Глава 2
От деревеньки с необоснованно городским названием Анинск, где я остановился, до Перми по прямой было пятьдесят три километра. И заканчивалась эта прямая аккурат на том месте, где в последний раз видели нефтеперерабатывающий завод. Руководствуясь заботой о здоровье, я снова вооружился линейкой и проложил маршрут вдоль железной дороги, иногда срезая лесочком. Вышло аж восемьдесят километров, но зато мой путь наделялся клеймом «Проходимость гарантирована геодезистами РЖД», что в условиях апрельской распутицы дорогого стоило, и Пермь меня встречала не токсично-радиоактивной могилой индустриального района, а почти чистыми руинами жилых кварталов. Дорога непосредственно через город должна была составить ещё семь с половиной километров в фарватере улицы Космонавта Леонова, шоссе Космонавтов – какую цивилизацию просрали! – и улицы безвестного Попова, которая заканчивалась якобы уцелевшим мостом через Каму.
Кобыла, приобретённая в Анинске взамен околевшей из-за слишком тесного общения с Красавчиком, хоть и заметно нервничала, но двигалась резво, чем помогла здорово сэкономить время. Выехав в шесть утра, к пяти вечера я уже любовался пермскими видами.
Сколько ни смотрю на городские руины, не устаю удивляться. Поразительно, до чего они все разные. А были ведь наверняка по одним планам сляпаны в прижизненную бытность свою. Даже сейчас погляди, к примеру, на Иваново и Ярославль с их кварталами многоэтажных коробок – не отличишь. Скука и уныние. А вот силуэты мёртвых городов не спутать. Люди создали их безликими, а война наделила индивидуальностью. Пусть не яркой, но без вычурности. О-о, сколько вкуса в этих суровых кружевах из кирпича, стали и бетона! Сколько изысканной утончённости. Монументальные снизу, они, устремляясь вверх, превращаются в ажурные узоры и словно растворяются, сливаясь с пасмурным вечерним небом. Мне нравится смотреть на руины. Их пустота более живая, чем больной мирок обитаемого города, с его вонью, грязью и бестолковой суетой. Нет ничего возвышенного в гомоне базара, так же как нет ничего низменного в этой великолепной пустоте.
– Даже не думай, сволочь, – предостерёг я Красавчика, похотливо сверлящего глазами лошадиный круп. – Мне плевать на твои весенние гормоны. Я за эту кобылу двадцать монет отдал. У тебя есть двадцать монет? Что, на мели? Тогда найди себе барсука. Или оленя. Лося… Да хоть весь лес выеби, только не мою лошадь. Понял?
Красавчик перевёл утративший маслянистость взгляд на меня и недовольно зарычал, отчего кобыла шарахнулась в сторону.
– Зараза! – натянул я поводья. – Дождёшься – отхвачу бубенцы под корень. Сразу станешь покладистым. Ты, скотина неблагодарная, вообще представляешь, как с тобой тяжело, на какие жертвы я иду? Бля, дружище, да мне дешевле было бы нанять подручного. С ним хоть в городе показаться – не проблема. И поговорить можно. Что ты уставился своими зелёными? Хочешь про того подсвинка напомнить? Да в нём было не больше центнера. Я таких руками душу. А ты зубами еле справился. Похвала с моей стороны вовсе не означала, что я тебе жизнью обязан. А вот ты мне – бесспорно. Не пересекись наши дорожки, лежать бы тебе сейчас засохшим собачьим говном на московской мостовой. Так что…
Закончить внушение мне помешал шорох, донёсшийся из руин прямо по курсу. Красавчик тоже услышал и, угрожающе опустив голову, стал принюхиваться.
– Проверь. – Я спешился, вынул из седельной сумки ВСС и, воспользовавшись лошадиной спиной, будто упором, зацелил предположительный источник звука – руины здания, похожего на многоквартирный дом, от которого осталось пять этажей, метрах в семидесяти.
Мой четвероногий друг принял влево и, тенью скользя по завалам, устремился к назначенной цели. Нырнул в проём и исчез.
– Тихо, тихо, – погладил я переминающуюся с ноги на ногу кобылу по холке. – Не суетись.
Ну, где он? Уже минута, как вошёл в здание. Чего тянет? Давай, дружище. Чёрт. Надо идти внутрь.
Едва я поднял «ВСС» с седла, как гробовую тишину, нарушаемую лишь лошадиным дыханием, разорвал звук десятков бьющих по воздуху крыльев. Стая ворон, облюбовавшая последний из уцелевших этажей, взлетела и, каркая, понеслась прочь от беспокойного гостя. Через секунду в оконном проёме появилась довольная морда Красавчика.
