9

Моя старшая дочь Джемма, художница, в нашей семье, пожалуй, самая не художественная натура. Нет ничего у нее от Джулии, и мало что взяла она и от меня, пожалуй, лишь способности к рисованию. Внешне Джемма похожа на моего отца — высокая, стройная; бледное, даже пепельного оттенка лицо (Джулия все боялась, что у Джеммы малокровие, но она вполне здорова), темно-серые, холодноватые, как осенние озерца, глаза. Она сдержанна в проявлении чувств, воспитала в себе волю и характер. Таким был и мой отец. Внутри же у нее, как и у ее деда, скрыт неуемный темперамент, как и его, Джемму обуревает постоянная тяга к властности, лидерству. В ее профессии это в чем-то мешает, а в чем-то помогает. Неукротимое желание быть первой, обойти соперников рождает поспешность, побуждает постоянно гнаться за модой, что, как ни парадоксально, порой положительно сказывается на творчестве художника — заказчиков и не очень серьезных ценителей нередко подкупает мгновенная реакция на конъюнктуру.

Говорят, характер с годами меняется. Насколько я заметил, это случается ближе к старости, благодаря определенному прозрению, усталости, болезням, равнодушию; некоторые все это, вместе взятое, называют мудростью. Пока же человек здоров, активен, у него в характере много от того, что отложилось с детства. Так и у Джеммы. Ее поступки нередко удивляли нас, порой приводили в отчаяние. Запомнился один случай. Мы отдыхали неподалеку от Торонто, на берегу залива, — поехать с семьей на море у нас не было средств. Залив был широкий, песчаный берег малолюдный, но и тут нашлась ватага детей, они быстро познакомились с моими, разделились на старших и младших, младшие барахтались в воде, таскали из залива мокрый песок, строили крепости, старшие держались более сдержанно, лежали на песке, важничали, но вдруг берег огласился их дружным хохотом. Громко смеясь, они стояли полукругом и смотрели на песок. Меня одолело любопытство, я подошел к ним и тут же все понял. В компании было три девочки и всего один мальчик. Одна из девочек, с довольно смазливой рожицей и неплохой фигуркой, норовила привлечь его внимание, а может, и сердце, насмешничала над подругами, строила пареньку глазки, словом, бросила весь свой еще не очень богатый арсенал женских чар, чтобы завоевать мужчину. Победа уже, казалось, была близка, но тут после очередного выпада той девчонки моя Джемма поднялась и нарисовала на песке зарвавшуюся соперницу. Это был шарж: в каждом шарже всегда есть доля преувеличения. И Джемма глазом художника заметила то, чего не увидели другие, — у девочки был слегка крючковатый нос и непропорционально большие уши. Как ни странно, именно это и делало ее мордашку симпатичной. В шарже Джемма подчеркнула эти детали, и девчонка казалась отвратительной карикатурой. Все смеялись, а ее душили слезы. Наконец она не сдержалась и выкрикнула:

— Если бы я умела рисовать!..

Окинув мою дочь завистливым взглядом, она вбежала в воду, нырнула и долго не появлялась на поверхности. Выплыла далеко от берега. Она была прекрасной пловчихой и демонстрировала все стили: кроль, баттерфляй, а затем, мастерски перевернувшись, как пловцы в бассейне, когда доплывают до стенки, возвращалась к берегу неторопливым брассом. Остальные тоже бросились в воду, все, кроме Джеммы, плавали отлично, лишь моя дочь — «по-собачьи». Это тут же заметили, и теперь насмешки адресовались Джемме. Даже предмет их раздора, мальчик, видимо, не очень воспитанный, буквально издевался над Джеммой. Я уже хотел было позвать ее и увести домой, как вдруг услыхал:

— Да какие вы пловцы, если не можете одолеть этот залив? А ну, кто за мной?

