Глава 9
Новый Распутин
Возвращение
В столице Распутин появился в конце августа. Теперь он поселился в новой квартире на Гороховой улице.
Из показаний Филиппова: «Вырубова перевела Распутина на Гороховую, в дом удобный для встреч».
Во дворе дома слонялись агенты – после покушения его вновь охраняли. Так возобновилась полицейская летопись его жизни.
«Темный» – такую уничижительную кличку дали теперь Распутину люди Джунковского.
Первыми к нему пришли старые друзья: «Темного посетил Молчанов 21–23, 29 августа».
Из показаний Молчанова: «Я не видел его до конца августа 1914 г., когда он, оправившись от покушения, вернулся в Петроград… он ходил сгорбленный в халате, потому что ему еще бинтовали рану и не позволяли одевать обычный костюм. Настроение у него было заметно подавленное… Он рассказывал мне о покушении, о том, как какая-то „стерва“ ранила его, как он бежал, зажав рубашкой рану, как при стеариновых свечах в селе Покровском ему делали операцию и как доктор удивлялся тому, что он не умер».
Он все еще жил непреходящим ужасом и недавней болью. Он с трудом разгибался. Но набросив пальто на его больничный халат, Аня повезла Распутина на встречу с царицей – «25 августа Темный отправился вместе с Вырубовой в Царское Село».
Как она его ждала… Уже захлебнулось русское наступление в Восточной Пруссии и погибла в Мазурских болотах армия генерала Самсонова. К началу сентября русскую армию вытеснили из Восточной Пруссии, но она все надеялась, что можно как-то остановить начавшуюся бойню, и писала Ники: «24 сентября… Эта ужасная война, кончится ли она когда-нибудь? Я уверена, что Вильгельм переживает иногда моменты отчаяния при мысли… что он ведет страну к гибели… Сердце мое обливается кровью при мысли о том, сколько труда потратили папа и Эрни для того, чтобы наша маленькая Родина достигла полного процветания». Она уже представляла разорение своего крохотного княжества…
«Эта ужасная война, кончится ли она когда-нибудь?»… Но царь не слышал ее мольбы. Ибо, несмотря на поражение армии Самсонова, на юго-западном направлении русские войска действовали на редкость удачно – к середине сентября, разгромив австро-венгерскую армию, они заняли Галицию и ее древнюю столицу Львов.
Пророчества меняются
Распутин понял: выступать против войны пока нельзя. Общество пребывало в счастливом угаре: «Подпишем мир только в Берлине!» «Все уже сошли с ума», – писала поэтесса Зинаида Гиппиус.
Толпа громила немецкие представительства. На сессии Думы царила трогательная атмосфера единения министров и депутатов. И Аликс должна была все время говорить о войне до победного конца, она не смела не вступить в общий хор. «Наш Друг» ее поддержал. В то время, как показывала Вырубова, Распутин «указывал на необходимость довести войну до победы. Ни слова о сепаратном мире он не говорил».
Но, говоря о победе, он не забывал добавлять то, что так хотела услышать царица. Уже тогда «Распутин предсказывал, что война дастся России очень тяжело и вызовет огромные потери».
И опять «Темного везут в Царское Село» – отмечают агенты. Но в Царском наблюдать за ним запрещено – там он исчезает в домике Ани.
Из ворот Александровского дворца выезжает коляска с царицей. Иногда с нею дети. Коляска останавливается у маленького домика Ани – единственного места, где Аликс может встретиться с «Нашим Другом». Она не смеет привезти его к себе – царь не хочет раздражать «Грозного дядю». Теперь Распутин может прийти во дворец лишь в крайнем случае, когда наследник болеет. Аликс распорядилась не заносить его посещения в камер-фурьерский журнал, в эту летопись дворцовой жизни, но по вечной российской халатности записи все-таки проскользнут:
«17 октября 1914 г. в 8.30 Ее Величеством был принят Распутин…
23 апреля 1916 г. в 9.20… 5 сентября в 9.45 – изволили принимать Распутина». Всего три записи, но сколько раз он на самом деле приходил помочь «Солнечному лучу»?
Здоровье постепенно возвращалось к Распутину, а с ним – и радости жизни. Согласно донесениям агентов, каждый день после его возвращения (с 22 по 29 августа) в его доме – хорошенькая брюнетка, баронесса Кусова. И в Царском Селе он встречается не только с царицей и Аней. Здесь во дворце великого князя Павла Александровича живут Сана и Александр Пистолькорсы. Но Ольга – мать Александра – ненавидит Распутина, оттого Пистолькорсы и вынуждены встречаться с ним тайно в домике Вырубовой.
С 7 октября всю неделю у мужика на Гороховой постоянная гостья – красотка Сана с фарфоровым личиком. Присутствие ее мужа агенты не отмечают… Посетил его и старый друг Филиппов – 26 августа. Жизнь входила в колею. Точнее – в новую колею, ибо сразу после возвращения он начинает жестоко пить. Теперь он пьян даже днем. «5 октября в 6.30 пополудни, – добросовестно записывает агент охранки, – он сел на пролетку выпивши и дорогой на извозчике задремал». Городовой хотел отправить его в участок, но агент объяснил ему, что это – Распутин.
Новые роли Аликс
Со дня его возвращения в столицу уверенность возвращается к Аликс. «Посланец Божий» победил смерть, и в этом она видит доброе предзнаменование. Теперь она сильна. Теперь он с нею. Он остается с нею даже в ее письмах к Ники – в ее ежедневной беседе с царем.
Впервые в жизни Аликс и Ники пришлось надолго расстаться. Царь – на фронте, в Ставке Верховного главнокомандующего. Как она боится общения Ники с «Грозным дядей» и его окружением – ведь все они ненавидят «Нашего Друга» и наверняка говорят разные гадости доверчивому Ники! Вот почему, заваливая его письмами, она будет стараться все время напоминать о «Нашем Друге». Только за первые полтора года переписки Распутин упоминается в письмах царицы более 150 раз.
Из письма Аликс: «19 сентября 1914… Я знаю, несмотря на множество предстоящих дел, ты сильно будешь ощущать отсутствие твоей маленькой семьи и драгоценного крошки. Он быстро поправится теперь, когда Наш Друг его навестил, и это будет для тебя утешением…»
Как только Ники возвращается в Царское, она организует их встречи. И не забывает устами Распутина объяснять Ники, как опасен для него Верховный и его семейка…
«20 сентября 1914… Наш Друг… остался очень доволен вчерашним свиданием с тобой… Григорий ревниво любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н‹иколай Николаевич› играл какую-либо роль…»
Теперь, встречаясь с «Нашим Другом» у Ани, она соблюдала правило, выработанное совместно с Ники, – свидетелей этих встреч быть не должно. Видимо, поэтому она пишет мужу: «23 сентября… Аня обиделась, что я не была у нее, но у нее была куча гостей, и Наш Друг пробыл там три часа…»
Но уже на следующий день: «24 сентября… слетала на полчаса с Ольгой к Ане домой, так как Наш Друг сидел у нее и выразил желание меня видеть. Он расспрашивал о тебе… Дай тебе Боже мужества, крепости и терпения… веры в тебе больше, чем у кого бы то ни было, и она хранит тебя… И Наш Друг помогает тебе нести этот тяжелый крест и великую ответственность…»
«24 октября… Наш Друг намеревается уехать… к себе на родину и хочет прийти к нам сегодня вечером».
Но она не хочет отпускать его без очередного свидания с Ники, который вскоре должен вернуться. Она хочет, чтобы он внушал царю новую идею, которая у нее появилась с начала этой страшной войны…
«25 октября… Вечером заезжал на часок Наш Друг; он решил дождаться твоего возвращения, а уж затем уехать на некоторое время к себе на родину… По-видимому, Лавриновский (Таврический губернатор. – Э. Р.) губит решительно все, высылая добрых татар в Турцию… и Наш Друг выразил желание, чтобы я немедленно поговорила с Маклаковым (министром внутренних дел – Э. Р.), так как, по его мнению, не следует терять времени до твоего возвращения…»
«Наш Друг» советует ей то, о чем давно мечтает эта безмерно волевая, властная натура – заняться самой управлением государством в отсутствие Ники! И это он должен будет объяснить царю…
В конце октября Николай вернулся в Царское. Мужик дождался возвращения царя. Встреча была радостной. Русская армия, оттеснив австро-венгерские части, уже стояла у границ Германии. Правда, предстояло открыть новый фронт – 29 октября в войну против России вступила Турция.
Из дневника Николая: «Находился в бешеном настроении на немцев и турок. Только… под влиянием успокаивающей беседы Григория душа пришла в равновесие». После ежедневного ужаса принятия ответственных решений ему нужен был Распутин со словами о Божьей Любви к династии, и… с новой, такой понятной идеей: теперь, когда он на фронте, «оком Государевым» в тылу станет она. Императрица должна присматривать за делами государственными.
Теперь «Наш Друг» мог спокойно уехать к себе в Покровское. Вслед за ним уехал и царь – сначала к войскам в тылу, потом на Кавказ, на новый турецкий фронт. Отныне задача Распутина – продолжать подбадривать его бессвязными посланиями о грядущей победе. Что он исправно и делал. «Ангелы в рядах воинов наших, спасенье неколебимых героев с отрадой и победой» – такую телеграмму «Нашего Друга» царица пересылает мужу.
Но в это время Аликс захватывает еще одна идея, которая на время отодвигает в сторону даже жажду государственной деятельности.
С фронта привозят тысячи раненых, изувеченных, и царица со всей силой своей необъятной энергии отдается благому делу. Она и великие княжны становятся сестрами милосердия. Аликс организует санитарный поезд, размещает в Царском Селе госпиталь. Все это так созвучно ее религиозной натуре… И «Наш Друг» немедленно откликается.
Из письма Аликс «21 ноября 1914… Вот телеграмма, которую я только что получила от Нашего Друга: „Ублажишь раненых, Бог имя твое прославит за ласкоту и за подвиг твой“. Так трогательно! Это даст мне силы преодолеть мою застенчивость».
«Наш Друг» чувствует, как старается царица выйти из добровольного затворничества в Царском Селе, стать «Сестрой Милосердия для всей России». И это необходимо, чтобы замолк гнусный шепоток, который ей все время мерещится за спиной – «немка!» И ей так трудно – этой застенчивой женщине, которая стыдится даже своего английского акцента, который здесь почему-то считают немецким… Вместе с дочерьми она самоотверженно трудится в госпиталях.
«27 октября… Сейчас посетим еще один лазарет… туда мы поедем в одежде сестер милосердия, что так нравится Нашему Другу… и завтра также…»
«28 ноября… По временам я ощущаю упадок сил, опиваюсь лекарствами от сердца, и опять дело идет на лад. Кроме того, Наш Друг хочет, чтоб я разъезжала (по госпиталям. – Э. Р.), а потому я должна подавить свою застенчивость…»
Окруженная недоброжелательством двора, она истосковалась по любви. И вот она – любовь раненых, любовь простых людей! Мечта сбылась!
Объезжая госпитали, она приехала в Воронеж, встретилась с Ники, чтобы вместе отправиться в Москву.
Их встречает колокольный звон бесчисленных московских церквей, торжественные молебны, радость народа… Потом она возвращается в любимое Царское, а Ники – в ненавистную ей Ставку, к «Грозному дяде». Распутин в то время находится в Покровском, и она опять зовет его.
«14 декабря… Наш Друг должен завтра приехать. Он говорит, что мы скоро получим более благоприятные вести с театра войны…»
И вот он приезжает – и сама природа радуется появлению «Божьего человека».
«15 декабря… Ясный солнечный день… А‹ня› поехала Его встречать…»
Тотчас по приезде Распутин услышал телефонный звонок – от «мамы».
«16 декабря… Я минутку говорила с Гр‹игорием› по телефону, он передает: „Крепость духа – буду на днях у вас, переговорим обо всем“».
Дела на фронте начали осложняться, но Распутин сообщил царице то, что она хотела от него услышать. «17 декабря… Сегодня утром Наш Друг сказал ей (Вырубовой. – Э. Р.) по телефону, что последние вести несколько успокоили его…»
Аликс также не забывает ревниво бороться с Верховным главнокомандующим… словами Распутина!
