Глава 26
56 год до н. э.
Остров
Когда Овейн вошел в жилище, Гвенор возилась у очага. Она увидела мужа, и губ ее коснулась улыбка. Но в глазах стояла тревога. Его не было четыре дня. Самый долгий срок, самая изматывающая медитация. Беспокойство жены ясно показывало, что перенесенное испытание оставило след на его лице.
– Тебе надо поесть и выспаться, – сказала Гвенор. – Что сначала?
– Я постился.
Он присел за стол, надеясь, что она займется едой и избавит его от вопросов. Не сейчас. Сначала ему нужно поговорить со старейшинами. Самым тяжелым в его ретрите оказалось возвращение: он брел домой, понимая, что жена пожелает узнать, что сказали ему боги и как должны поступить соплеменники.
Овейн вспомнил про откровение и застонал. Он уже бился в истерике и стучал в исступлении кулаком по земле. Но мука все еще была острой, как лезвие ножа.
Гвенор поднесла мужу чашу с элем. Пока он жадно пил, поставила на стол блюдо с пшеничными лепешками и села рядом. Овейн взял лепешку и откусил. Жена была отличной хозяйкой, но сейчас хлеб отдавал соломой. С чего он решил, что кусок полезет в горло? Даже воздух, и тот проходил с трудом.
Жена положила руку ему на бедро, словно желая убедиться: перед ней живой человек, а не призрак. Касание было спокойным и осторожным; когда они оказались на ложе впервые и Гвенор еще стеснялась, она прикасалась к нему точно так же.
– Как все прошло, расскажи мне. Тяжело? Почему тебя не было так долго?
Что он мог объяснить, что сказать? Страх сомкнул горло, и голос звучал теперь грубо и зло.
– Я голоден, женщина. Умерь свое любопытство.
Она подошла к очагу. Достала из подвешенного над огнем горшка тушенную с овощами оленину, переложила в деревянную чашу. Поставила перед мужем. Он начал жевать, с усилием заставляя себя глотать пищу. Что угодно, лишь бы не отвечать на вопросы.
Гвенор подлила ему еще эля. Овейн сделал глоток, потом снова потянулся к мясу. Отлично приготовленное, с пряностями – но, как и лепешки, лишенное для него вкуса. Он ничего не мог с этим поделать, набивая живот только для того, чтобы молчание длилось подольше.
– Боги послали тебе видение? – спросила Гвенор.
– Послали.
Он провел все эти дни в пещере, постясь, уходя в сновидения и затем медитируя над ними.
– Ты смог понять ниспосланное?
– Да, – выдохнул он.
И засунул в рот полную ложку. Через силу.
– Тебя не было дольше, чем я ожидала.
Овейн кивнул.
– Почему?
– Послание было сложным.
Она нахмурилась.
– Что? – спросил он у жены.
– Это ты мне скажи, что?
– О чем ты, женщина? Хватит загадывать колдовские загадки.
– Ты не хочешь рассказать, что выяснил. А обычно рассказываешь сразу. Обычно тебе не терпится.
– Разве?
Он и вправду не замечал, что так быстро делится с ней после возвращения из святилища.
– Да, Овейн. Сразу. Как только возвращаешься. Я живу с тобой четырнадцать зим. И каждый сезон ты отправляешься за откровениями богов. Ты всегда приходишь на третий день, уставший, но бодрый. А сейчас тебя не было вдвое дольше, и ты вернулся совершенно измученным. У тебя на лице тревога. Сжатые губы, нахмуренный лоб. Беспокойство в глазах.
– Видения были сложными, Гвенор. Я не уверен, что понимаю, что значит посланное мне богами. Сегодня вечером я попрошу совета у других жрецов.
– Это не терпит до завтра?
– Нет. Нет.
– Потерпит. Ты спишь на ходу.
Овейн и сам понимал, что вымотался. С того момента, как суть видения стала ему ясна, он больше не мог спать. Не мог забыться в отдыхе. Тревога не отпускала ни на миг. Возможно ли, что он неверно понял посланное богами? Возможно ли, что другой жрец увидит иное? О, как же он молился, чтобы так и случилось! Он редко ошибался, и это всегда было предметом гордости. Но сейчас? Ошибиться было бы благом. Благословением.
