Кто-то постарался на славу. Изрезали все покрышки «форда» и «ягуара», разодрали в клочья брезентовый откидывающийся верх, у заднего бампера обеих машин на полу стояли пустые канистры из-под сиропа. Тут же лежали крышки от заправочных горловин. «Кадиллак» остался нетронутым.

Когда я приехал на следующее утро, Триплет ходил вокруг «форда», засунув руки в карманы брюк, и отдавал распоряжения Сиднею Дюрану, одному из наших молодых длинноволосых механиков, который разве что не плакал от отчаяния. Я видел, что расстроен и Триппет, иначе он никогда не сунул бы руки в карманы.

— У нас побывали ночные гости, — приветствовал он меня.

— Я знаю. Каков урон?

— Шины и верх уничтожены, но это не беда, их легко заменить. Я надеюсь, что мы сможем очистить баки, но они включали двигатели, чтобы сироп попал в топливную систему. Сироп еще хуже, чем сахар.

— Мерзавцы, — прокомментировал Сидней.

— Загляни в салон, — предложил Триппет.

— Сиденья?

— Именно.

Я заглянул. Да, они не спешили. Мягкую кожу резали бритвой или острым ножом. Аккуратные вертикальные разрезы через каждые два дюйма. Затем не менее аккуратные горизонтальные. Профессиональный вандализм.

— А мой кабинет?

— Ничего не тронуто, так же, как и «кадиллак».

— «Кадиллак» они тронуть не могли.

Триплет изумленно воззрился на меня, затем повернулся к Сиднею.

— Будь другом, приведи Джека и Рамона и откатите зги машины в мастерскую.

Сидней откинул со лба прядь белокурых волос, бросил на улицу сердитый взгляд, словно надеялся, что вандалы стоят у витрины, наблюдая за нашей реакцией, и пробормотал пару фраз о том, что бы он сделал с этими сволочами, попадись они ему в руки.

— Мы бы тебе помогли, — заверил я его. — Но сначала давай уберем эти две машины. Они — не слишком хорошая реклама нашей фирмы.

— Вы, похоже, не удивлены, — констатировал Триплет, когда Сидней скрылся за дверью.

— Я думаю, кто-то хотел мне кое-что сказать. Учитывая, с кем мы имеем дело, они оказались более вежливыми, чем можно было ожидать.

— Кто?

— Я не знаю, кто это сделал, но, возможно, могу сказать, кто отдал такой приказ.

— Ваши друзья?

— Новые знакомые. Давайте выпьем чашечку кофе, и я вам все расскажу.

Мы пошли в кафе быстрого обслуживания, расположенное за углом, где варили сносный кофе, и, после того как официантка обслужила нас, я рассказал Триплету о Коллизи и Пол-мисано, о том, кто они такие и чего от меня хотят.

— То, что они сделали с «фордом» и «ягуаром», всего лишь дружеский намек, — заключил я. — Если я буду упорствовать, они все сломают или сожгут.

— А если вы не измените решения?

— Возможно, сломают руку или ногу.

— Но тогда вы не сможете сделать то, что они хотят.

— Я говорю не о своих руке или ноге, а о ваших.

— Честно говоря, не могу себе этого представить.

— Я вас понимаю.

— Мне кажется, мы должны позвонить в полицию.

— Мне тоже.

Триплет потянулся к маленькому кувшинчику с молоком и вылил его содержимое в свою чашку. Сделал то же самое и с моим кувшинчиком. Добавил три ложки сахара, помешал.

— А что они сделают, снимут отпечатки пальцев? — спросил он.

— Не знаю. Возможно, начнут расспрашивать в округе, не видел ли кто-нибудь что-либо необычное в три часа ночи. К примеру, как кто-то режет шины острым ножом.

— Да, толку от них не будет, — согласился Триппет. — Но мы все равно должны позвонить им, чтобы ублажить страховую компанию.

— Это точно, — я пригубил кофе. Сегодня его сварили даже лучше, чем обычно. — Коллизи, скорее всего, зайдет ко мне в три часа или позвонит. Ему захочется узнать о моем решении.

— И что вы собираетесь сказать ему?

— «Нет». Или есть другие предложения?

Триппет внимательно разглядывал кофейную ложечку.

— Я не так уж огорчен уничтожением моей личной собственности, Эдвард. Это риск, на который решается каждый предприниматель, ступивший в джунгли бизнеса, — он положил ложечку на стол и посмотрел на меня. — Мне это не нравится, но я не разъярен, как Сидней. Однако принуждением от меня ничего не добиться.

