Часть восьмая

Неприметно одетый господин средних лет в одиночестве сидел за столиком небольшого кабачка в портовом пригороде Гамбурга, неторопливо куря, изредка делая маленький глоток коньяка из стоявшей перед ним рюмки, и не обращая внимания на немногочисленных посетителей заведения. Последние, впрочем, тоже не страдали излишним любопытством и занимались своими делами.

Через стол от него, прислонившись к стене, дремал бедно и неряшливо одетый тип с длинными волосами, висевшими сальными сосульками, и лицом горького пьяницы. Время от времени он открывал глаза, обводил помещение мутным взором, затем отхлебывал из стоявшей перед ним оловянной кружки, и снова погружался в прежнее полудремотное состояние. У входа скучала пара молодых людей, по одежде похожих на мелких портовых служащих. Последним живым существом был кельнер, неторопливо протирающий большой салфеткой рюмки, фужеры и кружки, стоявшие на барной стойке.

Спустя какое-то время на улице послышались голоса, и в заведение ввалилась веселая компания, состоявшая из трех студентов, судя по одежде, из достаточно обеспеченных семей, тянущих за руки упирающуюся девицу. Впрочем, было заметно, что она давно привыкла пользоваться популярностью у мужчин и отнекивалась больше для того, чтобы набить себе цену, нежели искренне.

Молодежь обосновалась за соседним столиком и громко потребовала кельнера, чтобы сделать заказ. Неприметный господин усмехнулся уголком рта и хотел сделать очередной глоток коньяка, как девица, вспорхнув со своего места оказалась рядом и громко поинтересовалась:

— Господину скучно? Господин случайно не меня ожидает?

Ответом послужил сначала внимательный взгляд, затем короткая категоричная фраза:

— Нет, фройляйн, не вас.

— В таком случае могу показать того, кого вы ждете. — Девица, наклонившись, понизила голос. — Пригласите нас за столик.

После этой фразы один из студентов быстро пересел со своего места, оказавшись напротив господина, а остальные стали негромко перекидываться короткими фразами вместе с подсевшей к ним подругой.

— Вы искали встречи со мной. — Молодой человек внимательно и напряженно рассматривал сидевшего перед ним. — Зачем? Знаете ли вы, что подобное любопытство часто бывает опасным для здоровья?

— Вас в детстве не учили вежливости, юноша? — Майор фон Тельхейм усмехнулся. — Хотя бы первым представиться старшему по возрасту не нужно?

— А вы уверены, герр… что действительно хотите это знать? — Студент надменно посмотрел на собеседника, затем быстро выхватил из левого рукава узкий стилет. — Пан Вацлав Ковальский. Вам что-нибудь говорит это имя?

— Это тот человек, с которым я должен был здесь встретиться… Посмотрите внимательно вот сюда. — Майор, не глядя не тускло блестящий клинок, неторопливым движением отодвинул опустевшую рюмку и затушил сигарету в пепельнице, не обращая внимания на пьяницу, который в этот момент снова пришел в сознание, сделал очередной глоток, громко рыгнул, обдав пространство вокруг себя крепким пивным духом и снова откинулся к стене. — А теперь, мой юный друг, гляньте на другую руку!

В голосе фон Тельхейма зазвучал металл. Заглянув под стол, "студент" увидел зажатый в руке миниатюрный браунинг, нацеленный прямо на него.

— Не делайте глупостей, юноша! Одно движение пальца, и ваши близкие будут молиться день и ночь, чтобы вы остались живы с пулей в животе… А если вы действительно Вацлав Ковальский, то, может быть назовете мне девичью фамилию жены вашего двоюродного брата Яцека, который сейчас служит в Польском легионе полковника Пилсудского, и расскажете, что из себя представлял тайник, в котором вы прятали его письма к невесте по его же просьбе?.. Молчите? Тогда убирайтесь прочь, мне с вами не о чем разговаривать!

Студент с побледневшим лицом, как вытащенная на берег рыба, несколько раз открыл и закрыл рот, не зная, что делать дальше. Молчали и его друзья за соседним столиком. Внезапно один из портовых служащих поднялся и подошел к спорщикам.

