XI
Витая в сферах

Прошла неделя после ссоры в «баньке», и стоила она Марлену Михайловичу, как говорится, немалых нервов. Ежедневно он ловил на себе косые взгляды товарищей: видимо, слухи уже начали просачиваться. Телефоны в кабинете звонили гораздо реже, а верхний этаж просто молчал. Звонки, однако, кое-какие все же были. «Соседи» позванивали частенько. По согласованию с «соседями» решено было послать на Остров наиболее компетентного сотрудника «лучниковского» сектора, лучше всего самого Сергеева. Тот, естественно, не возражал, и Марлен Михайлович отлично его понимал. С какими бы противными делами ни отправляешься на Остров, все равно как-то там свежеешь, то ли классовое чувство обостряется, то ли все эти мелкие повседневные удовольствия капитализма, а скорее всего – климат, солнце, особенный этот волнующий ветерок. Марлен Михайлович даже зажмурился, вообразив себя самого в этот момент где-нибудь на набережной Севастополя или на перевале в Ласпи. В момент зажмуривания как раз и прозвучал звонок, которого он ждал все дни. «Видное лицо» очень официально, как будто и не парились никогда вместе, предлагало в течение суток подготовиться для встречи на таком уровне, от которого просто дух захватывает. Завтра в этот же час надлежит быть в том крыле здания, куда даже таким, как он, заказывался специальный пропуск. Готовьтесь к разговору о нынешней ситуации на Острове, минут сорок – пятьдесят, не менее, но и не более, предупредило его «Видное лицо».

Кузенков тут же собрал всех своих помощников, сказал, что задерживает всех до позднего часа, сам будет ночевать у себя в кабинете (по рангу ему полагалась здесь смежная комната отдыха с санузлом), а утром просит всех прийти за час до официального начала рабочего дня. Нужно было подготовить предельно сжатую, но достаточно полную информацию с цифровыми данными о политических делах, армии, промышленности, торговле, финансах зоны Восточного Средиземноморья, Организации Крым – Россия, Базы Временной Эвакуации ВСЮР, Острова О'кей или «гнезда белогвардейских последышей», в зависимости от того, какое наименование предпочтут в заоблачных сферах. Помощники работали, телефончики трезвонили, секретарши бегали, и сам Марлен Михайлович головы от письменного стола не отрывал, хотя и думал иногда, какая это все напраслина, зачем все эти цифровые данные, если единственная цель совещания – признать его работу неудовлетворительной и переместить пониже или, в лучшем случае, к флангу отыграть.

Увидев, однако, на следующий день участников совещания, он понял, что все не так просто, во всяком случае, не однозначно. «Видное лицо» здесь вовсе и не главенствовало, оно сидело, правда, в чрезвычайно выгодной позиции, за одним столом, в одном ряду с тремя «виднейшими лицами», однако соблюдало этическую дистанцию длиной в два стула. За отдельным столом в углу огромного кабинета помещались три помощника «виднейших лиц» и один помощник «Видного лица». Последний дружески улыбнулся Марлену Михайловичу, это был один из подразумеваемых союзников, умница, доктор наук. Все присутствующие пожали руку Марлену Михайловичу, после чего ему было предложено занять место за главным столом, напротив «портретов».

Сев и положив перед собой свою папку, Марлен Михайлович поднял глаза. «Портреты» смотрели на него хмуро и деловито, с каждым годом черты усталости и возрастные изменения все больше проступали на них, несмотря на все большие успехи Системы и Учения в мировом масштабе. Взгляд Марлена Михайловича полностью соответствовал установившейся внутри этого учреждения негласной этике, он был в меру деловит и в меру выражал сдержанное, но необходимое обожание. Так полагалось. Нужна была деловитость вкупе с легкой, как бы невольно возникшей влагой обожания.

Марлен Михайлович подумал о том, что это у него вовсе не притворное, не искусственное, это у него естественно, как дыхание, что у него просто не может не появиться этого чуть-чуть дрожащего обожания при встрече с «портретами», ибо для него это и есть встреча с самым важным, с партией, с тем, что дороже жизни. Это ощущение наполнило его теплотой сопричастности, он почувствовал себя здесь своим, что бы ни случилось – он всегда здесь свой, он солдат партии, куда бы его ни переместили, пусть даже в райком.