– Засранец.
Мы продолжали углубляться в чрево Перми, а солнце, кидая багровые отсветы на облачное небо, всё ближе подбиралось к горизонту.
То, что казалось красивым издали, вблизи производило совсем другое впечатление. Не сказать, что гадостное, просто… Жутковатое. Да, кто бы мог подумать. И дело не в завываниях ветра, гуляющего средь кирпично-бетонных костей города, не в завораживающей пустоте. Я вначале даже не сообразил, в чём причина. Стены. Обычно они серые или даже белые. В отсутствие источников копоти дожди, ветры и солнце способны придавать зданиям потрясающе чистый вид. Полвека такой мойки даже заводские цеха делают похожими на операционную. Но здесь все стены были чёрными, снизу доверху, будто огненный смерч прошёлся не пятьдесят шесть лет назад, а вчера. Кругом чернота, лишь подчёркиваемая остатками снега в тени чернильных руин, на фоне которых они смотрелись дырами, ведущими в противоположную ослепительно белую реальность.
Я подошёл к ближайшей стене и тронул её слегка влажную, словно живую поверхность. В месте касания показался привычный серый кирпич, а на пальце осталось нечто, напоминающее плесень. Поднёс к носу – хм, совершенно ничем не пахнет. Странная дрянь. Я зачерпнул снега и, растворив в ладони, смыл чёрную слизистую массу с пальцев.
– Чего там жрёшь?
Красавчик, с хрустом перемалывающий чьи-то кости, сглотнул и обернулся. К растянувшейся в сытом оскале губе прилипло чёрное перо.
– Не подбирай тут что попало. Ещё дрищ прошибёт. Мы и так из графика выбились.
Это правда. Памятуя о местном фольклоре, я рассчитывал выйти к мосту засветло, но солнце уже скрылось, напоминая о себе едва различимой закатной полосой, а до реки было ещё пилить и пилить.
Когда я добрался до предполагаемого места переправы, меня ждало озаряемое светом луны разочарование… Очередное разочарование в людях. Автомобильный мост, отрекомендованный как крепкий и надёжный, приказал долго жить, и, думается, не вчера.
Полюбовавшись немного вскрывшейся Камой, дробящей лёд об уцелевшие опоры моей надежды на лучшую жизнь, я поборол желание вернуться к советчику для проведения воспитательной беседы и направился по единственно возможному теперь маршруту – к плотине ГЭС.
– До чего же кругом народ озлобленный, – делился я переживаниями с Красавчиком. – Он мне благодарен должен быть за то, что дочуру его приласкал. Где она ещё в своём захолустье нормального мужика найдёт? Подумаешь, без её согласия. Ей небось лет пятнадцать. Буду я ещё у всякой сопли разрешения испрашивать. Она сама не понимает, что для неё лучше. И папашка такой же балбес. Думал, кровинушка его до сих пор – ангел непорочный. Ага, сейчас. И с кем только успела? Слушай, а может, он сам её дерёт? Вот ведь… А ещё про Закон Божий лепетал. Сволота лицемерная. Надо было всё же порешить гада. И ты бы нажрался от пуза. Давно уже мяса свежего не лопал? Ну, извини-извини, упустил из внимания. Погоди. – Я натянул поводья и замер, прислушиваясь к донёсшемуся с реки всплеску, совсем не похожему на шум ледохода, но Красавчик моего беспокойства явно не разделял. – Ты что, не слышишь? Вон там. Чёрт!
Под дрейфующим по водам Камы льдом неожиданно возникло огромное тёмное пятно. Нет, не просто огромное. Оно было циклопических размеров! Метров сто в ширину и хер знает сколько в длину. И оно продолжало расти! Стремительно! Будто с глубины поднималось нечто невообразимое, готовое вот-вот распрямиться и, встав в полный рост, закрыть своей монструозной тушей небо.
Ещё чуть-чуть, и я пустил бы лошадь галопом прочь от реки, но растущее тёмное пятно вдруг исчезло. Просто растворилось, будто и не было его.
– Что за херня? – Я вытер со лба испарину, сердце колотилось, словно эпилептик в героиновой ломке.
А вот кобыла моя не проявляла никакого беспокойства, за исключением опасливых взглядов в сторону своего пубертатного попутчика. Да и Красавчик оставался невозмутим, а уж он-то должен был почуять.
– Ладно, всё хорошо. – Я тронул поводья, и кляча поцокала дальше, по тянущемуся вдоль реки железнодорожному полотну.