– Пойдем. – Жена взяла его за руку. – Хотя бы попробуй заснуть. Уйти всегда успеешь.
Обычно перед сном Овейн умывался. Но в пещере всего несколько часов назад он уже совершил омовение – священной водой, стекающей со скалы. Ледяная вода, которая всегда помогала ему после видения вернуться в мир.
Он снял рубаху. Гвенор стояла рядом. Интересно, что ощущает сейчас колдунья? Мысль скользнула по краешку разума: задавать лишние вопросы он боялся, вдруг она что-то почует? Тогда ему придется объяснять – а он не хочет! Он не сможет. Не теперь. Пока есть еще хотя бы малейшее вероятие, что он ошибся. Пока остальные жрецы не подтвердят то, что понял он, – он будет молчать.
Овейн опустился на ложе. Зевнул. Он и вправду ужасно устал. Видения всегда его истощали. Но это утомление было глубже. Оно сжимало сердце. Рвало на части внутренности.
Гвенор устроилась рядом.
Он сомкнул глаза и спросил, отчаянно боясь, что дрогнет голос:
– Где Брис?
– На рыбалке с мальчиками. Вернутся завтра или послезавтра. Они собирались уйти на другую сторону острова.
Облегчение. Затем паника. Он хочет посмотреть на сына. Заглянуть в его глаза. Убедить себя, что в посланном ему в пещере видении был не Брис. Что это чей-то чужой сын.
Но в глубине сердца Овейн и сейчас знал правду. Разве мог он ошибиться? Спутать с другим ребенком? Если только травы подействовали на него слишком сильно, это же бывает? И в дыме священного огня оказалось слишком много волшебства. Ведь возможно? Или боги затеяли шутку. Ведь…
– Что с тобой? – спросила Гвенор. – Почему ты не спишь?
Он покачал головой.
– Не знаю.
– Заварить зелье?
– Нет. Все хорошо.
Овейн не хотел, чтобы жена хлопотала вокруг него. Не мог принять ее заботу. Это приведет ее в еще большую ярость, когда ужасная тайна, открывшаяся ему в пещере, станет известна.
Не в силах смириться с увиденным, он задумался: может быть, ему отказал дар и теперь он просто не способен видеть посланное из мира духов? Или кто-то вторгся в священное место, куда вход разрешен только жрецам, и как-то изменил видение? Исказил волшебство.
Возможно ли это?
Обнаружить узкий лаз в пещеру было нелегко. Предки выбрали ее именно из-за того, что проход внутрь укрыт даже во время отлива. А в прилив и вовсе: вода стояла высоко и заливала передние залы. Во время шторма они тоже оказывались под водой. Еще десяток лет назад там утонул пытавшийся выбраться наружу жрец.
Дорогу в пещеру знали одни старейшины. Знание это передавалось от поколения к поколению. Туда могли ходить только прорицатели. И только их разрешалось там хоронить. Глубоко в пещерные недра, в самое ее сердце Овейн отнес прах пятерых старейшин; двое из них были его наставниками. Самые трудные дни. Хотя Овейн верил в возвращение душ, но пережить уход близких оказалось тяжело. Он тосковал по обоим, и в последние несколько дней – сильнее, чем за прошедшие годы. В святилище, очнувшись после транса, Овейн поклонился их могилам и позвал. Он молил их о помощи, о подсказке, как еще можно истолковать ниспосланное. Увидеть иной смысл.
Почему не меня? Почему боги хотят не меня?
– Что? – переспросила Гвенор, и ее зеленые глаза поймали его взгляд. – Ты кричал во сне.
Оказывается, он все-таки заснул. А думал, не сможет…
– Ты с кем-то спорил во сне.
– А что именно я говорил?
Возможно, сон поможет найти другое истолкование.
– «Почему не меня?» Снова и снова.
Овейн кивнул. Прикрыл глаза. Нет, это не новое прорицание. Это его собственные мысли. Они не отпускают его с того самого мгновения.
