Глава двенадцатая
1
Секретарь горкома партии осмотрел ЩКД-8 и спустился на площадку.
— Ну и молодцы! — обратился он ко всем присутствующим. — Сколько же теперь будете давать щебня?
— Около миллиона кубов в год, — ответил Григоренко.
— Миллион кубов!.. Цифра солидная!.. Мы теперь многое стали измерять миллионами... Здорово! Не правда ли?
— Конечно, здорово, — согласился Григоренко.
Через прозрачную крышу лился яркий свет, наполняя все помещение радостным праздничным сиянием. Григоренко взглянул на секретаря. Несомненно, цех ему понравился.
— А как с планом по дроблению? — спросил Громов.
— В эту декаду — на сто сорок процентов!
— Что ты говоришь! — воскликнул Громов. — Так ты же обогнал Клинский комбинат! А ведь Лотов твои нововведения считал пустыми затеями, не больше.
— Лотов живет свободно, широко, — ответил Григоренко.— Да что там... Один такой карьер в министерстве. Сам министр им занимается...
— Подумать только — на сто сорок! — повторил Громов.— Теперь посыплются на вас премии!
— Кому посыплются, а кому и нет!
— Как это так?
— Да вот так... Кое-кто премию получит... Может, даже тот, кто и рук к дробилке не приложил. А строители, которые работали здесь до седьмого пота, ничего не получат! Ни месячных премий, ни квартальных, ни тринадцатой зарплаты!..
— Почему?
— Закон не велит... Строительство мы ведем хозяйственным способом. А строители могут получать премии только тогда, когда досрочно вводят в эксплуатацию предусмотренный титулом объект. Наш же — не предусмотренный... Вот и останутся они без премии. Хотя потрудились на славу!
— А вы поставьте этот вопрос перед главком! — сказал Громов.
— Уже ставили. Безрезультатно.
— Министру напишите. В партийные органы!..
— Конечно, мы за строителей будем бороться. Они у нас работают больше на энтузиазме!..
— Это хорошо... Энтузиазм — всегда великая сила!
— Да, безусловно. По-моему, в последнее время мы слишком много рассуждаем о материальной заинтересованности и забываем о моральной стороне дела... О гордости за бригаду, за цех, предприятие! О патриотизме забываем... Будто стыдимся об этом говорить. А почему? Разве дело в рубле? Люди ведь думают иначе. По субботам и воскресеньям добровольно приходили на строительство. Разве рубль это определял? Конечно, нет. Высокая сознательность!..
— Все же премию строителям за дробилку надо выхлопотать! — проговорил секретарь.
— Вот вы, Георгий Михайлович, тоже видите, что значит для нашего производства такая дробилка, — ухватился Григоренко. — А знаете ли вы, с каким страхом мы ждем, внесут ли ее в конце года в титул? Ведь деньги на нее мы взяли с других объектов!
— Но ведь известно, победителей не судят! Директор — хозяин...
— Хозяин!.. —Сергей Сергеевич горько усмехнулся.— Разве это так? После выхода «Положения о социалистическом предприятии», иными словами — о правах директора, пришло сто девятнадцать директив в дополнение и изменение. Эти коррективы так сузили права директора, что он снова оказался механическим исполнителем распоряжений сверху, из министерства!
— Ну-ну, кое-что и вам осталось, — улыбнулся Громов и сразу посерьезнел: — Не сможете сами добиться— мы поддержим.
— Спасибо!
— А какие теперь планы? На будущее.
— Очередь за вторичным дроблением. Сейчас за него возьмусь. После пуска мощной дробилки узкое место — здесь.
— Будете реконструировать?
— Нет!
— А как же? — удивился Громов.
— Вот уже более двадцати лет вторичное дробление держится у нас на реконструировании без проектов. Кто что придумывал, то и лепил. Такого намудрили, что не разобраться — что к чему. Так что будем строить новый завод вторичного дробления по последнему слову техники. На всех узлах, требующих оперативного контроля, поставим телевизионные установки...
— Телевизионные? — переспросил секретарь.
— Да. На передовых предприятиях они уже применяются. Потом и лазерную технику начнем использовать.
— И когда же вы намечаете закончить это строительство?
— Быстрее, чем предполагают в главке.
— А конкретно?
— Года через полтора-два.
— Да-а, молодцы! Надо будет и Лотову подсказать, чтобы автоматизацию побыстрее внедрял. А теперь показывай мойку. Хорошо работает?