Неужели опять мозги шалят, как в Москве? Нет, там совсем иначе было – просто дикий беспричинный страх, никаких галлюцинаций. Галлюцинаций? А чего же ещё? Что за невъебенные монстры в Каме? Да при её глубине он бы брюхом о дно скрёб. Бля, до чего же глупое занятие – искать объяснение бреду. Но с какого хера вдруг такой приход? Неужто старикан с бормотухой поэкспериментировал? Не похоже. Сутки уже минули, а только прихватило.
Я поднёс к глазам правую ладонь, плюнул и стёр грязь с пальцев.
– Етить твою.
На крайних фалангах большого и указательного образовалось заметное покраснение. Ой, дурак. Говорила мне мама: «Избегай физических контактов с неидентифицированными веществами». Что? Какая нахуй мама?!
– Чёрт, с ума по ней схожу, – донёсся из-за спины кажущийся знакомым голос. – Хороша, ух хороша. – Бредущий позади Красавчик пускал слюни, пялясь на круп моей кобылы. – Ты только посмотри. Жопа словно орех. Думаешь, у меня с ней выгорит?
Я отвернулся и потряс головой, стараясь отогнать наваждение.
Красавчик заткнулся, но на смену его озабоченной болтовне пришёл другой звук – далёкий трубный рёв, несущийся над городом, словно громовой раскат.
От картины, представшей моим глазам, а точнее – мозгу, перехватило дыхание. Вдалеке, укрытое туманной дымкой, двигалось… На мгновение я усомнился в галлюциногенном происхождении речного монстра, потому что увиденное сильно походило на его сухопутную ипостась. Немыслимых размеров тело, похожее на слизня, медленно перемещалось с востока в сторону города. Голова титана, если это была она, терялась в облаках, а четыре сужающихся к концу щупальца молотили по земле, поднимая на воздух деревья и обращённые в пыль здания, разлетающиеся, словно травинки под ударами прута в руках шаловливого ребёнка. И волна обломков росла, приближаясь, как песчаная буря. Только осознание абсолютной невозможности происходящего помогло удержаться от паники, когда щупальца, сметя половину города, убили меня.
Вот же говно! Столько раз костлявую промеж ног мацал, а самые яркие воспоминания остались от сраного нейротоксина. Или чем там эта чёрная хуйня заправлена. Обидно. Ведь сам себя до усрачки напугал.
Я обтёр лицо от вымышленной пыли и на всякий случай потрогал седло – сухое.
Странное дело – на Красавчика «плесень» не подействовала. А ведь он наверняка касался её лапами.
– Эй, подойди. Ну-ка дай.
Хм. На коже такое же покраснение, как и у меня. Почему тогда…? А может, и на него подействовало, просто галюны не такие суровые?
– Чего в лапу вцепился? – недовольно прищурившись, спросил Красавчик. – Замуж позвать хочешь?
Тьфу, блядь! Чтоб тебя!
Я едва из седла не выпал.
Красавчик, видимо, слегка опешивший от моей неадекватной реакции, дёрнулся назад, но тут же развернулся и замер, направив угрожающе опущенную голову в сторону ближайших кустов.
– Вот и долгожданный приход?
Но четвероногий друг уже не обращал на меня внимания. Он припал к земле и осторожно, словно большая уродливая кошка, пополз к зарослям возле правого откоса.
Не успел Красавчик продвинуться и на десяток метров, кусты дрогнули, и оттуда с завидной прытью выскочило нечто белёсое. Рассмотреть тварь я не успел, потому что она в пять здоровенных прыжков пересекла расстояние между кустами и развалинами, где благополучно скрылась. Но Красавчика это не остановило.
– А ну назад!
Безрезультатно. Охотничий инстинкт, а может, и гормональный дисбаланс, уже гнал моего боевого товарища в атаку. И я последовал за ним, искренне надеясь, что всё увиденное нами – лишь очередная галлюцинация.
Руины вдоль реки представляли собой по большей части останки то ли промышленных, то ли складских зданий – длинные, низкие, редко выше трёх этажей. Слева по ходу нашего движения, закрывая вид на Каму, раскинулся огромный комплекс таких коробок, справа – ряд отдельно стоящих строений, в одном из которых и скрылась неведомая тварь.
Красавчик уже подбежал к входу, но отчего-то остановился и, глухо рыча, начал пятиться.
Я, притормозив и без того неохотно идущую лошадь, вынул из кобуры «АПБ».
В оконном проёме второго этажа мелькнуло белое пятно. Ещё одно. Ещё…
– Отходим, дружище, отходим, – натянул я поводья.
Кобыла с готовностью подчинилась, норовя перейти с шага в галоп.
