ребенок с соской смотрит на меня и улыбается.
Я не могу только брать
Леся Литвинова, координатор центра «Кожен може допомогти» на Фроловской (бывшая «Волонтерская сотня»), познакомила меня с Викой Василевской, 33-летней матерью троих детей из Луганска.
— Леська меня покорила с первого дня. Я влюбилась. Леська мне, как старшая сестра. — Вика вспоминает, как у нее заболели после приезда все трое детей и Литвинова привезла ей из центра лекарства на крупную сумму.
Теперь Вика Василевская сама — волонтер на Фроловской. Вика довольно известна в СМИ: жизнерадостная, красивая, оптимистичная. Разговаривая со мной, она все время бегает по делам. Пока мы говорим, МЧС привозит палатку для обогрева. С МЧС — несколько камер. Тем временем со стороны улицы люди — после публичной просьбы Арсения Финберга, еще одного координатора центра, — без камер стоят в очереди, чтобы отдать свою «помощь» в окно приема.
— Я такой человек, я не могу только брать, — объясняет луганчанка Вика, — я хочу и давать.
Кажется, именно благодаря возможности не только брать, но и давать Вика столь жизнерадостна и оптимистична. Вика часто оставляет своих детей «друг на друга» и приезжает на Фроловскую помогать. Ее старшей дочери 14, и она в составе команды на днях стала чемпионом Украины по cheer leading.
Вика несколько раз ездила за вещами в Луганск. Страшнее всего, по ее словам, было не во время обстрелов — а когда они прекратились.
— Когда звонишь, те, кто остался, говорят, что все у них прекрасно. И лишь при встрече, когда вечером выпили немного бейлиса, расслабились, — тогда только начинают говорить. И оказывается, не так уж у них все радостно.
У семьи Вики после переселения все сложилось. Ее муж — чемпион Европы по бодибилдингу. Он, по словам Вики, сразу через спортивную федерацию нашел работу, они без проблем сняли квартиру.
— Говорят о дискриминации переселенцев в Киеве, но мы лично этого не почувствовали. Может, все от человека зависит?
Ничего личного
Я общаюсь и с теми, кому уже не приходится ходить за гума-нитаркой.
Никто из вынужденных переселенцев, с которыми пришлось встречаться, не почувствовал серьезной дискриминации «лично», если не обсуждать отдельные неадекватные фразы случайных людей. Гораздо больше — помощи или, по крайней мере, сочувствия.
В то же время многие говорят о случаях — у них или их знакомых — отказа при съеме квартир. Отказы выражаются преимущественно в отсутствии повторного звонка риелтора, который обещал «уточнить». Если причины отказов и объясняются, то просто тем, что «Вы скоро можете съехать», «Вы скоро окажетесь неплатежеспособны». Похоже и при приеме на работу — «Мне через пару месяцев нового искать?» Либо на работу брали, но «занижали расценки, пользуясь отчаянным положением».
Действительно, ничего «личного». Прагматика.
Таня Иванова — косметолог из Луганска. До октября в Киеве она жила в доме, который оплачивала организация «Восток 808».
— Условия были суровые. Человек пятнадцать, и все разные.
Теперь лучше. Ее муж — строитель — много работает и теперь уже нормально зарабатывает, не по «заниженным расценкам», как сначала. Коллеги по работе помогают ему, чем могут.
Теперь Таня с мужем (Таня беременна), а также еще две пары сняли далеко от центра одну трехкомнатную квартиру на три семьи. Все они — в родственных связях между собой. Я встречаюсь с Таней и ее родственницей Витой. Вита просит не называть ее фамилию, опасаясь за оставшихся родных:
— Мы с мужем там в «расстрельных» списках, потому что поддерживали луганский Майдан.
У Виты в Луганске был свой небольшой бизнес, а здесь ничего. Таня — хоть ее фирма и эвакуировалась — занята неполный рабочий день. Мягко говоря.
Однако возвращаться в Луганск они не собираются, даже если Луганск зачистят: сложно будет психологически. Если друзья Тани из косметологической фирмы преимущественно поддерживали Украину — то друзья ее мужа, строители, как и многие другие, — за сепаратистов.
— Мы много друзей потеряли.