— Значит, вы согласны со мной?

— Абсолютно.

— Отлично. Когда мы вернемся, надо сразу позвонить в полицию и страховую компанию.

— Я это сделаю, — кивнул Триппет.

— Тогда у вас будет еще одно дело.

— Какое же?

— Проверьте, уплачены ли взносы по противопожарной страховке.

Коллизи позвонил в пять минут четвертого. Помнится, я записал время, полагая, что оно может мне понадобиться. Во время разговора я делал короткие пометки. Но напрасно. Коллизи не сказал ничего такого, что я не смог бы запомнить.

— Вы можете взять билет на стойке «Юнайтед» в аэропорту, мистер Которн, — услышал я вместо приветствия. — Самолет вылетает завтра утром, в десять пятнадцать. У вас, разумеется, первый класс. Там же получите конверт с дальнейшими инструкциями и деньги на расходы.

— Мне они не нужны.

Последовала короткая пауза, затем я услышал, как мне показалось, короткий вздох. А может, Коллизи просто выдохнул дым от своей овальной сигареты.

— Моя задача — отправить вас в Вашингтон, чтобы вы повидались с этим человеком. Вашингтону не отвечают «нет».

— Другого ответа не будет.

— Должно быть, мои доводы не показались вам убедительными.

— Наоборот. Утром я нашел ваше послание. Прекрасная работа.

Вновь последовала пауза.

— Полагаю, придется придумать что-то ещ$, чтобы все-таки убедить вас.

— И не пытайтесь, — я бросил трубку.

Я нажал кнопку под столом, и в мастерской загудел клаксон. Вошел Триппет в белом комбинезоне с надписью «Les Ventures Ahciennes» на спине. Такие же комбинезоны были у всех наших сотрудников. Я думаю, они ходили в них даже на свидания.

— Он позвонил.

— И?

— Сказал, что постарается что-нибудь придумать, чтобы убедить меня.

— Намекнул хоть, что это может быть?

— Нет.

Триппет вытащил из кармана пачку сигарет и предложил мне. Он всегда предлагал мне сигареты, а я всегда отказывался. Но из вежливости он не мог просто достать пачку сигарет и закурить.

— Я сомневаюсь, что они рискнут появиться здесь вечером или ночью.

— Почему?

— Полиция. Следующие несколько дней за нами будут приглядывать.

— Что еще сказали в полиции?

— Поинтересовались, кто мог это сделать… может, недовольный покупатель. Я заверил их, что недовольных покупателей у нас нет.

Когда приезжала полиция, я был на ленче с перспективным клиентом, владельцем сети закусочных, где посетителей кормили главным образом гамбургерами за двадцать центов. Он хотел, чтобы мы восстановили для него «Стац DV-32 беакэт» выпуска 1933 года, который он нашел в чьем-то гараже в Сан-Франциско. Мы подъехали к одной из его закусочных, он притормозил, и я было испугался, не собирается ли он покормить меня здесь, но оказалось, он хотел лишь посмотреть, как там идут дела. Ели мы в «Скандии», на бульваре Заходящего солнца, и за столом он показал мне фотографии автомобиля. Я посмотрел на них, покивал и вернул назад.

— Вы можете это сделать? — с надеждой спросил он.

— Возможно, — ответил я. — Но сначала надо взглянуть на машину.

— Его привезут на следующей неделе.

— Если хотите, мы сразу осмотрим его.

Он радостно кивнул.

— Сколько времени потребуется вам на восстановление?

Звали его Фред Купер, а свои гамбургеры он называл купербургерами. Я еще ни разу не пробовал их, но несколько миллионов человек, похоже, отдавали им предпочтение, иначе он не мог бы пригласить меня на ленч в «Скандию» и увлекаться старыми автомобилями.

— У этой модели восьмицилиндровый двигатель с тридцатью двумя клапанами, — ответил я. — Одна из лучших тормозных систем и автоматическая система смазки. Стоила она около пяти тысяч долларов и появилась на рынке в тот год, когда мало кто мог потратить на автомобиль такие деньги. Компания разорилась в 1935 году. Найти запасные части сложно. Очень сложно.

— А если вы не сможете их найти?

— Тогда мы изготовим их по первоначальным чертежам… но это стоит дорого.

Купер вновь кивнул, но уже не столь радостно, и допил мартини.

— Как дорого? За весь автомобиль?

