– Яшка я! Ты же сам хотел! Вот я и есть! – несколько раз повторил он. И наконец сообразил: Вильсон же не знает его нового имени! – Ну, Шарик я! Белый шарик!

Стасик даже о Катюшке забыл. Сказал тихо, испуганно:

– Врешь…

– Почему? – обиделся Яшка.

«Почему»!.. Нет, Стасик не сомневался, что Белый шарик может превратиться в мальчика. Но разве… в такого вот? В тощего лохматого замухрышку! Не то цыганенок из табора за вокзалом, не то просто беспризорник.

Яшка понял. Переступил на желтых солнечных половицах босыми ногами.

– Я и сам хотел… Ну, чтобы как на портрете у Полины Платоновны. А вышло вон что. Ну, раз я такой…

Что-то сдвинулось в душе у Стасика. И уже не от неверия, а от смущения он глупо сказал:

– Докажи.

Мальчик посмотрел из-под волос уже без веселых искорок:

– Дурак ты, Вильсон. А кто вылечил Катю?

– Ты? – сказал Стасик радостно и виновато (а Катюшка все приседала, держась за планку, и улыбалась).

– А может, ты? – отозвался Яшка уже с ехидцей.

Это была последняя капля. Все изменилось вокруг и в самом Стасике, хлынуло на него горячее счастье. Потому что все разом! И Катька здоровая, и лето пришло, и Белый шарик вот он, живой, настоящий! Главное, что это ОН. А какой с виду, вовсе и не важно… Нет, важно! Замечательно, что он не киношный Тимур, которого Стасик наверняка стеснялся бы, а настоящий веселый Яшка!

Даже у самых сдержанных мальчишек бывают в жизни моменты, когда чувства не сдержать. Потом и вспомнить неловко, а в этот миг в душе кипенье радостных слез. Стасик облапил Яшку, уткнулся носом в его голое плечо, зашептал:

– Хороший ты мой… Ты насовсем пришел, да?

У Яшки сладко защекотало в груди и в горле. Он закашлялся. Погладил торчащие под рубашкой Стаськины лопатки.

– Ну, чего… ладно… Гляди, Катьке надо пеленки менять.

– А ты ее как вылечил? Полностью?

– А чё, наполовину, что ли? Делов-то…

– Мама с ума сойдет от радости!

Мама не сошла с ума. Но радости и правда было много. И страха: а вдруг это лишь короткое облегчение в болезни? Тут же мама потащила Катюшку в поликлинику. Участковая врачиха, недавно предрекавшая печальный конец, была в отпуске. А замещавшая ее докторша рассердилась:

– Что вы морочите голову! Здоровый ребенок!

Потом посмотрела записи в истории болезни и только плечами пожала.

Зямина бабушка сказала, что вечером пойдет в церковь – с благодарственной молитвой Богородице. Мама украдкой сунула ей деньги: пусть поставит свечку, самую большую. Соседи шумно обсуждали счастливое выздоровление младшей жительницы дома. И в общей этой радости никто особенно не обратил внимания на пацана, которого Стасик привел с улицы. Нашел себе нового приятеля, ну и ладно… Мама покормила их макаронами с жареным луком и отпустила Стасика гулять до вечера.

Вот это был день! Наверно, самый счастливый.

Яшка сразу предупредил:

– Ты сегодня меня ни о чем не расспрашивай. Давай жить по-человечески. Будто мы с тобой всегда так, давно…

Стасику того и надо! Он потащил Яшку показывать город. Сперва, конечно, Банный лог и реку. Был паводок, река затопила на левом берегу деревни, и минареты торчали, как маяки… У пристани пыхтели сразу три парохода, и шумела рядом с дебаркадерами толпа, как на ярмарке.

Все это Яшка видел совсем недавно, когда с Дороги попал на берег. Но тогда не обратил внимания, а теперь смотрел на пристанскую жизнь как бы глазами Вильсона. Казалось бы: ну, пароходы, ну, люди. Ну, песня из репродуктора на башенке: «Шаланды, полные кефали…» Но было в этом что-то праздничное, приморское, почти сказочное! И праздник этот на весь день заразил Яшку и Стасика радостью, трепетной, как пароходные вымпела и флаги на ветру…

Потом они пошли в Городской сад. Стасик разменял пятирублевую бумажку, которую на радостях дала ему мама. Два рубля потратили на карусель с деревянными конями, три – на маленькую порцию мороженого. Лизали по очереди зажатый между вафлями молочно-сахаристый кругляшок и млели от удовольствия.