«22 января 1915… Она (Вырубова. – Э. Р.) просит меня сказать тебе то, что она забыла тебе вчера передать по поручению Нашего Друга, а именно, что ты не должен ни разу упомянуть о Главнокомандующем в твоем Манифесте, все должно исходить исключительно от тебя к народу…»
Как выяснится, Верховный знал об этих письмах.
Русь кабацкая
Под Рождество с Распутиным случилось странное происшествие. «Из заметки в „Биржевых новостях“… я прочел о том, как на его пролетку… налетел автомобиль», – показал Молчанов.
Столь редкий в те годы автомобиль налетает именно на ту пролетку, где едет Распутин…
Одновременно с этим происшествием возобновилась газетная травля. Теперь ему припомнили все его заботы о мире. «Григорий Распутин… есть злейший враг святой Христовой церкви… Во время освободительной борьбы балканских стран… только враг православной церкви мог советовать русской дипломатии смотреть спокойно на зверства и неистовства турок… Не на счастье России ей посылаются такие духогасители православия, бездушные лжепророки», – писал журнал «Отклики на жизнь» в декабре 1914 года.
Так его опять предупреждали: не смей совать нос в политику. Но уйти в сторону он уже не мог: царице требовались нужные пророчества.
И он еще раз должен был понять – погибель неизбежна!
И оттого пьянствовал теперь вовсю. Бесконечные попойки и безумное веселье хоть как-то подавляли страх. Его квартира все больше становилась похожей на притон. И все чаще, напившись, он пускается в безумную пляску, так напоминающую хлыстовское «духовное пиво». Здоровье окончательно вернулось к нему, а вместе с ним – пугающая звериная сила и выносливость.
В «Том Деле» Филиппов самым подробным образом описывает распутинское пьянство (кстати, он сам был подвержен вечной «русской болезни» и в рассказах об их совместных загулах не в силах скрыть восхищения этими «эстетическими оргиями»):
«В 1914 году, уже когда он впал в период безумства и оргий… Распутин просидел у меня с 12 дня до 12 ночи, причем много пил, пел, танцевал, беседовал с публикой, которая была у меня. Затем, увезя несколько человек на Гороховую, продолжал пить с ними до 4 утра сладкие вина. Когда заблаговестили (дело было перед Великим Постом. – Э. Р.), то он выразил желание ехать к заутрене и… добрался туда и отстоял всю службу до 8 утра и, вернувшись, как ни в чем не бывало принимал публику в количестве 80 человек… При этом он пил удивительно – без всякого скотства, столь обычного в пьяном русском мужике… Я много раз недоумевал, как можно сохранить в чистоте голову, которая всегда была смазана у него каким-то маслом, и как после всякого рода попоек и эксцессов не пропитаться потом… Кстати, рвоты, обычной после попоек, у него никогда не было. Я никогда не припомню какой-либо внешней непристойности в его костюме, например расстегнутых брюк, хотя в 1915 году он посещал меня ежедневно, иногда 2 раза в день, и попойки достигали таких… размеров, что моя квартира превращалась в сплошной трактир».
Но начинаются неприятности. На одной пьянке «Нашего Друга» побили, на другой он расхвастался и рассказывал о встречах с «царями»… Филиппову уже кажется, что Распутин гибнет на глазах. Особенно его испугали пьяные разговоры о Царской Семье. И Филиппов решил переговорить с Вырубовой.
«В конце 1914 – начале 1915 года Распутин… усиленно пьянствовал и был занят похождениями у „Медведя“ и в других ресторанах, где даже осмеливался афишировать свое влияние на Высоких Особ. Я написал письмо Вырубовой, где описывал конкретные похождения Распутина у „Медведя“, окончившиеся его избиением, настаивал на решительных мерах воздействия на Распутина».
Но вместо того чтобы принять «решительные меры», Аня немедля рассказала Григорию об опасных жалобах его друга, после чего Распутин явился к Филиппову и «вступил в бурные объяснения»: сказал, что «никакая Вырубова и вообще никто на него повлиять не могут, и если он даже снимет сапоги и заставит Вырубову целовать его ноги, то она это сделает».
Взбешенный Филиппов отправился к Подруге для объяснений, и она ответила со вздохом: «Вы говорите о том, что я передала ему содержание вашего письма о нем, но это единственный случай… и единственный человек, перед ним я бессильна».
Умная Вырубова не стала объяснять парадокс, который не понимал Филиппов (и который с опозданием придется понять врагам Распутина). Феликс Юсупов впоследствии сформулирует его так: каждый скандал вокруг Распутина только укрепляет его положение.
Именно в то время царице все чаще докладывали о пьянстве «отца Григория», но каждое сообщение о его непотребствах вызывало ее бурный гнев… в адрес доносчиков! Она не могла объяснить обычным людям, жившим в обычном мире, то, что знала сама, – мистическую тайну его безумств, его юродство. Разве погрязшие в суете могут понять святого, его смиренную жажду терпеть поношение? Теперь Аликс знала: ее долг – защитить «Божьего человека», сохранить его у трона. Каждое его пьяное безумство, сопровождавшееся хором обличений, заставляло ее бросаться на врагов «старца» и жестоко, без объяснений, расправляться с ними. А для того чтобы ничего не объяснять непонятливым, она придумала свою версию: когда ей показывали донесения агентов о пьяных «подвигах» Распутина, она возмущенно приказывала полиции отыскать презренного человека, осмелившегося выдавать себя за «отца Григория».
Мужик оценил всю выгодность ситуации. Теперь каждый пьяный скандал помогал выманить врагов из укрытий и погубить их. Так что он мог кутить без оглядки!
Но порой в разгар пьянки раздавался звонок из Царского, и ему сообщали, что Алексею плохо. Таинственным образом протрезвев (так что улетучивался даже запах алкоголя), он отправлялся в присланном автомобиле спасать мальчика.
Во дворце он был прежним – чистым, ласковым, но без раболепства. Независимым, а порой и грозным, как и положено пророку.
Петля затягивается
После большого перерыва Жуковская возобновила общение с Распутиным. В своих воспоминаниях она описывает свой первый визит в его новую квартиру на Гороховой улице: «Пройдя под темным сводом во двор, залитый асфальтом, я подошла к парадной двери трехэтажного красновато-коричневого дома… она сама открылась мне навстречу. Очень любезный швейцар пояснил мне, раньше моего вопроса, что Распутин живет во втором этаже, и дверь к нему обита малиновым сукном. Пока он снимал с меня ботинки, я подозрительно посмотрела на некую личность… сидевшую в углу за маленькой железной печкой: он излишне внимательно вглядывался в каждого входящего, и вслед за тем принимал глубоко равнодушный вид. Такие же личности были теперь на этажах, ведущих в его квартиру, и около дома».
На Гороховой Распутин находился под неусыпным наблюдением. Джунковский называл это «охраной» – естественно, исключительно в целях безопасности «Нашего Друга». Чтобы царица не заподозрила дурного, ей время от времени показывали «перехваченные письма с угрозами убить Распутина». Так что Джунковский получил возможность контролировать каждый шаг «Темного».
В архивах департамента полиции сохранился отчет: «Установлено наружное наблюдение за Темным, проживающим: Гороховая, 64… Первое время оно результатов не давало, так как он был слишком осторожен и к тому же окружен поклонниками, старавшимися его увезти. Так было до тех пор, пока не было получено письмо (анонимное) с угрозой убить Распутина. В соответствии с этим Охранное отделение предложило Распутину охранять его и назначить двух агентов – Терехова и Свистунова. Предложение он принял. Агенты, охранявшие Распутина, одновременно выполняли требование департамента полиции выяснять лиц его посещавших. Вполне доверяя им, Распутин их часто брал с собой, что облегчало работу. При выездах в Покровское или Москву его сопровождали те же агенты и сообщали в департамент полиции… письмами 2 раза в неделю».
Еще с юбилейных торжеств Распутин отлично знал, как к нему относится Джунковский. А еще раньше (со столыпинских времен) он понял, что агенты не столько охраняют, сколько шпионят за ним. Но отказаться от охраны мужик сейчас не мог – если ее уберут, то его тут же пристрелят прямо на улице, как собаку. Шла война, Петроград был набит вооруженными людьми, так что списать убийство было на кого… Столкновение пролетки с автомобилем показало – враги не дремлют.
Но не может жить, как пленник, под надзором, ожидая, когда с ним расправится его же охрана…
Есть один путь к спасению! Надо убрать врагов, выгнать их прочь, вытолкать в шею – Джунковского, всех! Нужен переворот – приход во власть «наших»!
И он знал – это получится, потому что понял: о том же мечтает и «мама»… Так что хватит заливать страх вином, пора действовать! Тем более что к началу 1915 года вокруг него уже стала собираться команда удалых, опасных людей.
Команда проходимцев
Это были те, кого Филиппов честил «проходимцами и спекулянтами», а Распутин именовал «секретарями». Появились они не случайно – их привлекли деньги, огромные деньги, крутившиеся теперь в скромной квартире на Гороховой.
В то время в руках Распутина оказалось мощное оружие – прошения граждан. Предприниматели и чиновники, военные и штатские, бедные русские люди и богатые, но бесправные евреи – все они были беспомощны перед извечной чудовищной машиной русской бюрократии. И «Наш Друг» предоставил им возможность обойти ее – минуя все бюрократические заслоны, прошения из рук мужика попадали прямо на вершину власти – министрам и «царям». Он давал просителям полуграмотные рекомендательные записки, называемые им «пратеци» (протекции). И министры, таясь друг от друга, старались исполнить просьбу фаворита!
Теперь его передняя была набита посетителями. Жуковская описала «ожидальню» – «пустую комнату с редкими стульями, где было полно самых разнообразных посетителей, начиная с генерала при всех орденах, кончая каким-то невзрачным человеком в синей чуйке, сильно напоминавшим какого-нибудь деревенского трактирщика».
Из показаний Молчанова: «У Распутина появились в большом числе просители… Распутин обычно выбегал в другую комнату, брал клочок бумаги и писал каракулями записку к министрам или власть имеющим… Прошения Распутин отдавал царям через Вырубову».
«Мы с Вырубовой часто ездили к Распутину в Петроград. Вечер всегда заканчивался тем, что Вырубова брала у Распутина кипу разных прошений и везла все эти прошения к себе и потом во дворец», – показала в «Том Деле» Феодосия Войно, служившая у Вырубовой.
И сам Распутин передавал прошения царице в Анином домике. «Последние годы Распутин… стал привозить полные карманы прошений. Это очень не нравилось бывшему царю… Я предупредила Распутина о таком отношении к его ходатайствам, но Распутин не обратил никакого внимания на мои слова», – показала Вырубова. Однако царю пришлось терпеть, потому что Аликс ценила эти прошения. Они были частью созданного ею образа бескорыстного мужика.
Еще пару лет назад это было правдой – Распутин помогал тогда людям бескорыстно. Но теперь все переменилось. Его новая жизнь – фантастические загулы, кутежи с цыганами – требовала огромных трат. Правда, он не только тратил эти даровые деньги на себя – он щедро раздавал их.
Деньги с просителей он брал и сам, но чаще это делали «секретари», находившие для него богатых клиентов. Они были своеобразными сборщиками дани. Огромные суммы, которые тратил теперь мужик, поразили воображение Молчанова, хотя он и «не задавался вопросом, откуда у Распутина такие деньги… считал, что деньги ему даются в Царском Селе».
«Секретари»
Это название очень нравилось полуграмотному мужику. Еще бы – теперь у него, как у важного чиновника, – секретари!
Умная и преданная Распутину до фоба (в прямом, как мы увидим, смысле) Акилина Лаптинская оставалась главной приближенной, «главным секретарем». Она наблюдала за остальными «секретарями», чтобы не слишком много прилипало к их рукам… Но не всех просителей удавалось ей обложить данью – бедные люди по-прежнему могли попасть к нему бесплатно, просто подойдя на улице и попросив о встрече. Это было «Божье дело».
И хорошеньким молодым дамам попасть к Распутину было просто – достаточно узнать телефон, позвонить и ответить на два вопроса: «Сколько лет?» и «Красива ли?» И путь в квартиру на Гороховой открыт.
Из показаний Филиппова: «Его секретари и секретарши заламывали и получали огромные суммы, из коих только треть оказывалась в руках Распутина… остальные десятками тысяч оставались в руках Симановича, Волынского, Добровольского, а в последнее время Решетникова».