И поплыла, как обычно, «по-собачьи». Поначалу я даже не поверил, что Джемма решится на такое, — залив был достаточно широкий и местами очень глубокий, стояли буйки, за которые заплывать запрещалось. Но вот Джемма уже прошла буи, легла на спину, отдыхая — этому ее научила Джулия, — и поплыла дальше. Остальные поплыли было за ней, затем повернули к берегу, не решились. Меня охватил ужас, панически кричала Джулия, звала ее назад, но Джемма продолжала плыть. Я с отчаянием смотрел по сторонам, искал спасателей, хотя бы какую-нибудь лодку, и увидел неподалеку за кустами небольшую яхту с примостившемся на корме рыболовом. Подбежал, стал умолять поплыть за моей сумасбродной дочерью, предлагал доллары. Последнее помогло. Догнали мы ее, когда она уже пересекла середину залива и снова отдыхала на спине, лицо ее было бледно.

— Сейчас же в лодку! — закричал я и нагнулся, чтобы вытащить ее из воды.

Но Джемма разжав посиневшие губы, жестко ответила:

— Только дотронься, — нырну и никогда не вынырну!

И я поверил ей, Джемма поплыла дальше, а мы двинулись за ней, так все же было спокойнее; случись с ней что-нибудь, мы — рядом. Она переплыла залив, упала на песок и обессиленно застыла. А меня душили слезы, я даже не понимал, отчего они, то ли от охватившего меня бешенства, то ли от радости.

Когда Джемма была подростком, она занималась буквально всем: участвовала в танцевальных ансамблях, в капелле бандуристок, была активисткой украинской молодежной организации, закончила курсы украинознания. Ее постоянно обхаживали деятели ОУН, одно время националисты намеревались сделать ее одним из вожаков Молодежной украинской националистической организации. Но такая перспектива ее не устраивала, в конце концов в ней победил художник. Джемма ожидала славы, понимала незаурядность своих способностей.

Одна из националистических газет писала о ней: «Джемма как личность — это казак, а не дивчина, хотя со своей внешностью может принимать участие в конкурсе красоты. Она по-девичьи нежна и по-казацки горда и смела. У нее кровь предков — казаков, дед Джеммы был воякой армии УНР, потому и Джемма — современная петлюровка, продолжающая жизнь украинской нации. Она родилась в Канаде, но какой прекрасный у нее украинский язык! Отец может гордиться такой дочерью, и наша нация горда ею!»

Прочитав это, я усмехнулся. Я действительно горжусь своей дочерью, но совсем по иной причине. Конечно же, Джемма — не петлюровка, просто она слишком активная натура, постоянно требующая своего проявления. А украинскому языку обучил ее я, у меня только на нее и хватило времени. Тарасу и Калине я уделял меньше времени.

Недавно в галерее Канадско-Украинской фундации искусств на Блуре Джемма устроила свою выставку.

В основном, там были иконы, и только несколько картин. Джемма — не Калина, которой удается вытащить из дому лишь меня или Джулию, она вывезла на Блур нас всех, такая уж у нее неуемная натура, никто и не подумал ей отказать; даже Тарас и Да-нян не осмелились перечить, оставили Жунь-Юнь на попечение Лукерьи и отправились вместе с нами.

Выставка помещалась на втором этаже здания.

В начале просмотра стены зала были увешаны огромными фотографиями храмов Украины с подписями: все это, мол, разрушили коммунисты.

Дальше висели написанные маслом иконы Джеммы.

Ее интерес к религиозной тематике возник после поездок в Италию и на Украину, знакомства с памятниками древней культуры, живописью храмов и церквей. Открывал выставку какой-то длинноволосый, тонколицый молодой человек, внешностью похожий на иконописного Иисуса Христа.

Он говорил:

— Первые христиане часто повторяли слова апостола Иоанна: «Не люби мир, ни вещей в мире. Кто любит мир, в том нет любви к его Создателю». Они считали, что искусство — это язычество и часть грешного мира. Однако уже со второго столетия начало развиваться и распространяться по всему миру христианское искусство. В то же время появился труд «Апостольские традиции Гипполита», где было сказано, что христианин может быть скульптором или художником, если не творит идолов.

— Как только придешь на культурное мероприятие к вашим украинцам, непременно услышишь о богах или об идолах. Думаю, что и Джемма написала свои иконы под этим влиянием, — шепнул мне Тарас.

