2
– Питти живой.
– Нет.
– Да я же недавно с ним виделся. Всего пару дней назад. Вроде бы во вторник вечером.
– Нет, сэр, не виделись.
– А по-моему, виделся.
– Это был вечер понедельника, сэр.
Я стою под раздвижной металлической лесенкой, прислоненной к стене приземистого каркасного домика с острой крышей из мягкой черепицы. Я запрокинул голову, сложил ладони рупором и ору сквозь легкий снежок. Дж. Т. Туссен, безработный строитель и каменщик, настоящий великан, уперся тяжелыми башмаками в верхнюю ступеньку лестницы, навис основательным брюхом над водостоком крыши. Я пока не вижу полностью его лица – только нижнюю четверть с правой стороны, обращенную ко мне и отороченную воротом синего свитера.
– Вы заезжали к нему на работу в понедельник утром.
Туссен бормочет: «Да ну?» – а громко выдает вовсе невнятное вопросительное «Оу!».
– Да, сэр. На своем красном пикапе с американским флажком. Там внизу ведь ваш грузовик?
Я машу рукой в сторону подъездной дорожки, и Туссен кивает, опершись на водосточную трубу. Основание лесенки вздрагивает.
– Ох, – кричит он с крыши, – вот ведь черт! Повесился?
– На вид похоже. Вы бы не могли спуститься?
Дом уродливый. Деревянный, кособокий, кривой, как втоптанная в грязь мыльница. Во дворе один-единственный старый дуб поднял к небу кривые сучья, словно арестованный руки, за углом видны собачья будка и нестриженые колючие кусты вместо оградки. Туссен спускается. Металлическая лесенка опасно раскачивается. Вскоре он уже стоит передо мной в толстом свитере с капюшоном и тяжелых рабочих башмаках, из мощного кулака торчит строительный пистолет. Туссен с головы до ног оглядывает меня, наше дыхание собирается ледяными облачками.
Люди верно говорили: большой человек, большой и крепкий, с тяжелыми мышцами футболиста. Это не жир, а сталь, и похоже, если придется, он сумеет и бегать, и прыгать. И сбить противника с ног, если надо. У него не голова, а гранитная глыба. Мощный выступающий подбородок, широкий лоб, жесткая кожа в рытвинах.
– Я детектив Генри Пэлас, – представляюсь я. – Из полиции.
– Да ну? – удивляется он, а потом вдруг делает широкий шаг на меня, дважды резко вскрикивает и хлопает в ладоши. Я отскакиваю и неуклюже хватаюсь за кобуру.
А он просто позвал собаку. Туссен приседает на корточки и протягивает руку навстречу собачонке. Судя по кудряшкам белой шерсти, это отродье пуделя.
– Привет, Гудини, – приговаривает Туссен, – привет, мальчик.
Гудини трется мордочкой о его мясистую ладонь, я тем временем кое-как прихожу в себя и перевожу дыхание. Этот здоровяк смотрит на меня снизу вверх и усмехается, он видит – я точно знаю – меня насквозь.
* * *
Дом и внутри уродливый и тусклый, с мутно-желтой штукатуркой на стенах. Из украшений только полезные, вроде часов, календаря, открывашки для бутылок, привинченной на кухне к дверному косяку. Маленький камин забит мусором и пустыми бутылками из-под импортного пива. Дорогое удовольствие, когда даже по распоряжению о контроле над ценами максимальная цена на простенькие марки – 21,99 за упаковку, а на черном рынке берут много больше. Когда мы проходим мимо, из груды выкатывается нам под ноги бутылка «Роллинг Рок».
– Итак, – начинаю я, доставая тетрадку и ручку, – где вы познакомились с Питером Зеллом?
Туссен, прежде чем ответить, закуривает и неторопливо затягивается.
– В начальной школе.
– В начальной школе?
– На Брокен-Граунд. Чуть дальше по этой же улице. Куртисвиль-роуд.
Он запихивает свой пистолет в ящик для инструментов, а ящик ногой задвигает под диван.
– Хотите, так садитесь.
– Спасибо, не буду.
Туссен тоже не садится. Он обходит меня и вваливается на кухню. Сигаретный дымище окутывает его голову, как дым из пасти дракона. На каминной полочке стоит точная модель Ньюгэмпширской ратуши шести дюймов в высоту, со всеми деталями. Белый каменный фасад, золоченый купол, крошечные гербовые орлы на вершине.