На первом этапе «секретарями» Распутина были два проходимца, спасенных им от тюрьмы, – Волынский и Добровольский, которые и занимались поборами просителей. Но вскоре появился и третий «секретарь» – еврей Симанович.
Из показаний Вырубовой: «У Распутина я встречала неприятного жида Симановича… и Добровольского, тоже чрезвычайно неприятного и низменного типа. Для меня было ясно, что эти господа являются посредниками между Распутиным и его просителями и устраивают какие-то дела… Жена Добровольского, накрашенная и сомнительная особа, была дружна с дочерьми Распутина».
Впоследствии Симанович расскажет, что поборами с просителей «Распутин скопил большой капитал». Но это, как мы увидим, – ложь. Ничего он не скопит, ничего после себя не оставит. Шальные деньги будто жгут ему руки – он их пропивает или раздаривает, лишь совсем немного отсылает в Покровское, на свое небогатое хозяйство. Деньги на жизнь теперь ему не нужны – за все платят другие. Квартира оплачивается из средств «царей», бешеные счета в ресторанах – чаще всего из карманов поклонников и просителей.
Но когда он узнавал, что «секретари» обманывают, его охватывала мужицкая ярость…
Из показаний Белецкого: «Большое влияние имела чета Добровольских… он – бывший инспектор народных училищ Царскосельского уезда… Но когда было доказано, что они не отдают всех денег Распутину, то после бурного объяснения чета потеряла влияние».
Интриги Добровольских разоблачил Симанович. И Распутин, вчерашний друг яростного антисемита Илиодора и деятелей из «Союза русского народа», делает еврея своим главным доверенным лицом. Симанович войдет в своеобразный «мозговой центр», сложившийся на Гороховой. «Лутшаму ис явреев» – такую надпись сделал Распутин на своей фотографии, которую подарил Симановичу…
Характеристика, данная агентом охранки: «Арон Симанович – первой гильдии купец, 41 год (1873 года рождения), 4 детей… Только числится „в купцах“, никакой торговлей не занимается, но играет в азартные игры в разных клубах. Почти ежедневно ездит к Распутину… Весьма вредный и большой проныра, способный пойти на любую аферу и на спекуляцию… Бывали случаи привода к Распутину лиц женского пола, на вид легкого поведения, также достает вино». (После введения в 1914 году «сухого закона» вино надо было «доставать».)
С Распутиным Симанович познакомился несколько лет назад в Киеве, где имел ювелирный магазин. Уже тогда он состоял на учете в сыскной полиции как игрок и ростовщик, дающий займы под большие проценты. После переезда в Петербург Симанович становится главным финансовым советником мужика и поставщиком самых выгодных просителей.
Вначале он через Распутина освобождал евреев от военной службы (естественно, за деньги). Но вскоре занялся куда более серьезными делами…
В 1915 году, когда начались поражения на фронтах, моментально появилось излюбленное российское объяснение всем неудачам: не бездарные генералы, не предприниматели, награбившие миллионы на поставках оружия и обмундирования, виновны в поражениях, но – шпионы. Оказывается, «немец внутренний» не давал победить «немца внешнего».
На первых порах, следуя давним традициям антисемитизма, шпионами были объявлены евреи. По приказу Верховного главнокомандующего в Двинске по обвинению в шпионаже повесили нескольких евреев (как выяснилось впоследствии – невиновных). Из Петрограда начали беспощадно выселять лиц иудейского вероисповедания, в том числе богатых предпринимателей. И Симанович через Распутина доставал им разрешение остаться.
Мужику многое нравилось в Симановиче. Нравилось, с каким достоинством тот держался в присутствии могущественной Вырубовой. Нравилось то, что он воистину любит свой бесправный народ и упрямо старается изменить взгляды Царской Семьи на евреев. Нравилось, как этот пройдоха, забирая огромные деньги у богатых евреев, бескорыстно помогал бедным соплеменникам. Нравился восторг Симановича перед размахом распутинских кутежей и почти испуганное преклонение перед его таинственной силой. Ибо чадолюбивый Симанович никогда не забывал чуда, которое на его глазах сотворил Распутин с его сыном, больным неизлечимой тогда болезнью, называемой «пляской святого Витта».
Чудо за десять минут
«Я привез больного сына, посадил в кресло в спальной и покинул квартиру. Мой сын вернулся домой через час. Он был излечен и счастлив, болезнь более не возобновлялась». Это одно из немногих мест в воспоминаниях Симановича о Распутине, которое не является плодом его буйной фантазии.
В 1917 году в Чрезвычайную комиссию был вызван Иоанн Симанович, 20 лет, студент, иудейского вероисповедания. Его удивительные показания остались в «Том Деле»:
«С 1909 по 1910 год у меня стали наблюдаться признаки нервного заболевания, именуемого „пляска святого Витта“. Со времени объявления болезни я обращался к докторам, тем более, что одно время я принужден был лежать в постели, так как вся левая половина у меня была парализована… Среди докторов меня пользовавших я могу указать профессора Розенбаха и доктора Рубинько, живущих в Петрограде… В 1915 году Распутин, узнав от отца о моей болезни, предложил привести меня к нему на квартиру… Распутин, оставшись со мной в комнате наедине, посадил меня на стул и, поместившись напротив, пристально смотрел мне в глаза, начав меня гладить рукою по голове. В это время я испытывал какое-то особенное состояние. Сеанс этот, как мне кажется, продолжался минут 10. После чего, прощаясь со мной, Распутин сказал: „Ничего, все это пройдет!“ И действительно, теперь я могу удостоверить, что после этого свидания с Распутиным припадки больше у меня не повторялись, хотя со времени этого сеанса протекло более 2 лет… Это исцеление я приписываю исключительно Распутину, так как врачебные средства лишь облегчали форму припадков, не устраняя их проявлений. Между тем, после визита к Распутину припадки эти прекратились».
Легко представить, что должны были чувствовать поклонницы Распутина и сама царица, когда они узнали, что «Наш Друг», подобно святым апостолам, изгнал беса из больного человека одним прикосновением!
«Мозговой центр»
Так что Симанович был предан Распутину – насколько мог, конечно. На следствии Белецкий рассказал, как «секретарь» уводил Распутина «от подозрительных знакомств» и при помощи взяток покрывал его буйство.
Но главное – Симанович связал Распутина с еврейскими банкирами, в том числе с одним из богатейших, знаменитым «Митькой» – Дмитрием Львовичем Рубинштейном. В стране официального антисемитизма и ублюдочного капитализма «Митька» добился поразительных успехов. Первой гильдии купец, он стал банкиром и председателем правления Русско-Французского банка. Кандидат юридических наук, он умело пользовался многочисленными прорехами в полуфеодальном законодательстве.
Рубинштейн понимал важность прессы, и когда «Новое время» – самая известная проправительственная газета – стала акционерным обществом, он попытался завладеть контрольным пакетом акций. Его конкуренты тотчас объявили это «попыткой международного еврейства взять в руки русскую прессу». Сын покойного владельца газеты, знаменитого Суворина, устроил своеобразный протест: во время собрания акционеров выстрелил несколько раз в окно, «чтобы привлечь внимание правительства».
«Митька» понимал всю зыбкость своего положения в годы патриотического угара. Именно тогда он и задумал свершить невозможное: оставаясь правоверным иудеем, получить через Распутина чин действительного статского советника. Для этого на Гороховую был приглашен полковник Ломан, строитель Федоровского собора.
«Рубинштейн решил пожертвовать на постройку домов при Соборе с тем, чтобы ему дали чин действительного статского советника. Я отклонил предложение, ибо он, как еврей, не мог получить этот чин», – показал Ломан в «Том Деле». Но Рубинштейн продолжал упрашивать Распутина. Ему надо было показать всем, что он в особой милости у Царской Семьи, что его финансовая империя прочна. И он нажимал на мужика, веря в его влияние на царицу… Рубинштейн, как и все прочие, не понимал, что Распутин мог исполнить только то, чего хотела сама царица.
Из показаний Вырубовой: «Распутин говорил мне, что Рубинштейн просил выхлопотать ему чин действительного статского советника и, кажется, он сам просил об этом Государя и Государыню, но я… знаю, что в этом ему было отказано».
Однако во множестве других трудных дел мужик банкиру помог. «Раза два я видела этого маленького толстенького еврея на вечерах у Распутина… Он не пил и не веселился, а все уводил Распутина в кабинет и все о чем-то с ним говорил… Выходя из кабинета, он обычно говорил: „Смотри, не забудь, скажи Аннушке…“, а Распутин отвечал: „Хорошо, сделаю“», – показала в «Том Деле» певица Варварова.
Прочное положение Распутина при «царях» казалось банкиру одной из гарантий прочности собственного положения. И хитрый, отлично понимавший политическую конъюнктуру Рубинштейн стал одним из преданных советников «Нашего Друга» и активным членом «мозгового центра» на Гороховой.
Теперь Распутину приходилось оправдываться перед Лохтиной и другими старыми почитательницами, ценившими дружбу «старца» с черносотенцем Илиодором и антисемитами из «Союза русского народа».
Из показаний Лохтиной: «По поводу отношения Распутина к евреям… могу передать только слова отца Григория: „Я их отвлекаю, а то они большую беду России сделают…“».
Другим преданным клиентом Распутина, также входившим в «мозговой центр», был соперник Рубинштейна в бизнесе Игнатий Порфирьевич Манус – банкир и биржевой деятель, председатель правления транспортного и страхового общества. Он был православным, и Распутин (естественно, за большие деньги) добыл для него чин действительного статского советника. При этом мужик не без удовольствия втянул обоих банкиров, ненавидевших друг друга, в соревнование по ублажению собственной персоны. И они тратили бешеные деньги, доставая Распутину вино, которое он и его гости потребляли в невероятных количествах. Оба давали мужику огромные суммы наличными, которые он тут же пропивал или без счета раздавал знакомым и собутыльникам.
Из показаний Варваровой: «Распутин говорил мне: „Сегодня получил от Рубинштейна 10 000, по этому случаю здорово кутнем“».
Заканчивался 1914 год. В московских соборах шло рождественское богослужение. В дневнике знаменитого писателя Бунина осталось описание службы в Марфо-Мариинской обители, где настоятельницей была великая княгиня Елизавета Федоровна.
В церковь Бунина не пустили, таинственно пояснив, что там сейчас великая княгиня с приехавшим великим князем Дмитрием Павловичем. И писатель, стоя на улице, слушал сквозь раскрытые двери храма, как горестно и умиленно пел девичий хор… А потом из церкви поплыли несомые руками юных монахинь иконы и хоругви. Впереди в белом одеянии с нашитым золотым крестом во лбу шла высокая, тонколикая великая княгиня с большой свечой в руке, за ней – вереница поющих сестер. Огоньки свечек освещали их лица…
Все теснее сплачивался кружок врагов Распутина вокруг Елизаветы Федоровны. И ее воспитанник, великий князь Дмитрий Павлович, ненавидящий «старца», – теперь частый гость в Москве. Рядом – Юсуповы и Верховный главнокомандующий. Святость, власть и деньги сошлись…
Очень опасный князь
Наступление на мужика продолжалось. Джунковский сделал новый шаг – еще раз попугал царицу. В отчете полиции сказано: «Сведения о предполагаемом покушении (на Распутина. – Э. Р.) были повторены, и было приказано принять более тщательные меры, для чего стали назначать ему в охрану по 5–6 человек и шофера с автомобилем. Они работали в 2 смены – всего 11 человек Распределение постов: один в квартире или у двери на лестнице. Один в швейцарской в форме швейцара, один для связи внутренних и наружных постов, шофер у ворот с мотором (на автомобиле. – Э. Р.), в случае поездки один из агентов должен ехать с ним».
Те, кто стояли за спиной Джунковского, хотели знать о каждом шаге «Нашего Друга». Теперь в любой час дня и ночи за ним следил всевидящий глаз агента. В полицейских отчетах – непрерывная летопись его жизни. Его пьяной жизни…
И сам мужик, и люди, его окружавшие, понимали – надо торопиться! «Наши» должны прийти во власть! Но главное – это отлично понимала Аликс.
Именно в то время на квартире Распутина стал часто появляться еще один гость – личность, известная тогда «всему Петрограду», – князь Михаил Андроников.
