Глава 29

Глаза у него распахиваются внезапно. Она ожидала тихого, спокойного пробуждения, трепета ресниц, но вот он лежит синий и неподвижный, а в следующую секунду – глядит на нее во все глаза, судорожно глотая воздух, и лицо у него горит.

– Люс, – выдыхает он. Потом делает еще один судорожный вдох, будто тянет воздух через соломинку.

Она прижимает пальцы к его шее, нащупывая пульс.

– Колин. – У нее миллион вопросов. – Ты меня чувствуешь? Ты помнишь? Тебе больно? Двинуться можешь?

– Мне кажется, я знаю, куда ты уходишь, – говорит он ей в шею, еле ворочая языком. Тут все его тело охватывает неистовая дрожь, и ему требуется несколько секунд на то, чтобы суметь выговорить: – Мне кажется, ты живешь в озере.

Ее вены наливаются холодом при мысли о том, что ее дом – эта холодная, одинокая бездна. Что именно она – призрак этой школы. Но что-то подсказывает ей, что это – правда; на озере ей спокойнее, чем где-либо еще. И ни реки, ни ручейка не связывает озеро с внешним миром; оно так же изолированно, как она, заперто в своих берегах.

Солнечный свет потихоньку, сантиметр за сантиметром, крадет темноту из комнаты Колина и, наконец, бросает луч на его теплую, вздымающуюся грудь. В сотый раз она впитывает в память его лицо, шею, то, как кудри падают ему на лоб.

– Просыпайся. Поговори со мной, – просит она. Это была одна из самых долгих ночей из тех, что она с ним провела, в ожидании, когда же он проснется, и станет ясно, что он не пострадал. И не заболел. И что его мозг остался прежним.

Он сонно бормочет что-то, просыпаясь, и поворачивается к ней.

– Твоя кожа в последнее время совсем другая на ощупь. – Он замолкает, и Люси надеется, что сейчас этот разговор покажется ему знакомым.

– Думаешь, это имеет отношение ко мне? – спрашивает он вместо этого.

Она отклоняется, чтобы посмотреть на него. Посмотреть по-настоящему, а именно, проверить, как зрачки реагируют на свет и приняла ли кожа нормальный оттенок. Он что, не помнит, что они разговаривали на эту тему уже два раза?

– Может быть.

– Думаешь, то, что я рядом с тобой или даже то, что в озере я становлюсь, как ты, делает тебя более?.. – Он трясет головой, трет лицо. – Типа более реальной?

Она улыбается, стараясь не обращать внимания на странное, щекотное чувство в позвоночнике, которое она ощущает, глядя на его невинное, удивленное выражение.

– Я хочу стать настоящей девочкой, Джузеппе.

– Я серьезно.

– Я тоже.

– Может, нужно переместиться в какое-нибудь другое измерение, чтобы узнать, как нам опять сделать тебя человеком? – размышляет он. – Если попрактиковаться…

Она кидает на него свой самый суровый взгляд из серии «что-за-пургу-ты-тут-несешь»:

– Думаю, с перемещениями по измерениям нам пора завязывать. Боюсь, ты использовал свой последний билет.

Он мотает головой, немедленно приготовившись к обороне, и, хотя умом она знает, что нужно испытывать тревогу, в сердце безмолвно поют электрические разряды. Внутри нее что-то начинает биться. И вот это тревожит ее по-настоящему. Если она – его Хранитель, почему ей тогда так хорошо, когда он кидается навстречу собственной гибели?

Люси никогда раньше не видела Джея выбитым из колеи. По крайней мере, выглядит это именно так; за обедом он молчит и все время дергается. Не кидает, как обычно, по сторонам пронзительных взглядов, а уставился вместо этого себе на ботинок, где черным маркером корябает что-то поверх старых, потускневших надписей. Свежие черные линии выделяются на сером фоне.

Поверх grenouille он пишет: eau. Поверх papillon он пишет froid. Потом, подумав, пишет CHAUD, поверх всего остального, заглавными буквами.

Лягушка и бабочка становятся холодной водой, потом горячей.

Она принимается яростно копаться у себя в мыслях в поисках других французских слов, но словно натыкается на стену. Ее воспоминания не поддаются расшифровке; кажется, они заперты где-то в укромных местах, и нужен внешний импульс, чтобы они вдруг вырвались наружу. Ей становится интересно, что еще может вырваться наружу и от каких внешних импульсов. Может, хоть какое-то объяснение, куда она уходит, когда исчезает, и что за Хранитель может позволить своему Подзащитному раз за разом нырять в ледяное озеро только ради того, чтобы она могла его потрогать.

– Не знала, что ты учишь французский, – говорит она. Сидящий рядом с ней Колин полностью погружен в книгу о последствиях гипотермии.