– Нравится? – Туссен возвращается, держа за горлышко бутылку «Хайнекена», и я торопливо ставлю модель на место. – Мой старик делал.
– Он художник?
– Он умер, – отвечает Туссен и откидывает купол ратуши. Оказывается, внутри пепельница. – Но да, и художник. Кроме всего прочего.
Он стряхивает пепел в перевернутый купол и выжидающе смотрит на меня.
– Значит, в начальной школе, – подсказываю я.
– Угу.
Со слов Туссена, они с Питером Зеллом со второго по шестой класс были лучшими друзьями. Оба не пользовались популярностью. Туссен из бедной семьи, получал бесплатные завтраки, приходил каждый день в одной и той же дешевой одежонке. Зелл был благополучным, зато болезненно неловким и обидчивым, прирожденная жертва. Вот два маленьких чудика и заключили союз. Играли в пинг-понг в красиво отделанном подвале дома Зеллов, гоняли на великах по холмам вокруг больницы, играли в «Подземелья и драконы» в доме, где мы теперь разговариваем. Летом они уезжали за пару миль к югу, на карьер на Стэйт-стрит за тюрьмой, раздевались до трусов и ныряли, плескались, макали друг друга с головкой в холодную чистую воду.
– Знаете, – заключает Туссен, улыбаясь и с удовольствием допивая пиво, – как все ребятишки.
Я киваю, записывая, и с любопытством представляю своего страховщика мальчишкой. Бледным подростком в очках с толстыми стеклами, аккуратно складывающим одежду на берегу. Молодая версия прилежного и кроткого исполнителя, каким он стал со временем.
Потом Джей-Ти с Питером понемногу разошлись, как и следовало ожидать. Подростком Туссен стал крутым, отчаянным парнем, научился приворовывать по магазинам диски и пиво, курил красные «Мальборо», а Зелл остался заперт в жестких, неизменных границах собственной личности, жесткой, тревожной и упрямой. В старших классах они едва кивали друг другу в коридорах, потом же Туссен бросил школу, а Питер получил аттестат и поступил в колледж, они двадцать лет не общались.
Я записал все это, а Туссен, допив пиво, забросил бутылку в камин, на груду старых. Должно быть, в стыках блоков, из которых выстроен дом, есть щели, потому что в паузах разговора слышится свист и завывания: разгулявшийся на улице ветер усиливается, прорываясь внутрь.
– А потом он мне позвонил, приятель. Ни с того ни с сего. Сказал, давай вместе пообедаем.
Я трижды, щелкая колпачком, открываю и закрываю ручку.
– Зачем?
– А я знаю?
– Когда?
– Не помню. В июле? Нет, сразу как меня выперли с работы. В июне. Сказал, что вспоминал обо мне с тех пор, как это дерьмо поперло.
Он пальцем тычет в окно, в небо. «Дерьмо поперло…» У меня звонит телефон, я бросаю взгляд на экран. Нико. Я сбрасываю вызов.
– Так чем же вы с мистером Зеллом занимались вдвоем?
– Да тем же самым.
– Играли в «Подземелья и драконы»?
Он косится на меня и фыркает.
– Ну ладно, не тем. Пили пиво, катались на машине, постреливали малость.
Я жду, слушая ветер. Туссен закуривает и предупреждает мой следующий вопрос:
– Три винтовки «винчестер», полисмен. В шкафу, незаряженные. Мои, и я могу это доказать.
– Надеюсь, шкаф крепко заперт.
Кража оружия стала серьезной проблемой. Одни люди крадут и копят стволы, а другие крадут, чтобы за астрономические суммы продать первым.
– Никому мои дерьмовые винтари не нужны, – быстро и резко парирует он и смотрит так, будто я спорил.
Я иду дальше и расспрашиваю Туссена про вечер понедельника. Последний вечер в жизни Питера Зелла. Рабочий пожимает плечами.
– Подхватил его после работы.
– В какое время?
– Не помню, – отвечает он, и я чувствую, как нравлюсь ему все меньше и меньше.
Понимаю, что он готов меня выставить и неизвестно, убил ли он Питера Зелла, но меня, если вздумает, может прикончить голыми руками. Тремя-четырьмя ударами кулака, как пещерный человек убивал оленя. – Когда там работа кончается…
Туссен рассказывает, что они покатались немножко, потом сходили на новую серию научно-фантастического сериала «Далекий белый блеск» в «Ред-Ривер». Попили пива, посмотрели кино и разошлись. Питер сказал, что пойдет домой.