Войдя в контакт с Распутиным, князь, естественно, тотчас попал в полицейские сводки. Вот одна из его характеристик: «Андроников Михаил Михайлович, 39 лет, учился в Пажеском корпусе (самом престижном учебном заведении, где учился и князь Юсупов, и другие представители знатнейших фамилий России. – Э. Р.). Старинного княжеского кахетинского рода, чиновник при министерстве внутренних дел, уволен со службы за непосещение им таковой. В 1914 году назначен чиновником для особых поручений при обер-прокуроре Святейшего Синода».
Андроников – фигура типичная и для России, и для того безумного времени. Не занимая никакой важной должности, он был очень важной персоной. Оставив скучную канцелярскую работу в министерстве внутренних дел, он, как утверждали злые языки, сохранял самые тесные связи со спецслужбами, был личным другом прежнего шефа департамента полиции Степана Белецкого. Во время знакомства с Распутиным князь числился на службе в Синоде, где его видели весьма редко. Но этот скромный чиновник тем не менее был вхож ко всем министрам. Его презирали, но принимали в самых известных петербургских салонах. Все боялись злого языка князя – целыми днями он неустанно разносил слухи и сплетни по Петрограду.
Уже упоминавшийся нами член Государственного Совета Половцев вспоминал: «Я знаю князя давно… Почти все свое время он убивал на посещение министров и высокопоставленных особ… он узнает у них и сам рассказывает им слухи и факты из придворных и правящих кругов… Его принимали, чтобы быть в курсе придворных и ведомственных интриг и чтобы через него запускать нужные сплетни… И с другой стороны, его боялись – знали, что он вхож всюду и мог своим болтливым языком навредить лицу, ему неприятному… Смешно называть его консервативным или либеральным человеком… Его мнения о власть имущих были в зависимости от его с ними отношений: его принимают – он их восхваляет, его сторонятся – он их дискредитирует и ненавидит».
Весь день князь интригует, ловчит – действует… Сам Андроников весело рассказывал: «Как только какой-нибудь Икс назначается директором какого-нибудь департамента, я посылаю ему следующее письмо: „Наконец-то воссияло солнце правды над Россией.
Безумное правительство, которое вело нас к гибели, наконец-то поняло хотя бы, что судьбы этого департамента надо вручить в благородные руки… Да хранит Вас Господь на Вашем трудном пути“. И тогда сей Икс, который и слыхом обо мне не слыхивал, начинает названивать мне и готов принять меня по нужному мне поводу».
«Секретные бумаги перевозились с фельдъегерями. Андроников подкупал их, чтобы просматривать везомые ими конверты. И даже не раскрывая, он отлично понимал содержание. Например 1 января… обычно раздавались награды… и он спешил поздравить награжденного раньше, чем тот получит бумагу. И высокопоставленный награжденный уже думал с уважением: каково же влияние этого князя в высших сферах!» – писал Половцев.
Сплетник и сплетница
Темные слухи ходили о жилище князя. Как отмечено в полицейских отчетах, Андроников снимал «большую меблированную квартиру из 7 комнат». Центром ее была легендарная спальня князя. «В этой спальне, – пишет допрашивавший Андроникова следователь Чрезвычайной комиссии В. Руднев, – за особой ширмой было подобие часовни: большое распятие, аналой, терновый венец, ряд икон, полное облачение священника».
«Но видеть его там молящимся мне не пришлось, – показал Петр Кильтер, камердинер Андроникова. – Среди икон и терновых венцов он принимал весьма юных гостей… князя посещали толпы народа, главным образом – юнкера, гимназисты, молодые офицеры… народ очень молодой и красивый… Все эти люди приходили, как в свой дом, – пили, ели, ночевали, причем по двое на постелях. Андроников вел себя подозрительно, отлучаясь с кем-либо из молодежи в ванную комнату…»
Из показаний Белецкого: «Женщин князь ненавидел… и его посещала только одна пожилая женщина – Наталья Червинская». Причина сей тесной дружбы была проста: их объединяла ненависть к военному министру Сухомлинову. Червинская возненавидела его после того, как 62-летний Сухомлинов бросил ее сестру и женился на молоденькой. Андроников в то время был близок к могущественному министру. Но желал быть еще ближе, и потому сообщил Сухомлинову о сомнительных похождениях его молодой жены (информацию, естественно, добыла Червинская). Выслушав осведомленного князя, Сухомлинов… попросту выставил его за дверь. С тех пор Андроников его возненавидел, а ненависть князя опасна – он был по-женски злопамятен и мстителен…
Ненавидел Сухомлинова и «Грозный дядя», ибо министр стоял за ограничение влияния великих князей на армию. Хотя в то же время это было причиной некоторой устойчивости министра, потому что все, против кого выступал Николай Николаевич, автоматически нравились царице.
Но с началом военных неудач в 1915 году, естественно, усилилась критика в адрес военного министра, на которого желали свалить все грехи. Андроников понял – наступил момент для нападения на Сухомлинова. К тому же Червинская, эта «ходячая сплетня», как ее назвали в петроградских гостиных, сообщила князю важное известие: оказывается, Сухомлинов успел обидеть самого Распутина. Как впоследствии показал Андроников, «Распутин имел обыкновение лазить к министрам со своими записками… Сухомлинов его не принял и вообще относился к нему плохо».
План князя был прост: Распутин должен заставить царицу отказаться от поддержки министра. И Андроников решает сблизиться с «Нашим Другом»…
Сразу же после возвращения Распутина агенты приметили женщину, которая становится постоянной гостьей в его квартире. Весь конец августа – каждый день – к Распутину приходит «Червинская Наталия Илларионовна, 48 лет». Ближайшая подруга Андроникова готовит почву для появления князя, и вскоре он сам появляется на Гороховой.
Андроников покажет: «После ранения и возвращения его (Распутина. – Э. Р.) в Петроград… я приехал навестить его больного». Впрочем, он не скроет от следователей и истинную причину сближения с мужиком:
«Я понял, что мне придется воспользоваться Распутиным, чтобы в Царском Селе раскрыть некоторые действия Сухомлинова…»
Но сойдясь покороче с Распутиным, Андроников, видимо, по-новому оценил ситуацию. Он стал свидетелем тайных поездок мужика в Царское – с карманами, набитыми прошениями. Он увидел «ожидальню», наполненную богатыми просителями… Так что князь понял, что его история с Сухомлиновым – жалкая мелочь по сравнению с возможностями, которые открывались в доме на Гороховой. Скромный синодский чиновник, он постоянно нуждался в деньгах, а нужно было содержать огромную квартиру, молодых людей, посещать самые дорогие рестораны, как того требовало его положение в свете… Через квартиру Распутина проходили огромные деньги, вербовка богатых просителей была здесь настоящим бизнесом. И Андроников захотел в нем участвовать.
«Смотрины» начинаются
Но мужику и его «мозговому центру» князь понадобился совсем для другой цели. Андроников был знаком со «всем Петроградом», принят влиятельнейшими людьми. Через него можно было начать подбор «наших» кандидатов на важнейшие посты во власти.
Когда князь осознал, чего от него хотят, он пришел в восторг. Мечта сбылась: он, жалкий интриган, усердный разносчик сплетен, оказывался в центре большой политики! Он будет назначать и свергать министров… потому что он будет управлять этим мужиком. Да, Распутин хитер, но он – всего лишь полуграмотный мужик…
Начали с главного – смотрели кандидатов на должности министра внутренних дел и шефа тайной полиции. И в конце января состоялась знаменательная встреча: по данным агентов наружного наблюдения, «Распутин 30 января 1915 года посетил бывшего директора департамента полиции Белецкого» – одного из самых близких знакомых Андроникова.
После Февральской революции Степан Белецкий предстанет перед Чрезвычайной комиссией, и поэт Блок, протоколировавший допросы, опишет его: «Глухой голос, седые волосы и нос пипкой… и глаза – в них слеза стоит, такой постоянный блеск…» В описываемое нами время ему было чуть за сорок. Почти ровесник Андроникова, он в отличие от князя стоял весьма высоко на бюрократической лестнице. Он исполнял зловещую должность директора департамента полиции – в годы, отмеченные изощренными провокациями охранки. При Белецком прошло массовое внедрение провокаторов в революционное движение, при нем таинственно убили Столыпина, организовали антисемитское «дело Бейлиса» – еврея, обвиненного в ритуальном убийстве русского мальчика… Так что Степан Петрович поднаторел в изощреннейших интригах своего ведомства. Но в начале 1914 года он лишился должности и был отправлен на покой – в Сенат. Однако умнейший Белецкий, находясь в расцвете сил, естественно, жаждал продолжения карьеры. Он посещал влиятельные консервативные салоны, где и познакомился, а затем и близко сошелся с Андрониковым.
Как писал Блок, «Белецкий рассказал, как его предупреждали, чтоб он реже бывал у Андроникова». Но он бывал у князя часто. И с радостью вступил в новую интригу.
На встрече с Распутиным Белецкому, видимо, посулили возвращение на прежнюю должность, ибо сам Степан Петрович осознавал, что на пост министра не пройдет (как он впоследствии показывал: «Царь был холоден ко мне»). Так что главную проблему – найти «нашего» министра внутренних дел – еще предстояло решить…
Андроников поверил во всемогущество мужика – как и все остальные, он не понял истинного положения вещей: переворот во власти, который готовил Распутин, должен был произойти потому, что так хотела царица.
Как только началась война и Ники в Ставке стал заниматься исключительно военными делами, она решила ему помочь – принять участие в управлении страной. Да и как не принять, если министры вечно делают «не то», а рядом с нею – «посланец Божий», который передает ей постоянно Его веления… так замечательно совпадающие с тем, чего желает она сама.
Распутин не раз имел возможность наблюдать, что бывает, если его просьбы не совпадают с волей императрицы – например, в самом начале 1915 года. И опять это касалось злополучного графа Витте…
Именно тогда в дом на Гороховой пришла дама под вуалью. Она попросила швейцара провести ее к Распутину по черной лестнице, но в отличие от Жуковской не поняла, кем была личность, сидевшая в швейцарской. Находившийся там агент охранного отделения тотчас «выяснил» таинственную посетительницу и написал донесение начальству: «Графиня Витте посетила Темного 8 и 25 января, оба раза была под густой вуалью. 25 января попросила швейцара провести ее черным ходом и за это дала ему 3 рубля на чай».
Да, это была жена бывшего премьера. Витте умирал (он скончается в феврале), но перед смертью успел закончить длинное письмо царю. Перечислив великие деяния в царствование Николая, совершенные при его участии, старик просил о милости – о графском титуле для своего любимого внука. Так что понятно, с какой просьбой приходила его жена к Распутину, о котором Витте так тепло не раз отзывался.
И конечно, религиозный мужик не мог не исполнить просьбу умирающего. Он попросил Аликс о последней милости бывшему премьеру. Царь как раз должен был вернуться из Ставки и мог успеть оказать это благодеяние. Но ненавидевшая Витте царица, видимо, не услышала просьбу «Нашего Друга»…
Когда царь вернулся, Распутин не обратился к нему с этой просьбой. Он знал свое место! Он мог перечить царю, но никогда – царице.
«Смотрины» Белецкого дали прекрасный результат. Он очень хотел вернуться на прежний пост и верно понимал обязательства, которые должен за это принять на себя. Первый из «наших» был найден. Об этом Распутин должен был сообщить Вырубовой – связной между ним и «мамой».
Но сообщать было некому. «Передаточное звено» выбыло из игры в самом начале нового года.
10 января 1915 года Распутин отмечал свои именины и день рождения. В этот день после долгого перерыва его навестил прежний знакомец – молодой Молчанов. И когда хозяин упрекнул гостя, что тот «его забыл», Молчанов не объяснил причин своего исчезновения…
Из показаний Молчанова в «Том Деле»: «В начале 1914 г. я получил тревожные сведения о состоянии здоровья моего отца… 20 мая мой отец скончался». После смерти епископа Алексия Молчанов и перестал бывать у Распутина: «У меня появилось апатичное настроение… кроме того, обозревая прошлое всех лиц, которые связали свою судьбу с Распутиным: Илиодора, Гермогена, Даманского, который через Распутина сделал блестящую карьеру, а потом заболел неизлечимой болезнью… я пришел, может быть, к суеверному убеждению, что у Распутина тяжелая рука…» К перечисленным людям Молчанов мог бы добавить и своего отца, получившего должность через Распутина.