Затем он понял, что искренность его для всех очевидна и, кажется, даже оценена. В глазах одного из «портретов» промелькнуло нечто отеческое и тоже не искусственное, тоже идущее от души, потому, должно быть, что для них, «портретов», нижестоящие товарищи тоже были своего рода символами великого, могучего и вечного, как сибирская тайга, понятия «партия».

Затем этот секундный и уловимый только скрытыми струнами души обмен чувств закончился и начался деловой разговор.

Вот, товарищ Кузенков, собрались о твоем островке покалякать, сказал один из «портретов», окающий во все стороны и как бы испытывающий еще недостаток в этом округлом звуке. Столько уж годков занозой он у нас в глазу торчит. Письма приходят в Центральный Комитет от рабочего класса, не пора ли, дескать, решать вопрос.

Марлен Михайлович, ловя каждый звук, кивал головой, выражая, во-первых, полную оценку того факта, что такие особы собрались для решения судьбы скромного объекта его патронажа, во-вторых, полное понимание классового недоумения по поводу «занозы» и, наконец, полную готовность предоставить исчерпывающую информацию по всему профилю проблемы «островка». Даже папочку открыл и даже слегка откашлялся.

Информация, однако, в этот момент не понадобилась. Второй «портрет», с лицом, как бы выражающим сильный характер, на деле же находящийся в постоянном ожесточающемся противоборстве со свисающими дряблыми складочками, надменно и раздраженно начал короткими пальцами что-то толкать на столе, отбрасывать бесцельными, но твердыми движениями какие-то блокноты и высказываться обрывочными фразами в том смысле, что проблема раздута, что проблемы фактически нет, что есть гораздо более важные проблемы, что опыт накоплен, исторический момент назрел и… Тут он обнаружил, что блокноты свои уже оттолкнул на такое расстояние, что дальнейшее их отталкивание стало бы каким-то нарочитым, это вызвало как бы еще большее его раздражение, он забарабанил короткими пальцами по краю полированной части стола, вроде бы потерял нить мысли, потом решительно протянул руку к зеленому сукну: подтащил к себе поближе свои блокноты и снова начал их отталкивать. Какой в принципе неприятнейший человек, если отвлечься от того, что он в себе воплощает, неожиданно подумал Марлен Михайлович и устыдился своей мысли. В возникшей на миг паузе он снова всем лицом и малым движением руки выразил полное понимание малозначительности его, кузенковской, проблемы перед лицом глобальной политики мира и социального прогресса и полную свою готовность немедленно предложить сжатую, но емкую информацию, но тут «Пренеприятнейший портрет», как бы даже не замечая Кузенкова, во всяком случае, не считая для себя возможным обратиться к нему даже с вопросом, слегка наклонился к столу, чуть-чуть повернулся к тому, кого мы все время называем «Видное лицо» и которое было для него лишь лицом заметным, и спросил напрямую – достаточно ли будет для решения этой так называемой крымской проблемы десантного соединения генерала N?

Марлен Михайлович вздрогнул от мгновенно пронизавшего ужаса. В следующий миг он понял, что все заметили этот ужас, что все глаза сейчас устремлены на него: и «Окающий портрет» бесстрастно по-рыбьи взирает на него сквозь сильные очки, и все помощники смотрят на него серьезно, внимательно, профессионально, и «Видное лицо», чуть скособочившись в кресле (вполне, между прочим, независимая поза), выжидающим левым глазом держит его под прицелом, и даже «Пренеприятнейший портрет» быстро и остренько, с еле уловимой ухмылочкой скосил на него глаза, не меняя, однако, позы и ожидая ответа от «Видного лица». Только один человек в кабинете не посмотрел на Кузенкова в этот момент – третий «портрет», обозначим его словом «Замкнутый». Тот как начал с самого начала что-то рисовать, какой-то орнамент на чистом листе бумаги, так и продолжал свое дело.

– Что скажешь, Марлен Михайлович? – спросило «Видное лицо». – Достаточно этого для решения проблемы?

– В военном отношении? – задал Марлен Михайлович встречный вопрос.