— Еще как!..
Громов с интересом осмотрел весь комплекс машин и механизмов, а затем спросил:
— Где тот парень, что все это придумал?
— Еще в больнице.
— Жаль. Хотелось бы с ним познакомиться. Знаете, меня подчас вот что удивляет: всюду у нас инженеры, немало людей с высшим образованием, и вдруг — рабочий находит такое, что должны были давным-давно сделать дипломированные специалисты. Почему так происходит?
— Не думал над этим. Вероятно, потому, что рабочий ближе к производственному процессу, чем инженер. Рабочий своими руками все перепробует, а мы — лишь на бумаге. Да, кроме того, и голова должна быть на плечах! Не так ли? А Остап Белошапка имеет среднее техническое образование.
— Он комсомолец?
— Да.
— Подготовьте документы, чтобы его отметить. Думаю, что он вполне заслужил, чтобы мы о нем позаботились...
— Конечно.
— Вот, пожалуйста, живой пример, какая у нас молодежь. Кое-кто из старшего поколения не скупится порой обвинить молодежь в легкомыслии, в том, что способны, мол, только длинные прически отращивать. Будто мы все в их возрасте были образцовее да разумнее. Конечно, в семье, как говорится, не без урода. Но все равно — будущее принадлежит таким, как ваш Белошапка.
— Полностью с вами согласен.
— Боровик тоже в больнице? — спросил Громов.— Хороший человек, но вот здоровье... Готовьте новую кандидатуру на должность секретаря. Скоро ведь отчетное собрание.
Уже подойдя к машине, Громов вдруг спросил Григоренко:
— А не думали вы о том, чтобы наладить выпуск гранитных плит?
— На ближайшие два года не намечали.
— Жаль, — сказал секретарь. — До войны здесь художественное ремесло процветало. Но откуда теперь таких специалистов взять?
Громов попрощался и уехал. А Григоренко, долго еще о чем-то раздумывая, смотрел вслед его машине.
2
Арнольд,Иванович был в приподнятом настроении. На полном холеном лице предупредительная улыбка. Черный костюм тщательно отутюжен, галстук завязан большим модным узлом. Но от сурового взгляда Григоренко улыбка стала как бы сползать с лица Комашко и застыла растерянной ухмылкой.
— Победа за нами, Сергей Сергеевич! — воскликнул Комашко. — Думаю, что поздравлений вы уже наслушались?
— Вы о какой победе? — холодно спросил Григоренко.
— Известно о какой. Мы же заработали переходящее Красное знамя Совета Министров СССР и первую денежную премию. Только что мне звонил Соловушкин. Разве он вам ничего не говорил?
— Нет.
— Собственно, ничего странного... Все нормально. Он сообщил, что я назначен директором комбината, на Дальний Восток. Ну, попутно сказал и о знамени.
— Это хорошо, что отсюда... назначили. Мы с вами все равно не сработались бы. Стиль вам менять надо... — посоветовал Григоренко и подумал, что откровенный разговор с главным инженером не получится.
Комашко засмеялся:
— Интересно. То же самое я хотел посоветовать и вам. Слишком много шума. Миллион!.. Миллион!.. А на следующий год какой вам план дадут, знаете?
— Знаю.
— Два эшелона в сутки! Вы заведете комбинат в такой тупик, из которого не выбраться. За три года все отходы перемоете, и что потом? А к тому времени вам запланируют два миллиона с гаком. У вас только гак останется. Вот перспективы вашего стиля руководства.
— Интересно вы мыслите. Как истинный экономист!
— Все экономисты существуют знаете для чего? Наши, то есть те, кто внизу, должны доказывать тем, которые вверху, что они дают план завышенный. А те должны доказывать нам, что, наоборот, у нас план заниженный. Так было, так есть и так всегда будет.
— Ну, а если бы все директора так мыслили и скрывали бы резервы? Куда бы наша экономика двигалась?
— Вы о себе думайте. Надо уметь работать, сообразуясь с обстановкой.
— Что еще скажете?
— Это мой вам добрый совет.
— Выкладывайте тогда всё.
— Я говорю с вами от души...
— Нет, не от души. Если бы так, то рассказали бы, почему анонимки на меня строчили.
— Да за кого вы меня принимаете? Сроду анонимок не писал.
— Писали!
— Ложь!
— Вы писали рукой своей матери.
Комашко опустил голову и глухо сказал:
— Неправда!