— Не могу назвать даже приблизительной цифры. Как я и говорил вам по телефону, мы берем за каждый час фактической работы. Цены у нас высокие, но мы гарантируем подлинность. Одну машину «испано-сюизу» выпуска 1934 года мы реставрировали восемнадцать месяцев. Счет составил почти двенадцать тысяч долларов, но она попала к нам в крайне плачевном состоянии.

Купер чуть скривился, а затем кивнул. Кивать, похоже, ему нравилось.

— Говорят, что лучше вас на побережье никого нет. Может, вы сможете назвать приблизительную цифру после того, как осмотрите автомобиль?

— Скорее всего, мы назовем вам минимальную сумму. Максимальная же будет зависеть от многих факторов.

— Это была превосходная машина, — вздохнул Купер.

— Немногие помнят ее, — заметил я. — Потому что путают с моделями «стац беакэт» двадцатых годов.

— Я помню, — Купер махнул рукой официанту, показывая, что пора принести новый мартини. — На ней ездил мой отец. А иногда возил меня.

— У вашего овд был хороший вкус.

— В 1933 году мой отец был шофером и получал семнадцать долларов пятьдесят центов в неделю, — сухо пояснил Купер. — Я ездил только до заправки или гаража. Отец обслуживал шесть машин. А потом его уволили.

Наверное, на этом история не кончилась, но я не стал расспрашивать его. Мне за это не платили.

— Шесть месяцев назад я прочитал в газете, что скончался последний представитель этой семьи.

— Той самой, что владела шестью автомобилями в 1933 году?

— Именно. Я решил рискнуть, позвонил адвокату в Сан-Франциско и попросил его выяснить, не сохранился ли у покойника тот самый «стац». Газеты писали, что он долгие годы жил один, а соседи считали его чокнутым. Адвокат разузнал, что машина так и стоит в гараже, и купил ее для меня.

— Должно быть, она многое для вас значит.

— Вы правы, мистер Которн, многое, — и он уставился в какую-то далекую точку над моим левым плечом, а перед его мысленным взором, я в этом не сомневался, возникла самая роскошная машина его детства.

После того как я рассказал Триплету о звонке Коллизи, он вернулся в мастерскую, а я остаток дня провел в кабинете. Готовил ответы на поступившую ранее корреспонденцию, успешно выдержал натиск коммивояжера, желавшего продать нам новую упрощенную систему бухгалтерского учета, которую он сам оказался не в состоянии понять, побеседовал с тремя шестнадцатилетними подростками о достоинствах «кадиллака», обсудил с семидесятидвухлетним стариком модели машин, когда-то принадлежавших ему, провел полчаса с владельцем процветающего завода сантехники, разрабатывая кампанию, в результате которой его жена могла бы прийти к выводу, что покупка «кадиллака» — наиболее удачное вложение денег. И шесть раз отвечал на телефонные звонки.

В пять часов я вновь нажал кнопку под столом, — на этот раз, чтобы сообщить Триплету и трем нашим сотрудникам об окончании рабочего дня. Подождал, пока Триппет снимет комбинезон, помоется и присоединится ко мне, чтобы пропустить по рюмочке в ближайшем баре.

— Мы с женой обедаем сегодня в гостях, — сообщил он мне, когда мы уселись за столик. — Потом я намерен заехать сюда, посмотреть, все ли на месте.

— Если вы найдете груду головешек, позвоните мне.

— Обязательно.

Мы поговорили о короле гамбургеров и его «стаце», выпили содержимое наших бокалов, а потом я спросил Триплета, не подвезти ли его домой.

— Нет, — он покачал головой. — Я лучше пройдусь.

Наш супермаркет и его дом в Беверли-Хиллз разделяли четыре с половиной мили, и я каждый вечер спрашивал, не подвезти ли его, но он всегда отказывался, говоря, что предпочитает пройтись.