– В каком же еще? – сказал «Пренеприятнейший» «Видному», на Марлена Михайловича по-прежнему не оборачиваясь. – Заодно и опробовали бы танки на воздушной подушке.

– В военном отношении десантного соединения генерала N для решения проблемы Острова Крым совершенно недостаточно, – с неожиданной для себя твердостью сказал Кузенков. – В военном отношении вооруженные силы Острова – это очень серьезно, – сказал он еще более твердо. – Недавняя война с Турцией, товарищи, позвольте мне напомнить, продемонстрировала их динамичность и боевую дееспособность.

– Мы не турки, – хохотнул «Пренеприятнейший». Все, естественно, этой шутке рассмеялись. Помощники поворачивались друг к другу, показывая, что оценили юмор. Дребезжащим колокольчиком раскатился громче всех хохоток «Окающего». Не турки, ох уж не турки! «Видное лицо» тоже засмеялось, но явно для проформы. Оно, на удивление, держалось независимо и смотрело на Марлена Михайловича прицельным взглядом. Не рассмеялся и не проронил ни звука лишь «Замкнутый». По-прежнему трудился над орнаментом. Не рассмеялся и Марлен Михайлович.

– Они, – сказал он очень спокойно (вдруг пришло к нему полное спокойствие) и даже с некоторой злинкой, – они тоже не турки.

Возникла пауза. Ошеломление. Некоторый короткий ступор. Кузенков срезал шутку одного из «портретов»! Ловкой репликой лишил ее далеко идущего смысла! Все участники совещания тут же углубились в бумаги, оставляя Марлена Михайловича наедине с «Пренеприятнейшим». Тот сидел, набычившись и глядя на свои застывшие пальцы – все мешочки на его лице обвисли, картина была почти неприличная.

И вдруг – с небольшим опозданием – в кабинете прозвучал смех. Смеялось «Видное лицо», крутило головой, не без лукавинки и с явным одобрением поглядывало на Кузенкова.

– А ведь и впрямь, товарищи, они ведь тоже не турки, – заговорило «Видное лицо». – Марлен-то Михайлович прав, войско там русское, а русские туркам, – он посмотрел на «Пренеприятнейшего», – завсегда вставляли.

В очках «Окающего» промелькнул неопознанный огонек. «Замкнутый» занимался орнаментом.

Марлен Михайлович вдруг понял, что «Видное лицо» и «Пренеприятнейший» – очевидные соперники.

– Что же тут предполагается? – «Пренеприятнейший» смотрел опять на «Видное лицо», хотя адресовался к Марлену Михайловичу. – Что же тут, сравнивается наша мощь с силенками белых? Ставится под вопрос успех военного решения проблемы? – Голос крепчал с каждым словом. – Америка перед нами дрожит, а тут какая-то мелкая сволочь. Да наши батьки, почти безоружные, саблями да штыками гнали их по украинским степям как зайцев! «Вооруженные силы Острова – это очень серьезно», – процитировал он с издевкой Марлена Михайловича.

Марлену Михайловичу показалось, что «Видное лицо» еле заметно ему подмигнуло, но он и без этой поддержки странным образом становился все тверже, не трусил перед «Пренеприятнейшим» и наполнялся решимостью выразить свою точку зрения, то есть еще и еще раз подчеркнуть неоднозначность, сложность островной проблемы.

– Сейчас я объясню, – сказал он. – Боевая мощь крымской армии действительно находится на очень высоком уровне; и если предположить, что десантное соединение генерала N – турки (или, скажем, американцы), то можно не сомневаться в том, что оно будет разбито крымчаками наголову. Однако, – он увидел, что «Пренеприятнейший» уже открыл рот, чтобы его прервать, но не замолчал, а продолжил: – Однако с полной уверенностью могу сказать: никогда ни один крымский солдат не выстрелит по советскому солдату. Речь идет не о военной проблематике, а о состоянии умов. Некоторые влиятельные военные в Крыму даже считают своих «форсиз» частью Советской Армии. В принципе наше Министерство обороны могло бы уже сейчас посылать им свои циркуляры.

– Что за чушь! – вскричал тут «Пренеприятнейший». – Да ведь они же белые!

– Они были белыми, – возразил Марлен Михайлович, в душе ужасаясь неосведомленности «вождя». – Их деды были белыми, товарищ (фамилия «Пренеприятнейшего»).