На главной площадке сада в этот день впервые пустили фонтан. Струи били из рогов чугунного оленя и сыпались в круглый бассейн. Там, конечно, шум, визг, брызганье – настоящий морской бой. Кое-кто залез через бетонный барьер в воду, а один даже упал – прямо в штанах и рубахе. Столько хохоту! Порезвились от души и Яшка со Стасиком. Пока всех не разогнала тетка в брезентовом фартуке. Она орала и махала метлой…

Яшка и Стасик отдышались на лужайке у изгороди.

– Во, психопатка, – сказал Стасик, поглядывая сквозь кусты. – Жалко ей, что люди побрызгаются.

– А мне понравилось! – возразил Яшка. – Приключения и погоня!.. Вильсон, может, она это нарочно? Чтобы всем интереснее сделалось?

Яшка был еще наивный, не очень знакомый с жизнью.

Когда немного обсохли, Стасик предложил:

– Пошли в другой сад, в Андреевский. У меня там пацаны знакомые. Или в футбол поиграем, или еще как-нибудь. Айда?

– Айда! – вскочил с травы Яшка. – Мне все интересно! Хоть куда, лишь бы с тобой!

Но ребят в Андреевском саду они не встретили, а у дверей Клуба железнодорожников висела афиша – о том, что идет американское кино «Путешествие Синдбада».

– Цветное… – завздыхал Стасик. – Я его ни разу не видел, а ребята в школе говорили, что картина – во!.. А деньги мы прогуляли.

Яшка почесал кудлатое темя и зачем-то бухнулся коленками в траву. Низко нагнулся.

– Ты чего? – испугался Стасик.

– Да ничего… Кузнечик тут, я поймать хотел… – Он запустил пальцы в карман на трусиках, которого Стасик раньше не замечал. Вынул две новенькие трешки. – Такие годятся?

– Ага… Откуда у тебя?

– Командировочные выдали, – уклончиво пошутил Яшка и начал отклеивать от коленок липкую чешую тополиных почек. Не стал признаваться, что деньги вместе с карманом сию минуту сотворил из листьев подорожника.

…Кино восхитило одинаково и Стасика и Яшку.

– Только, по-моему, зря этот джинн-мальчишка превратился совсем в обыкновенного человека, – сказал Стасик. – Маленько волшебства все-таки не мешает. А?

– Не знаю, – вздохнул Яшка. – Мне сейчас хочется стать совсем-совсем обыкновенным.

Стасик глянул на него украдкой и застыдился своих слов. Он ведь совершенно забыл, кто на самом деле этот веселый, растрепанный и слегка чумазый Яшка.

Легкая тень отчуждения легла между ними. Нет, не отчуждения, а неловкости и какой-то опаски. Стасик сердито задавил в себе это чувство. Сказал деловито:

– Ночевать у нас будешь, да? Мама согласится, не бойся.

Был уже вечер, они шли по Первомайской улице, и низкое солнце мелькало над заборами среди рябин.

– Не… На ночь я уж к себе. А то мало ли что…

Стасик загрустил, но сказал понимающе:

– Попадет?

– Крик подымут. Особенно Желтые тетушки.

– А еще придешь? – Стасик вдруг очень заволновался. – Ты ведь не последний раз, да?

– Приду, приду! – Яшка переливчато засмеялся. – Завтра же! – И не осталось между ними даже намека на тень.

– А отсюда… как уходить будешь? Можно посмотреть?

Яшка слегка насупился. Еще днем приметил он у берега ржавую баржу, наверняка пустую. Туда он и заберется, поглубже в трюм. И тогда уж… Потому что не превращаться же в статую на глазах у Вильсона! Белый шарик знал характер друга и понимал, как это ударит по Стаськиным нервам… И куда Вильсон денется с каменным пацаном в тряпичных трусиках и майке? И сколько набежит любопытных… А в трюме скульптуру никто не обнаружит. Вряд ли есть желающие шастать ночью по глубоким железным закоулкам. И уж тем более никогда не полезет в трюм Вильсон, Яшке-то известно, как не любит Стасик глухие и темные помещения. Конечно, Вильсон не виноват в этом страхе, просто натерпелся, бедняга…

– Ты проводи меня до реки, а там уж я сам, один… Смотреть не надо…

Опять грустно и с пониманием Стасик сказал:

– Тайна, да?