И еще – главную почитательницу Распутина. В то время, когда мужик весело и пьяно справлял именины, Вырубова лежала в беспамятстве – искалеченная на всю жизнь. Боролась с казавшейся неминуемой смертью и, говоря ее же словами, «мучилась нечеловеческим страданием»…
2 января 1915 года случилась эта катастрофа, которая отсрочила переворот во власти на несколько месяцев.
«Чтобы этот несчастный случай принес пользу»
«Я ушла от Государыни, – вспоминала Вырубова, – и поездом… поехала в город. Я села в вагон первого класса – первый вагон от паровоза. В вагоне было много народу. Не доезжая 6 верст до Петрограда, раздался страшный грохот… Я почувствовала, что проваливаюсь куда-то головой вниз и ударяюсь об землю… Когда я пришла в себя, вокруг меня были тишина и мрак. Затем раздались стоны придавленных под развалинами вагонов раненых и умирающих. Я сама не могла ни пошевельнуться, ни кричать, на голове у меня лежал огромный железный брус».
Ее вытащили из-под развалин вагона и положили прямо на снег. «Через два часа появились княжна Орлова и княжна Гедройц. Они подошли ко мне… Гедройц прощупала переломанную кость под глазом и сказала Орловой: „Она умирает“. И ушла».
Обе фрейлины могли быть довольны. Они поверили: всемогущей Подруги более не существовало…
«Только в 10 вечера по настоянию генерала Ресина (командира полка, охранявшего царский дворец. – Э. Р.), который приехал из Царского Села, меня перенесли в теплушку какие-то добрые студенты-санитары». А потом она увидела Аликс. «Помню… меня пронесли через толпу в Царском, и я увидела императрицу и всех великих княжон в слезах Меня перенесли в санитарный автомобиль, и императрица вскочила в него и, присев на пол, держала мою голову на коленях, а я шептала ей, что я умираю… Пришел священник и причастил меня Святых тайн. После чего я слышала, как шептали, чтобы шли прощаться со мной, что я не доживу до утра… Государь держал меня за руку и сказал, что у меня есть сила в руке… помню, как вошел Распутин и сказал другим: „Жить она будет, но останется калекой“… 6 недель день и ночь я мучилась нечеловеческим страданием».
Из дневника Николая: «02.01.1915… Узнал… что… случилось столкновение поездов… Бедная Аня в числе других была тяжело ранена… и доставлена в дворцовый лазарет. Поехал туда в 11 часов. Родители прибыли с нею. Григорий пришел позднее».
Из показаний Андроникова: «Когда он приехал, около больной Вырубовой была вся царская фамилия. Вырубова была совершенно безнадежна… он начал делать какие-то жесты и говорить: „Аннушка, слышишь меня?“ И она, которая никому не отвечала, вдруг открыла глаза…»
Так царица еще раз увидела чудо. Но действительно ли это было чудо?
Мы уже писали, что положение Вырубовой к тому времени резко осложнилось. Игра во влюбленность привела к неожиданной вспышке ревности царицы. И, зная характер Ани, зададим себе вопрос: может быть, эта железная женщина, действительно находясь между жизнью и смертью, сыграла всю эту сцену, чтобы царица увидела то, что так мечтала увидеть – Подруга спасена «Божьим человеком»! Чтобы она приняла это спасение как некое мистическое указание возродить их дружбу…
Но уже вскоре царица представила, как Ники будет навещать больную Подругу в ее домике, и пришла в раздражение. 26 января 1915 года Аликс писала мужу: «Она хочет вернуться к себе домой… Но, милый, ты сразу тогда должен ей заявить, что ты не можешь так часто ее навещать… если ты сейчас не проявишь твердости, у нас опять будут истории, любовные сцены и скандалы, как то было в Крыму… Ты с первого момента удержи все в должных границах, как ты это делаешь теперь… чтобы этот несчастный случай принес пользу и привел к благоприятному результату… У меня куча прошений, принесенных ей Нашим Другом для тебя….»
Из показаний Феодосии Войно: «Я поступила к Вырубовой после несчастья с нею в поезде. Это было в конце января 1915 г. Вырубова была тогда еще в очень тяжелом состоянии и без посторонней помощи обходиться не могла… Фельдшер (Аким Жук из царскосельского лазарета. – Э. Р.) поступил позже меня, когда Вырубова могла уже передвигаться. Днем я работала в госпитале у Вырубовой, а ночью ездила к ней самой, делала массаж, оказывала ей все медицинские услуги. Когда она не могла подниматься, к ней очень часто приезжала царица и дети, и редко бывал царь».
Из показаний Акима Жука, 49 лет: «По приказанию врачей, которые пользовали Вырубову, я стал ходить к ней… При перевязках Вырубову нужно было поднимать… я обладаю большой физической силой, а Вырубова женщина тяжелая».
Из писем Аликс: «27 января 1915… Аня поправляется… Она опять говорит о переезде к себе домой.
Предвижу, как тогда сложится наша жизнь!.. Она всецело поглощена тем, насколько она похудела, хотя я нахожу, что у нее колоссальный живот и ноги (и притом крайне неаппетитные), лицо ее румяно, щеки не менее жирны, и тени под глазами. У нее бывает много гостей, но Бог мой, как далеко она от меня отошла со времени ее гнусного поведения, особенно осенью, зимой и весной 1913 г… Не могу чувствовать себя свободно с ней, как раньше…
5 апреля 1915… Жук (фельдшер) довез Аню в колясочке… Завтра она собирается ко мне! О, Господи, а я-то так радовалась, что надолго избавилась от нее! Я стала эгоисткой… хочу иметь тебя исключительно для себя, а теперь она будет часто тревожить нас по твоем возвращении…»
Возвращение «на круги своя»
Мужик не покинул искалеченную Подругу. Он по-прежнему назначал встречи с «царями» в ее домике. Он должен был вернуть прежнюю дружбу. И знал – вернет. Без Ани Аликс была слишком одинока…
Из показаний Жука: «Вообще Распутин очень часто бывал у Вырубовой… Обычно в такие дни у Вырубовой бывала вся царская семья – царь, царица, дети и Распутин».
И конечно же «Наш Друг» победил. Уже вскоре великая ревность была забыта – воскресла великая дружба. И вновь Аликс и Аня заваливают друг друга бесконечными письмами, и вновь им мало встреч…
Эти письма им придется жечь после революции, завалив золой камины. Ибо вскоре их переписка перестанет носить личный характер. Царица и Подруга займутся управлением страной. Начнется переворот во власти, который они задумали совершить вместе с мужиком.
Из показаний Жука: «Когда Вырубова не могла ходить, к ней приезжала царица очень часто… И потом царица очень часто к ней приезжала, и они продолжали переписываться. Переписка была настолько частой, что иногда я не успевал вечером привезти Вырубову из царских покоев в ее комнаты, как от царицы уже приходили письма. И пока Вырубова соберется спать… случалось они раза 2–3 успеют обменяться письмами… Во дворец она ездила каждый день от 3 до 5 дня и потом вечером от половины десятого до 12 или часу ночи…»
С каким темпераментом Аликс взялась за дело!
Но было табу, которое Подруга теперь четко соблюдала. «Вечером она не бывала у царицы… в те дни, когда из Ставки приезжал Государь». Ей разрешено было видеть его только когда он уезжал обратно. «В дни отъезда царя обычно Вырубова приглашалась во дворец к обеду», – показал Жук.
А пока веселье на Гороховой продолжается – Распутин дает щедрый материал агентам наружного наблюдения:
«12 февраля Распутин с неизвестной женщиной проведен к князю Андроникову… В 4.30 утра вернулся домой в компании 6 пьяных мужчин с гитарой… до 6 утра пели, плясали…»
«10 марта… Около часу ночи пришло 7–8 мужчин и женщин… Пели песни, стучали, кричали… и вместе с Распутиным отправились неизвестно куда…»
«11 марта… проведен в дом № 8 на Пушкинской улице к проститутке Трегубовой…»
Из полицейского донесения: «Трегубова Вера Иевлевна, 26 лет, выкрест из евреев. Женщина легкого поведения… промышляет исключительно знакомством богатых людей с Распутиным, большей частью евреев, желающих устроить свои коммерческие дела… Однажды сказала, что зарабатывает до 300 рублей в месяц, почти ежедневно посещает Распутина».
В 1917 году Чрезвычайная комиссия допросила Веру Трегубову. В «Том Деле» остались ее показания, совершенно опровергающие полицейскую характеристику. Трегубова заявила, что «является выпускницей Консерватории», с Распутиным познакомилась случайно «на квартире старухи вдовы генерал-лейтенанта Дубельта Александры Ивановны… где находились еще две женщины и какая-то помещица, на вид лет 55, и была она страшно полная… В доме Дубельт была сестра ее Лидия Ивановна Кондырева… Около 10 вечера зашел к ней мужчина в поддевке защитного цвета и сапогах. Я догадалась, что это Распутин, портрет которого я видела раньше… Хозяйка Дубельт стала говорить Распутину, называя его по имени и отчеству, что хорошо бы устроить меня как певицу на Императорскую сцену… что меня, как еврейку, вообще трудно устроить. На это Распутин ответил: „У меня много знакомых евреев, они ничего, хорошие…“».
В конце вечера, по словам Трегубовой, начались пьяные приставания. «Распутин… все время хватал меня за руки и лез лапать. „Я тебе все, что захочешь сделаю, только приходи ко мне! Приходи сегодня в 12 ночи“. „Зачем же я к вам приду, я своим телом не торгую“», – гордо ответила Трегубова.
Итак, по показаниям Трегубовой, агенты ее оболгали. Назвали «женщиной легкого поведения, почти ежедневно посещающей Распутина» – ее, добропорядочную певицу, которая впервые его увидела! Так, может быть, и другие их сообщения ложны? Может быть, все донесения о пьянках и разврате делались по заданию врагов Распутина? Может, ничего этого вообще не было?!
Но (к сожалению для Трегубовой) в деле есть показания и упомянутой ею Лидии Ивановны Кондыревой, 78 лет, вдовы действительного статского советника: «Я жила у своей сестры А. И. Дубельт, когда вечером… в конце 1914 года к ней приехала какая-то, очевидно, ее знакомая молодая красивая барышня… и привезла до той поры моей сестре совершенно незнакомого Распутина… Эта барыня представила Распутина, заявив, что Распутин „пожелал сегодня приехать к вам“… В квартире находилась также приехавшая из Казани Софья Дмитриевна Ознобишина, женщина 55 лет, красивая, хорошо сохранившаяся… вдова моего двоюродного брата, камергера… Распутину был предложен чай… Барышня, которая его привезла, была, по-моему, в дружеских отношениях с Распутиным – называла его то „Григорий Ефимович“, то „отец“, говорила ему „ты“… Распутин больше молчал, а потом, пользуясь минутами, когда он оставался один с Ознобишиной… начал… гладить ей руку, трепать по щеке, звать ее к себе. Ознобишина шутливо относилась к этим ухаживаниям, хохотала… Уехал он с той барышней… Я расспросила свою сестру Дубельт о молодой красивой барышне, которая привела Распутина. Она мне сказала, что это Вера Трегубова… она, по-видимому, не имела определенных занятий, а только проводила время с Распутиным… Одно время она жила у содержательницы мебелированных комнат Альбертини, через которую и втерлась к моей сестре».
Так что агенты честно выполняли свое дело. Да и сама Трегубова в дальнейшем будет весьма активно фигурировать в сводках наружного наблюдения. Например: «26 мая Распутин с Трегубовой на моторе Мануса приехал домой пьяный, страстно целовал Трегубову».
Все эти донесения агентов Джунковский аккуратно пересылал в Ставку, где Николай Николаевич показывал их царю. Возвращаясь в Царское Село, Ники рассказывал об этом Аликс…
«Мой враг» – так она теперь называла Джунковского.
Но все это были обычные сообщения о кутежах, которые «цари» слышали уже много раз. Нужно было что-то из ряда вон выходящее…
25 марта, как сообщили агенты, «Распутин выбыл в Москву».
Именно тогда в Москве произошел скандал, давший толчок череде событий, повлиявших в какой-то мере на историю России.