– Да ведь там все эти партии остались, – брезгливо скривился «Пренеприятнейший», – и кадеты, и октябристы…

– В Крыму зарегистрировано свыше сорока политических партий, среди которых есть и упомянутые, – сухо сказал Марлен Михайлович.

Дерзость его, заключавшаяся в этой сухости, видимо, поразила «Пренеприятнейшего», он даже рот слегка приоткрыл. Впрочем, возможно, он был потрясен распадом одного священного величественного слова на сорок равнозвучных, но ничтожных. Кузенков заметил за стеклами «Окающего» почти нестарческое любопытство. Явное одобрение сквозило во взгляде «Видного лица».

– Не забудьте упомянуть о Союзе Общей Судьбы, Марлен Михайлович, – сказало оно.

– Да-да, самым важным событием в политической жизни Острова является возникновение Союза Общей Судьбы, – сказал Марлен Михайлович, – во главе которого стоят влиятельные лица среднего поколения русской группы населения.

– Очень важное событие, – иронически произнес «Пренеприятнейший» и, откинувшись в кресле, впервые обратился с вопросом, пренебрежительным и грубым, прямо к Кузенкову: – Ну и чего они хотят, этот ваш Союз Общей Судьбы?

– Воссоединения Крыма с Россией, – четко ответил Марлен Михайлович.

– Наши, что ли? – криво усмехнулся «Пренеприятнейший». – Прогрессивные силы?

– Ни в коей мере нельзя назвать этих людей прогрессивными силами в нашем понимании, – сказал Марлен Михайлович.

– О-хо-хо, мороки-то с этим воссоединением, – вдруг заговорил «Окающий». – Куда нам всех этих островитян девать? Сорок партий, да и наций, почитай, столько же… кроме коренных-то, татар-то, и наших русаков полно, и греков, и арабов, иудеи тоже, итальянцы… о-хо-хо… даже, говорят, англичане там есть…

– В решении подобных вопросов партия накопила большой опыт, – высказался «Пренеприятнейший». – Многопартийность, как вы, конечно, понимаете, это вопрос нескольких дней. С национальностями сложнее, однако думаю, что грекам место в Греции, итальянцам – в Италии, русским – в России и так далее.

Все помощники, и Марлен Михайлович, и даже «Видное лицо» теперь чутко молчали. Разговор теперь пошел между «портретами», и нужно было только надлежащим образом внимать.

– Высылка? – проскрипел «Окающий». – Ох, неохота опять такими делами заниматься.

– Не высылка, а хорошо сбалансированное переселение, – сказал «Пренеприятнейший». – Не так, как раньше, – он усмехнулся. – С соблюдением всех гуманистических норм. Переселение всех пришлых нацгрупп. Коренное население, то есть крымские татары, конечно, будут не тронуты и образуют автономию в составе, скажем, Грузинской ССР.

– Красивая идея-то, – сказал «Окающий» и почесал затылок. – Ох, однако, мороки-то будет! С американцами договариваться…

– Договоримся, – надменно улыбнулся «Пренеприятнейший». – Дело, конечно, непростое, но не следует и переоценивать. Идеологический выигрыш от ликвидации остатков другой России будет огромным.

– А экономический-то, – прокряхтел «Окающий». – Сколько добра-то к нам с Острова течет – валюта, электроника…

– На идеологии мы не экономим, – сказал «Пренеприятнейший».

– Ваши предложения, товарищ Кузенков? – вдруг произнес «Замкнутый», отодвинул от себя полностью завершенный орнамент и поднял на Марлена Михайловича очень спокойные и очень недобренькие глаза.

Заряд адреналинчика выплеснулся в кровь Марлена Михайловича от этого неожиданного вопроса. На мгновение он как бы потерял ориентацию, но, наклонив голову и сжав под столом кулаки, весь напрягшись, взял себя в руки. «Спасибо теннису, научил собираться», – мелькнула совсем уж ненужная мысль.

– Прежде всего, товарищи, – заговорил он, – я хотел бы подчеркнуть, что в меру своих сил на своем посту я стараюсь воплощать в жизнь волю партии. Любое решение, принятое партией, будет для меня единственно правильным и единственно возможным.