— Юзик, пересядь к остальным и смотрите за входом. — Отдав распоряжение, он повернулся к майору. — Девичья фамилия жены моего брата — Конопчанка, а тайник находился в трещине фундамента каплицы, которая стояла у развилки дорог. Я удовлетворил ваше любопытство, герр?..

— Герр Шульц, с вашего позволения, пан Вацлав.

Поляк достал правую руку из кармана пиджака и присел на освободившееся место.

— Так, все же, зачем вы искали меня?

— Дело в том, что я ищу людей для проведения одного… рискованного и опасного мероприятия, могущего принести огромную выгоду всем участникам. К вам мне порекомендовали обратиться персоны, хорошо вас знающие. Они заверили, что это дело не каждому по зубам, но назвали вас и вашу группу, как самых лучших исполнителей подобных акций. Я надеялся, что у нас состоится серьезный разговор, а вместо этого смотрю на устроенный здесь дешевый балаган.

— Простите, герр Шульц, некоторые меры предосторожности. Тем более, что вы очень похожи на полицейского.

— Почти угадали, я действительно ношу мундир. — Фон Тельхейм усмехнулся, заметив появившееся напряжение во взгляде поляка. — Но здесь я выступаю в роли сугубо частного лица, выполняющего… скажем так, просьбу определенной группы людей. Достаточно могущественных, и, замечу, очень богатых, чтобы к их мнению прислушивались.

— Хорошо, герр Шульц, давайте перейдем к делу. Можете говорить свободно, у меня нет секретов от своих товарищей по борьбе. — Пан Вацлав горделиво выпрямился и даже слегка расправил плечи. — А этого спящего сквалыгу мы сейчас…

— Это было бы несколько опрометчиво с вашей стороны. — Майор повернул голову в сторону столика, за которым клевал носом незадачливый пьянчужка. — Герман, можешь заканчивать спектакль и спокойно допивать свое пиво.

Только что спавший нетрезвый бродяга мгновенно протрезвев, обвел присутствующих колюче-пристальным взглядом, будто прицеливаясь в каждого, а потом неожиданно улыбнулся и отсалютовал кружкой. Что-то похожее на уважение на миг промелькнуло в глазах поляка, затем он усмехнулся. — Ваш человек так правдиво изображал пьяницу, что я, признаться, поверил… Ну, что ж, чужих ушей здесь нет, можете говорить спокойно, герр Шульц… Или, вероятней всего, герр ФОН Шульц?

Фон Тельхейм, не торопясь, достал из внутреннего кармана портсигар из вороненой стали, невзначай повернул его так, чтобы собеседнику была видна серебряная монограмма Круппа на крышке, вытащил и закурил новую сигарету. Затем задумался на пару секунд, а потом задал неожиданный вопрос:

— Господа, зная вас, как пламенных патриотов Польши, хочу спросить… Вы не хотите исполнить свой долг перед вашей многострадальной Родиной, создать реальную предпосылку для обретения ею независимости, и одновременно заработать крупную сумму? Скажу сразу, речь идет о цифре с пятью нулями.

— В какой валюте? — охрипшим вдруг голосом спросил один из "студентов".

— В любой, какую вы укажите. Марки, фунты, франки, доллары… Я представляю… определенные финансовые круги, для которых выбор валюты, равно, как и размер суммы являются незначительными деталями. — Майор откинулся на спинку стула и с наслаждением затянулся ароматным табаком.

— Начало очень интересное. Расскажите теперь, герр Шульц, что мы должны сделать. — Ковальский быстро оправился от неожиданности, в глазах появился хищный алчный блеск.

— А вот сейчас, мой дорогой пан Вацлав, я все же буду настаивать на разговоре тет-а-тет, как говорят лягушатники. — Вежливость фразы немного диссонировала с жестким тоном, которым майор ее произнес. — Это — не моя тайна, и даже не тех, кто меня послал. Не хотелось бы в случае утечки информации разбираться кто и по какой причине ее допустил. Поэтому, пусть ваши спутники пересядут за самый первый столик у входа, Герман последует их примеру. Вместе им будет удобней присматривать за тем, чтобы нам никто не помешал.

