Глава десятая
1
Три дня назад Соловушкину позвонил по телефону Комашко и сообщил, что мойку усовершенствуют и скоро она будет давать щебень.
Этот звонок для Соловушкина был как гром среди ясного неба.
— Немедленно высылайте чертежи! — закричал он в трубку.— Хотя нет — лучше командируйте кого-нибудь. Пусть срочно привезет!..
Соловушкин заметался по кабинету. Если бы здесь был Комашко, устроил бы ему разнос по первое число. По телефону — совсем не то, да и услышать кто-нибудь может.
«Ну и дурак этот Комашко — сам же доказывал, что все это пустая затея. Уверил меня, что государственные деньги без толку на ветер пускают. А теперь, видите ли: «Я усовершенствовал, мойка пойдет». Дурак!..»
Над головой Соловушкина снова нависли черные тучи. Ведь лично он, а не кто другой убедил начальство, что мойку строить не следует. Ничего, мол, из этого не выйдет. Напрасные траты... Как же теперь быть? Назад пятиться? Выкручиваться?.. Тогда, на комбинате, против мойки, как и он, были Комашко, главный механик Гамза, начальник цеха Драч. Да, эти трое сбили его с толку...
Сначала Соловушкин решил подготовить приказ о волоките с рацпредложением Белошапки, влепить выговор Комашко, Гамзе и Драчу. Но, подумав, не стал этого делать: такой приказ может навлечь и на него беду. Нет, надо искать другое решение... И оно, пожалуй, есть: рацпредложение Белошапки было несовершенное, бесперспективное, поэтому его дорабатывает и дотягивает главный инженер Комашко. Когда же недостатки будут устранены, он, Соловушкин, должен сразу поддержать Белошапку и его идею, размножить чертежи и разослать их по всем комбинатам: перенимайте, дескать, передовой опыт, стройте и у себя такие же мойки.
Да, задали ему хлопот Белошапка и Комашко, пропади они пропадом. Ну, а если Григоренко уже завтра пришлет телеграмму, что все, мол, готово, даем мелкий щебень из отходов? Ведь им, как сообщил Комашко, осталось раздобыть только грохот. Что тогда?.. Ничего, пусть они этот грохот еще поищут! Пока найдут, он успеет всем разослать чертежи мойки со своими рекомендациями.
2
Григоренко долго стоял на остановке, ожидая автобуса. Проходило их много, но не останавливались. Одни были переполнены, другие направлялись в гараж. Зря, конечно, он не вызвал машину. Понадеялся на городской транспорт и вот теперь стоит в напрасном ожидании.
Надвигалась ночь. Звезды густо усеяли небо.
Неожиданно возле знака «Остановка запрещена» затормозил «Москвич».
— Вам на карьер? Садитесь, подвезу, — предложил водитель, высунув из окошка пушистый чуб.
Григоренко улыбнулся и сел рядом с шофером.
— На автозавод еду. По дороге. Я вас знаю, моя сестра на вашем комбинате работает. На строительстве, а до этого — в столовой. Марией зовут.
Разговорчивый водитель старался завязать беседу, но Григоренко, по обыкновению, молчал. Паренек пожал плечами, прибавил газ — что поделать, если директор такой неразговорчивый?
Закурив сигарету, шофер решил ждать, когда пассажир заговорит сам.
— Остановите, пожалуйста, здесь, — произнес Григоренко. — Спасибо!
— Не за что. Может, и мне придется когда-нибудь к вам обратиться.
Григоренко посмотрел на юношу и подумал, сможет ли узнать его при встрече.
Поблагодарил еще раз и пошел напрямик к карьеру.
Густая тьма окутывала все вокруг.
«Как время летит. Скоро — сорок. И все один, один... Нет, хватит. Так дальше жить нельзя. Оксану я люблю, да и она, судя по всему, влюбилась по-настоящему... С мужем давно не живет, но развода до сих пор не взяла... Надо будет серьезно поговорить с нею...»