Он сделал паузу.

– Иначе бы вы здесь не сидели, – усмехнулся «Пренеприятнейший».

Какая усмешечка, подумал Марлен Михайлович, можно ли представить себе более наглую античеловеческую усмешечку.

Все остальные молчали, реакции на «заверение в любви» со стороны остальных как бы не было никакой, но помощник «Видного лица» одобрительно прикрыл глаза, и Марлен Михайлович радостно осознал, что не просчитался с этой фразой.

– Что касается моих предложений как специалиста по островной проблеме, а я посвятил ей уже двадцать лет жизни, то я предостерег бы в данный исторический момент от каких-либо определенных шагов окончательного свойства. Политическая ситуация на Острове сейчас чрезвычайно запутана и усложнена. Есть симптомы появления нового национального сознания. В четвертом поколении русской эмиграции, то есть среди молодежи, распространяются идеи слияния этнических групп в новую нацию, так называемых яки. Намечается поляризация. Эта вдохновенная, но неорганизованная группа молодежи противопоставляет себя Союзу Общей Судьбы, который выражает то, что я назвал здесь состоянием умов. Симпатия к Советскому Союзу и даже тенденция к слиянию с ним – главенствующая идея на Острове, несмотря ни на что. Естественно, в этом русле идут и многочисленные левые и коммунистические партии, которые, к сожалению, все время борются друг с другом. Влияние китайцев слабое, хотя и оно в наличии. Анархические группы появляются, исчезают и снова появляются. Не следует, разумеется, забывать и об осколках институтов старой России, об административном аппарате так называемых врэвакуантов. Группу татарских националистов тоже нельзя сбрасывать со счета, хотя в ней с каждым днем усиливается влияние яки. Для татар яки – это хорошая альтернатива русской идее. Существуют и полууголовные, а следовательно, опасные группировки русских крайне правых, «Волчья сотня». Что касается Запада, то в стратегических планах НАТО Крыму сейчас уже не отводится серьезного места, но тем не менее действия натовских разведок говорят о пристальном внимании к Острову как к возможному очагу дестабилизации. Словом, по моему мнению, если бы в данный момент провести соответствующий референдум, то не менее семидесяти процентов населения высказалось бы за вхождение в СССР, однако тридцать процентов – это тоже немало, и любое неосторожное включение в сеть может вызвать короткое замыкание и пожар. Через три месяца на Острове предстоят выборы. Естественно, они должны хоть в какой-то степени прояснить картину. Нам нужно использовать это время для интенсивного наблюдения, дальнейшего усиления нашего влияния путем расширения всевозможных контактов по специальным сферам, распространения нашей советской идеологии, в частности увеличения продажи политической литературы. Должен, в скобках, заметить, что эта литература, так сказать, ходовой товар на Острове, но, опять же в скобках, хотел бы предостеречь от иллюзий – тяга к советским изданиям сейчас своего рода мода на Острове, и она может в один прекрасный момент измениться. В интересах нашего дела, мне кажется, будет победа на выборах Союза Общей Судьбы, однако мы должны воздержаться от прямой поддержки этой организации. Дело в том, что СОС (так читается аббревиатура Союза) явление весьма неоднозначное. Во главе его стоит тесно сплоченная компания влиятельных лиц, так называемые одноклассники, среди которых можно назвать издателя Лучникова, полковника Чернока, популярного спортсмена графа Новосильцева, промышленника Тимофея Мешкова. Мне хотелось бы, товарищи, особенным образом подчеркнуть почти нереальную в наше время ситуацию. Эта группа лиц действительно совершенно независима от влияния каких бы то ни было внешних сил, это настоящие идеалисты. Движение их базируется на идеалистическом предмете, так называемом комплексе вины перед исторической родиной, то есть перед Россией. Они знают, что успех дела их жизни обернется для них полной потерей всех привилегий и полным разрушением их дворянского класса и содружества врэвакуантов. Взгляды их вызовут улыбку у реального политика, но тем не менее они существуют и мощно распространяют свое влияние. Найти истинно научную, то есть марксистскую, основу этого движения нелегко, но возможно. Впрочем, это предмет особого и очень скрупулезного анализа, и я сейчас не могу занимать этим ваше внимание, товарищи. Теоретический анализ – дело будущего, сейчас перед нами актуальные задачи, и в этом смысле СОС должен стать предметом самого пристального и очень осторожного внимания. Как любое идеалистическое движение, СОС подвержен эмоциональным лихорадкам. Вот и в настоящее время он переживает нечто вроде подобной лихорадки, которая на первый взгляд может показаться резкой переменой позиции, поворотом на сто восемьдесят градусов.