Сергей Сергеевич вынул из стола письмо, написанное Юлией Варфоломеевной Зое, потом — анонимку, которую ему дал Громов.
— Как же вы, такой изворотливый и предусмотрительный, не учли, что существует на свете экспертиза?
Комашко мгновенно побелел. Лысина покрылась капельками пота. Куда только и девался весь его апломб.
— Сын за действия матери не отвечает. Предъявляйте свои претензии ей.
— Ладно. Передам материалы следственным органам. Пусть привлекут ее к ответственности за клевету. Вас это устраивает?
Комашко еще больше сник.
— Сергей Сергеевич!.. Вы же добрый человек. Прошу вас — не делайте этого. Простите старую женщину. — В голосе Комашко послышались жалобные нотки. — Этими днями я уеду. Совсем. И мать заберу...
Григоренко перебил его:
— Ну ладно. Хватит об этом. Не то на самом деле расплачетесь.
Комашко тотчас приободрился.
— Правда? Благодарю. От всего сердца благодарю.— И сразу переменил тон: — Впрочем, мы с вами квиты! Вы мне тоже немало неприятностей доставили. Кем я был у вас? Главным инженером? Как бы не так! Козлом отпущения, вот кем!.. Вы со мной не считались! Вы разбили мою семейную жизнь! Где моя жена? К бывшему уголовнику ушла, к вашему выдвиженцу...
— Я-то здесь при чем? — удивился Григоренко.
Но Комашко совсем разошелся. Голос его звучал уже на весь кабинет:
— Да вы со мной ни разу откровенно не поговорили. А я ведь ваш заместитель!.. Заместитель?.. Числился только... Вы у меня из-под самого носа даже любовницу увели...
— Что?! — вспыхнул Григоренко и поднялся во весь рост. — Что ты сказал? Любовницу?.. Ты об Оксане Васильевне говоришь? — он не заметил, как впервые за все время их знакомства перешел на «ты».
Комашко отступил на шаг.
— Кого же еще? Конечно, ее, — голос его дрогнул,— Оксану Васильевну...
— Она была твоей любовницей? Ну, говори! Только честно. Как мужчина!.. — И совсем тихо добавил: — Прошу вас, Арнольд Иванович! Скажите правду...
Комашко зло взглянул на Григоренко, который стоял за столом со сжатыми кулаками, потом с деланным вниманием стал рассматривать массивный золотой перстень на безымянном пальце своей левой руки. Наконец произнес:
— Видите ли... Пока между нами ничего не было... Но, думаю, все могло бы получиться. Если бы не ваше появление здесь...
— Это — честно?
Комашко поднял глаза:
— Ну, знаете, Сергей Сергеевич, не такой я все же подлец, как вы позволяете себе обо мне думать!.. Говорю так, как есть.
Григоренко опустился в кресло.
— Спасибо за откровенность. Я вас больше не задерживаю... Дела можете передать Драчу.
— Драчу? — удивился Комашко, но тут же пожал плечами, какое, мол, мне теперь до этого дело. — До свидания!
Он протянул руку, но она повисла в воздухе.
3
Елизавета Максимовна была приятно поражена, когда, приехав из больницы, вошла в квартиру, — все здесь было чисто, прибрано. Она думала, что работы не на один день хватит, пока наведет порядок после долгого отсутствия. Но оказывается, ошиблась. «Кто же здесь хозяйничал? — раздумывала она. — Неужели это та раскосенькая девчушка...»
— Пап, а теперь Люба будет приходить к нам? — спросила за ужином Иринка. В голосе ее чувствовались огорчение и тревога.
— Не Люба, а тетя Люба... А вот будет ли она приходить к нам или нет, об этом надо у нее самой спросить,— посоветовал Сергей Сергеевич и посмотрел на мать. Но та лишь легонько улыбнулась.
— Мы же вместе уроки готовили, а теперь...
— Теперь тебе помогать буду я, — прервал ее отец.
— Ха! Разве ты сможешь? Ты все забыл. А с тетей Любой так было хорошо!
— О какой это вы Любе говорите? — проговорила Елизавета Максимовна. — Случаем, не о той, которая приносила мне передачи?
— И часто она у тебя бывала? — удивленно спросил Сергей Сергеевич.
— Каждый день. Молоденькая такая, приветливая...
«Когда это она успевала? Я же просил — бывать в больнице раз или два в неделю, а она каждый день».
В это время трижды звякнул звонок.
— Тетя Люба пришла! — крикнула Иринка и бросилась открывать двери.