Где-то совсем близко, наверно, во дворе автопарка, работали электросварщики. Тропинка посветлела. Когда миновал забор — увидел залитую огнями стройку. Особенно ярко была освещена строительная площадка цеха первичного дробления. Это — предпусковой объект. Работа на нем шла круглосуточно.
Григоренко прошел еще немного и остановился. Перед ним открылся комбинат. В сиянии огней он казался могучим и величественным. Два мощных прожектора, как два солнца, освещали котлован.
Чего ради он среди ночи идет на строительство? Что ему там сейчас нужно? Не потому ли, что сегодня здесь дежурит Оксана? Вероятно, и поэтому.
Григоренко услышал приглушенный разговор. Беседовали мужчина и женщина. Сергей Сергеевич сделал еще несколько шагов — и замер, словно уткнулся в стену,— из темноты прозвучал голос Оксаны:
— Он — хороший, порядочный человек. Не чета тебе!..
— Значит, он стал у меня на дороге? — спросил мужчина.
Сердце словно оборвалось.
«Отчего она так взволнована? С кем она может так говорить?.. Нет, это не она, — старался отогнать тревожную мысль Григоренко. — Просто похожи голоса...»
Он не стал подслушивать чужой разговор и направился к строительной площадке. Неожиданно перед ним появился Белошапка.
— Здравствуйте, товарищ директор! Спасибо вам за помощь!
— Здравствуйте! О какой помощи вы говорите? — недоумевая посмотрел Григоренко на Остапа.
Белошапка сделал вид, что не заметил растерянности директора.
— Ночью лучше работают, чем днем. Комсомол взял шефство над стройкой.
Поняв, о чем идет речь, Григоренко улыбнулся:
— Это очень хорошо! Но благодарить нужно прежде всего Любу Зинченко.
Да, большое это дело — энтузиазм. Высокую сознательность проявили комсомольцы комбината. Даже из камнедробильного завода несколько человек пришли на строительство, хотя знали, что работы здесь больше, а заработок — меньше. Значит, есть у людей чувства более высокие, чем материальная заинтересованность...
— Покажите свой график,— обратился Григоренко к Остапу.
Тот сбегал к будке прораба и принес разграфленный лист ватмана. Григоренко внимательно просмотрел его, а затем спросил:
— Кто помог составить?
— Мастер Бегма и нормировщица. Но Файбисович не подписывает.
— Почему?
— Не было годовых заявок. Снабженцы требуют такие заявки подавать не позднее, чем за полгода вперед.
— Он правильно говорит... Как на новой должности?
— Что-то никак не получается, как хотелось бы, Сергей Сергеевич. За вибрацию бетона выговор от главного инженера уже получил. Вы замечания делаете. Стенгазета за недочеты ругает. Не под силу мне, видать. Был рабочим, меня хвалили, а теперь... Думаете, легко привыкать к такому?
— Привыкнете. Радоваться надо, если ругают. Не ругают только того, кто ничего не делает, к кому равнодушны. Мне тоже порой перепадает. Но, как видите, не унываю. Живу, работаю. Ваши переживания мне понятны. Только вы не огорчайтесь. Все наладится. Будет праздник, как говорится, и на вашей улице...
Григоренко еще раз просмотрел график и, не скрывая улыбки, поднял взгляд на Остапа:
— Придется все-таки переделать. Обязательно переделать. Вот посмотрите: получается, что дробить гранит мы начнем в конце ноября...
— Все ведь согласовано, рассчитано, — попробовал возразить Остап.
— А вы думаете, я не подсчитывал? Надо, чтобы дробилка начала работать в конце сентября. Ну, накину немного — в начале октября. Законсервируйте строительство складов и депо. Все силы бросьте сюда.
— Бывают непредвиденные работы, которые вызывают простои.
— Какие еще непредвиденные?
— Сегодня обнаружили две бомбы в только что начатой траншее.
— Так подорвите их. Пусть Прищепа даст людей.