Марлен Михайлович перевернул страницу и, вдруг уловив в воздухе нечто особенное, затормозил на минуту и поднял глаза. То, что он увидел, поразило его. Все присутствующие застыли в напряженном внимании. Все, не отрываясь, смотрели на него, и даже «Пренеприятнейший» потерял свою мину пренебрежения, даже мешочки на его лице как бы подобрались, и обнаружились остренькие черты его основного лица. Тут наконец до Марлена Михайловича дошло: вот она – главная причина сегодняшнего высокого совещания. Обеспокоены «поворотом на сто восемьдесят градусов», перепугались, как бы не отплыл от них в недосягаемые дали Остров Крым, как бы не отняли того, что давно уже считалось личной собственностью. Ага, сказал он себе не без торжества, шапками тут нас не закидаешь.

Впоследствии Марлен Михайлович, конечно, самоедствовал, клял себя за словечко «нас», казнился, что в минуту ту как бы отождествил себя с идеалистами, встал как бы в стороне от партии, но в эту конкретную минуту он испытал торжество. Ишь ты, десантниками дело хотел решить! Какой прыткий! Никого он, видите ли, не знает и знать не хочет, лидер человеческих масс, фараон современный! Знаешь, боишься, трепыхаешься в растерянности, даже и соседа своего через два стула боишься. Впрочем, соседа-то, может быть, больше всего на свете.

«Пренеприятнейший» сообразил, что пойман, вновь скривился в надменной гримасе, откинулся в кресле, заработал короткими пальчиками, даже зевнул слегка и посмотрел на часы, но это уже было явное притворство, и он понимал, что притворство – пустое.

Марлен Михайлович продолжал:

– На самом деле поворота нет. Есть только некоторое увлечение идейками наших диссидентов, новой эмиграции, типично идеалистическая рефлексия. Редактор «Русского Курьера» Лучников, несомненный лидер движения, не боится пули волчесотенцев, но боится презрительного взгляда какого-нибудь джазиста или художника, московских друзей его молодости. Именно этим объясняется некоторый сдвиг в освещении советской жизни на страницах «Курьера».

Он сделал еще одну паузу, перед тем как произнести завершающую фразу своего сообщения, фразу, которая еще и вчера казалась ему опасной, а сейчас стала опасней вдвое, втрое, чрезвычайно опасной под щелочками глаз «Пренеприятнейшего».

– Я глубоко убежден, что перед решительными событиями на Острове одноклассники, опасаясь обвинения в предательстве, хотят показать своему населению так называемую правду о советском образе жизни, хотят, чтобы люди, привыкшие к одному из самых высоких в мире жизненных стандартов и к условиям одной из самых открытых буржуазных псевдодемократий, полностью отдавали себе отчет, на что они идут, голосуя за воссоединение с великим Советским Союзом. Без этого эпитета, товарищи, имя нашей страны в широких массах на Острове не употребляется. Уверен также, что следующим шагом одноклассников будет атака на прогнившие институты старой России, на Запад, а также сильная полемика с националистами яки.

Учитывая всю эту сложную ситуацию, я предложил бы в настоящий момент воздержаться от окончательного решения проблемы, не снимать руку с пульса и продолжать осторожное, но все усиливающееся наблюдение событий и людей.

Марлен Михайлович закрыл папочку и некоторое время сидел, глядя на лживо-крокодиловую поверхность с оттиском трех римских цифр в углу – XXV.

– Будут ли вопросы к Марлену Михайловичу? – спросило «Видное лицо».

– Вопросов-то много, ох, много, – пропел «Окающий». – Начнем спрашивать – до утра досидимся.

– Марлен Михайлович, – вдруг мягко позвал «Пренеприятнейший».