– В кино никого не заметили?
– Только смотрителей зала и тому подобное.
Он досасывает до мундштука вторую сигарету, давит окурок в ратуше. Вихляя задом, заходит Гудини, слизывает розовым языком крошки галеты с уголка пасти и трется узкой башкой о широкое бедро хозяина.
– Надо бы пристрелить этого пса, – вдруг деловито и рассеянно бросает Туссен и встает. – В смысле под конец.
– Что?
– Он малость трусишка, этот пес, – Туссен, склонив голову, разглядывает собаку, будто прикидывает, каково это будет. – Даже думать не хочу, что он будет умирать в огне, или в потопе, или от холода. Наверно, надо заранее его пристрелить.
Я готов уйти отсюда. Пора уходить.
– Еще одно, последнее, мистер Туссен. Вы случайно не обратили внимания на синяк? Под правым глазом у мистера Зелла.
– Он сказал, что упал с лестницы.
– Вы ему поверили?
Он хихикает, почесывая узкий лоб песика.
– Будь это кто другой, не поверил бы. Решил бы, что парень нарвался на сварливого дружка своей девчонки. А с Питом все может быть. Наверняка ему случалось падать с лестниц.
Я киваю, думая: «Наверняка не случалось».
Туссен берет мордочку Гудини в ладони, и они смотрят друг на друга. А мне на миг представляется мрачное и мучительное будущее: поднятый ствол винтовки, доверчивый взгляд пса, выстрел, конец.
Туссен отводит взгляд от собаки, оглядывается на меня, и чары рассеиваются.
– Что еще, мистер из полиции?
* * *
На вопрос, чем зарабатывает на жизнь, мой отец любил в шутку отвечать, что он – король-философ. Темпл Пэлас произносил это с полной серьезностью и ни за что не отступался от собственных слов. Глядя на ошеломленного парикмахера, или собеседника за коктейлем, или отца моего приятеля – я при этом глаз не мог поднять от неловкости, – он, умоляющим жестом протягивая руки, вопрошал: «А что? Что? Я не шучу!»
А на самом деле он преподавал английскую литературу. Чосер, Шекспир, Донн, вплоть до святого Ансельма. Он и дома сыпал цитатами и аллюзиями, выдавал комментарии, заготовленные для урока, по поводу будничных событий или в случайном разговоре.
Содержание этих комментариев я давно позабыл, кроме одного.
Я пришел домой всхлипывая, в слезах, потому что тупой Барт Фиппс столкнул меня с качелей. Моя мать Пег, хорошенькая и практичная, завернула в мешочек для завтрака пару кусочков льда и приложила к ссадинам. Отец же, склонившись над зеленым пластиком кухонного стола, поинтересовался, почему этот Барт так поступил.
– Потому что чокнутый, – буркнул я, хлюпнув носом.
– А вот и нет! – провозгласил отец, подняв очки поближе к лампочке и протирая их кухонным полотенцем. – Шекспир, Хэн, учит нас, что у каждого поступка есть мотив.
Я уставился на него, прижимая мокрый пакетик к разбитому лбу.
– Понимаешь, сын? Когда кто-то что-то делает, неважно что, у него есть причина. Не бывает немотивированных поступков ни в искусстве, ни в жизни.
– Ради бога, милый, – вмешалась мать, присев на корточки и вглядываясь в мои зрачки: нет ли сотрясения. – Задира есть задира.
– Это верно, – признал отец, потрепав меня по голове и направляясь к двери, – но отчего он стал задирой?
Мать устало закатила глаза и, поцеловав меня в разбитый лоб, встала. Пятилетняя Нико сидела в уголке, собирая из «Лего» многоэтажный дворец, устанавливая на место заботливо укрепленную стропилами крышу.
Профессор Темпл Пэлас не дожил до нынешних злосчастных времен. Как и моя мать.
Согласно самым надежным прогнозам ученых, не пройдет и шести месяцев, как по меньшей мере половина населения планеты погибнет от серии взаимосвязанных катаклизмов. Взрыв мощностью десять мегатонн – приблизительно тысяча Хиросим – оставит в земле огромный кратер, вызовет землетрясения, для которых не хватит шкалы Рихтера, и поднимет цунами по всем океанам. Потом тучи пепла, тьма, падение средних температур на двадцать градусов. Ни урожая, ни скота, ни света. Медленная холодная гибель для тех, кто еще жив.