— Во-первых, — украинцы не «ваши», а наши — сказал я сердито. — А во-вторых, посмотри внимательно на иконы, — уже мягче продолжал я, — в них нет и следа религиозности.

— И правда, — согласился со мной Тарас, когда мы стали осматривать выставку. — Мне нравится то, что лица на иконах не традиционно-библейские, а вполне современные, вот, например, лицо нашей Калины, даже выражение ее — озорное, кажется, сейчас брызнет смехом. — Он оглянулся на Калину, она шла за нами, но сейчас лицо у нее было строгое, сосредоточенное и даже печальное, как на похоронах, — признак серьезного настроения. Я смотрел на лица моих детей, жены и невестки. По всему было видно, что выставка им всем нравится. Мне она тоже нравилась, особенно иконы. Тарас прав: это лишь по форме иконы, а лица на них вполне современны; радовали глаз приятные светлые легкие краски, они воспринимались как вызов иконописным колерам, какими пользовались обычно богомазы, работавшие в традиционном стиле.

К Джемме подходили знакомые, приятели и критики, целовали, поздравляли; все было, как обычно; одни делали это искренне, другие — сдержанно, иные затаили свои мысли, чтобы вылить их потом в колких статьях и заметках.

После выставки Джемма пригласила нас и еще нескольких своих близких друзей к себе домой. Первоначально она собиралась устроить в ресторане ужин в честь вернисажа, но затем передумала — не хотела огорчать меня и Джулию, зная, что мы противники дорогих ресторанов, а дочь и в этом была верна себе — дешевых ресторанов не признавала. Джемма снимала квартиру на втором этаже коттеджа на Юниверсити- стрит, в фешенебельном районе Торонто, здесь размещались и квартира, и мастерская; не очень уютно, но зато крайне престижно, — и сам район, и роскошный коттедж. Джемма совершенно лишена тяги к уюту. По ее мастерской об этом судить было нельзя, она похожа на большинство современных мастерских художников, вокруг висели и стояли картины, рисунки, мольберты, коробки с красками, в больших и малых вазах — букеты. Гостиная, или как ее называет Джемма, — будуар, заставлена дорогой, хотя и разностильной мебелью под старину, а частью и умело реставрированной старинной, Джемма полушутя утверждала, что, например, эти обитые вышитым атласом изящные креслица, в которые мы уселись, помнят еще мадам де Помпадур. Стены завешаны украинскими рушниками и безделушками из дерева, на паркетном полу — дорогой ковер с украинским орнаментом. Среди нескольких современных картин, развешанных на стенах, между рушниками, бросалась в глаза привезенная Джеммой из Италии мастерски сделанная копия фрагмента из «Тайной вечери» Леонардо да Винчи — Христос и Иуда. Фреска сразу же приковала к себе внимание всех, кто вошел в гостиную.

— Вот видишь, — с грустным вздохом сказала мне Джемма, — ты как-то говорил, что не все талантливое распознается и признается сразу. Может быть, для талантливого и нужно время, как, скажем, для Поля Гогена, но гениальное видно сразу. Когда Леонардо да Винчи закончил свою роспись «Тайная вечеря» в трапезной монастыря Санта-Мария делле Грацие в Милане, все — и прихожане, и критики, и художники, и праведники, и грешники сразу же восхитились этим произведением и единогласно провозгласили его шедевром. Шедевром оно осталось и по сегодняшний день. Его популярность во всем цивилизованном мире не становится меньше, наоборот, растет и как бы каждый раз возрождается. На нем воспитывались целые поколения художников.

Джулия, Калина и Да-нян накрывали на стол, делали бутерброды. Виски, коньяка и всяких вин в баре у Джеммы, как у каждой современной женщины, в изобилии, так что за столом вскоре стало шумно, разговор шел о Джемминых работах, за них поднимались тосты, их хвалили. Когда веселье несколько спало и усталые гости уже подумывали расходиться по домам, Джемма вдруг снова заговорила о росписи Леонардо да Винчи.