Юзик хотел было возмущенно что-то ответить наглому незнакомцу, но одного взгляда Ковальского, брошенного на него, было достаточно, чтобы все слова остались непроизнесенными.

— Делайте то, о чем попросил герр Шульц! — Поляк проводил взглядом девицу, "студентов" и последовавшего за ними спутника фон Тельхейма, затем повернулся к майору. — Теперь можете говорить свободно, нас никто не услышит. Так в чем будет заключаться наша задача?

— Необходимо переправиться в Россию, там связаться с людьми, которых я назову. Они помогут вам разместиться и даже устроиться на работу. Вы ведь, если не ошибаюсь, по первой профессии инженер-путеец? По сигналу вы должны быть в указанном месте в указанный час. Задача — остановить нужный поезд и изъять из него… одну очень высокопоставленную персону, которую впоследствии передать нашим представителям.

Пан Вацлав удивленно смотрел на майора, безмятежно пускавшего дым к потолку.

— Герр Шульц, вы хотите, чтобы мы… напали на поезд… русского царя?!..

— Нет, что вы, пан Вацлав… При всем моем уважении, такая задача, боюсь будет вам не под силу. Императорский поезд хорошо охраняется… В отличие от двух санитарных поездов, в которых простыми сестрами милосердия служат очень знатные дамы, находящиеся в родстве с… некоторыми Высочайшими особами.

За столом повисла мертвая тишина, от неожиданного предложения Ковальский оправился не сразу.

— То есть вы предлагаете нам захватить одну из великих княж…?!

— Пан Вацлав! Будьте немного сдержанней!.. Нет нужды произносить то, что вы уже поняли… — Фон Тельхейм бесцеремонно перебил собеседника, затем перешел на шепот. — Русский царь будет посрамлен, если он не смог защитить даже своих детей, как он может управлять империей. В стране начнутся волнения, и это может здорово поспособствовать заключению сепаратного мира и выходу России из войны.

— А в чем же выгода ваших финансовых кругов? — Поляк уже понял идею и теперь старался разобраться в нюансах.

— Выгода заключается, во-первых, в том, что увеличатся военные заказы для победы над Антантой и появятся новые источники сырья из России. А во-вторых, можно будет сыграть на биржевой панике, которая непременно возникнет после этого события. Приведу вам пример столетней давности. На Парижской бирже, когда было несколько сообщений о высадке сосланного узурпатора Бонапарта, каждое из них сопровождалось паникой. Во время которых знающие люди, скорее всего и организовавшие эти сообщения, буквально за день сколачивали баснословные состояния.

— Хорошо, ваш интерес я понял. — Ковальский решил задать самый важный вопрос. — Только вот как это поможет, по вашим словам, обрести независимость нашей многострадальной Польше?

Фон Тельхейм внимательно глянул на собеседника, еще раз затянулся сигаретой и продолжил:

— Об этом лучше спросить господина Пилсудского. Как по-вашему, за что воюют ваши земляки в рядах австро-венгерской армии? Неужели полковник стал бы создавать воинские части и участвовать в войне, не имея определенных договоренностей с Кайзером и австрийским императором?.. Ваши соотечественники из Польского легиона, да и все поляки, просто не поймут вас, если будет упущен такой шанс.

Хорошенько обдумайте то, что вы услышали. А завтра, к примеру, в два часа дня здесь же дадите мне окончательный ответ…

Интерлюдия. Принц и Павлов.

Доктор с недоумением посмотрел на конверт, и, не найдя подписи отправителя, вскрыл его и достал небольшой листок бумаги, на котором было написано торопливым почерком: "Уважаемый Михаил Николаевич! Не откажите в любезности еще раз побеседовать со мной и Петром Всеславовичем. Павлов".