Гвенор коснулась его волос. Кончиками пальцев пригладила спутанные кудри. От нее пахло дымом очага, пищей, землей, травами, сладкими цветами, из которых она готовила отвары. Среди предков жены были колдуньи, травники, целители, и каждый передавал по наследству свои рецепты. Их снадобья разглаживали кожу, умиротворяли душу. Некоторые даже помогали изгонять злые чары.
Оказавшись с нею на ложе впервые, Овейн был так одурманен ее запахом, что обвинил Гвенор в том, что она его околдовала. Нет, твердила она, в ее притираниях нет ничего, кроме природных составляющих. Но он сомневался. Точно так же он сомневался, что в питье, что она заваривала по утрам для него и Бриса, нет магии.
Гвенор измельчала травы, растения и минералы, заливала родниковой водой и шептала над ними. Овейн никогда не видел, чтобы она добавляла что-нибудь подозрительное. Но как же так получалось, что у него и у Бриса из всех жителей острова было самое крепкое здоровье? Что ни один из них, да и сама Гвенор, коли уж на то пошло, никогда не болели?
Пальцы жены разминали его затылок, а потом спустились ниже, к шее и плечам. Разбили ужасные комки сведенных мышц. Она использовала сейчас одно из притираний с мятой; впитываясь в кожу, оно расслабляло и успокаивало. Под умелыми пальцами жены Овейна отпускало. Страх уходил. Проблемы больше не беспокоили. С каждым равномерным движением рук он четче воспринимал не терзания разума, а желания тела. Святилище осталось далеко. Долгое затворничество закончилось. Он дома. И рядом – Гвенор.
Дым, который он вдыхал в пещере, вводил его в подобие транса. Для разума, не для тела. В голове роились мысли, идеи, образы. В воздухе разыгрывалось представление. Представление, которое давали ему боги. Овейн лежал, и спина чувствовала холод каменной плиты; его тело было в безопасности, даже когда водопад неистовствовал, – а разум растворялся в видении.
Но то, что делала с ним сейчас жена, вводило его в транс иного рода. Только для тела, не для разума. Он становился одним сплошным всплеском возбуждения там, где кожи касались ее пальцы. Он взлетал и падал с каждым убыстряющимся вдохом и выдохом. Его мужское естество твердело, и кровь пульсировала в венах.
Оказывается, его тело все еще способно отзываться, отбросив мысли, что терзают рассудок… Может ли он поддаться призыву? Боги пожелали, чтобы он осознал себя не только духом, но плотью?
Или это самообман? Просто отчаянное стремление забыться в самом безопасном месте – лоне Гвенор?
Она сбросила одежду. Родимое пятно в форме звезды на ее груди сегодня казалось ярче. Овейн прикоснулся к родинке, и пальцам стало нестерпимо горячо.
Гвенор опрокинула его на спину и оказалась сверху. Целуя, продолжала массировать. Ее волосы рассыпались по его животу. Каждая прядь лизала его кожу, как язычок огня, дразнила. После четырех суток, проведенных в пещере, Овейн наконец согрелся. Кровь побежала быстрее. Он откинул голову, закрыл глаза. Сосредоточился на прикосновении ее губ. В ее движениях было мерное колебание волн. Они вместе, и это самое важное. Остальное подождет. Чудо слияния. Гвенор как-то сказала ему, что искать магию в пещерах глупо. Настоящее волшебство – здесь, на ложе, в близости мужчины и женщины.
Пальцы коснулись горячей влажной плоти. Ее лоно – такой же священный грот. Место, где его ждут. Овейн хотел, чтобы этот грот открылся ему навстречу. Хотел найти забвение в поцелуях, в чуде слияния – и боялся. Конечно, это принесет облегчение. Но что, если он не вернется оттуда? Если сама мысль о предстоящем приводит его в такой ужас, что он позволит себе раствориться, не быть? Он знал о таких случаях: сознание покидало тело и больше не возвращалось. Как бы он ни противился, как бы ни ужасался предстоящему, есть долг. Никто, кроме него, не может принести жертву, которую боги потребовали за спасение племени от римлян.
Теперь он двигался в ритме ее дыхания. Теперь он дышал в ритме ее движений. Его больше ничего не привязывало к реальности. Ничего не мешало его разуму освободиться.
Друида по имени Овейн больше не было.