– Я и не учу, – отвечает Джей, будто защищаясь, словно она поймала его на чем-то. Словно это он должен объясняться.

Странную они представляют собой троицу, объединенные тайной размером с Тихий океан, ведущие нормальную с виду жизнь в причудливом мирке частной школы. С баскетбольной площадки неподалеку доносится скрип кроссовок по асфальту. Низкорослый пухлый парень забрасывает три раза подряд с трехочковой линии. Люси хочется спросить Джея, откуда он знает, как по-французски будет «лягушка», если не учит язык, но вопрос кажется совершенно несущественным по сравнению с тем, что произошло в эти выходные.

– Ты в порядке, Джей?

– Моя мама – француженка, – говорит он вместо ответа.

– Так вот откуда взялась grenouille, – догадывается она, и он ухмыляется и шепотом, себе под нос, поправляет ее произношение. – Но это не объясняет, почему от тебя сегодня слова не дождешься. Все это было чересчур?

Он пожимает плечами, расслабленно, неторопливо. Совершенно нехарактерный жест для Джея с его резкими, импульсивными движениями.

– Да я думал просто. – Он запускает руку в сумку, достает журнал. Обложка вся помята и покрыта криво нацарапанными надписями, рисунками и какими-то разводами. Страницы обтрепаны; у некоторых загнуты уголки, а на обложке корявыми зелеными буквами написано DIRT RUG.

– Джей, – осторожно начинает Люси. Его настроение ей непонятно, и она не знает, как получше выразить свои мысли. Она взглядывает на Колина, который, к счастью, увлеченно читает. – У тебя в голове никогда звучит такой голос, который говорит тебе: то, что вы собираетесь сделать – чистое сумасшествие

– У меня-то звучит, – отвечает он. Потом кивает на Колина. – А вот у него – никогда.

Уж конечно, Колин выбирает именно этот момент, чтобы поднять взгляд от книги:

– Чего это у меня нет «никогда»?

– Инстинкта самосохранения. Ты никогда не сворачиваешь перед спуском или прыжком. Не значит, что у тебя всегда получается, но пробуешь ты всегда. Ангела у тебя на плече точно не сидит.

Вновь склонившись над журналом, Джей тихо добавляет:

– Только дьявол.

Колин смеется, и Люси кажется, будто кто-то сжал ее сердце в кулак.

Джей продолжает:

– Поверить не могу, как все прошло у озера.

– А как оно прошло? – осторожно спрашивает Колин.

Люси начинает составлять в голове извинение, подбирая простые, но действенные слова, чтобы Джей понял, насколько она ценит то, что он для них сделал – больше, чем он думает. Она думает, что надо бы добавить – они больше никогда не попросят его об этом, но слова никак не желают вставать на место.

Но вместо того, чтобы выразить свою озабоченность, Джей ухмыляется Колину, медленно, до ушей.

– Оно сработало. То есть ты только посмотри на себя. Ты в порядке. С ума сойти можно, мы в самом деле можем это сделать. Я просто в себя прийти не могу. И почему народ этим не занимается? Мне самому хочется этим заняться.

Колин уже кивает и, стоит Джею кончить, включается в разговор, который тут же переходит в узкоспециализированное русло. И, хотя Люси знает, что ей бы надо беспокоиться, все внутри нее поет от облегчения. Ясное дело, прыгать в замерзшее озеро – это как любой другой экстремальный спорт. Думаешь, что вот-вот умрешь, но вместо этого получаешь адреналиновый приход всей своей жизни.

Она ненавидит свою реакцию, ненавидит это спокойствие. Ненавидит то, как ей хочется опять заполучить Колина в озеро. Ненавидит ничего не понимать.

Поэтому Люси не может слушать, как они увлеченно планируют очередное погружение; слишком уж похоже на соучастие в преступлении, а поощрять это безумие ей не хочется. Так что она встает и, похлопав Колина по коленке, сообщает ему, что идет прогуляться. Несмотря на всю свою внутреннюю борьбу, при одной мысли о том, как Колин будет погружаться в воду, или о том, как они снова встретятся на тропинке, она чувствует прилив сил, энергию, обволакивающую кости, пульсирующую в мышцах. Ей не хочется, чтобы он узнал об этой ее странной силе, но она знает, что, сколько бы она ни убегала, от себя самой ничего не скроешь.

Может, это из-за того, что она умерла рядом с озером? В этом и есть связь между ними? Может, если бы она узнала, что происходит с другими призраками школы, ей стало бы понятнее, почему она вернулась и почему она способна брать Колина с собой, в свой мир. Сестренка Колина погибла на школьной дороге, и ее мать съехала с моста со всей семьей, вероятно, пытаясь ее найти. Теперь, когда Колин знает, как войти в ее мир, будет ли у них все по-другому? Смогут ли они поддерживать равновесие между двумя мирами? Где умер Генри, и куда он уходит, когда исчезает?