– Не тайна, но… может не получиться, если кто-то смотрит. Импульс не пойдет. И тогда… вдруг какое-нибудь межзвездное нарушение… – покривил душой Яшка.

По Банному логу они опять вышли к пристани, оттуда к станции Река и поднялись до половины откоса. Яшка нашел место, где выступ берега скрывал от глаз баржу.

– Вот здесь и стой… Я пойду, а ты не смотри за мной и медленно считай до ста. Обещаешь?

– Честно-пионерско. – Стасик взялся за кончик галстука (он так и гулял сегодня в «парадной форме»; ох и будет от мамы за перемазанную рубашку!). – Значит, до завтра?

– Честно-пионерско, – серьезно сказал Яшка. Он, если строго рассуждать, не имел права давать такое слово, но Стасик поверил. Яшка подержал Стасика за локти горячими пальцами и прыгнул за выступ, в бурьян…

Через минуту Яшка нырнул в люк на железной палубе. Ушибаясь, плутая в запахах ржавчины, забрался в дальний трюмный отсек. Сел, съежился, уткнулся лбом в колени. И невидимым лучом ушел сквозь пространство.

Побежали, по-ребячьи запрыгали счастливые летние дни. Потом Стасику казалось, что лето промелькнуло стремительно. Однако пока оно шло – было бесконечным.

…В один из первых дней Яшка познакомился с Полиной Платоновной. Вот как это случилось. Никого дома не было, кроме ребят, уснувшей Катюшки и Зяминой бабушки, которая за ней присматривала. И Стасик решил показать Яшке фисгармонию.

– Смотри, педали надо давить по очереди, а клавиши нажимать… Вот… – Стасик сел к инструменту и довольно ловко сыграл «Капитан, капитан, улыбнитесь…».

– Пусти-ка… – попросил Яшка.

– Только сильно не жми, а то Катька проснется, громче этой штуки загудит.

– Не проснется, – рассеянно отозвался Яшка. Поставил босые ноги на педали. Положил на клавиши пальцы с грязными костяшками и нестрижеными ногтями. Качнул, надавил. Низкая, но чистая нота вошла в тишину. Яшка пальцами левой руки пробежал по клавишам, вплел в эту ноту робкий мотив. Послушал, наклонив к плечу голову. Не очень уверенно, однако так, словно уже знаком с инструментом, заиграл двумя руками. Что-то неровное, осторожное, печальное… И вдруг старенькая фисгармония вздохнула, как великан. Незнакомой, берущей за душу музыкой раздвинула комнату, впустила в нее ласково-тревожное пространство, пересыпанное огоньками, похожими на окна и фонарики далекого города… Это была странная песня, где сплетались и колыбельная, и мелодия дальних дорог. А потом в ней зазвучали Стаськины сны с гудящим под ветром такелажем и пальмовыми берегами…

Яшка вдруг оборвал игру и оглянулся. И Стасик…

В дверях стояла (как в прошлый раз!) Полина Платоновна. Маленькая, скособоченная, седая. Держалась за косяк, будто у нее кружилась голова. Смотрела на Яшку, а глаза у нее были необычно синие. Впрочем, Стасик лишь мельком отметил это, музыка не сразу отпустила его.

Яшка встал. Не как застигнутый врасплох растрепанный Яшка, а будто воспитанный ребенок в просторной гостиной у рояля. Сдвинул пятки, опустил руки, наклонил голову.

– Где ты научился так играть, мальчик?

Он сказал полушепотом:

– Я не знаю… Извините, я просто так… Играл, вот и все.

– Феноменально… А чья это музыка?

– Я… не помню. Извините, – опять сказал Яшка.

Полина Платоновна подошла, положила сухую ладонь на Яшкину кудлатую голову, слегка запрокинула ее.

– Откуда ты, мальчик?

– Он… из детдома, – бухнул первое, что пришло в голову, Стасик. – Яшка, пошли! Мама на рынок сходить велела!

Они и правда пошли на рынок за зеленым луком, и по дороге Яшка спросил:

– А почему ты сказал, что я из детдома?

– А что надо было сказать? С неба упал?.. Слушай, а ты в самом деле не учился играть?

– А разве музыке учатся? Она у меня сама собой… Не знаю как…

Конечно, вечером Полина Платоновна сказала маме, какой, оказывается, талантливый друг у Стасика. И мама наконец спохватилась:

– Слушай, я давно собираюсь спросить. Этот приятель твой… Яша, кажется? Он откуда? Правда, что из детдома?