Найдите ответ в своей тетрадке для конспектов, профессор Пэлас: как все это сказывается на мотивации? Как отзывается сознание этой невыносимой неизбежности?
Подтвержденного алиби на время смерти нет. С его слов, был дома, читал.
В норме мы бы в этом случае обратились к мотивам. Поинтересовались бы их совместным времяпрепровождением. Итак, в последние часы они смотрели «Далекий белый блеск» и накачивались пивом. Может быть, поссорились из-за женщины или вспомнили какую-нибудь дурацкую обиду времен начальной школы и разгорячились?
Первое, что говорит против такой гипотезы: Питер Зелл был убит иначе. Поссорившись в пьяном виде из-за женщины или припомнив старые обиды, убивают битой, ножом или из «винчестера». А здесь человек задушен, после чего тщательно и обдуманно создано впечатление самоубийства.
И второе «против»: саму концепцию мотива в контексте нависшей над нами катастрофы приходится пересмотреть. Люди теперь совершают самые разные поступки, а определить их мотивы невозможно или очень трудно. За последние месяцы мир повидал каннибализм, оргии, волну благотворительности и добрых дел. Попытки социальных революций и религиозных переворотов, массовые психозы в ожидании второго пришествия или возвращения зятя Магомета, Али, владыки правоверных, или нисхождения с неба на Землю созвездия Ориона вместе с мечом и поясом. Люди проектируют ракеты, строят домики на деревьях, берут по нескольку жен, устраивают стрельбу в общественных местах, поджигают себя, учатся на врача, а врачи тем временем бросают работу, строят себе хижины посреди пустыни и проводят дни в молитвах.
В Конкорде, насколько я знаю, ничего подобного не было. Однако ответственный следователь обязан рассмотреть вопрос мотивации в новом свете, в свете открывшихся необычных обстоятельств. С точки зрения правоохранителя, конец света многое меняет.
* * *
На Альбин-роуд, сразу за Бливенсом, мою машину заносит вправо на наледи, и я напрасно пытаюсь вывернуть влево. Руль бесполезно проворачивается в руках, я кручу то туда, то сюда и слышу, как с лязгом бьются о бордюр цепи на колесах.
– Давай, давай! – подбадриваю я, но, похоже, колеса утратили связь с рулевой колонкой и вращаются сами по себе, а машину сносит вправо, как гигантскую хоккейную шайбу, и она съезжает к кювету за обочиной дороги.
– Давай, – повторяю я, – давай же!
Живот у меня свело, я бью по тормозам. Впустую – машину разворачивает перпендикулярно дороге, и я чувствую, как задние колеса приподнимаются, а передние все скользят вперед, к кювету. Внезапно они натыкаются на толстый крепкий ствол какого-то вечнозеленого деревца, и мою голову отбрасывает на подголовник.
И все замирает. Внезапное полное молчание. Мое дыхание. Где-то кричит зимняя птица. Слабо, безнадежно сипит мотор.
Я понемногу замечаю тикающий звук и через секунду понимаю, что стучу зубами. Руки тоже дрожат. И колени дергаются, как у марионетки.
Удар стряхнул с деревца снег, снежинки еще опадают на землю в искусственном буране и запорашивают ветровое стекло.
Я начинаю шевелиться – охлопываю себя как при обыске подозреваемого. Нет, цел. Я цел. Машина спереди помята – одна большая вмятина точно по центру, словно какой-то гигант дал ей хорошего пинка.
Цепи слетели с колес. Все четыре. Они разбросаны на снегу безумным узором, словно рыбацкие сети, раскинутые вокруг шин.
– Это надо же! – вслух замечаю я.
Не думаю, чтобы Туссен его убил. Я подбираю цепи и кучей забрасываю их в багажник.
Не думаю, что он убийца. Не думаю, что думать так правильно.
* * *
Всего в главном управлении полиции пять лестниц, но до самого подвала ведут только две. Одна – бетонные ступеньки из гаража, чтобы закованных в наручники подозреваемых можно было с заднего сиденья машины доставить прямо на обработку, в ту часть подвала, где делают фото для досье и снимают отпечатки, где расположена камера предварительного заключения и питьевой бачок. Бачок, по нынешним временам, всегда полон. Доступ в другую часть подвала – через лестничную клетку в северо-западном конце здания. Взмахните пропуском перед глазком и ждите, когда щелкнет, открываясь, замок, а потом спускайтесь в тесные владения Фрэнка Виленца.