— К сожалению, — сказала она, — роспись начала портиться после того, как художник ее закончил. Ее знают, в основном, по множеству копий. За последние четыреста лет желание обновить, освежить оригинал только вредило ему. Лишь недавно по рисункам, сохранившимся в королевском музее в замке Виндсор, удалось восстановить оригинал.

— Я слыхал, что фирма «Оливетти Канада лимитид», та, что делает пишущие машинки, дает деньги, чтобы перевезти гигантскую фотокопию этой картины для показа ее у нас в Торонто, в Галерее Искусств.

— Да, к пятисотлетию прибытия да Винчи в Милан, где начался необычайно продуктивный период творчества мастера.

Гости и все, кроме Джулии и Да-нян, разговаривали по-украински, даже Тарас, хотя говорил он ужасно плохо, но ему хотелось угодить Джемме. Мне кажется, что Тарас побаивается ее и малость завидует. Завидует не ее таланту, нет, а умению держаться независимо, такая она у нас с детства.

В конце вечера меня порадовала наша невестка Да-нян, она любит подносить неожиданные сюрпризы друзьям и близким.

Чтобы привлечь к себе внимание, Да-нян вдруг схватилась за голову, изобразила на лице гримасу ужаса и воскликнула:

— Ну как же я могла забыть?!

Да-нян быстро поднялась, метнулась в коридор, где на вешалке дамы оставили свои сумки, и вернулась с торжественной улыбкой, неся в руках небольшой томик.

— Вам, отец, как самому старшему среди нас, — протянула она его мне.

— Что это? — спросил я, разглядывая на обложке тисненые иероглифы. Открыл томик, и меня словно обдало приятным теплом. На меня смотрело дорогое лицо Тараса Григорьевича Шевченко. — Шевченко на китайском языке! Думал ли когда-нибудь об этом наш великий поэт? — воскликнул я. — Спасибо, тебе, дочь, большое спасибо. — Я обнял невестку и растроганно поцеловал ее.

— Как это тебе удалось? — спросила Джемма.

— Я прочла в газете, что в Шанхае вышел том Тараса Шевченко, написала своим, они достали и выслали. Я только сегодня получила бандероль, но в спешке забыла вам дома сказать об этом.

Конечно же, Да-нян схитрила, не могла она о таком забыть даже в спешке! Просто моя невестка очень любит эффект, неожиданность. Так и произошло сейчас. Мы восхищаемся, а она с ласковой подобострастностью заглядывает нам в глаза, мило улыбается, ее симпатичное личико с раскосыми маслинными глазами всегда сияет улыбкой.

— Переведи мне, что вошло в этот том, — прошу я ее.

— Здесь восемьдесят стихотворений и поэма «Гайдамаки».

Мы снова и снова брали в руки этот том, листали, рассматривали его. Он был украшен автопортретами Шевченко, автографом его «Заповита» и полутора десятками иллюстраций.

Джемма не любила никому ни в чем уступать, и поэтому, когда страсти улеглись вокруг подарка Да-нян, вынула из стопки картин, стоявших у стены, небольшое полотно с лесным пейзажем Волыни. Она начала писать его во время поездки на Украину, а заканчивала здесь. Я знал о нем. Джемма, по всей видимости, готовила его мне как подарок на именины. Не будь сегодня этого тома, Джемма не показала бы свой пейзаж. Но как же тут утерпеть! И вот во второй раз в этот день я ощутил прилив счастья. Как редки в нашей жизни такие минуты! Пейзаж прекрасен: край леса, сквозь деревья виднеется коричневатая хатенка, в такой мы с Галей ночевали когда-то по дороге из Варшавы в Ковель… Придя домой, я вначале повесил эту картину в гостиной на самом видном месте. А потом перенес в кабинет. Кому она нужна в гостиной! А мне она дорога. Смотрю на нее и шепчу, как молитву: «Где ты, моя Волынь, в убранстве лесов, с белыми березами? Где вы, мои Галя и Тарас?» Той земли мне уже не видать во веки веков. Но все же нет-нет да и затеплится надежда: а вдруг когда-нибудь еще увижусь с вами, моя жена и мой сын?! О, если бы существовала та загробная жизнь, которую нам обещают святые отцы!