Цыганская Москва
Приехав в Москву, Распутин продолжил кутить. Излюбленным местом для его буйного веселья стал особый, ныне почти исчезнувший мир – цыганская Москва. И по сей день существует в Москве Петровский парк, вокруг которого жили тогда великие цыганские артисты, певшие и плясавшие в знаменитых московских ресторанах «Яр» и «Стрельна» – любимых ресторанах Распутина.
Зимний сад, раскинувшийся под куполом, пальмы, кактусы, искусственные гроты, откуда по тропиночкам неслись к столикам услужливые официанты… «Гвоздем» ресторанной «культурной программы» был цыганский хор Лебедевых. Цыгане выступали в общем зале три раза за вечер, после чего хор приглашался в отдельные кабинеты, где и пел прямо перед большим столом. Посетители заказывали песни по своему вкусу и за каждый номер щедро платили. Солисты часто приглашались за стол. Но цыгане не пили во время работы, и гости это знали.
Если кто-то приглашал в кабинет цыганку, с нею шла мать или сестра. Бывали и кровавые случаи: однажды пьяный офицер, отпустив хор, попытался задержать в кабинете хорошенькую плясунью. Отец велел дочери уйти, и тогда пьяный офицер застрелил его.
Нередко во втором часу ночи, когда ресторан уже закрывался, завсегдатаи шли продолжать веселье к Лебедевым – «в табор», то бишь к ним домой.
Иван Иванович Ром-Лебедев был одним из последних представителей этого знаменитого рода, которым во времена Распутина гордилась Москва. Я знал этого высокого красавца старика – он дожил до 80-х годов, был драматургом и основателем Московского цыганского театра. Он много рассказывал о ночном веселье в «таборе» и описал его в своих воспоминаниях.
Войдя в дом, гости рассаживались вокруг стола, официанты наполняли бокалы. И Лебедевский хор начинал традиционную:
«За дружеской беседою, коль пир идет кругом, заветам дедов следуя, мы песню вам споем»… «В такие ночи, – вспоминал Ром-Лебедев, – я, мальчик, не спал, я жадно прислушивался – что там происходило в зале. Приезжали сыновья Льва Толстого… заходил не раз великий князь Дмитрий Павлович».
Но то, что случилось мартовской ночью 1915 года, Ром-Лебедев запомнил на всю жизнь. Он проснулся от шума и понял – опять гости. И вышел в коридор. Обычно официанты, пробегая, совали ему конфеты. Но сейчас они быстро проносились мимо – строгие и сосредоточенные. У входа в гостиную стояли жандармы – значит, приехал кто-то очень важный… Грянула песня: «Григорий Ефимович, ай да молодец! Изволил ты пожаловать к цыганам наконец!..»
Мальчик привычно припал к замочной скважине. Он увидел: хор в полном составе стоял у балконной двери, отец – впереди хора, мать – с краю. В центре стола сидел мужик в вышитой косоворотке. Ему поднесли бокал шампанского, хор загремел: «Пей до дна, пей до дна!» Началась цыганская пляска. И тогда его бабушка подошла к мужику и в пояс поклонилась, приглашая его танцевать. И он пошел – легко приседая, хлопая по голенищам сапог. Все вокруг ухало, подпрыгивало… Веселье кончилось только под утро.
В отдельном кабинете «Яра» во время выступления цыганского хора и произошло событие, о котором вскоре узнала вся Россия. В 1917 году по обстоятельствам этой запутанной истории следователями Чрезвычайной комиссии были допрошены лица, которые могли пролить свет на случившееся.
Оргия в «Яре»
Из показаний Джунковского: «В марте 1915 года Московский градоначальник Адрианов доложил мне, что известный Григорий Распутин в Москве в ресторане „Яр“ вел себя безобразно – спускал брюки, показывал свой детородный член и при этом хвалился, что рубашка на нем вышита Государыней… Я приказал дать делу законный ход».
Провести расследование Джунковский велел начальнику Московского охранного отделения А. П. Мартынову.
Из показаний Мартынова: «Я тогда же вызвал подполковника Семенова, бывшего в то время приставом… в участке которого находился ресторан „Яр“. Семенов сообщил мне, что он находился в ресторане „Яр“ в тот вечер, когда кутил Распутин. Последний приехал к „Яру“ в небольшой компании… заняли отдельный кабинет, пригласили певиц и устроили кутеж… В настоящее время я всех этих подробностей не помню, так как прошло около 2 лет, но я тогда со слов названного Семенова подробно сообщил в департамент полиции…»
Из показаний Джунковского: «26 марта 1915 г. около 11 вечера, как сообщил мне Мартынов, в ресторан „Яр“ прибыл Г. Распутин вместе со вдовой почетного гражданина Анисьей Ивановной Решетниковой, сотрудником московских и петроградских газет Николаем Никитичем Соедовым и неустановленной молодой женщиной. Вся компания была уже навеселе… Заняв кабинет, приехавшие вызвали к себе по телефону редактора-издателя московской газеты „Новости сезона“, потомственного почетного гражданина Семена Кугульского… По-видимому, компания имела и здесь возможность пить вино, так как опьяневший еще более Распутин плясал… „русскую“, а затем начал откровенничать с певичками в таком роде: „Этот кафтан мне подарила „старуха“… она его шила“. А после русской: „Эх! Что бы „сама“ сказала, если бы сейчас меня здесь увидела“… Далее поведение Распутина приняло безобразный характер какой-то половой психопатии; он будто бы обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками, раздаривая некоторым собственноручные записки вроде „люби бескорыстно“… На замечание заведующей хором о непристойности такого поведения в присутствии женщин Распутин возразил, что он всегда так держит себя перед женщинами, и продолжал сидеть в таком же виде. Некоторым из певичек Распутин дал по 10–15 рублей, беря деньги у своей молодой спутницы, которая затем оплатила все прочие расходы по „Яру“. Около 2 ночи компания разъехалась».
Как ждал Джунковский такого скандала! Он радостно начинает готовить доклад царю. Но при этом просит Мартынова разъяснить причины, которые могли соединить столь разношерстную компанию, – его, видимо, удивляет присутствие на кутеже сразу двух газетчиков, ибо он знает, что Распутин избегает журналистов. И Мартынов сообщает в новом докладе «дополнительные, собранные секретным путем сведения»: «В кругах московских дельцов средней руки, не брезгующих подчас делами сомнительной чистоты, давно вращается дворянин, занимающийся отчасти литературным трудом, – Николай Соедов… Литературный труд его ограничивается участием в бульварной прессе… Будучи в Петрограде, попал к Распутину как представитель прессы. Во время приезда Распутина в Москву явился к нему… и принялся за проведение через Распутина придуманного им плана – принять поставку на солдатское белье в больших размерах. Видимо, в Петрограде он сумел заинтересовать Распутина этим делом и обещал известный процент с него. Самая пирушка была… обычной в московских торговых кругах „вспрыской“ предложенного дела… Соедов еще раньше предложил газетному дельцу Кугульскому участвовать в деле… Кугульский в счет ожидаемых благ дал денег на эту пирушку… Весть о пребывании Распутина и его шумном поведении вызвала огласку в ресторане, и хозяин ресторана Судаков, желая избежать неприятностей, уверял, что это не настоящий Распутин, а кто-то другой… Когда это дошло до Распутина, он стал доказывать, что он настоящий, самым циничным образом перемешивая во фразах безобразные намеки на свои близкие отношения к самым Высоким особам… Что же касается поставки белья, то… поставка расстроилась».
Но это описание «половой психопатии» Распутина очень подозрительно. Вспомним показания Филиппова, не раз присутствовавшего на кутежах, который отмечал необычайную чистоплотность своего друга во время попоек: «Я никогда не припомню какой-либо внешней непристойности в его костюме, например, расстегнутых брюк… хотя в 1915 году он посещал меня ежедневно». И нигде больше в донесениях агентов мы не прочтем подобных описаний.
И присутствие на оргии двух подозрительных газетчиков, и странная легкость, с которой вдруг «поставка расстроилась», – все настораживает…
«Был грех…»
Скорее всего, события развивались так. Одним из пировавших с Распутиным был некто Соедов, темная личность, снабжавшая новостями бульварные газеты. Однако он, как пишет Мартынов, «не забывал в своих статьях… в самом хвалебном тоне упоминать о действиях Московской администрации», то есть, вероятно, был платным осведомителем охранки (явление нередкое среди мелких журналистов). Он, очевидно, и получил задание втянуть Распутина в скандал.
Соедов пообещал Распутину выгодный контракт, и тот согласился. И тогда Соедов предложил отпраздновать сделку за счет второго компаньона в будущем бизнесе – редактора бульварной газеты. Итак, пить с Распутиным отправились двое журналистов, которые потом могли разнести по Москве все, что им захочется… А потом произошел обычный распутинский загул с его любимой хлыстовской пляской, цыганским хором, швырянием денег, взятых у Кугульского и Соедова, и нетрезвым хвастовством по поводу рубашек, вышитых «мамой»…
Эту, в сущности, рядовую для Распутина пьянку по приказу находчивого Джунковского превратили в оргию – с поношением Царской Семьи и демонстрацией половых органов. Белецкий вспоминал: «Распутин рассказал об обиде, причиненной ему Джунковским жалобой на его поведение в Москве… добродушно сознался, что был грех, но в чем именно, не сказал; я понял, что в опьянении». Все остальное – о «половой психопатии» и прочее – видимо, присочинили.
Вся Москва вскоре была переполнена слухами. Но Джунковский не спешит сообщить царю о скандале – его, видимо, настораживает легкость, с которой Распутин принял предложение Соедова и Кугульского. Он задает себе тот же вопрос, что и мы: неужели умный и хитрый мужик не понимал, как опасна пьянка с подозрительными журналистами? И оттого Джунковский тянет – он чувствует какой-то подвох. Только через три месяца, в отсутствие Распутина в Петрограде, он рискнет доложить царю о происшествии в «Яре».
Распутин мог лишь посмеяться над всеми этими интригами. Он знал не раз проверенное правило: всякий, выступивший против него, лишался влияния и власти. И потому он ничего не боялся – никаких доносов! Сам Столыпин доносил на него… и сломал себе шею! Так что доклад шефа жандармов, как это ни парадоксально, был даже на руку Распутину, ибо означал конец карьеры Джунковского. Враг хитер, да мужик хитрее!
Если допустить, что Распутин все это понимал, то скандал в «Яре» выглядит как обдуманная провокация со стороны… самого мужика! Вот почему он с такой готовностью пошел кутить с двумя агентами-журналистами. Тем более, как мы узнаем в дальнейшем, во время пьянки Распутин подготовил большой сюрприз, который взорвет все обвинения Джунковского.
Обдуманная провокация… Именно здесь – ключ к пониманию характера Распутина! Он удивителен сочетаемостью несочетаемого. Он простодушен, наивен, живет прозрениями… и в следующий миг – расчетлив, хитер, по-мужицки осторожен. И главное – он умеет учиться.
И есть у кого! Именно в то время в его команде появились истинные мастера интриги. Сначала – Симанович. Потом – князь Андроников, интриган масштаба петербургского. И незадолго до скандала в «Яре» в окружении Распутина возник интриган международного масштаба – Манасевич-Мануйлов. Его называли «Русский Рокамболь» – по имени героя (авантюриста и шпиона) знаменитого тогда романа Понсона дю Террайля.
Иван Федорович Манасевич-Мануйлов начал жизнь удивительно. Сын нищего еврея Манасевича, он был усыновлен богатым русским купцом Мануйловым, завещавшим ему громадное состояние, однако с условием, что деньги он получит только в 35 лет. Но молодой Манасевич ждать не стал. Он покинул провинцию, приехал в Петербург и, приняв лютеранство, весело зажил в столице – кутил, играл, занимая деньги у ростовщиков под будущее наследство. Ему покровительствовал князь Мещерский – антисемит и один из влиятельнейших идеологов монархизма (впрочем, учитывая гомосексуальную ориентацию князя, сплетники легко определили причины этой странной привязанности). Карьера Манасевича развивается стремительно. Он начинает тайно сотрудничать в охранке, выполняя самые разные поручения (например, он выкрал у секретаря Витте документы, компрометирующие графа, и передал их ненавидевшему Витте министру внутренних дел Плеве). Вскоре по протекции князя Мещерского Манасевича – иудея по рождению, лютеранина по вере… отправляют в Ватикан – «защитником прав православных христиан» при Папе Римском!