Михаилу Николаевичу хотелось не спеша, обстоятельно проанализировать события последних часов, а посему он немедля отправился на квартиру к Бартонду, запасные ключи от которой ему вручил накануне предусмотрительный хозяин. Прибыв на место, доктор собственноручно заварил в объемистом фарфоровом чайнике ароматный напиток, прихватил связку баранок и занял место за письменным столом. В списке неотложных дел, который он набросал на листе бумаги, на первом месте стояло — немедленно связаться с капитаном Бойко и Гуровым. Но долго заниматься планированием ему не дал Николай Петрович, который, не раздеваясь, вбежал в комнату, потрясая каким-то конвертом и, едва отдышавшись, почти прокричал своему другу:

— Миша, может, ты объяснишь, что значит сия бумага?

На бланке университета было начертано предписание, в соответствии с которым приват-доцент Бартонд Николай Петрович откомандировывался в распоряжение верховного начальника санитарной и эвакуационной части всех фронтов, генерала от инфантерии Его Высочества принца Ольденбургского.

— Не торопись, Николай, сейчас разберемся, а пока попей чайку.

В этот момент в дверь позвонили, а через мгновение на пороге появилась фигура ротмистра Воронцова.

— Господа, прошу меня простить за столь бесцеремонное вторжение, но дверь была не заперта. Я к Вам с новостями от академика Павлова.

— Подождите, с новостями, уважаемый Петр Всеславович. Возможно, Вы в курсе столь неожиданных изменений в моей судьбе? — с этими словами Бартонд передал ротмистру предписание.

— Успокойтесь господа, как раз об этом я и хотел с Вами переговорить. Кстати, Николай Петрович, Вы не один, кто получил подобный приказ. Ваш покорный слуга, по согласованию с товарищем Министра внутренних дел, командующим отдельным корпусом жандармов, свиты Его Величества генерал-майора В.Ф.Джунковского также откомандирован в распоряжение принца Ольденбургского. Да и Вы, Михаил Николаевич, по моим данным получите аналогичный документ. Но об этом, я думаю, Вы услышите лично от Его высочества. А сейчас, господа, у нас просто нет времени на разговоры. Я взял на себя приятную обязанность передать Вам письменное приглашение Его высочества прибыть на церемонию награждения "ЗА ПОЛЕЗНЫЕ ОБЩЕСТВУ ТРУДЫ", которая состоится в четыре часа пополудни во дворце генерал — губернатора.

Я, как уже видите, в парадном мундире, а Вам предстоит примерка подобающего сему случаю костюма. — Ротмистр крикнул по направлению к двери. — Егор, заноси!

В комнату вошел молодой унтер, сжимающий в каждой руке вешалку с фраком. Ошеломленные врачи быстро переоделись. К их неимоверному удивлению костюмы подошли идеально, что не могло не вызвать общий вопрос к ротмистру, который доктора произнесли практически хором:

— Петр Вячеславович, но, как и когда Вы сумели?!..

Ротмистр был явно доволен тем, что сюрприз удался, пообещал все подробно объяснить попозже и произнес в заключение:

— Академик Павлов, попав в аналогичную ситуацию, рассмеялся и сказал мне: "В тайной канцелярии есть всё!". И я с ним полностью согласен. В путь, господа, автомобиль ждет.

Поездка заняла минут пятнадцать, и за это время Петр Всеславович лаконично рассказал о предыстории сего события.

— Скажу Вам по секрету, господа, что среди весьма обширного списка награжденных есть бесспорный фаворит. И решение посетить Москву и лично вручить ему орден Св. Анны третьей степени, подвигло Его высочество принца Ольденбургского несколько изменить график своих переездов. Но это того стоит. То, что сделал сей достойный негоциант, так или иначе, повлияет на судьбы сотен людей. И мы с Вами, господа, в их числе. Но дело было так: в начале апреля, в Петроград приехал из Сибири один из купцов Сычовых. Из старообрядцев, в летах, хотя иного молодого за пояс заткнет. Состояние богатейшее, а единственный наследник — юноша двадцати годов, который, надо же так случиться, подхватил пневмонию. Отец всех светил медицинских созвал, в пояс кланялся, золотом осыпал — а сыну все хуже. А тут как раз академик Павлов к профессору Ижевскому приехал, новый генератор электромагнитный привез. Так Сычев-старший, не поверите, в полночь в гостиницу к Ивану Петровичу прорвался. Я как раз соседний номер занимал и все сам слышал. Дверь буквально с петель снес, на колени упал, плачет и просит сына спасти. Обещал половину капитала отписать.