Переступив порог, Люба заметила на вешалке пальто Елизаветы Максимовны и тут же отступила, видимо, намереваясь уйти. Но Елизавета Максимовна подошла к ней, нежно обняла.
— Заходи, заходи, моя милая. Я очень благодарна тебе за все.
— Добрый день. С выздоровлением вас!
Щеки девушки пылали.
— Раздевайтесь, Люба. Поужинаете с нами.
— Спасибо. Я уже ужинала. Только на минутку забежала, Иринку проведать.
— Тетенька Любочка, а вы еще к нам придете?
— Приду, Иринка, приду. А сейчас меня дома ждут.
— Сереженька, проводи девушку. Стемнело ведь.
— Нет, нет, что вы, я сама дойду, — запротестовала Люба. — До свидания!
Когда Люба ушла и Иринка отправилась спать, Елизавета Максимовна сказала сыну:
— Вот такую бы тебе женушку, Сереженька!
— Скажете, мама, такое. Ей ведь всего двадцать лет. Девочка!..
— Ну, смотри, сынок, тебе виднее...
4
Остап идет, гордо расправив плечи. Правда, слегка припадает на правую ногу. Чтобы это меньше бросалось людям в глаза, он с силой опирается на самодельную палку. В конце коридора заглянул за стеклянную перегородку. Хотел было произнести привычное: «Привет, Люба! Привет, секретарь!» Но, удивленный, застыл на месте. За Любиным столом сидела незнакомая женщина.
Остап вежливо поздоровался и кивнул на дверь директорского кабинета:
— Один?
— Один... Вы по какому делу?
Но Остап уже открыл дверь, переступил порог.
— Сергей Сергеевич, можно к вам?
— Остап Вавилович!.. — Григоренко положил ручку на бумаги, вышел из-за стола. — Заходи! Заходи!
Крепко пожали друг другу руки. Посмотрели один другому в глаза. Улыбнулись.
— Рад, что ты наконец поправился. — Григоренко, как близкого друга, обнял Остапа за плечи. — Твоя мойка работает на полную мощность. Из главка шлют похвальные грамоты. Люди к нам за опытом едут. Это ведь чудесно! Пошли, сам увидишь, как работает.
— А где Люба? — спросил Остап.
— Ушла на строительство. Никак не мог удержать. А работник она чудесный...
— Какие еще новости у нас на комбинате?
— Вообще-то, об этом я не имею права говорить, но тебе скажу. Знаешь, Лисяк пошел в милицию и все рассказал. И как двигатель украли, куда и кому карбюраторы сплавляли, и как Капля подговорил Сажу поджечь дом деда Шевченко...
— Лисяк? Сам?..
— Да. Сначала он, правда, со мной посоветовался. Сказал, что желает навсегда избавиться от всего, что тяготит душу, что хочет жить новой жизнью, такой, какой ты, Остап, живешь. Так и сказал. Понимаешь? — Григоренко немного помолчал. — А знаешь, кто руководил всей шпаной? Капля и Сажа. У Капли в долг брали, ну, он их и использовал потом, как хотел. Почувствовав, что тучи над ним сгущаются, Капля удрал. Поймали его где-то в Омске. Сейчас идет следствие... А Лисяк работает за двоих. И говорят, что чарку обходит за тридевять земель. Видишь, что ты сделал с человеком. Это, скажу тебе, пожалуй, самая большая наша победа! Твоя победа!
Подошли к окну. На скамейке, под кленом, сидела Зоя, в руках у нее роскошным букетом пылали кленовые листья.
— Вдвоем, значит, пришли? — спросил Григоренко.
— Да, вдвоем.
— Почему же она не зашла?
— Стесняется.
— Чудесный она человек. Желаю вам счастья!
— Спасибо. Только неудобно как-то получается. Все в городе болтают, что чужую жену украл.
— Пускай болтают, — ответил Григоренко, — за любовь не судят. Так в народе говорят.
Остап неотрывно смотрел в окно на Зою. Григоренко взглянул на него и проникновенно, словно благословляя по-отцовски, произнес:
— Вам теперь жить да жить вместе. У вас теперь даже кровь одна...
— Мне сказали... Я так благодарен... Но суть не в этом...
Остап умолк и опять посмотрел на Зою. Она продолжала складывать кленовые листья в букет. Словно почувствовав взгляд Остапа, Зоя подняла глаза и радостно улыбнулась ему.