Расставшись с Триплетом, я доехал до Голливудского бульвара, повернул налево и остановился у пересечения с Ло-урел-Кэньон. Там я и жил, в доме моего отца, расположенном в тупичке, выходящем на Лоурел-Кзньон. Дом, построенный перед второй мировой войной, стоял на склоне холма и из окон открывался прекрасный вид. Я жил в нем, потому что отец полностью оплатил его, а на налоги уходило меньше денег, чем на аренду квартиры. Да и переезд потребовал бы больших хлопот. Я поставил «фольксваген» на маленькой автостоянке, вынул из ящика почту и вошел в дом. Этот вечер проводить в одиночестве не хотелось, и я прикинул в уме список молодых женщин, которые не отказались бы разделить со мной бифштекс и бутылку вина. Набрав два номера и не получив ответа, я отказался от дальнейших попыток, прошел на кухню, достал из морозилки бифштекс, намазал маслом несколько чищеных картофелин, завернул их в фольгу и поставил в духовку, приготовил овощной салат. В другие дни, когда делать салат не хотелось, я обходился сыром. Поджарил бифштекс, тут подоспела и картошка. Я вновь открыл холодильник, достал бутылку мексиканского пива, поставил ее и тарелку на поднос и отправился ужинать в гостиную. Компанию мне составил вестерн. За первые полчаса убили четверых, не считая индейцев и мексиканцев. Драка в баре, центральная сцёна вестерна, мне не понравилась. Кулак героя, отметил я, мог бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов.

Поставив тарелки в посудомоечную машину и выбросив мусор в контейнер у дома, я сел в кресло у окна, из которого открывался вид на огни Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой, в другой сжимая абордажную саблю. Я нанес удар, многократно отрепетированный ранее, но Сачетти не парировал его, и я почувствовал, как моя сабля режет линь. А потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел, как он подмигнул мне левым глазом.

Галлюцинация или что-то иное, возникала каждый вечер, когда спускались сумерки, и сопровождалась судорогами и холодным потом, который пропитывал всю одежду. Этого никогда не случалось, когда я вел машину или шел пешком — только когда я спокойно сидел или лежал. И продолжалось от сорока пяти секунд до минуты.

В тот вечер я прошел через все это, наверное, в семисотый раз. Впервые такое случилось после возвращения в Штаты, когда я начал работать в другом фильме. В критический момент я окаменел и передо мной появился Анджело Сачетти, падающий и падающий, как в замедленной съемке, заговорщицки подмигивая мне. Я попытался сняться еще в двух фильмах, но видение повторялось, и я прекратил новые попытки. Впрочем, известие о том, что я застываю в ходе съемок, быстренько распространилось по студиям и вскоре телефон перестал звонить, а мой агент, если я хотел поговорить с ним, постоянно оказывался на совещании. Потом я вообще перестал звонить ему, а он, похоже, и не возражал.

Я сорок раз просмотрел пленку, запечатлевшую падение Сачетти. Девять месяцев ходил к психоаналитику. Ничего не помогало. Сачетти падал и подмигивал мне каждый вечер.

Моего психоаналитика, доктора Мелвина Фишера, не слишком удивили мои, как он их называл, повторяющиеся галлюцинации.

— Они встречаются достаточно редко, но не представляют собой чего-то исключительного. Они исчезают, когда пациент больше не нуждается в них как в адаптационном механизме для обеспечения собственного благополучия.

— То есть они ничуть не опаснее сильной простуды? — спросил я.

— Ну, не совсем. У человека, который галлюцинирует так же, как вы, подавлен самый примитивный уровень восприятия. Фрейд как-то сказал, что галлюцинация — результат непосредственной передачи информации от подсознания к органам восприятия. То, что происходит с вами. Когда вы решите, что вам это не нужно, они прекратятся.

— Они мне не нужны.

Доктор посмотрел на меня грустными черными глазами и улыбнулся.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Он покачал головой.

— Сейчас идите и возвращайтесь только, когда действительно будете готовы избавиться от них.

Я к нему не вернулся, и галлюцинации продолжались. Судороги не усиливались, но и не ослабевали, поэтому в тот вечер, когда все закончилось, я налил себе бренди и открыл роман о тридцативосьмилетнем сотруднике рекламного агентства, который внезапно решил оставить жену и троих детей и отправился в Мексику, чтобы найти свое истинное «я». К полуночи он еще продолжал розыски, но я уже потерял к ним всякий интерес. И лег спать.

Часы на столике у кровати показывали три утра, когда меня разбудил телефонный звонок. Звонил Триплет, и по его отрывистому тону я понял, что он очень расстроен.

— Извини, что разбудил, но я в «Маунт Синай».

— С тобой что-то случилось? — спросил я.

— Нет. Несчастье с Сиднеем. С ним сейчас врач.

— Что с ним?

— Ваши друзья. Они сломали ему руки.

— Как?

— Раздробили их, захлопнув дверцу автомобиля.

— О боже!

— Каждую руку в двух местах.

— Я сейчас приеду. Как он?

— Они надеются, что руки удастся спасти.