Марлен Михайлович даже слегка вздрогнул и поднял глаза. «Пренеприятнейший» смотрел на него с любезной, как бы светской улыбкой, показывая, что смотрит теперь на него иначе, что он вроде бы его разгадал, раскусил, понял его игру и теперь Марлен Михайлович для него «не свой», а потому и достоин любезной улыбочки.

– Вы, конечно, понимаете, Марлен Михайлович, как много у меня к вам вопросов, – любезно проговорил он. – Бездна вопросов. Огромное количество неясных и ясных… – пауза, – вопросов. Вы, конечно, это превосходно понимаете.

– Готов к любым вопросам, – сказал Марлен Михайлович. – И хотел бы еще раз подчеркнуть, что главное для меня – решение партии. История показала, что специалисты могут ошибаться. Партия – никогда.

По бесстрастному лицу помощника Марлен Михайлович понял, что в этот момент он слегка пережал, прозвучал слегка-не-совсем-в-ту-степь, но ему как-то уже было все равно.

– Есть такое мнение, – сказал «Замкнутый». – Командировать Марлена Михайловича Кузенкова в качестве генерального консультанта Института по изучению Восточного Средиземноморья на длительный срок. Это позволит нам еще лучше вникнуть в проблему нашей островной территории и осветить ее изнутри. – «Замкнутый» скуповато улыбнулся. – Вот вы-то, Марлен Михайлович, и будете теперь нашей рукой на пульсе. Непосредственные распоряжения к вам будут поступать от товарища… – Он назвал фамилию «Видного лица», потом поблагодарил всех присутствующих за работу и встал. Совещание закончилось.

Марлен Михайлович вышел в коридор. Голова у него слегка кружилась, и весь он временами чуть подрагивал от пережитого напряжения. «Спасибо теннису, – опять подумал он, – научил расслабляться». Вдруг его охватила дикая радость – уехать на Остров на длительный срок, да ведь это же удача, счастье! Пусть это понижение, своего рода ссылка, но надо судьбу благодарить за такой подарок. Могли бы ведь по-идиотски и послом отправить в какой-нибудь Чад или Мали. Нет-нет, это удача, а перенос кураторства прямо в руки «Видного лица» означает, что это даже и не понижение, что это просто перенос всей проблемы на более высокий уровень.

«Видное лицо» взяло его под руку, шепнуло на ухо: «Рад, пиздюк?» – и подтолкнуло со смешком локтем в бок.

– Не скрою, рад, – сказал Марлен Михайлович. – Решение мудрое. В этот момент мне будет полезнее быть там. Ну и Вера, знаешь… она ведь умница, очень поможет…

– Нет, брат, жена тебе там только обузой будет, – усмехнулось «Видное лицо». – В Тулу-то со своим самоваром? Эх, Марлуша, я тебе даже немного завидую. Вырвусь на недельку, погуляем?

Марлен Михайлович заглянул в глаза «Видному лицу» – своему новому непосредственному шефу и понял, что дискутировать вопрос о Вере Павловне и ребятах бессмысленно – уже обсуждено и решено: «якоря» у Марлена Михайловича должны остаться дома. Что же, после дела Шевченко можно понять беспокойство иных товарищей, даже и по поводу людей высокого ранга.

– Гарантирую, что погуляем неплохо. – Марлен Михайлович улыбнулся в духе «баньки».

– Нельзя мне, – с искренней досадой сказало «Видное лицо». – Заметный я. Там ведь в «баньке» небось не спрячешься?

– Не спрячешься, – подтвердил Марлен Михайлович. – Вездесущая пресса. Сумасшедшее телевидение.

– Ты и сам смотри, – строго сказало «Видное лицо».

– Можешь не волноваться, – сказал Марлен Михайлович.

Они дошли до конца пустынного коридора и сейчас стояли на краю зеленой ковровой дорожки. Перед ними была только белая стенка и бюст Ленина, выполненный из черного камня и потому несколько странный. «Видное лицо» положило руку на плечо Марлену Михайловичу:

– Ну, а маму свою Анну Макаровну Сыскину ты напрасно от общества прячешь. Таких, как она, коминтерновок, считанные единицы остались.

Марлен Михайлович ответил своему покровителю бледной благодарной улыбкой.