Шпион и ресторатор

В самолет, вылетающий из Темпельхофа в аэропорт Кельн — Бонн, он поднялся последним. Да еще долго не мог найти билет, оказавшийся во внутреннем кармане пиджака. Он весь вспотел, лицо раскраснелось, а англичанка-стюардесса терпеливо ждала окончания поисков.

Наконец, бормоча извинения, он протянул ей билет, и стюардесса одарила его ослепительной улыбкой. Сидение рядом со мной пустовало, и он направился ко мне, задевая пухлым бриф-кейсом локти пассажиров, сидевших вдоль прохода. На сиденье он буквально рухнул, невысокого роста, приземистый, пожалуй, даже толстый, в коричневом, ужасно сшитом костюме из толстой шерсти и темно-коричневой бесформенной шляпе, надвинутой на уши.

Бриф-кейс засунул между ног, застегнул ремень безопасности, шляпу не снял. Наклонившись вперед, уставился в окно. Как раз в этот момент тягач потянул самолет к началу взлетной полосы. При разгоне он так крепко сжимал подлокотники, что побелели костяшки пальцев. Когда же он понял, что пилот не впервые поднимает машину в воздух, откинулся на спинку сиденья, достал пачку сигарет, сунул одну в рот и прикурил от деревянной спички. Выпустил струю дыма и оценивающе взглянул на меня, как бы прикидывая, расположен ли сосед к светской беседе.

Я провел в Берлине три дня, уик-энд плюс пятница, потратил много денег и возвращался с больной головой. Останавливался я в отеле «Зоопарк», где смешивали точно такие же мартини, как и по всей Европе, за исключением разве что бара «У Гарри» в Венеции. Теперь меня мучило похмелье, и я надеялся подремать час или около того, пока самолет, взлетев в Берлине, не приземлится в Бонне.

Но мужчина, плюхнувшийся на соседнее сиденье, настроился на разговор. Даже с закрытыми глазами, чуть ли не кожей, я ощущал его стремление подобрать подходящий предлог. Надо отметить, ничего оригинальною он не придумал.

— Вы летите в Кельн?

— Нет, — глаз я не открывал. — Я лечу в Бонн.

— Как хорошо! Мне тоже в Бонн, — то есть мы тут же оказались в одной лодке.

— Моя фамилия Маас, — он схватил и крепко пожал мою руку.

Пришлось открыть глаза:

— Я — Маккоркл. Рад познакомиться.

— Ага! Так вы не немец? Но вы так хорошо говорите по-немецки.

— Я прожил здесь довольно долго.

— Лучший способ выучить язык, — одобрительно покивал Маас, — пожить в стране, где на нем говорят.

Самолет летел заданным курсом, а мы с Маасом неспешно беседовали о Бонне и Берлине, об оценке некоторыми американцами ситуации в Германии. Голова у меня по-прежнему болела. Чувствовал я себя ужасно.

Маас, похоже, понял, в чем дело. Порылся в пухлом бриф-кейсе и выудил поллитровую бутылку «Стейнхаузера». Предусмотрительный мне попался сосед. «Стейнхаузер» лучше пить охлажденным и запивать пивом. Мы пили его теплым из двух серебряных стаканчиков, также оказавшихся в бриф-кейсе. И когда внизу показались шпили кафедрального собора Кельна, между нами установились дружеские отношения. Во всяком случае, я предложил Маасу подвезти его в Бонн.

— Вы очень добры. Я, конечно, обременяю вас. Но премного благодарен. Не будем останавливаться на полпути. Раз уж открыли бутылку, надо ее добить.

За этим дело не стало, и вскорости Маас засунул в бриф-кейс уже ненужные серебряные стаканчики. При посадке самолет лишь пару раз тряхнуло, и мы затрусили, к трапу под осуждающими взглядами двух стюардесс. Моя головная боль бесследно исчезла.