Все мы внушаемы
— Я бы еще месяц там посидела, и сама такая бы стала, — говорит Таня Иванова.
— Мы ее вытянуть не могли. Говорит: я здесь жить буду, — подтверждает Вита.
Она оставалась в Луганске, когда муж поехал в Киев искать работу. Кроме того, у Тани больные родители, которых она долго не решалась бросить. Брат, насколько я понял, на стороне сепаратистов. Родители «держат нейтралитет» не так между политическими силами, как между двумя детьми.
Таня пережила все бомбежки в Луганске, не выезжая.
— Мобильной связи не было, интернета не было, — рассказывает она. — И вся информация об окружающем мире — от соседей. А говорят все одинаково.
— Да, — подтверждает Вита. — Мои родственники, ее родственники, родственники мужа — звонят и все чуть не слово в слово то же самое говорят. Целые предложения одинаковые. Думают, нас тут мучают. Спрашивают, всех ли с Донбасса «забирают». Что тут «Правый сектор» варит людей, — хмыкает она. — Пропаганда хорошо работает.
— И вот уже я сама: умом понимаю, что что-то не так, а подсознание уже живет отдельно... — Таня Иванова смеется. — Все мы внушаемы. Вопрос только, как скоро.
В конце концов Таня все-таки выехала к мужу. Родители остались в Луганске.
А теперь я начал сомневаться
32-летний Евгений смог вывезти свою мать и теперь содержит ее. Им повезло: Евгений с матерью, а также еще несколько переселенцев долгое время бесплатно жили в квартире, предоставленной киевлянином. Теперь они платят этому киевлянину символическую сумму, но подыскивают другое жилье: квартира на стадии продажи.
Евгений неплохо зарабатывает, по крайней мере в сезон: он — промышленный альпинист с международной сертификацией. Три месяца работал без выходных на внешнем утеплении квартир.
— Меня мучит совесть, что я не воюю, — признается он, — но я знаю от друзей, как бездумно кладут людей. Я не хочу тупо положить жизнь и пока решил просто жить для матери.
Несколько его друзей записались добровольцами в «Айдар». Евгений же с тех пор, как выехал с Донбасса, лишь раз приезжал в родной город, который был наводнен кадровыми российскими военными.
Евгений переоформил выплаты матери без проблем.
— Правда, не знаю, как бы она сделала это без меня. Она в инвалидном кресле.
Все, с кем я общался, оформили выплаты на новом месте без особых бюрократических проблем. «Ну, полдня потратил». И в то же время все собственно из Донбасса, у кого я спрашивал — независимо от уровня поддержки ими Украины, — возмущены и считают глупым лишение выплат тех людей, кто остался на контролируемых боевиками территориях.
— Не все же могут выехать. Что делать старикам, у которых нет детей, как у моей мамы? Ну ладно, не можете платить там, — повышает голос Евгений, заговаривая об этом. — Да пусть хотя бы у каждого будет счет, чтобы он смог получить свои деньги. А так получается, человек всю жизнь платил налоги этой стране — а вы его лишаете пенсии?
В этом пункте разница между людьми с Донбасса и людьми из других регионов — почти диаметральная.
Евгений в феврале — не сезон для промышленных альпинистов — две недели провел в Киеве на Майдане.
— Я раньше был патриотом, меня интересовало все, связанное с Украиной и ее историей, я полностью был за Украину. А теперь, из-за этих пенсий... я начал сомневаться.
А мне какая разница?
Пообщаться с переселенцами, которые бы высказывали про-сепаратисткие взгляды, так и не удалось. Возможно, такие взгляды не высказывают из чувства коллективного самосохранения. Или — совсем уж «антиукраинские» в преимуществе своем предпочитают не ехать в Киев.
Среди переселенок была 56-летняя женщина из Лисичанска, которая, едва-едва дождавшись пенсии и оформив ее дома, убежала в Киев. Лисичанск — подконтрольная правительству территория, но женщина заплатила за три месяца за хостел, отложила деньги на дорогу домой, на всякий случай — а на жизнь у нее осталось триста гривен.
— Спасибо людям — столько помогают!
Я доношу ей сумки с гуманитаркой до остановки маршрутки и не говорю, что журналист.