– Ага, из Заречного, – вздохнул Стасик. В Заречном поселке в самом деле был детдом. Далеко, на отшибе. В городе на «заречников» косились: недобрая была у детдомовцев слава. Стасик мамины опасения понимал и начал вдохновенно сочинять. Яшка, мол, не такой, как другие: не курит, не ворует и даже никогда не ругается. – Мы на берегу познакомились, когда он один гулял. Он из детдома часто уходит, потому что не нравится ему там…

– А воспитатели не наказывают его за отлучки?

– Не-е… Там только вечером ребят считают, сейчас ведь каникулы. А днем если кого нет, другим в обед лишняя порция достанется…

Кое-что о нравах Заречного дома Стасик слыхал от ребят и потому врал натурально. Мама вздохнула:

– Да, видать, кормят их не очень. Тощенький совсем… А почему он такой косматый? Ведь все детдомовцы стриженые…

– А… он не хотел стричься, упирался, как мог. А сейчас их парикмахер в отпуске…

– И раздетый все время бегает, в трусиках и майке. А сегодня день такой прохладный.

– Потому что… большие пацаны у него одежду стырили… то есть стащили. На папиросы поменяли, – опять выкрутился Стасик. Мама только головой покачала.

На следующий день было воскресенье, все оказались дома. И едва Яшка появился, женщины дружно взялись за него. Нет, ни о чем не расспрашивали, понимали, что нельзя бередить детдомовскому мальчонке душу, но зато весело и решительно вымыли его, остригли ногти, позвали Маню с машинкой и ножницами…

– Ох и зарос! – удивлялась Зямина мать. – Зинаида, а ну иди с кухни! Не видала, как мальчишек стригут?

– Только не очень коротко, – тревожилась Полина Платоновна. – Жаль такие волосы… Левушка тоже не любил коротко стричься. Его даже девочкой дразнили иногда…

Яшка подчинялся женским заботам без смущения, охотно.

– Я Стаськину ковбойку Яше подарю, – сказала мама. – Хотела еще и брюки серые, да посмотрела – там дыра на дыре…

– А пойдем-ка, Яша, со мной, – позвала Полина Платоновна. И увела его – чистого, подстриженного – к себе.

Скоро Яша появился перед всеми в костюме мужественного военно-полевого цвета. Это были штаны до коленей и рубашка, подпоясанная желтым ремешком, как гимнастерка. На рукаве – вышитый значок: белые поленья и оранжево-красное пламя костра.

– Левушка носил… Был у них отряд имени Первой Конной, и он там горнистом… На сборы ходил в этой форме и на первомайский парад… Да не успел износить, вырос…

Все примолкли, будто сам Левушка появился здесь и тихо сел в сторонке. Многие ведь его знали и помнили. А мама… Она, может быть, Катю вспомнила. Не нынешнюю Катюшку, а старшую Стаськину сестру.

Зямина мать наконец сказала:

– Дак он же истреплет ее за неделю, красоту такую. На их, на окаянных, все горит.

– А и пусть треплет, – отозвалась Полина Платоновна негромко и суховато. – Не дело это, чтобы ребячья одежда лежала недоношенная. Ни от чего это не спасает…

Яшка смущенно переступил босыми ногами.

Но нашли для него и сандалии…

Тетя Рита, Зямина мать, оказалась права. Очень скоро Яшка извозил и пообтрепал свой костюм так, как Левушка не сумел это сделать за все пионерские годы. Потому что жизнь у Яшки и Стасика была бурная. Во-первых, они часто играли в зарослях на берегу. И в индейцев, и в партизан, и в «штурм крепости» (иногда и Зяму брали с собой, и еще семилетнего Вовку Пантюхина, племянника парикмахерши Мани, – чтобы побольше народу было при штурме). А еще неподалеку от Банного лога был пустырь, который назывался «полянка». Там гоняли залатанный кирзовый мяч местные мальчишки. Когда они увидели, как играет в футбол Яшка, то чуть не каждый день приходили звать его. И Стасика заодно.

Стасик Яшкиным успехам не завидовал. Яшке и полагалось быть самым ловким, самым смелым. И рядом с ним Стасик испытывал защищенность от всех бед, от всех недругов…

А потом наступил день Стаськиного торжества, день Великого Отмщения. Судьба привела на полянку Бледного Чичу. Судьба – несчастливая для Чичи и его дружков.