— Да, понимаю... Не в этом суть... — тихо повторил Сергей Сергеевич и подумал: «Счастье их в том, что они нашли друг друга. Нашли! ..» Потом, тепло улыбнувшись, сказал: — Ну, иди... Иди к ней. Она, наверно, заждалась тебя!
Белошапка пожал Григоренко руку и вышел. Стоя у окна, Сергей Сергеевич видел, как Остап спустился с крыльца и, прихрамывая, торопливо направился к скамейке. Зоя поднялась ему навстречу. Они что-то сказали друг другу, затем обернулись и приветливо помахали Григоренко. Он кивнул им и тоже поднял в приветствии руку. Потом долго еще стоял и смотрел вслед, пока они не скрылись в золотистом осеннем листопаде.
5
Григоренко подвинул к себе альбом-календарь. Пробежал глазами записи. Все, что наметил на сегодня, кажется, выполнил. Хотя... «Сейчас придет начальник снабжения. Вот с него и начну...» Открылась дверь. Вошел Файбисович. Он степенно подошел к столу, опустился на стул.
— Сегодня у меня на подпись только два документа. Опять нашу заявку на трубы срезали. И рукавицы противовибрационные никак не могу выбить. Третий запрос пишу в главк, но ответа все нет и нет. И куда они наши запросы девают? Раньше хоть отвечали, а теперь и этого не делают.
Сергей Сергеевич внимательно прочитал письма. Подписал.
Файбисович стал было подниматься, но Григоренко его остановил:
— Лев Давидович, а что, если мы организуем для рабочих бесплатные обеды?
— Ой, что вы!.. — взмолился Файбисович. — Боюсь, из этого у нас ничего не выйдет.
— Почему вы так думаете? Мы согласуем все с профсоюзом. Пусть наш рабочий знает, что его ждут здесь не только производственные обязанности, но и добротный обед.
— Это дело сложное, — не сдавался Файбисович.— Это вам не ночное питание: два стакана кофе и булочка. Ведь у каждого свои требования, свои вкусы. Попробуй, угоди... Один ест все, а другому диету подавай.
— Вы слишком усложняете, Лев Давидович. Введем меню-заказы, и каждый сможет заранее выбрать себе блюдо по вкусу. Как в санаториях. А если не заказал — получай по общему меню.
— Но ведь карьер не санаторий, Сергей Сергеевич!
Резко зазвонил телефон.
— Хорошо, Лев Давидович, мы еще вернемся к этому разговору. А заявку в долгий ящик не откладывайте. Прошу помнить, что проект развития комбината будет утвержден на техническом совете. До свидания.
Григоренко взял трубку.
— Здравствуйте! — едва расслышал он.
Сергей Сергеевич механически ответил: «Добрый день!» — и только потом до его сознания дошло, что звонит Оксана Васильевна.
— У меня к вам просьба. Последняя...
Григоренко хотел ответить спокойно, но не смог. Горло перехватило. Глухо спросил:
— Какая?..
Трубка некоторое время молчала. Но вот откуда-то издалека послышался голос Оксаны Васильевны:
— Помогите мне приобрести билет на московский поезд. Оказалось, что сегодня это невозможно. А вы знаете начальника вокзала...
— Да, знаю, — машинально ответил Сергей Сергеевич. — Погодите, а почему на московский? Вы что — в командировку уезжаете?
— Нет, я уже не работаю. Уезжаю отсюда... Совсем...
Григоренко показалось, что она вот-вот заплачет.
— Как это совсем?.. Почему? Зачем? — спрашивал он, не скрывая волнения и понимая, что говорит совсем не то, что нужно.
— Так будет лучше... Прошу вас, помогите...
— Вы откуда звоните?
— Из автомата... Здесь, в зале ожидания...
— Хорошо, я вам помогу! Подождите! — решительно сказал он и положил трубку.
6
Возле вокзала сновали люди. Вечерело. От асфальта поднимался морозный дымок.
— Я недолго, — бросил на ходу Сергей Сергеевич шоферу и почти вбежал в помещение вокзала.
У билетных касс очереди. Шумно.
Навстречу ему шел парень: высокий, чубатый, глаза голубые. Вежливо поздоровался и спросил:
— Вы меня не помните?
— Нет, — ответил Григоренко и подумал: «Как бы не помешал встретиться с Оксаной».
— Когда-то я работал у вас бурильщиком вместе с Сажей. Но вы нас уволили. Помните?
Григоренко пожал плечами.