Женщина из подконтрольного правительству Лисичанска живет в хостеле, ждет, пока начнут начислять на карточку пенсию, а тем временем ходит на Фроловскую обедать и берет с собой банку супа, стараясь растянуть 300 гривен — возможно, на три месяца. Почему она это делает?
— Наши стоят у меня под домом с «Градами» и стреляют. До них вот как до этой церкви, — она показывает на розовую церковь «Пирогощи» в начале Фроловской. — А если по ним в ответ стрельнут? Ну, отойдите вы от города и там станьте! Зачем среди людей?
Раньше я слышал такие обвинения лишь в адрес сепаратистов, и переспрашиваю:
— Точно наши?
— У нас в Лисичанске других нет, — и хотя никого рядом нет, женщина сильно понижает голос и сообщает большой секрет: — А вообще-то, мне какая разница, из-за кого погибнуть? Все равно страшно.
И она едет в свой хостел с гуманитарным супом от греко-католического мальтийского ордена.
Я понимаю ваши эмоции
Я возвращаюсь на Фроловскую уже скорее чтобы потаскать мешки с гуманитаркой, нежели как журналист. Между прочим, здесь помощь и от частных лиц, и от, скажем, посольства США, а еда — как в сотнях коробок КоэЬеп, так и в сотнях пакетов с надписью «Фонд Ахметова».
Мы носим вещи, предназначенные на вывоз в другие города, на пару с Андреем — у Андрея непривычное произношение. Я разговариваю с ним на украинском, а он поддакивает, пока наконец не замечает:
— М-да, у нас и десяти процентов такой помощи нет.
— Где это «у нас»?
— В Москве.
Андрей приехал сюда помочь и «набираться опыта» в организации волонтерской помощи.
— А то, похоже, и у нас в России может начаться.
И у меня вырвалось то, за что мне до сих пор стыдно:
— Ждем не дождемся.
— Я понимаю ваши эмоции, — сказал после паузы Андрей. — Но не надо желать зла соседу, даже если сосед тебя обижает. А то и тебе достанется. Вы представляете, какая черная дыра возникнет, если в России начнется?
Я долго извинялся, а потом, на ходу и с мешками на плече, мы обсуждали возможность ненасильственных антиимперских преобразований в России.
«Як ножем»
Фроловская местами сюрреалистична. Три девочки в розовом, разного возраста, со смехом катаются по двору на одолженных здесь же гуманитарных самокатах, пока их родители стоят в очередях за кастрюлями и продуктовым пайком. Облупленная стена заброшенного дома — а на ней монитор для ведения электронной очереди, как в заграничных банках. Но и электронная очередь — все же очередь, и люди раздражены.
— Я больше не могу, — ворчит, обращаясь к родственнице, женщина, у которой на руках спит ребенок. — Я возвращаюсь домой.
И страшно спросить, имеет ли она в виду домой «тут», или домой «там».
В конце рабочего дня я спрашиваю, где туалет, но ближайшие заняты — и меня ведут по заставленному мешками и коробками извилистому коридору, а на повороте коридора, прямо на проходе, сидят под лампочкой четыре старушки и плетут маскировочные «кикиморы» для армии.
— А я сама звідти, — говорит мне одна из старушек.
— Звідки «звідти»?
— З Луганської області. Лутугине — знаєте?
— Знаю, — соврал я.
Ее сын дал ей пятьсот гривен и отправил в Киев.
— Каже, їдь, поки гроші є, бо пенсії тобі тут не дадуть — грошей не буде, що я з тобою буду робити? Тепер живу по знайомих.
Она рассказывает о своей родственнице, которая осталась:
— Найгірше, що мука закінчується. А у неї дитині десять місяців. Чим буде годувати?
Ей становится трудно говорить. Все замолкают и плетут «кикиморы». Она успокаивается. Остальные три старушки, местные, начинают обсуждать, что надо бы заставить депутатов «Оппозиционного блока» лично возить помощь на Донбасс. Бабушка из Лутугино говорит снова.
— Сім’ї розрізало, як ножем. Я з рідною сестрою півгода не общаюсь. Я навіть не знаю, як вона там.
Она вытирает глаза рукавом.
Артём Чапай, Insider
17 декабря 2014