— А что академик? — заинтересованно спросил Михаил Николаевич, — к нам на передовую лишь слухи доходили, да статьи газетные. Иные щелкоперы имели наглость писать, что, мол, Нобелевский лауреат заработать на горе чужом решил, златому тельцу поддался. А излечив больного, куш урвал, не побрезговал.

— То, что юношу с того света вытащили, — это святая правда. А насчет злата… Когда Сычев со стряпчим приехал, дабы слово купеческое исполнить и половину имущества на Ивана Петровича переписать, тот ни копейки не взял. Сказал только: "А вот если желает Федор Поликарпович внести лепту свою в дело победы российского оружия в годину военную, да и изобретениям новым помочь, чтоб солдатиков раненых и увечных врачевать способнее было", то от помощи институту не откажется. И пригласил его в Попечительский Совет. Но, господа, пока все, мы прибыли.

Автомобиль затормозил возле хорошо известной всем жителям первопрестольной резиденции главноначальствующего над Москвой князя Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона. На входе стояло несколько городовых, которые сверяли прибывающих со списком и лишь изредка просили предъявить приглашение. Во избежание возможных недоразумений там же присутствовал один из адъютантов князя. При виде ротмистра, стражи порядка вытянулись во фрунт, так что докторам не пришлось даже представляться.

В белом бальном зале были установлены ряды мягких стульев. На них, невольно дистанцируясь, от прочих гостей, разместилась весьма живописная группа награждаемых, которую так и хотелось назвать "могучей кучкой". Игумен, пара-тройка представителей московского дворянства из старых фамилий, несколько промышленников, медики. На хорах чуть слышно опробовал свои инструменты небольшой оркестр, ибо по сценарию торжественного вечера помимо награждения был назначен благотворительный аукцион и концерт, все доходы от которых планировалось разделить между московскими госпиталями. Под колоннадой громадой волнолома возвышался длинный дубовый стол, прикрытый бархатной скатертью. Среди непременных стеклянных сифонов с сельтерской водой и хрустальных стаканов для президиума был приготовлен и аукционный молоток.

В первом ряду стульев, возле прохода выделялся могучей статью и бородой в стиле Александра III мужчина весьма уважаемых лет. На его несколько старомодном сюртуке, полностью отсутствовали золотые побрякушки, которыми, чего греха таить, любили украшать свой костюм некоторые представители преуспевающего купечества, и сразу бросалась в глаза медаль на Андреевской ленте.

— А вот и господин Сычев, — тихонько шепнул докторам ротмистр. Но дальнейший разговор прервали распахнувшиеся двери и зычный голос мажордома объявившего присутствующим:

— Верховный начальник санитарной и эвакуационной части всех фронтов, генерал от инфантерии, Его высочество принц Александр Петрович Ольденбургский… Главноначальствующий над Москвой, генерал — лейтенант, его сиятельство князь Феликс Феликсович Юсупов граф Сумароков-Эльстон… Его Высокопревосходительство товарищ Главноуправляющего собственной Е. И. В. канцелярией по учреждениям императрицы Марии, действительный тайный советник, академик Иван Петрович Павлов.

Оба вошедших генерала по случаю военного времени были одеты в походные мундиры. Однако перепутать их было просто невозможно. Принц превосходил князя не только летами и званиями, но и ратными делами. Об этом красноречиво говорили знаки орденов Святого Георгия 4-й степени и Святого Владимира 2-й степени с мечами, полученные им еще в прошлом веке за подвиги в Русско-турецкой войне. Невзирая на преклонные лета (семидесятилетний юбилей был отпразднован год назад), Александр Петрович отличался отменной выправкой, а его знаменитые усы были лихо, по гвардейской моде, закручены вверх.