— Хочу попросить у вас прощения... Это я вам кашу в кепку положил. Теперь совесть мучит: для чего такую пакость хорошему человеку сделал?
Григоренко молчал.
— Но это еще не все, — каялся парень.— Один раз я даже на квартире у вас был... Догадываетесь зачем?
— Нет.
— Ну как же? Разве забыли про канистру со спиртом? Это я вам принес.
— Для чего?
— А черт меня забери, если я знаю. Приказал главный — я и занес...
— Комашко?
— Да. Только потом я понял, что через меня вам свинью хотели подложить.
— Поздно понял. Хотя — лучше поздно, чем никогда.
— Вот и я так думаю. Как увидел вас, сразу и подошел. Если можете — простите меня, дурака!
— Так и быть, прощаю, — сказал Григоренко и с интересом посмотрел на чубатого. — Сейчас ты где?
— В Комсомольске, на курсах электросварщиков.
— А твои дружки?
— Разъехались. Роман Сажа на автомобильном работал, да, видать, проворовался.
— До сих пор за ум взяться не может? Жаль... Закончишь курсы, возвращайся к нам. Примем... До свидания!
— Спасибо! — обрадовался парень. — Обязательно приеду. Желаю вам успеха!
Оксану Васильевну Григоренко заметил издалека. Она одиноко стояла у телефона-автомата и смотрела в в окно. Рядом с нею, у ног — два больших чемодана, в руках — черная сумочка. Одета была по-зимнему, — видно, подумала, что в Москве значительно холоднее, чем в Днепровске. Ей удивительно все шло — черная каракулевая шубка с белым воротничком, такая же белая шапочка, из-под которой выбился густой светло-пепельный локон, изящные сапожки подчеркивали стройные линии ног.
Он остановился. Их разделяло каких-то десять шагов, но она его не видела. Была такой же, как всегда, сколько он ее знал, — красивой и гордой. Однако лицо было грустное, осунувшееся, будто ее мучит тупая безысходная боль.
Григоренко подошел тихо, не сводя с Оксаны Васильевны взгляда.
— Добрый вечер...
Она вздрогнула от неожиданности, посмотрела на Сергея Сергеевича каким-то погасшим взглядом и сразу же опустила глаза.
— Доброго здоровья, Сергей Сергеевич. Я думала, что вы уже и не приедете... Спасибо вам!.. — Оксана Васильевна заторопилась, стараясь все сразу объяснить. — Вот видите, с такими вещами ни в очереди стоять не могу, ни отлучиться. К тому же объявили, что билетов на всех не хватит... А мне обязательно нужно уехать...
И во взгляде, и в голосе Оксаны Васильевны чувствовался душевный надлом. Сергей Сергеевич видел: за несколько дней она похудела, как после тяжелой болезни, под глазами залегли тени, даже губы, всегда розовые, свежие, теперь казались серыми, — их давно не касалась губная помада... Ему стало нестерпимо жаль ее. Это он, именно он виноват во всех ее страданиях.
Григоренко взял Оксану Васильевну за руку, выше локтя.
— А может, не следует вам уезжать?
Она удивленно посмотрела на него. Потом, словно доказывая и себе самой и ему, стала опять торопливо объяснять:
— Как это не уезжать?!.. Нет, нет, я должна ехать... Иначе нельзя... Для меня знакомые уже и работу подыскали... Хорошую...
— Работа не волк...
— Не понимаю вас.
— Что же тут непонятного, Оксаночка? — Он ласково сжал ей руку. — Я здесь... И без вас я не могу... Понимаете? .. Не могу!.. То, что произошло, — недоразумение. Да, недоразумение, в котором виноват я... Понимаете, я... Простите меня...
Оксана Васильевна молчала. Она смотрела на Григоренко широко открытыми глазами, в которых туманились слезы и вместе с тем сверкали искорки надежды...
— Правда? — спросила она вдруг еле слышно.
— Правда!.. Конечно, правда... Хочешь — я поцелую тебя вот здесь, при всех? Чтобы ты поверила... Сразу и навсегда!..
Оксана Васильевна улыбнулась сквозь слезы, какой-то беззащитной улыбкой ребенка.
— Нет, здесь не нужно... Не здесь... Я верю... Как я ждала этой минуты... Любимый мой!.. Иначе и не могло быть, ведь правда?..
Григоренко взял чемоданы, и они вышли на привокзальную площадь.
На темно-синем вечернем небе вспыхивали первые яркие звезды.