— Главный инженер приказал остановить работы. Полчаса назад был здесь.
— Один?
— Нет, с дежурной, с Оксаной Васильевной.
Григоренко вздрогнул.
«Значит, это была все-таки Оксана и... Комашко. А я сомневался, когда услышал, что он приударял за Оксаной. Да-а... Но она же говорила, что любит меня!.. Я так поверил в ее искренность... А может, это всего лишь флирт, не больше...»
Чтобы Остап ничего не заметил по его лицу, Григоренко отошел и сел на бревно. Но Белошапка что-то почувствовал. Он встревоженно взглянул на директора и спросил:
— Что с вами? Может, воды...
— Ничего не нужно. Нервы...
— Нервы... Вот так и Боровик — до последнего тянул!
— Вы-то, кстати сказать, ему и удружили! Пришел больной человек, а вы — дали лопату. Намахался — вот теперь и отлеживается.
— Да я не давал!.. Но разве его переспоришь? .. Не человек — кремень!.. Вот и вы... Разрешите, я вызову грузовую машину и отвезем вас домой.
— Не надо, я сам...
— На вас лица нет, Сергей Сергеевич, куда вам одному в ночь? Автобусы уже не ходят... До дома вам не близко.
Григоренко почувствовал, как острая боль пронзила грудь. Он инстинктивно приложил руку к сердцу,— такое и раньше случалось, но массаж всегда помогал.
Белошапка быстро взглянул на Григоренко и, не говоря ни слова, кинулся со всех ног к машинам, которые, прорезая тьму светом фар, гудели вдали...
Минут через десять Остап вернулся на полуторке. Григоренко сел в кабину, с благодарностью кивнул молодому прорабу.
3
Когда Сергей Сергеевич пришел домой, Люба стояла у двери с черным ученическим портфельчиком в руках. Иринка в длинной ночной сорочке, расшитой небесно-голубыми листочками, укладывалась спать.
— Как у вас дела? — спросил Григоренко, обращаясь к Любе.
Но Люба не ответила. Она с испугом смотрела на осунувшееся, бледное лицо Григоренко.
— Мы сделали все уроки, папка, — защебетала Иринка.
— Молодцы, — проговорил Сергей Сергеевич, направляясь в гостиную. Но у двери он остановился и вопросительно посмотрел на Любу. Она будто приросла к полу — стоит и неотрывно смотрит на него.
— Вы... больны? — выдавила наконец Люба. — Может. .. «скорую помощь» вызвать?
— Не волнуйся, Любочка. Со мной такое иногда случается...
Люба покраснела. Как ласково он сказал: «Любочка...» Никогда никто ее так не называл. Или ей только показалось? Ведь она преувеличивает все, что касается его — самого дорогого для нее человека.
— Сергей Сергеевич, разрешите... — смущенно начала Люба.
— Что именно?
— Я прошу вас разрешить остаться мне... с Иринкой.
Услыхав это, девочка соскочила с кровати, подбежала к Любе и потянула ее за руку:
— Не уходите, тетя Люба. Не уходите. Завтра меня в школу проводите. Останьтесь, пожалуйста.
Григоренко усмехнулся:
— Да не стрекочи ты так, Иринка. В школу я тебя сам провожу. Хочешь, могу даже на машине подвезти.
— Не нужно меня подвозить. Пускай лучше тетя Люба проводит, как бабуся меня всегда водила.
Люба растерянно смотрела то на Григоренко, то на Иринку. Что делать? Уходить ей или остаться? А что решит он?
— Смотри, Люба, сама. Не пойдут ли нехорошие разговоры. Да и дома что скажут, если не вернешься.
«Разговоры уже идут, — подумала Люба. — Ну, добавится еще немножко». А вслух произнесла:
— Никаких разговоров я не боюсь. Мне их нечего бояться. Грязное к чистому не пристает, не так ли? А маму я предупредила, что иногда, когда уезжаете в командировки, буду оставаться ночевать у вас, с Иринкой.