Иван Петрович Павлов был известен своим принципиальным неприятием роскоши и нелюбовью к золотым пуговицами и лацканам, белым штанам и треугольным шляпам, а посему даже на этой церемонии был не в вицмундире, а во фраке. Больше впечатления производили прямые гладкие волосы, высокий лоб мыслителя, и седая борода, аккуратно расчёсанная на обе стороны. А вместо орденов, коих у него было немало, поблескивал серебром и белой эмалью нагрудный знак Российского Общества Красного креста под покровительством императрицы Марии Федоровны.

В ученых кругах некогда ходил анекдот о том, что получив орден Станислава, академик отдал его своим маленьким сыновьям в качестве игрушки, что дало основание чиновникам от науки обвинять его в фраппировании общественного мнения.

Вслед за ними в зал проследовало несколько корреспондентов столичных и иностранных газет, фотографы, оператор с кинокамерой, а так же представители богемы, которые искренне считали свое присутствие на подобных мероприятиях целью всей своей жизни.

Официальную часть открыл принц Ольденбургский. Первые слова его приветственной речи были привычны для подобных мероприятий. Фраза о том, что: "Он счастлив, видеть столь достойных сыновей отечества, в славных делах которых возрождается подвижничество Кузьмы Минина…." была традиционной, а потому и предсказуемой. Корреспонденты газет лишь имитировали записи в своих блокнотах, как вдруг Его высочество, мельком взглянув на Павлова, произнес следующее:

— Господа, вручая Вам награды от имени Государя и Отечества, я горд тем, что на Вашей груди воссияют ордена и медали Российской Империи и как старый солдат, я полностью разделяю вот эти слова поэта: "Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд…". Спасибо Вам, за деяния Ваши, люди русские!".

И, после этих слов, Александр Петрович, выйдя из-за стола, отвесил новоиспеченным кавалерам низкий поклон.

После секундной паузы зал взорвался аплодисментами. Карандаши репортеров забегали подобно ткацкому челноку, с некоторым опозданием захлопали пистоны магниевых вспышек, щедро обдав стоящих рядом белым пеплом. И лишь кинооператор дисциплинированно начавший крутить ручку камеры с первыми же словами принца, успел запечатлеть абсолютно весь эпизод, ставший на протяжении нескольких следующих недель самой популярной кинохроникой, а отдельные кадры, зафиксировавшие поклон принца, весьма выгодно продал газетчикам.

Далее процесс награждения продолжился по отработанному ритуалу, тем более, что присвоение чинов и награждение орденами в Российской Империи основывались на четкой неархаической системе. И лишь объявление о том, что купец первой гильдии Сычов Федор Поликарпович награждается орденом Святой Анны третьей степени с присвоением чина шестого класса по ведомству учреждений императрицы Марии вызвало недоуменное перешептывание одних и завистливые взгляды других присутствующих.

После окончания церемонии бы объявлен короткий перерыв, после которого должны были начаться благотворительный аукцион и концерт. Воспользовавшись паузой, принц Ольденбургский перенаправив всю энергию газетчиков на хозяина дома князя Юсупова, подошел к Павлову:

— А Вы были правы, Иван Петрович, рекомендуя именно такой сценарий речи. Четко, кратко и по существу. Я бы даже сказал: по-суворовски. Только, вот, что милейший профессор, я вынужден поставить перед Вами ультиматум: Или Вы называете имя этого таинственного пиита, или же признаете своё авторство. Признайтесь, Иван Петрович, что служите двум музам одновременно. Этакий слуга двух господ. Как это Вы изволили сами называть: физик и лирик? Хе, хе, хе…

Павлов присоединился к смеху и, лукаво улыбаясь, ответил:

— Александр Петрович, позвольте сохранить анонимность автора. Как честный человек, скажу только одно: у меня просто очень хорошая память.

— Иван Петрович, у нас немного времени. — Отсмеявшись, принц перешел на серьезный тон. -

Давайте поступим так: еще раз вместе поблагодарим Федора Поликарповича за его более чем щедрый вклад в дело развития нашего института экспериментальной медицины, а точнее. — создания его особого Московского филиала. А после, не сочтите за труд, представьте мне рекомендованных Вами врачей и начальника службы безопасности.