В 1917 году ему пришлось отвечать на вопросы Чрезвычайной комиссии.
«– Кроме официальных функций (при папском дворе. – Э. Р.), какие еще у вас были?
– Наблюдение за пропагандой католицизма.
– За влиянием Рима на Россию?… Как вы следили за продвижением католицизма?
– В моих руках были агенты.
– То есть вы были главой агентуры?…»
Он все время работал в разведке. Во время Русско-японской войны он сумел проникнуть в японское посольство в Гааге, где добыл дипломатический шифр. Манасевич показал: «В самое короткое время мною были получены шифры следующих государств – Америки, Китая, Болгарии и Румынии». Однако в 1905 году его коллеги по шпионажу доказали, что сообщенные Манасевичем сведения часто попросту выдуманы и что он присваивал себе деньги, ассигнованные на агентов.
Манасевич выходит в отставку и начинает сотрудничать в газетах. Он привык к двойной и даже тройной игре и продолжает держаться на плаву. Он входит в тайные сношения со знаменитым Бурцевым – революционером и охотником за провокаторами департамента полиции. И одновременно… продолжает сотрудничать с охранкой. Назывались баснословные суммы, за которые Манасевич продавал Бурцеву полицейские документы…
Оставленное ему наследство давно съели долги, и тем не менее он тратит огромные деньги за карточным столом и на бирже. Он продолжает вести свои запутанные дела – в газетах, в разведке (или в разведках разных стран), в тайной полиции и у революционеров. И всюду получает гонорары… «Омерзительный, малорослый, бритый» – так описывает его Блок.
В 1915 году он еще раз резко повернул свою судьбу. Раньше Манасевич-Мануйлов зло выступал против Распутина в печати (тот даже жаловался, что Манасевич «преследовал его с фотоаппаратом»). Теперь же он начинает играть роль новообращенного почитателя «отца Григория» и вскоре, ко всеобщему изумлению… оказывается близким другом Распутина!
Сей «бывший Савл, а ныне апостол Павел», конечно, показался Распутину весьма ценным человеком. К тому же Манасевич обожал кутежи и рестораны. Так мастер интриг и провокаций очутился на Гороховой и вошел в «мозговой центр».
Загадочная Решетникова
В то время как Джунковский начинал расследование скандала в «Яре», Распутин, веселый и пьяный, уезжал из Москвы. Его отъезд подробно описан свидетелем, который хорошо уловил настроение, владевшее тогда Распутиным.
Из показаний в «Том Деле» Константина Яковлевича Чихачева, 48 лет, председателя Орловского окружного суда: «В начале 1915 года, будучи товарищем прокурора Саратовской судебной палаты, я ехал по делу из Москвы в Петроград. На Николаевском вокзале я увидел толпу людей вокруг человека, лицо которого много печаталось в газетах. Распутин ехал тем же поездом… Его сопровождали несколько дам с цветами и конфетами. Он был одет в меховое пальто на собольем меху… бобровую шапку и цветную шелковую вышитую рубашку, подпоясанную шелковым поясом с кистями, и высокие лаковые сапоги (все отметил зоркий глаз судьи! – Э. Р.)… сухощавый, высокий мужчина лет 40 с бесцветными глазами, длинной бородой и длинными волосами… Он шутил с дамами, нервно потирал руки, вертелся на месте, подергивал плечами, был навеселе. Публика на перроне узнала Распутина и с любопытством наблюдала за его поведением (вчерашний нищий крестьянин давно стал „суперзвездой“. – Э. Р.)… Я сел в тот самый вагон 2 класса международного общества, в котором уже было приготовлено маленькое купе для Распутина… В том же вагоне ехали муж и жена Хотимские. Он – чиновник особых поручений при министре государственных имуществ, она – племянница жены Витте (видимо, поэтому Хотимская будет столь бойка, зная отношения мужика с Витте. – Э. Р.). Она… решила познакомиться с Распутиным, вошла к нему в купе, познакомилась сама и познакомила нас… Распутин пригласил всех нас к себе в купе».
И один из пришедших сразу задал бесцеремонный вопрос:
– Послушай, Григорий, где это ты наклюкался?
– Да это у Решетниковой… Видел, которая меня провожала… моя поклонница.
«Моя поклонница Решетникова»… Та же фамилия – Анисья Ивановна Решетникова – занесена в полицейский протокол при перечислении лиц, кутивших с Распутиным в ресторане «Яр». Именно эта фамилия сыграет с могущественным главой корпуса жандармов Джунковским очень злую шутку…
Распутин говорит
Но вернемся в вагон, где продолжается беседа, записанная Чихачевым. Сначала пришедшие разговаривают с Распутиным насмешливо, как баре с подвыпившим мужиком.
– Ты, может быть, хочешь еще выпить?
– Да разве здесь есть вино?
Не забудем – в России действует «сухой закон». Однако «Хотимские везли из Крыма несколько бутылок красного вина. Откупорили одну, спросили у проводника стаканы, и у Распутина развязался язык… На все вопросы Распутин отвечал охотно, разговор вел непринужденно, нередко даже с увлечением, будто находился в обществе старых знакомых. Он производил впечатление совершенно непосредственного человека, говорившего то, что он думает. На некоторые вопросы он отвечал, что в них ничего не понимает. Ни ханжества, ни рисовки, ни стремления казаться умнее и лучше, чем на самом деле… Он часто уснащал свою речь словами вроде „понимаешь“, часто употреблял нецензурные ругательные слова, жестикулировал, потирал руки, ковырял в носу».
Наконец его попутчики перешли к самым волнующим тогда русского обывателя темам. «О царе и царице Распутин говорил неохотно, но… сказал: „Он прост, но за простоту ему Бог дает. Никто Константинополя не взял, а он, может, и возьмет“… И еще он сказал: „Уговаривают все царя быть Верховным главнокомандующим. Государю хотелось, а я все против говорил. Разве может царь командовать? С него ж за всякого убитого спросят… А царю хотелось. Он даже побелел, когда я стал говорить напротив“».
Поразительное замечание! Значит уже тогда, в начале 1915 года, «царю хотелось» быть Верховным главнокомандующим? Но умный мужик понял, что нельзя…
Этот рассказ Распутина удивительно дополняет запись в дневнике великого князя Николая Михайловича, сделанная в самом начале войны: «29 августа 1914… Очевидно выбор Николая Николаевича Верховным главнокомандующим признается уже неудачным, а самому (царю. – Э. Р.) взять бразды сложного управления армиями признается еще несвоевременным. Вот когда побьют, да мы отступим – тогда можно будет попробовать! Едва ли я очень далек от истины! Поживем – увидим…»
И мужик, и великий князь окажутся правы. Но ясно, что Распутин уже тогда понимал: дни его врага Николая Николаевича сочтены. Царь хотел встать на его место.
А пришедшие продолжают жадно расспрашивать мужика о «царях»… «Распутин очень одобрял, что царица ухаживает за ранеными: „Она по крайней мере узнает, как народ страдает“… На вопрос, не царица ли подарила ему эту великолепную шубу, он ответил: „Нет, поклонница подарила, Решетникова, а царица подарила другую, похуже, которую я теперь не ношу“».
Опять Решетникова… Видимо, она очень богата, если ее шуба была получше царского подарка и поразила даже этих господ…
После «царей» перешли к другой волнующей теме: «Распутин не скрывал, что он любит женщин. Говорил, что они хорошие, только все обманывают. К придворным женщинам и аристократкам относился с презрением… „Дуры! Сами ко мне лезут. Пришла ко мне, просит благодати. Говорила бы прямо, что ей нужно…“ На вопрос, почему он пользуется таким успехом у женщин – уж не гипнотизирует ли он их, Распутин с досадой отвечал: „Самый я простой человек, никаким гипнотизмом не занимаюсь и не понимаю, что это значит“».
И наконец, третий волнующий вопрос: «О войне Распутин говорил неохотно… (Еще нельзя выступать против войны, еще все в угаре близкой победы. – Э. Р.) Он ссылался на то, что воевать вообще не следует. На вопрос, когда кончится война, высказал такую мысль: „Вот возьмут Константинополь, тогда всему крышка“, или отделывался общей фразой: „Воевать люди вообще перестанут, когда мальчишки драться перестанут“».
Потом пришедшие осмотрели его купе.
«На вопрос, кто заплатил за купе, ответил… вероятно, это сделала его поклонница Решетникова… (и снова эта богатая Решетникова! – Э. Р.). В его купе лежали коробки с конфетами, которыми он угощал других, но сам не ел, выражаясь вульгарно, что он этой сволочи не ест. (Запомним – „сволочью“ он ругает сладкое. – Э. Р.)».
Но все это время Распутин – не один. «Они» – рядом, «они» контролируют каждое движение мужика. И опытный Чихачев тотчас «их» замечает: «Купе рядом с Распутиным было занято каким-то господином… который все время приоткрывал свою дверь, прислушиваясь, что говорят. Это, видимо, был полицейский агент».
В рассказе Чихачева – обычная распутинская история. Пьяненький мужик, начав со смиренных разговоров, постепенно завораживает случайную компанию в купе. И вот они уже ловят его слова – слова человека из недоступного им мира «царей»… Распутин чувствует: заворожил. Дальше – банальное продолжение: обольщение, вербовка нового женского сердца.
«За Хотимской Распутин стал ухаживать, сел рядом, восхищался ее голосом, когда она стала напевать ему романсы и шансонетки… Глаз с нее не сводил, потирал руки от восторга и выражал свое удовольствие чрезвычайно экспансивно».
А затем следует его обычная попытка, уже описанная десятками свидетельниц: «По словам Хотимской, когда они остались вдвоем, он предлагал ночью прийти к нему». И Чихачев сам убеждается, что это правда: «Действительно, уже когда все разошлись и я, позже других проходя по коридору вагона, по ошибке вместо своего купе нажал ручку купе Распутина, то он, ожидая, видимо, прихода Хотимской, вскочил и тотчас отпер дверь купе с радостным восклицанием: „Пожалуйте! Пожалуйте!“»…
Прощаясь с Распутиным, Хотимская сказала, что «необыкновенно довольна, что познакомилась с такой знаменитостью, и что по приезде непременно сообщит своим знакомым по телефону». Но Распутин обрывает эту полунасмешку печальным замечанием: «Ничего хорошего не будет. На первом же телефоне тебя обругают».
Вечера с Распутиным
Из записей агентов наружного наблюдения от 30 марта 1915 года: «Вернувшись из Москвы, Распутин… послал телеграммы в Москву. „Княгине Тенишевой. Радуюсь за откровение, обижен за ожидание, целую свою дорогую“… „Козицкий переулок, Джанумовой. Ублажаемое сокровище, крепко духом с тобою, целую“».
Это было воспоминание об «утончении нервов» в Москве.
В Петербурге «утончение» продолжалось: «3 апреля привел на квартиру какую-то женщину, которая и ночевала у него…» Он живет уже в петербургском вихре развлечений. С радостью принимает разнообразные приглашения, и агенты на извозчиках с трудом поспевают за ним.
Возобновилось и поездное знакомство – в показаниях Чихачева описан визит Распутина на квартиру Хотимской.
Он моден, загадочен, страшен… И Хотимская собирает «на вечер с Распутиным» изысканное общество: писатель Брешко-Брешковский, профессор консерватории Лежен с женой-певицей и сам Чихачев.
«Распутин приехал к обеду в новой шелковой рубашке… сначала дичился, но вскоре оживился, особенно когда сел за стол и выпил стакан красного вина». И тогда он «по просьбе присутствующих» рассказал им историю, еще недавно занимавшую всю Россию – как покушалась на его жизнь Гусева: «Подошла ко мне, просит трешницу… достал кошелек, роюсь… Пока рылся, она как пырнет меня в живот большим ножом! Я побежал, а она за мной глупая – с ножом. Я кричу: „Брось, сука!“ А она не бросает. Тогда я поднял с земли березовый кол и думаю: до каких пор раскрою ей череп? Потом пожалел – ударил легонько по плечу.
Она упала, народ схватил ее за руки, хотел разорвать. Я заступился, а потом и сам обессилел, упал…» И насмешливая концовка, которая должна была подействовать на сытых женщин, собравшихся за столом: «Хоть бы хорошенькая зарезала, а то – стерва безносая…»
На все вопросы он умеет ответить легко и естественно.