У Мааса был только бриф-кейс, и, дождавшись, когда выгрузят мой чемодан, мы направились к автостоянке. К моему удивлению, машину свою я нашел в целости и сохранности. Немецкие малолетние преступники умеют, как никто, вскрывать оставленные без присмотра машины и в этом деле дадут сто очков форы своим американским одногодкам. В тот год я ездил на «порше», и Маас рассыпался в комплиментах:

«Какая чудесная машина. Какой мощный двигатель. Такая быстрая». Он продолжал нахваливать мой автомобиль, пока я открывал дверцу и засовывал чемодан на так называемое заднее сиденье. По некоторым характеристикам «порше» превосходит прочие марки автомобилей, но доктор Фердинанд Порше создавал машины не для толстяков. Если кто и будет в них ездить, полагал он, так это худощавые джентльмены, вроде таких автогонщиков, как Мосс и Хилл. Герр Маас сунулся в кабину головой, хотя следовало — задницей. Его коричневый двубортный пиджак распахнулся, открыв на мгновение «люгер» в наплечной кобуре.

В Бонн мы ехали по автобану. Дорога эта чуть длиннее и столь живописна, как та, что выбирают президенты и премьер-министры разных стран, коих по каким-то причинам заносит в столицу Западной Германии. Двигатель едва слышно мурлыкал, и скорость наша не превышала скромных ста сорока километров в час. Герр Маас что-то напевал себе под нос, когда мы обгоняли «фольксвагены», «капитаны», а иногда и «мерседесы».

Наличие у него пистолета меня не встревожило. Закон, разумеется, запрещал ношение оружия, но ведь другие законы запрещали убийство, прелюбодеяние, поджог и даже плевки на тротуаре. Законы писаны на все случаи жизни, и я решил, — похоже, «Стейнхаузер» помогал примиряться с человеческими слабостями, — что толстячок немец носит с собой пистолет не просто так, а имея на то веские причины.,

Я как раз поздравлял себя с этим выводом, от коего за версту несло здравым смыслом, когда лопнуло заднее левое колесо. Отреагировал я автоматически. Не снял ноги с педали газа, даже нажал чуть сильнее и выровнял машину. Нас вынесло на встречную полосу движения, к счастью, на этом участке автобана не было разделительного барьера, но мы не перевернулись и не слетели под откос. Да и из Бонна в это время никто не ехал.

Маас переживал случившееся молча. Я же ругался секунд пять, гадая при этом, заменят ли мне колесо по гарантийному талону.

— Мой друг, вы прекрасный водитель, — разлепил наконец губы Маас.

— Благодарю, — я дернул за ручку, открывающую капот, где лежала запаска.

— Если вы скажете мне, где инструменты, я сам заменю колесо.

— Это моя забота.

— Нет! Когда-то я был первоклассным механиком. Если вы не возражаете, я хочу таким способом расплатиться за проезд.

Через три минуты он снял спустившее колесо. На его месте оказалась запаска, поддомкраченный «порше» снова встал на четыре колеса. Маас завернул гайки и удовлетворенно шлепнул ладонью по шине, как бы показывая, что доволен результатами своего труда. Эти операции заняли у него чуть более двух минут. Он даже не снимал пиджак.

Маас повесил снятое колесо на крюк под капотом, уложил на место инструменты, захлопнул капот, вновь залез в кабину, на этот раз задницей вперед. Когда мы выехали на автобан, я поблагодарил его за помощь.

— Пустяки, герр Маккоркл. Я рад, что смог хоть чем-то помочь. И я останусь у вас в долгу, если по приезде в Бонн вы высадите меня у вокзала. Там я без труда найду такси.

— Бонн не так уж велик. Я могу отвезти вас, куда нужно.

— Но я еду в Бад Годесберг. Это далеко от центра.

— Отлично. И мне туда же.

Через мост Виктории мы выехали на Ройтерпгграссе и далее на Кобленцштрассе, бульвар, прозванный местными острословами дипломатическим ипподромом. По утрам по нему в «Мерседесе-300», в сопровождении двух полицейских на мотоциклах и «белой мыши», специально построенного для этого фирмой «Порше» автомобиля, проезжал канцлер ФРГ, направляясь во дворец Шомбург.

— Где вас высадить в Годесберге? — спросил я.

Из кармана пиджака он достал синюю записную книжку. Нашел нужную страницу и ответил:

— У кафе. Оно называется «У Мака». Вы знаете, где это?

— Конечно, — я затормозил перед светофором. — Я — хозяин этого кафе.