— Смотри сама, Любочка, — мягко сказал Сергей Сергеевич.
Григоренко не знал, как горячо и самоотверженно любит его эта, на первый взгляд не очень красивая, девушка. Не ведал и того, как гордится она своей любовью. Только о нем всегда думает Люба, о нем — сильном, искреннем и честном. Но она никогда никому не скажет о своем великом и чистом чувстве. Эту тайну Люба сохранит на всю жизнь. Свою любовь она так глубоко скроет, что никто не догадается о ней. Люба будет жить его большой жизнью, радоваться его победам, переживать его неудачи. Все, что касается Сергея Сергеевича, будет всегда близко касаться также и ее...
— Спокойной ночи, — сказал Григоренко Любе, затем подошел к Иринке, поцеловал ее в обе щечки.
— Спокойной ночи, папка. Иди к себе. Мне с тетей Любой хорошо. Я ее попрошу, и она сказку расскажет. Тетя Люба их знает много-много.
Сергей Сергеевич ушел в свою комнату, сел за стол и опустил голову на руки.
«Неужели Оксана была близка с Комашко?.. Нет, надо с этим кончать! К чертям! Справлюсь с собою! Справлюсь! Останусь один! Навсегда...»
Чтобы успокоиться, Григоренко разыскал пузырек с лекарством, накапал в рюмку, налил воды и выпил.
4
Утром на строительной площадке появились двое: Лисяк и неизвестный Белошапке парень с болезненно-желтым лицом.
— Принимай гостей, начальник. Прибыли в твое распоряжение, — игриво повел бровью Лисяк. — Прищепа прислал. Сказал, что надо пару «тыкв» подорвать.
«Хорошая работа у Лисяка. Интересно, где он научился подрывному делу? Скверный парень, а вот поди ж ты... Сколько он ни шкодил на комбинате, но так ни разу и не поймался».
— В траншее две бомбы, — сказал Остап. — Нужно их взорвать.
— Это нам раз плюнуть. Показывай.
Пошли к траншее. По дороге к ним присоединился Яков Самохвал. Он небрежно поздоровался с Остапом и зашагал рядом с Лисяком. Белошапка не заметил, как Лисяк и Самохвал подмигнули друг другу, все идет, мол, как надо.
Заглянули в траншею. Она была глубиной в рост человека.
— Хороши «телятки»! — произнес Лисяк. — Фрицы, должно быть, оставили.
— Килограммов по сто каждая, — поддакнул Самохвал.— Такие штуковины здорово тряхнут!..
— Как будем подрывать? — спросил Лисяк. — На месте или, может, вывезем, а?
— На месте, — решил Белошапка. — Вывозить — времени много уйдет. И опаснее.
Лисяк принял серьезный вид и не терпящим возражения тоном произнес:
— Нужно подготовиться. Придем в обед. Не раньше. А тут пока пяток ступеней в стене выдолбите!
Белошапка приказал, чтобы к обеду все работы на строительстве прекратили, будут взрывать бомбы!
Но вот закончился обеденный перерыв, прошло еще полчаса, но у траншеи так никто и не появился. Остап стал волноваться. «На стройке все работы остановлены. А этого Лисяка все нет. Что, если он не придет? Переносить взрыв на завтра? Нет, никак нельзя! Каждый час дорог. Если сорвется график, никто не будет считаться ни с какими причинами. Ну где же Лисяк?..» Чтобы выяснить наконец, в чем дело, Белошапка послал к Прищепе Самохвала, приказав ему во что бы то ни стало привести подрывников.
Спустя полчаса тот вернулся вместе с Лисяком.
— А где же второй? — спросил Остап.
— Заболел. Он на желудок слаб. Как только дело доходит до снарядов, у него сразу начинается... — загоготал Лисяк.
— Зачем два патрона принес? — удивился Белошапка.
— Не знаешь? Эх, начальник! А ну как один откажет?
— Такого не бывает.