– Почему ты рассорился с Гермогеном и Илиодором?
– Был им друг, пока шел навстречу их желаниям… Просили заступиться – заступался, денег просили – доставал. Когда стал отказывать, перечить – стал нехорош… Гермоген захотел патриархом быть – где ему! Патриарх должен быть чистенький, молитвенник, он единственный, как солнышко…
По мере того как он пьянеет, его непосредственность становится пугающей. Но это его игра: пьяный мужик может указать жалким господам их место. «Когда хозяин дома несколько раз задал ему вопрос в то время, как Распутин о чем-то с увлечением беседовал с другим лицом… Распутин сначала несколько раз с нетерпением отмахивался, а потом выкрикнул по его адресу: „Да пошел ты к…“». И изысканное общество услышало «невозможное, площадное, мужицкое ругательство – так что присутствующие дамы в смущении разбежались по комнатам». Но как раз эта «естественность» и пленяет господ!
«Он отличался от многих своей непосредственностью, не старался казаться лучше, чем есть… он по всему своему облику приближался к типу „блаженного юродивого“». Да, Чихачев понял, чью роль играл Распутин. Он только не понял, что это была – роль…
И еще один примечательный визит Распутина состоялся вскоре после его возвращения в столицу. Этот визит, отраженный в нескольких сочинениях модных тогда литераторов, был примечателен тем, что в тот вечер рядом с Распутиным впервые появился «Русский Рокамболь» – Манасевич-Мануйлов.
Из донесений агентов: «9 апреля Распутин в 9 часов 45 минут… пришел в дом 18 по Садовой улице к Алексею Фроловичу Филиппову… Оставлен здесь до 2 часов ночи… было замечено, что происходило какое-то собрание или пирушка…»
«Рокамболь» собирает знаменитостей
Этот удивительный вечер описан в «Том Деле» самим хозяином дома – Филипповым. Правда, итог вечера чуть не оказался для него плачевен… Однако все по порядку.
За несколько дней до 9 апреля на квартирах сразу нескольких известных петербургских литераторов раздались телефонные звонки.
Позвонили и Тэффи. Тогда вся читающая Россия знала это имя (вернее – псевдоним знаменитой юмористки Надежды Лохвицкой). Ей уже перевалило за сорок, но вчерашняя роковая красавица была еще очень хороша. Уже в эмиграции, спустя много лет, она вспоминала тот телефонный звонок: «Петербургская оттепель, неврастения… Позвонил Розанов, бессвязно говорил о каком-то приглашении… „Не могу ничего вам сказать по телефону…“ Так и не посмел сказать ничего конкретного».
Знаменитый и по сей день Василий Розанов – один из тогдашних «властителей дум». Влюбленный в творчество Достоевского, 24-летний Розанов женился на вдвое его старшей Аполлинарии Сусловой – мучительной любовнице Федора Михайловича. И сам Розанов – мистик, посещавший хлыстовскую секту, болезненно интересовавшийся тайнами радений, был сродни персонажам Достоевского. Так что понятен его страстный интерес к приглашению, загадка которого разъяснилась, когда к Тэффи пришел еще один известный тогда литератор – Измайлов.
«Неужели вы не поняли, о ком речь? – спросил Измайлов. – Разве вы не знаете, о ком нельзя говорить по телефону? О Распутине! Ибо достаточно упоминания его имени – и телефон будет прослушиваться полицией». Вот кем был тогда полуграмотный «отец Григорий»!
Измайлов рассказал: «Живет в Петербурге издатель Ф. (Филиппов. – Э. Р.), у которого довольно часто бывает Распутин… он дружит с ним… И еще к нему бегает известный в литературных кругах М-ч (Манасевич-Мануйлов. – Э. Р.)… Этот самый М-ч предложил Ф. пригласить кое-кого из писателей, которым было бы интересно посмотреть на Распутина… Общество будет небольшое, но список составлен тщательно… чтоб не вышло неприятной истории… Сегодня утром прибегал М-ч и показывал мне список приглашенных». И хотя все они очень боялись «попасть в историю» (знакомого Измайлова, видного общественного деятеля, сфотографировали в компании Распутина, и тот «счел себя опозоренным навек»), но интерес к Распутину сильнее. Ибо «весь Петербург» говорил тогда о нем!
Тэффи вспоминала: она обедала у знакомых, где в столовой на каминном зеркале красовался плакат «Здесь о Распутине не говорят». (Да, мужик стал главной темой столичных разговоров.) В результате Тэффи весь вечер… «проговорила о Распутине с некоей фрейлиной Е.». Фрейлина рассказала ей, как Распутин, увидев ее впервые, сказал: «Ты придешь ко мне!» И как она «почувствовала сердцебиение… и до сих пор не может забыть его повелительных интонаций»! «Будто судьба моя ему открыта», – почти с ужасом вспоминала фрейлина…
Так что Манасевич задумал все правильно. И около 10 вечера все приглашенные знаменитости (кстати, сотрудничавшие в крупнейших газетах) собрались на квартире Филиппова.
Из показаний Филиппова: «Я решил… устроить прием, где был десяток журналистов, интересовавшихся Распутиным… представители самых разнообразных течений – Розанов из „Нового времени“, Тэффи из „Русского слова“, Измайлов из „Биржевых новостей“ и так далее».
Задуманный вечер был беспроигрышен – обычно очное знакомство Распутина с недоброжелателями непременно заканчивалось победой мужика. Получилось и на сей раз.
«Распутин очаровал всех присутствующих, даже тех, которые были предубеждены против него», – показал Филиппов. И далее он, уже много раз видевший эти сеансы обольщения, описывает «стратегию» мужика: «Распутин не сразу вступил в разговор, по своему обыкновению точно изучив присутствующих, а затем стал подавать меткие реплики, по большей части в форме афоризмов. Особенно удачны были его ответы известному религиозному мистику Розанову и Тэффи… В середине ужина разошедшийся под влиянием выпитого Распутин предложил сказать импровизацию на тему: что такое любовь… Распутин в белой шелковой рубахе, подпоясанный… шнурком, импровизировал стоя, несколько нараспев и подняв глаза вверх… причем образность его выражений… близких по стилю к „Песне Песней“ Соломона, была такова, что Тэффи приступила к записи, и этот отрывок оставила у себя на память вместе с автографом Распутина… Распутин был бесцеремонен к Тэффи, словно угадывая ее стареющую, но еще страстную натуру…»
Тэффи тоже описала этот вечер: «В накуренной комнате человек шесть… Манасевич стоит у притолоки… еще каких-то двое и – Распутин… роста довольно высокого, сухой, жилистый, с лицом, будто втянутым в мясистый длинный нос, с колючими, близко придвинутыми глазами… Глаза так блестели, что нельзя было разобрать цвет». Розанов сообщает ей: «Мы с хозяином условились, что вас он посадит рядом с ним… он любит дам. Непременно затроньте эротические темы, разговорите его, тут он будет интересен…»
Тэффи посадили на угол – справа Распутин, слева Розанов и Измайлов. Далее она описывает «бесцеремонность Распутина», точнее – обычные его ухаживания. «Распутин пил много… – А ты чего не пьешь? Ты пей, Бог простит. – (И уговаривая, быстрым движеньем дотронулся до плеча, словно гипнотизер.) – Глаза у тебя печальные, мучает он тебя очень… Эх, все мы женскую слезку любим. Я все знаю… Что за кольцо у тебя на руке? Протяни мне его тихонько под столом, я на него дыхну – погрею… Чего ж ты сама сняла… Я бы сам снял… – Но я отлично понимала (что будет под столом. – Э. Р.), оттого и сняла… – Вот когда придешь ко мне, я много тебе расскажу, что ты и не знала… – И он снова тайно, быстро дотронулся до моего плеча».
А потом состоялось чтение распутинских стихов. «Оказалось, это было стихотворение в прозе в стиле „Песни Песней“… Еще помню фразу: „Прекрасны и высоки горы. Но любовь моя выше и прекрасней их, потому что любовь есть Бог“».
После чего мужик дал автограф знаменитой писательнице.
«Долго мусолил карандаш… корявым почерком написал: „Бог есть любовь, ты люби, Бог простит. Григорий“»… В это время хозяин вдруг озабоченно подошел к Распутину: «Телефон из Царского!» И Тэффи с изумлением поняла: значит, в Царском Селе знали, где он находится!.. Пока Распутина не было, Розанов начал давать ей инструкции: «Главное – пусть расскажет о своих хлыстовских радениях».
И Розанов, и остальные гости, и друг Распутина Филиппов знают, что мужик принадлежит к таинственной секте. Они предвкушают его рассказ, но… «Распутин к столу не вернулся. Хозяин сказал, что его спешно вызвали в Царское Село».
Разгадка интриги
На следующий же день разразился скандал. Оказалось, в Царском забили тревогу по поводу прошедшего вечера. И на квартире Филиппова, к его изумлению, на следующий день был устроен обыск.
Из показаний Филиппова: «Исполняющий обязанности начальника Охранного отделения полковник Иванов в ответ на мое негодование сообщил мне по секрету, что виноват в этом Распутин, который сообщил, что будто бы во время его присутствия… ведутся литераторами записи тех сообщений, которые он делает… и что… дошли агентурные сведения о том, что в моем распоряжении находятся компрометирующие Государыню документы и что в моей квартире готовится самоубийство Распутина».
Тогда же к Тэффи прибежал перепуганный Измайлов и рассказал ей: «Сегодня был у меня Ф. и говорил, что его… допрашивали: кто именно из литераторов у него обедал, и что там Распутин высказывал. Грозили высылкой из Петрограда… Но что противнее и удивительнее всего, что на столе у допрашивавшего его Ф. ясно увидел тот самый листок, который собственной рукой писал М-ч… Надо быть осторожными. Если нас и не будут допрашивать, то следить, конечно, будут…»
Да, организатором скандала был… организатор вечера Манасевич! Задумав стать главным советчиком Распутина, он производил «чистку» окружения «отца Григория». Симанович, занимавшийся исключительно финансами, знал свое место. Но Филиппов, имевший огромное влияние на Распутина, видимо, беспокоил «Рокамболя», и тот, в лучших традициях департамента полиции, затеял привычную провокацию. Он предложил Филиппову организовать встречу Распутина с литераторами и… тут же сообщил о ней в Царское Село, приписав инициативу встречи Филиппову. А заодно и передал в охранку «тот самый листок» – список приглашенных литераторов, который испугал Аликс, потому что все приглашенные, как считалось, придерживались левых убеждений. Оттого-то и последовал звонок из Царского, прервавший встречу.
И, конечно же, Манасевич сообщил в охранку о «компрометирующих Государыню документах», будто бы находившихся на квартире Филиппова. А Распутину он рассказал о злых намерениях писателей, конспектировавших все разговоры якобы для того, чтобы впоследствии осмеять «старца» (хотя договаривались «ничего не записывать»).
Впрочем, тут Манасевич бил наверняка. Не сомневался – в любом случае не сдержат слова, напишут… И действительно, вскоре один из участников вечера, известный литератор Анатолий Каменский, написал пьесу о Распутине.
Из показаний Филиппова: «Отголоском этого вечера… была пьеса Анатолия Каменского… которая… встретила чрезвычайные цензурные затруднения… Присутствующие на вечере литераторы дали мне слово не печатать заметок об этом вечере и потому… Распутин так обрушился на постановку пьесы Каменского… что тот, по выражению Распутина, „нарушил клятву“».
В пожелтевшем номере газеты «Рампа и жизнь» за 1915 год я нашел сообщение об этом событии, взволновавшем тогда театральный Петроград: «8 декабря 1915 г. в театре Яворской была назначена постановка новой пьесы А. Каменского „Может быть, завтра“… В 8 часов вечера, когда театр был уже переполнен публикой, администрация объявила, что спектакль состояться не может: поступило официальное запрещение».
Впрочем, пьесу разрешили после того, как Каменский переделал ее и превратил своего героя, русского мужика Распутина, в… шведа!!!
После этой истории перепуганный Филиппов сам начинает отходить от Распутина. Да и у Распутина появляется недоверие к Филиппову… Теперь основным советчиком и главным человеком в «команде» становится Манасевич-Мануйлов. И он уже ждет многообещающих перемен в правительстве…
Но все случится совершенно иначе.