Принц и академик, раскланиваясь на ходу со знакомыми лицами лавируя в толпе, подобно двум кораблям, проходящим через замерзший фарватер, направились к Сычову. На то, что бы преодолеть каких-то полтора десятка метров пришлось затратить не меньше пяти минут. Его высочество издавна слывший галантным кавалером, как истинный русский офицер, не мог себе позволить пройти мимо прекрасных дам, или юных дев, не звякнув шпорами, не сказав пару — тройку тонких комплиментов и не приложиться с поцелуем к очаровательным ручкам.

Но необходимо отметить, что и его высокопревосходительство действительный тайный советник и нобелевский лауреат, оказался далеко не схожим с сухарем или книжным червем и в галантности не уступал старому гвардейцу, что не осталось не замеченным. Вырвавшись на "оперативный простор" Ольденбургский весьма одобрительно, но с оттенком удивления отметил:

— Иван Петрович, мы с Вами знакомы, дай Бог памяти, почти четверть века. Но должен заявить, что в последние месяцы Вас просто таки не узнать — молодеете на глазах. Я знаю — не курите, да и спиртного не принимаете, к физическому труду привычны, в городки, говорят, чемпиона среди студентов разгромили, но тут поневоле тянет "Фауста" перечитать.

— Никакой мистики, Александр Петрович, а один лишь материализм и научный подход.

Хотя и душевный настрой много значит:

"Ничего, что виски побелели

Но глаза тем, же светом горят

Никогда, никогда не стареет

Тот, кто смолоду сердцем богат"

— А ведь эти слова, прямо таки о Вас и написаны, Александр Петрович. За Вами, когда Вы на фронт выезжаете или в тылу с чинушами нашими сражаетесь, иным поручикам не угнаться. И неизвестно где труднее приходится: под германскими снарядами, для коих красный крест ничего не значит, или с ура-патриотами местными. А от них подлости любой ожидать можно. Дай им только волю, так за мошну свою и Веру и Царя и Отечество оптом продадут, иль заложат. Вот Суворова Вы сегодня упомянули, а Александр Васильевич говаривал: "Я был ранен десять раз: пять раз на войне, пять раз при дворе. Все последние раны — смертельные".

Но разговор сей, Александр Петрович, позвольте считать отложенным до времени. Да и место стоит удачнее выбрать: или в Вашем вагоне, казачков перед этим кордоном выставив, или у меня под Москвою.

На этом собеседники прекратили свой диалог и достигли, наконец, цели своего "вояжа". Федор Поликарпович между тем находился в плотном окружении состоящим из "акул пера" и своих же московских коллег по цеху. И если первых интересовала любая, но желательно пикантная информация о причинах столь неожиданного высочайшего внимания, то вторые пытались, воспользовавшись новым знакомством и сделать хороший гешефт.

Ставший совершенно неожиданно для себя "Вашим высокоблагородием", Сычов, тем не менее, не потерял природной смекалки. Благодаря преимуществу в росте, он первым увидел подошедших Ольденбургского и Павлова, и совершенно неожиданно для окружающих, поклонился со словами: "Ваше высочество….". Принц, которого позабавила растерянность на лицах, тем не менее, пресек любые попытки интервью. Ответив вежливым кивком, он произнес:

— Господа, я сожалею, что мне придется лишить господина Сычова удовольствия общения со столь приятным обществом, но война диктует свои законы. Федор Поликарпович, я еще раз благодарю Вас за щедрую и бескорыстную помощь Российской науке. Прошу Вас не оставлять вниманием заседания нашего попечительского совета.

— Непременно, Ваше Высочество, — ответствовал купец, — но зная, что Ваш поезд опять отправляется за ранеными на передовую, взял на себя смелость приготовить небольшую посылочку для солдатиков наших. Дары лесов Сибирских: орешки кедровые, масло, живица. Любую рану излечить поможет. Позвольте передать?

— Ну, что ж, Федор Поликарпович, захвачу с удовольствием. Вот только попросим нашего гостеприимного хозяина посыльного выделить и Вашу передачу в мой автомобиль загрузить.