В библиотеке Люси прочесывает архивы в поисках любой информации о Генри Моссе. Имя всплывает несколько раз: дантист в Атланте, звезда футбольной команды в старшей школе Августы. А потом – история о двадцатидвухлетнем студенте колледжа из Биллингса, убитого во время похода случайной охотничьей пулей в лесу на территории школы Св. Осанны. Откинувшись на спинку стула, она глядит на фотографию Генри, сделанную незадолго до его гибели, где он улыбается такой знакомой широкой улыбкой.

Кэролайн Новак была сбита грузовиком, следовавшим в школу. Генри погиб в лесу. Люси умерла у озера.

Все они вернулись, и не просто так, а ради кого-то: безутешная мать, мальчик, больной раком, и сирота, помешавший убийце найти себе кто знает сколько жертв.

– Но почему мы исчезаем? – спрашивает она вслух, рассеянно потирая ставшую вдруг ощутимой руку. Она начинает подозревать, что возвращается в озеро и что всегда была там. Что насчет остальных? Может, они тоже блуждают в неком зеркальном отражении этого мира, каждый раз, когда исчезают?

Ей надо найти Генри. Ей нужно спросить его, в какие моменты он ощущает себя сильнее и плотнее, и чувствовал ли он нечто противоположное прямо перед тем, как исчезнуть. Но все это нужно выяснить, не выдавая, что она сама чувствует себя лучше всего каждый раз, как Колин чудом избегает гибели.

Найти его оказывается совсем не трудно; он сидит и читает на скамейке под большим кленом у здания арт-студии. Завидев ее, Генри встает, зовет ее по имени и жестами зовет присоединиться. Они поднимаются по лестнице и вместе проходят через тяжелые двери, как раз когда за их спиной начинает падать снег.

– А где Алекс? – спрашивает она.

Генри машет рукой назад, в сторону школьного двора.

– На английском. Мне надоели уроки по истории, на которых я сижу в этом семестре. Воспоминаний о прошлом у меня особо не сохранилось, и такое чувство, что я все это уже слышал.

Подмигнув, он тянет ее за рукав, и она следует за ним в просторный актовый зал, вниз по длинному центральному проходу в оркестровую яму. Их шаги отдаются эхом в рукотворной пещере для музыкантов, и все же легко можно сказать, что они совершенно одни. Упади на сцене иголка – им было бы слышно.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – говорит она, теребя рукав форменной рубашки. – Я знаю, как ты умер, по крайней мере, знаю, кто именно тебя убил.

– А. Так меня тоже… убили?

– Да. Ну, может, будет правильнее сказать, убили ненамеренно. Я думаю, что ты приехал сюда на отдых во время каникул в колледже, и тогда тебя и застрелили.

Генри встает и делает несколько шагов в сторону, потом садится опять, и Люси старается сдержать улыбку: так ей это знакомо. Если бы Колин не сказал ей о ее собственной смерти, она бы и сейчас, наверное, пребывала в неведении. Генри кидает взгляд в потолок, выжидает пару секунд, потом опять смотрит на Люси.

– Я всегда немного беспокоился, что, если у меня будет этот последний кусочек информации, то ба-бах, небеса разверзнутся и меня освободят, или заберут обратно, или чего там еще мы ждем.

– Вот поэтому Колин сначала не говорил мне, как я умерла, он беспокоился, что от этого я могу исчезнуть навсегда. – Люси вздрагивает; она ненавидит это ощущение, словно у нее внутри бомба тикает, эту вечную неизвестность. Она все еще может исчезнуть навсегда, но от чего? Она колеблется, потом продолжает: – Я думаю, дело в школе. Будто что-то удерживает нас здесь. Все, кого я знаю, кто умер здесь, так или иначе погибли на территории школы. Я думаю, были и другие, кроме нас, может даже, они здесь сейчас.

– Ты кого-то видела?

Она трясет головой.

– Нет, но мать Колина клялась, что она видела призрак своей погибшей дочери, Кэролайн. Она бросилась в машине с моста вместе с Колином и его отцом, и я думаю, может, она нашла способ сделать так, чтобы вся семья снова была вместе? Колин чудом выжил после аварии. Что, если его мать действительно видела свою дочь? Что, если мы призраки, и мы просто… здесь?

– Безо всякой цели?

Люси кивает.

– Без цели. Просто являемся здесь. Потому что застряли.

Генри явно не нравится эта идея; он решительно трясет головой.

– Если Кэролайн была, как и мы, Хранителем, она не могла заставить свою мать съехать с моста.