– О, да это же детектив Небоскреб! – восклицает Виленц, приветствуя меня насмешливым салютом. – Что-то ты бледноват.
– Врезался в дерево. Со мной все в порядке.
– А с деревом?
– Ты мог бы прогнать для меня одно имя?
– Хочешь мою шляпу?
– Брось, Виленц…
Техник-администратор отдела досье работает в четырехфутовом отсеке, отгороженном сеткой. Стол у него завален комиксами и пакетиками конфет. На сетке ряд крючков, и на каждом футбольная шапочка команды главной лиги. Еще одна, ярко-красная сувенирная кепочка Филлис, сидит набекрень на голове Виленца.
– Отвечай, Пэлас!
– Мне очень нравится твоя шляпа, Виленц!
– Это ты только так говоришь…
– Так вот, я прошу прогнать одно имя.
– У меня по шляпе на каждую команду лиги. Ты не знал?
– Помнится, ты об этом упоминал.
Дело в том, что сейчас у Виленца единственный высокоскоростной Интернет в здании, и, насколько мне известно, единственный в округе. Вроде бы полиции разрешили один компьютер, настроенный на «золотой» роутер министерства юстиции. А значит, если мне нужно соединение с сервером ФСБ для сверки с национальной базой данных, придется сперва выразить восхищение Фрэнковой коллекцией шапочек.
– Я-то думал, когда-нибудь подарю их детям, но, раз уж детей у меня явно не будет, наслаждаюсь сам. – Его непроницаемая мина сменяется широкой щербатой улыбкой. – Лично я из тех, у кого стакан наполовину полон. Тебе что-то нужно?
– Да. Прогнать одно имя.
– Ах да, ты же говорил.
Виленц набирает имя и адрес по Боу-Бог, просматривает окна на сайте минюста, а я стою у стола, глядя, как он печатает, и сам барабаню пальцами по решетке его клетки.
– Виленц?
– Да?
– Ты бы мог покончить с собой?
– Нет, – без запинки отвечает он, щелкая по клавишам. – Но, признаться, обдумывал эту мысль. Знаешь, римляне считали это самым отважным поступком перед лицом тирании. Цицерон, Сенека и прочие…
Он медленно проводит пальцем по горлу, будто режет.
– Но перед нами не тирания.
– Именно тирания. Фашист в небесах, крошка. – Отвернувшись от компьютера, он выбирает среди пакетиков маленький «Кит-кэт». – Но я этого не сделаю. А знаешь почему?
– Почему?
– Потому что… я… – он отворачивается к клавиатуре и нажимает последнюю клавишу, – …я трус.
С Виленцом не разберешь, когда он валяет дурака, но сейчас, по-моему, нет. Да и все равно я уже переключился на монитор, по которому ползут колонки данных.
– Ну, дружок, – объявляет Виленц, разворачивая конфету, – он у тебя прямо бойскаут.
– Что?
Оказывается, мистер Дж. Т. Туссен ни разу не совершал преступлений или, по крайней мере, не попадался.
Ни одного ареста ни до, ни после Майя, ни полицией Конкорда, ни окружной, ни в других округах, штатах или местных отделениях. Не привлекал внимания федералов, досье отсутствует и в ФБР, и в минюсте. Ни международных, ни военных преступлений. Ага. Один раз неправильно припарковал мотоцикл в городишке Уотервиль-вэлли в Белых Горах и заработал штрафной талон, который незамедлительно оплатил.
– Совсем ничего? – недоверчиво спрашиваю я, и Виленц кивает:
– Ничего. Разве что где-нибудь в Луизиане. Новый Орлеан не включен в сеть. – Он встает, потягивается, пополняет груду мусора на столе скомканным фантиком. – Я и сам подумывал туда уехать. Там веселые времена. Секс на любой вкус, если не врут.
Я поднимаюсь по лестнице с одиноким листком распечатки криминального прошлого Туссена, то есть отсутствия такового. Если он занимается убийствами с подвешиванием жертв в ресторанных туалетах, то взялся за это дело недавно.