– Не так быстро.
Белые пятна перестали мельтешить и замерли в окнах, множась с каждой секундой, пока одна из тварей не сиганула наружу. А за ней и остальные. Десятка два.
– А вот теперь неси, родная!
Повторять не пришлось. Битая жизнью кобыла вдруг обрела вторую молодость и припустила так, что я забыл о толпе белёсых мразей позади, больше беспокоясь – как бы не свернуть собственную горячо любимую шею, вылетев из седла.
Красавчик среагировал не менее оперативно и нёсся справа, шустро лавируя промеж деревьев, остовов автомобилей и заросших травой каменных курганов.
Приноровившись немного к галопу, я обернулся и дал очередь по преследователям. Двое белых сбавили ход.
Одна из тварей, проявив незаурядные спринтерские способности, забежала Красавчику в правый фланг и, немного обойдя, прыгнула, но промахнулась. АПБ коротко прострекотал, опустошая магазин, и агрессивный ублюдок, поймав несколько «маслят», продолжил движение уже кубарем.
Перезаряжать на скаку я не рискнул, а потому сунул пистолет в кобуру и сдёрнул с плеча «РГД». Говорят, дальность разлёта осколков у этой хлопушки – двадцать пять метров. Не знаю, всегда бросал только из укрытия.
Не без внутренней борьбы убедив себя, что создатели гранаты знали, о чём пишут в спецификации, я выдернул чеку, отпустил рычаг и, досчитав до двух, уронил «гостинец» под ноги недоброжелателей.
– …три, четыре.
Когда взрыв хлопает за спиной и между ней и облаком осколков нет ничего, голова невольно втягивается в плечи, а тело сжимается, как мошонка на морозе, стараясь минимизировать собственную площадь и пропустить мимо разорванную тротилом сталь.
Взгляд назад выхватил из клубов пыли кувыркающиеся тела. Посечённые конечности болтались, словно цепы, молотя землю. Некоторые из раненых выродков не оставляли попыток подняться, вставали на складывающиеся в непредусмотренных природой местах ноги и снова падали, визжа от боли и бешенства. Те, кому посчастливилось уцелеть, прекратили погоню, распрямились в полный рост – весьма, кстати, внушительный – и провожали нас, нюхая воздух.
Кобыла, движимая адреналиновым ураганом, пронеслась ещё добрых километра три, прежде чем замедлила ход и начала хромать, припадая на правую заднюю ногу, пока в конце концов не остановилась.
– Вот блядство, – тронул я лошадиное бедро возле обильно кровоточащей рваной раны, отчего разгорячённые мышцы прихватило судорогой. – Отскакалась, родная.
Красавчик, почуяв кровь, возбудился сильнее обычного и бодро вышагивал взад-вперёд, не сводя глаз со своей возлюбленной, будто и не нёсся только что во весь опор.
– Дождался, сволочь бессердечная? У тебя две минуты.
Я, не желая созерцать акт противоестественного соития, снял багаж с обречённой животины, отошёл за ближайший курганчик и достал из сидора «Ф-1» с запалом.
– Да, тебя, сука чугунная, рядышком не бросишь.
Впрочем, дальше предстояло идти пешком, и поиск укрытия особых проблем не сулил, а потому «эфка» отправилась на левую лямку разгрузки. К ремню я прикрепил два подсумка по двадцать четыре патрона двенадцатого калибра с картечью и «четырьмя нулями» и повесил на шею дробовик. «Ремингтон 870». Отличная штука для душевного разговора накоротке. А ВСС, ввиду слабой вероятности предстоящего снайпинга, перекочевал за спину.
Красавчик тем временем закончил отправление базовых нужд и, весьма довольный, чавкал, пережёвывая вырванный из лошадиного бедра кусок. Кобыла лежала там, где я её оставил, обильно покрытая кровью. Холка была вся покусана, из разорванной артерии натекла большая красная лужа.
– Пойди сюда.
Красавчик послушно подошёл и принял на спину седельные сумки.
– Не туго? – затянул я ремни. – Хорошо. Можешь ещё пожрать. После тебя к этому всё равно никто не притронется.
Ненасытный урод с треском лопающихся жил выдрал из лошади здоровенный шмат и побежал за мной, жуя на ходу.
Солнце окончательно скрылось за горизонтом, не оставив и следа. Чуть прояснившееся небо снова затянулось облаками. Жёлтый диск луны едва проглядывал сквозь пелену. При обычных обстоятельствах я был бы рад такому раскладу. Ночь всегда играла на моей стороне. А безлунная – тем паче. Но не в этот раз. Наверное, впервые я ощутил себя неуютно в темноте.