— Всякое бывает, — многозначительно заметил Лисяк, взглянув на Самохвала.
Подошли к траншее.
— Начинайте. Да поторапливайтесь, вся работа стоит.
Лисяк иронически посмотрел на Белошапку:
— Не подгоняй, начальник. Не люблю, когда надо мной кнутом щелкают. Вот выкурю сигарету, тогда и полезу к фрицевским «теляткам».
Не торопясь Лисяк прикурил сигарету, пустил в сторону Остапа кольца дыма и проводил их взглядом. Кольца, растворяясь, медленно плыли в воздухе. Белошапка понимал, что Лисяк нарочно тянет время, но ничего не мог поделать.
— Знаешь, начальник, как бегают мурашки по спине, когда сидишь верхом на таких вот «телятках», пролежавших в земле почти тридцать лет? Так что ты потерпи. Может, Лисяк выкуривает сейчас последнюю свою сигарету. Ты представь себе это!..
— Хватит. Надоела твоя болтовня.
— Перед смертью каждому хочется вволю наговориться.
— Почему перед смертью? — спросил Самохвал.
— Ты помалкивай. Жаль, некогда мне, а то прочитал бы я тебе лекцию о том, как ведут себя снаряды, что пролежали так долго в земле.
Вдоволь накрасовавшись, Лисяк стал осторожно спускаться в траншею. Склонившись над ее краем, Белошапка с Самохвалом видели, как он приладил взрывной патрон, подсунув его под бомбу, достал коробок специальных, не гаснущих на ветру спичек.
— Зачем там поджигать хочешь, отсюда нужно. Шнура хватит! — крикнул Остап.
— Не учи, начальник! — буркнул Лисяк и, чиркнув спичкой, поднес ее к бикфордову шнуру.
С шипением вырвался длинный тоненький жгутик искр и быстро скрылся, словно в тоннеле, внутри шнура. Отмечая быстрый бег огня, сквозь оплетку пробивался белый дымок.
— Руку, живо! — выдохнул Лисяк и, поставив ногу на нижний уступ, другой оттолкнулся от дна траншеи. Но со второй ступеньки нога соскользнула...
Самохвал успел схватить Лисяка за кисть правой руки, а удержать не смог, едва не свалившись вниз, следом за ним. Падая, Лисяк ударился головой о верхний край траншеи и рухнул вниз.
— Лисяк, режь шнур!
— Скорей режь шнур!
Ответа не было. Лисяк лежал неподвижно, видимо потерял сознание. А белый дымок над оплеткой, то вырываясь фонтанчиками, то пропадая, неумолимо приближался к бомбам.
— Бежим! — завопил Самохвал. — Сейчас рванет!
— Ты что?! — крикнул на него Остап и прыгнул вниз.
Удар!.. Нестерпимая боль пронизала ногу. По телу растеклась слабость. Напрягая последние силы, Остап дотянулся до патрона, вытащил его из-под бомбы и, отвернув лицо, рванул шнур из патрона...
И сразу же будто ударили во все колокола мира... Куда-то провалилась земля... Все пошло кувырком!..
Самохвал добежал до бетонной стены, упал, ожидая взрыва. Но его все не было... Самохвал поднялся и, пошатываясь, побежал к домику прораба, набрал номер «скорой помощи».
Когда прибыли врачи, рабочие уже подняли из траншеи Лисяка и Белошапку.
5
Узнав от Прищепы о случившейся трагедии, Зоя тут же бросилась к тому страшному месту. Бежала, не чувствуя земли под ногами...
Самохвал, в который раз, рассказывал о несчастье.
Услышав, что Остапа и Лисяка в бессознательном состоянии отвезли в больницу, Зоя кинулась к директору. Всхлипывая и часто дыша, она вбежала в кабинет. Григоренко подал ей стакан воды. Отпив глоток, еле переводя дыхание, Зоя проговорила:
— Прошу... очень прошу вас, дайте мне машину... Я должна быть возле него... Сергей Сергеевич, поймите, я должна!..