* * *
Вернувшись за свой стол, я снимаю трубку стационарного телефона и еще раз набираю Софию Литтлджон. Снова натыкаюсь на непробиваемую секретаршу родильного отделения. Нет, мисс Литтлджон нет на месте; нет, неизвестно, где она и когда вернется.
– Вы бы не могли ей передать, что звонил детектив Пэлас из полиции Конкорда? – прошу я и, сам не знаю почему, добавляю: – Скажите, что я ей друг. Что хочу помочь.
Секретарша секунду молчит, потом тянет «Хорошо-о», как будто не поняла, о чем я. Она не виновата, я и сам не слишком себя понимаю. Снимаю салфетку, которую прижимал к голове, и бросаю ее в мусорную корзину. С беспокойством и недовольством рассматриваю чистое досье Туссена, вспоминаю его дом, собаку, кухню, газон. И еще я явственно припоминаю, как вчера утром тщательно закрепил цепи на колесах, подобрал слабину. Я это каждую неделю проделываю.
– Эй, Пэлас, иди-ка посмотри!
Это Андреас из-за компьютера.
– Онлайн смотришь?
– Нет, – говорит он, – загрузил, когда в последний раз была связь.
– О, тогда… – Но уже поздно. Я прошел к его столу и стою рядом с ним, а он, одной рукой поймав меня за локоть, другой тычет в экран.
– Посмотри, – говорит детектив Андреас, часто дыша, – посмотри со мной.
– Андреас, послушай, я работаю над делом.
– Знаю, но ты посмотри, Хэнк.
– Я уже видел.
Все уже видели. Через несколько дней после выступления Толкина и спецвыпуска CBS лаборатория реактивной тяги NASA выпустила короткий ролик, объясняющий происходящее широкой публике. Это простенькая анимация, пиксельные изображения небесных тел вращаются по орбитам вокруг Солнца. Земля, Венера, Марс и, конечно, звезда экрана – старый добрый 2011GV1. Планеты и злосчастный планетоид плывут вокруг Солнца, каждый со своей скоростью, по своей эллиптической орбите. Каждая смена кадра отражает сдвиг на две недели в реальном времени.
– Ты только секунду подожди, – просит Андреас, разжимая пальцы, но не выпуская моего локтя. Он все ближе склоняется к монитору, щеки у него раскраснелись. Он уставился в экран, как ребенок в стекло аквариума.
Я стою у него за плечом и волей-неволей тоже смотрю, как Майя прокладывает свой злодейский путь вокруг Солнца. Видео гипнотизирует, как арт-фильм или художественная инсталляция: яркие цвета, повторяющиеся движения, простые действия – оторваться невозможно. В дальней точке орбиты планетоид движется неторопливо и методично, ковыляет по орбите много медленней, чем Земля по своей. А уже через несколько секунд Майя ускоряется, будто минутная стрелка часов рывком перескочила с четырех на шесть. В полном соответствии со Вторым законом Кеплера, 2011VG1 за последние два месяца покрывает оставшиеся несколько миллионов миль, нагоняет ничего не подозревающую Землю и вот… бум!
Видео застывает на последнем кадре с датой столкновения. Третье октября. Бум! Как я ни сдерживаюсь, меня от этого зрелища начинает поташнивать, и я отворачиваюсь.
– Потрясающе, – подтверждаю я. – Только, говорю же, я это видел.
– Постой-постой!
Андреас откручивает ролик назад, за несколько секунд до столкновения, на метку 2:39:14, и снова пускает просмотр. Теперь планеты перескакивают на два кадра вперед, и он снова нажимает паузу.
– Вот, видел?
– Что видел?
Он снова откручивает и снова запускает. Я думаю о Питере Зелле, представляю, как он смотрел это видео. Наверняка смотрел. Может быть, десятки раз. А может быть, разбирал кадр за кадром, чуть не утыкаясь носом в холодный экран монитора.
– Вот здесь астероид уходит влево. Если ты читал Борстнера… Ты читал Борстнера?
– Нет.
– Ну, Генри! – Он косится на меня, как на сумасшедшего, и снова оборачивается к экрану. – Это один блогер, вернее, был блогером, а теперь репортер. Мне вчера друг из Феникса позвонил. Все объяснил, сказал пересмотреть видео и остановить точно на… – Андреас кликает паузу на 2:39:14. – Вот здесь. Смотри, а! Видишь? – Он снова начинает просмотр, снова останавливает и прокручивает еще раз. – Борстнер отметил вот этот момент. То есть, если сравнивать с этим видео…
– Андреас…
– Если сравнить его с другими схемами движения астероида, видны отклонения.