Дружков этих было и на сей раз трое. Некий невзрачный Чебик (он зимой вместе с другими отбирал у Стасика снегурки), пухлый аккуратный Бомзик в вельветовом костюмчике и, конечно же, Хрын!

Ребята перестали играть. Видимо, Чичу знали здесь и не очень-то любили. Он вошел на полянку вихляющей походочкой.

– Физкульт-привет! Где «Динамо», где «Спартак»? Кто не скажет, тот дурак.

– Ты и есть последнее слово, – заявил в ответ Стасик. Нельзя сказать, что было совсем не страшно. И все же он чувствовал – настало время! Посмотрел на Яшку. Яшка все понимал.

Чича Стаськиным словам удивился. И обрадовался:

– Ви-ильсон! Матросик! Ты что-то сказал, а?

Будь он поумнее, понял бы: Стасик зря нарываться не будет, есть у него какой-то боевой резерв. Но это же смешно и непостижимо – бояться Вильсона!

– Ах ты, моя курочка морская! У-тю-тю… – Чича растопырил пятерню и, приседая, пошел к Стасику. – Ох, а это кто? Что за новая фотография? – Он увидел Яшку. Тот быстро встал к Стасику спиной. Прижался.

Это твердое прикосновение полностью выгнало страх из Стасика. Пусть только подойдут!.. И они подошли – с четырех сторон. С ухмылками, с вихлянием. Ближе всех оказался Бомзик. Стасик не стал ждать – первым въехал ему ладонью по мягкому, как пельмень, уху! И тут же – костяшками по носу! Бомзик пискнул, присел. Стасик, яростно вдохновившись, обернулся к Хрыну. Тот мигал. Стасик нагнулся – и головой ему в пузо! Пришлось, правда, оторваться от Яшкиной спины, но это уже не имело значения. Бомзик скулил, Хрын сгибался, таращился и хлопал развесистыми губами… Чича где?!

Чичу и Чебика лупил Яшка. При этом он похож был не на мальчишку, а на какое-то стремительное существо с десятком рук и ног – так они мелькали, осыпая врагов пинками и тумаками. Он летал между Чебиком и Чичей, и те, ошарашенные, почти не сопротивлялись. Чебик наконец побежал, обняв голову, а Бледный Чича (грозный Чича!) упал на четвереньки и завопил:

– Псих! Чё лезешь, тебя трогали?! Васяне скажу, он тебя… а-а-а! Уйди. Гунычу скажу, зарежет! Пусти, псих!!

Завершила короткий этот бой кавалерийская сцена. На глазах у притихших зрителей-футболистов Чича быстро-быстро бежал на локтях и коленках по заросшей клевером канаве, а Яшка сидел на нем задом наперед и ритмично впечатывал ему в штаны снятую с себя сандалию…

Но Яшке все-таки досталось.

– У тебя из носу кровь капает…

Яшка засмеялся, остановил кровь легким взмахом ладони. Но бурые капли уже успели испачкать на груди рубашку.

– Надо застирать, – озабоченно сказал один из мальчишек. – А то будет вам дома… Идите на колонку.

– Лучше на берег, – решил Яшка.

Был уже вечер. С обрыва Яшка и Стасик спустились по лестнице к станции, а оттуда к воде. Выстирали рубашку. Яшка так и натянул ее – мокрую. Стасика аж передернуло.

– Холодно ведь!

– Не-а. Сейчас высохнет.

И правда, рубашка высыхала на глазах. Стасик вздохнул. Он не очень любил, когда Яшка демонстрировал свое волшебство. Пусть лучше будет совсем обыкновенным… Хотя, надо признать, сегодня Яшкины неземные способности очень пригодились.

– Здорово ты их всех разнес! – радостно вспомнил Стасик.

– Почему я? – искренне удивился Яшка. – Мы же вместе.

– Ну уж, «вместе». Я только чуть-чуть, а ты вон как! Хорошо все-таки, когда в тебе это… звездная сила.

Яшка удивился еще больше:

– Какая сила? Я про это и не помнил. Просто лупил их! За все, что было… За то, как они коньки у тебя… И в лагере… – Он посопел, вытер нос рукавом с поблекшей вышитой эмблемой. И сказал, насупившись от неловкости: – Если вдвоем, то можно без всякой звездной силы.

И Стасик – Яшкин друг Вильсон! – опять возликовал в душе.