Григоренко попытался ее успокоить, все еще не понимая, отчего эта молодая женщина, жена Комашко, так взволнована...
Войдя в больницу, Зоя вытерла платочком слезы.
— Только не плакать!.. Только не плакать!.. — шептали ее дрожащие губы.
А коридор длинный, длинный. Казалось, ему нет конца. Но вот табличка: «Главный врач», Зоя постучала.
— Войдите!
За столом сидела пожилая женщина и что-то лизала. Потом подняла глаза, устало посмотрела на посетительницу.
— Это вы, Зоя? Прошу, садитесь. Я сейчас.
Некоторое время она продолжала писать. Наконец, закончив, отодвинула от себя бумаги.
— Я вас слушаю.
— Скажите, в каком он состоянии?
— Кто?
— Белошапка. Прораб комбината. Его только что привезли...
— Сейчас он в хирургическом отделении.
— Будет операция?
— Наверняка. И не одна, пожалуй... А почему это вас так взволновало? Кто он вам — брат, родственник?
— Он... он... — растерялась Зоя. И, решившись, вдруг сказала, глядя прямо в глаза врачу: — Он самый дорогой для меня человек! Позвольте хотя бы взглянуть на него!..
Главный врач сняла телефонную трубку и набрала номер. Долго кого-то расспрашивала. Затем сказала Зое:
— Белошапка все еще без памяти. Скажу откровенно — состояние его очень тяжелое. Тому, другому, значительно лучше...
— Умоляю... хотя бы краешком глаза, позвольте... У него же никого нет — ни родных, ни близких. Одна я...
— Вы?
— Да!
— Но позвольте, ведь вы замужняя женщина?!
— Какое это сейчас имеет значение...
Главврач пристально посмотрела на Зою.
— Возьмите халат и наберитесь мужества. Но знайте — позволяю только потому, что ваш любезный муж часто выручал больницу...
Снова бесконечно длинные коридоры.
Но вот Зоя и главврач повернули налево, поднялись на этаж выше и вошли в палату. Зоя, потрясенная, остановилась у порога. Потом кинулась к кровати, упала на колени у изголовья.
— Остап... Остап... Любимый... — зашептала она.
Белошапка лежал навзничь, голова забинтована, одна нога и кисть левой руки — тоже. Сквозь бинты проступают алые пятна. Он казался каким-то чужим. Глаза полузакрыты, губы черные, опухшие. Зоя не ожидала увидеть его таким.
— Разрешите мне остаться возле него, — обратилась она, всхлипывая, к главврачу.
— Сейчас ваша помощь не нужна. Через несколько минут его увезут в операционную. Потом — пожалуйста...
— Может, ему кровь нужна? Я дам свою...
— Какая у вас группа?
— Не знаю.
— Надо бы знать. Но это мы быстро установим. Кровь ему, безусловно, нужна.
Зоя встала и подошла к Лисяку. От неожиданности она всплеснула руками — он был весь седой. Лисяк кивнул ей и начал успокаивать:
— Не горюйте... Выживет. Должен выжить...
— Почему должен? — спросила Зоя машинально.
— Потому... как бы это объяснить... Из-за такого подонка, как я, человеку нельзя умирать, — сказал Лисяк и, пряча глаза, отвернулся к стене...
В палату вошли в белых халатах врачи и сестры. Из рук в руки они передавали результаты анализов, рентгеновские снимки...
— Вы его спасете? Спасете? — с замирающим сердцем спросила Зоя солидного мужчину в роговых очках.
Тот удивленно посмотрел на нее, потом на главврача — почему это здесь посторонние лица? Но, нахмурив брови, ответил:
— Сделаем все, что от нас зависит.
Главврач взяла Зою за локоть и сказала:
— Идите в лабораторию. Пожалуй, и вправду потребуется ваша кровь.
Зоя вышла в коридор, прислонилась к стене и разрыдалась.