Ветер, нагнавший облака, стих. Кроме шума реки, ничто не тревожило покой мёртвого города. Запахи и малейшие звуки слышались так ясно, что я различал стук сердца идущего метрах в пяти Красавчика, чуял его тяжёлый звериный аромат и больше всего на свете желал, чтобы небо разразилось дождём.
Камская ГЭС уже показалась над поредевшими остовами зданий. Железобетонная махина лежала поперёк реки, словно опрокинутый небоскрёб. Ближе к противоположному берегу плотина была сильно повреждена – два из пяти громадных быков раскрошило вместе с третью тянущегося на всю длину плотины здания ГЭС и проложенным по левой стороне автомобильным мостом. Но, судя по карте, справа имелись железнодорожные пути. И я на них здорово рассчитывал, поскольку лазать по неприспособленным для этого развалинам над бурлящей рекой очень не хотелось.
Промахнувшаяся некогда ракета оставила после себя большую пойму, расширив русло перед плотиной в два с лишним раза. Так что пришлось делать крюк по краю нового берега.
Чувствуешь себя дьявольски дискомфортно, когда с одной стороны река, грохочущая протискивающимся через шлюзы льдом, а с другой – чёрные руины, полные неведомых ночных тварей, питающих к гостям отнюдь не радушие. Поэтому шёл я быстро. Так быстро, что не заметил…
Первым на атаковавшую меня тварину среагировал Красавчик. Он резко обернулся, и только благодаря этому я успел нырнуть в сторону, пропустив несущуюся с куском арматуры в лапе мразь. Она пролетела вперёд и грохнулась плашмя наземь, получив заряд картечи аккурат промеж лопаток. Вторая белёсая дрянь огребла прикладом в рыло и тут же поймала тридцать два грамма свинца, отчего над данным природой ртом образовался ещё один, в качестве компенсации за потерянные нос и затылок.
Чёрт! Люблю дробовик! Даром что шумный и громоздкий, он куда ближе к ножу, чем пистолет или винтовка. А уж если примастырить к нему штык!.. Почти честное оружие. С его восемнадцатидюймовым стволом не шмальнёшь за полкилометра сквозь кирпичную стену, когда цель мирно дрочит на личную безопасность. Не привинтишь глушитель, превращающий убийство в рутинную последовательность навёл-нажал-ушёл. Двадцать метров, прямая видимость, адский грохот. Но что может сравниться с эффектом от снопа картечи, сносящего половину головы, выворачивающего наружу фаршированные осколками рёбер лёгкие, отрывающего конечности? Я не раз видел, как накачанные наркотой или просто взвинченные до предела человечьи особи летели в атаку, ловя пулю за пулей, а замечали это только к концу боя. Но я никогда не видел, чтобы кто-то оставил без внимания точный выстрел из дробовика. С близкого расстояния даже мелкая дробь способна накрутить такого фарша, что не залатаешь. Кучная осыпь в любую часть тела влечёт, если не мгновенный карачун, то чуть более медленный, от потери крови.
Раж пришёл быстро. Адреналин забурлил в сосудах, и мир будто залило вязкой патокой. Всё вокруг замедлилось: летящие на меня пермяки; вспышки пороховых газов, вырывающиеся из ствола, словно жёлтый воздушный пузырь под водой; горячие алые брызги, покрывающие моё лицо; пермяки, летящие уже в противоположном направлении, кувыркающиеся в дымном шлейфе гильзы; Красавчик, разрывающий глотку недоброжелателю. Картины, рисуемые ражем, всегда прекрасны, но нападавших было слишком много, чтобы наслаждаться кровавым полотном. Отстреляв пять патронов, я уже не успевал пихать их в магазин, закидывал прямо в окно экстрактора и, дослав, тут же садил по первой подвернувшейся твари. Цевьё назад, и всё по новой. Я отступал, лавируя между недружелюбной пермской фауной, до того прыткой, что, даже несмотря на раж, не всегда мог поймать момент для спуска, и треть выстрелов уходила в никуда. Один подсумок опустел, а плотина приблизилась не больше чем на полсотни метров.
– Сюда! – крикнул я Красавчику, добравшись до остатков ближайшей стены, и, разрядив дробовик в рожу очередного злопыхателя, сдёрнул с плеча «эфку».
Магазин успел заполниться патронами наполовину, когда граната, взлетев по высокой дуге, ухнула в паре метров над головами преследователей.
Не давая засранцам опомниться, я выскочил из укрытия и, положив троих, что есть мочи сиганул к плотине.