Тревога стискивает грудь Люси.

– Ну да, наверное.

Он пристально смотрит на девушку своим проницательным взглядом, будто способен читать ее мысли.

– Как Колин в последнее время? – спрашивает Генри.

– Хорошо, – говорит она, не добавляя, какое это чудо.

– Что там еще у тебя на уме, сестренка? – Генри разворачивается на стуле к ней лицом, уперев локти в колени.

– У тебя не бывает, чтобы ты время от времени чувствовал себя сильнее?

– Что значит «сильнее»? Ты имеешь в виду – более плотным?

Она кивает, теребя ниточку на рукаве.

– Знаю, это довольно личное, но иногда Колин едва может ко мне притронуться, а в другое время я чувствую себя будто… – Люси вспоминает фото с бала, где рука Колина так удобно лежит на бедре земной девушки. – Будто он может взяться за меня. Но не думаю, что могу понять, как мне этого добиться. Мне очень хотелось бы знать как, чтобы делать это почаще.

– Боюсь, совета я тебе дать не могу, потому что у меня таких перемен никогда не было, – говорит Генри виновато. Потом кидает на нее шутливый, преувеличенно сальный взгляд: – Кому-то повезло.

– Но когда Алекс прикасается к тебе, у него получается дотронуться до тебя по-настоящему?

И тут, будто по заказу, появляется Алекс собственной персоной. Шаги его тяжелых башмаков эхом отдаются по центральному проходу, вниз по ступенькам оркестровой ямы, а потом он падает на стул рядом с Генри. Он смотрит по очереди на них обоих; в полутьме синяки вокруг его глаз кажутся почти черными.

– Как тут у вас дела?

Генри тянется вниз и забрасывает ноги Алекса себе на колени.

– Люси спросила, нравится ли тебе меня трогать.

Она со стоном прячет лицо в ладонях.

– Я вовсе не это спрашивала. Я спросила, получается ли у тебя его потрогать. Подробности мне знать не обязательно.

Алекс ухмыляется.

– Ага. Но такое ощущение, что он весь покрыт статическим электричеством.

Генри еще с секунду наблюдает за Люси, потом спрашивает:

– Уверен, ты уже думала об этом, но что именно происходит, когда ты сильнее всего?

Она возвращается мыслями к тем моментам, когда она это замечала: у озера, но еще когда Колин вернулся из медпункта. Ткнуть пальцем в какое-то конкретное настроение или событие у нее не получается.

– Бывает, я замечаю это, когда мы на улице вместе или когда он на велосипеде ездит. Я думала, это происходит, когда он чем-то доволен, но потом почувствовала то же самое, когда он только приходил в себя.

– Даже если он только приходил в себя, вполне может быть, он был счастлив, что жив и что он в спальне, наедине со своей красавицей-девушкой, так что я бы пока не отказывался от этой теории.

Люси опускает голову, не в силах сдержать улыбки:

– Ну да, наверное.

– Но какая теория у меня? Tki чувствуешь себя сильнее всего, когда ты на верном пути, когда делаешь то, ради чего ты здесь появилась. Может, это – когда Колин счастливее всего, а может – нет. Вспомни один момент, когда ты ощущала себя сильнее всего, реальнее, и сделай то, что ты делала, еще раз.

Она взглядывает на прихотливо украшенный потолок над головой, расписанный алым и золотом, с вычурной лепниной. Она чувствовала себя почти совсем плотной как раз перед тем, как Колин решил погрузиться в озеро. «Может, это неправильно, – думает она, – Держать такое в секрете от Генри? Ему же, наверное, хотелось бы знать, что есть способ им с Алексом побыть вместе?»

– Понимаешь, – говорит Генри, прерывая ее внутреннюю борьбу, – Мне кажется, я чувствую себя сильнее день ото дня. И у Алекса до сих пор ремиссия. Это говорит мне, что я все делаю правильно для него.

Это помогает Люси принять решение. Она никогда не сможет рассказать Генри о том, что позволяет делать Колину.

– Поняла.

– Я это, собственно, к чему. Посмотри на Колина. Понаблюдай за ним. Если ты делаешь что-то, что делает его счастливым, ты должна ощущать прилив этой внутренней силы. Если сильной тебя делает что-то еще, ты обязательно заметишь. Видел твое имя на табличках в кабинете химии, – добавляет он, широко улыбаясь. – Так что давай, проведи парочку экспериментов.

Она встает, чтобы уйти, но потом решает начать прямо сейчас.

– Генри, какого цвета у меня волосы?

Он слегка наклоняет голову набок, потом тихонько смеется:

– Не самый странный из твоих вопросов, ну да ладно, считай, я повелся. Темно-русые.