– Детектив Андреас. Никто это видео не подправлял.
– Нет-нет, не видео. Конечно, дело не в видео! – Андреас снова выворачивает голову, глядя на меня. Я улавливаю запашок в его дыхании – пожалуй, водка – и отступаю на шаг. – Не видео, Пэлас, а эфемериды!
– Андреас… – Прямо сейчас мне очень хочется схватить компьютер и запустить им через всю комнату. – Ради бога, у меня на руках дело! Человек убит.
– Смотри… вот… смотри! – твердит он. – Видишь, он чуть не сходит с орбиты. А потом возвращается. Если сравнить с Апофисом или с 1979ХВ, если… понимаешь, Борстнер предполагает ошибку в расчетах. Изначальную ошибку. Начиная с самого его открытия, которое, знаешь ли, тоже беспрецедентное. Орбитальный период семьдесят пять лет, такого еще не видели, да? – Андреас говорит все быстрее, слова натыкаются друг на друга. – Так Борстнер пытался связаться с ЛРТ, с минобороны, объяснить им, а они его послали. Не стали слушать, Пэлас. Просто отвернулись!
– Детектив Андреас!
Вместо того чтобы расколотить компьютер, я просто наклоняюсь через его плечо, морщась от запаха перегара, и выключаю монитор.
Он поднимает голову, смотрит изумленными глазами.
– Пэлас?
– Андреас, у тебя есть интересные дела?
Он обалдело моргает. «Дела» – слово из иностранного языка, который он учил, да забыл.
– Дела?
– Да, дела.
Мы некоторое время переглядываемся, в углу урчит радиатор отопления, а потом входит Калверсон.
– О, детектив Пэлас! – Он стоит в дверях в костюме-тройке при строгом галстуке, с теплой улыбкой. – Вас-то я и искал.
Я рад поводу отделаться от Андреаса, а он – от меня. Бедолага нашаривает кнопку и снова включает монитор.
– Ты в порядке, сынок? – Калверсон машет мне желтым листком.
– Да. Врезался в дерево. А что случилось?
– Я нашел того парня.
– Какого парня?
– Которого ты искал.
Оказывается, Калверсон со своего места слышал вчера, как я обзванивал всех подряд, разыскивая придурочного мужа сестрички. И Калверсон решил мне помочь, тоже сделал несколько звонков, благослови его Боже! А поскольку он следователь куда лучше меня, то расколол дело.
– Детектив, – говорю я, – просто слов нет!
– Пустяки, – ухмыляется он, – ты же меня знаешь. Я люблю трудные задачки. И еще, прежде чем благодарить, посмотри, что я узнал.
Он сует мне в руку листок, я просматриваю его и тяжело вздыхаю. На секунду все застывают. Калверсон с ехидной ухмылкой, Андреас в своем углу за монитором, заламывающий влажные руки…
– Удачи, детектив Пэлас, – хлопает меня по плечу Калверсон. – Желаю хорошо повеселиться.
* * *
Он ошибается.
Андреас со своим Борстнером, блогер он там, или журналист, или кто еще. Скорее, болван из Аризоны, разжигающий людские надежды.
Таких теперь много. И все они ошибаются, и меня это злит, потому что Андреас отвечает за свою работу, люди на него полагаются. Точно так же, как и на меня.
Все же несколько часов спустя, уходя с работы, я останавливаюсь у его стола, чтобы еще раз просмотреть ролик лаборатории реактивной тяги. Я наклоняюсь, можно сказать, всем телом подаюсь вперед и щурюсь на экран. Никаких отклонений, никаких скачков, намекающих на ошибку в расчетах. Майя не дергается и не виляет, движение его ровное и поступательное. Астероид летит и летит вперед, как летел задолго до моего рождения.
Я не притворяюсь, будто что-то понимаю в науке, но мне знакомы люди, которые разбираются. Есть множество обсерваторий – в Аресибо, в Голдстоуне и много где еще, и миллионы астрономов-любителей, отслеживающих путь астероида по небу.
Питер Зелл разбирался в науке, он изучал данные. Он тихо сидел у себя в квартире, впитывая все технические подробности происходящего, делая записи, выделяя главное. Я снова запускаю видео, еще раз смотрю как ускоряется астероид, как он бешено несется к финишу и вот…
Бум!