— Не взыщите, Ваше высочество, но дело сие и самому Ивану Поддубному не под силу будет. Да и авто у Вас, чай не грузовое? В посылочке той орешков пудов сто будет, маслица столько же, да и живицы толику малую — тысячу фунтов. А к ней, примите Ваше Высочество, сей фолиант. В нем рецепты собраны да советы лекарей наших, русских, исконных!

— Федор Поликарпович, а Вы не перестаете нас удивлять и радовать. С благодарностью принимаю дары Ваши, а с добром врученные они вдвойне силу целительную получат. А книгу Вашу прикажу сегодня же скопировать и передам список с неё лично в руки академика Павлова. А что, Иван Петрович, найдется чему поучиться медикам нашим, особенно с дипломами заморскими, у Руси — матушки?

— Не сомневаюсь в том, Ваше высочество. Народ наш талантами веками славится. Травники русские еще князей первых киевских от недугов спасали. Да недаром же в народе поговорка ходит: "Чай, не химия, какая, чай, природные дары!". — Не стоит затрудняться по поводу списка, Ваше Высочество, — почтительно, но с улыбкой добавил Сычов и, желая видимо сразить аудиторию наповал, протянул Павлову еще один экземпляр книги.

Отдав необходимые распоряжения по срочной доставке "даров земли сибирской" на вокзал, принц вместе с Павловым, нигде более не задерживаясь, направились к выходу из зала. Внимательно наблюдающий за всеми перемещениями Ольденбургского, ротмистр, явно действуя по некой инструкции, шепнул Бартонду и Михаилу Николаевичу:

— Господа, нам пора, прошу следовать за мной, Его высочество не любит долго ждать.

Уже на улице к ним подошел адъютант Ольденбургского, вежливо поприветствовал докторов, а Петру Всеславовичу передал на словах следующее: "Его Высочество назначил аудиенцию в личном поезде. Охрана предупреждена, Вас пропустят безотлагательно". И добавил от себя: "Господа, рекомендую поторопиться". Ротмистр с докторами немедля загрузились в автомобиль и гонка началась. Конечная цель путешествия находилась на железнодорожной ветке у распределительного госпиталя, который разместился на территории Казенного винного склада Љ 1. Сей "храм" поклонников Бахуса был закрыт еще 31 октября 1914 в связи с введением в стране сухого закона вплоть до окончания военных действий. Однако, как отметил еще великий Салтыков-Щедрин: "Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения". А посему Складу Љ 1 "позволялось производить спирт для нужд армии и учреждений народного здравия, отпускать вино иностранным гражданам и дипломатическому корпусу, выполнять заказы на поставку спирта союзнической Франции". Внесли свою лепту и фармацевты. Часть производственных мощностей была переориентирована на выпуск лекарственных средств на спиртовой основе. Дабы скоротать дорогу, ротмистр рассказал парочку смешных историй о том, какие причины находили начальники санитарных поездов, дабы постоянно прибывать, или отправляться именно с этой железнодорожной ветки.

Благодаря предусмотрительным строителям склада, подъездные пути позволили автомобилю, остановится недалеко от состава. Шла обычная кутерьма, говорившая о скором отправлении состава. Осмотрщики с обеих сторон проверяли вагоны, простукивая молотками буксы и колесные пары, возле неспешно пыхтящего локомотива старательно изображала лихорадочную деятельность паровозная бригада под бдительным присмотром коменданта поезда.

По перрону, опустив голову, задумчиво прогуливался Павлов. Чувствовалось, что какая-то мысль полностью им овладела и только лишь когда он вторично прошел мимо ротмистра, выполнявшего для докторов роль проводника, тот был вынужден кашлянуть, дабы вернуть академика в реальный мир.

Павлов прореагировал несколько неожиданно:

— Рад видеть Вас, уважаемые коллеги. Петр Всеславович, у нас есть еще пара минут до представления принцу и я хотел бы оговорить с Вами одну сумасшедшую идею по прикрытию истинных направлений исследований нашего института.

— И что Вы предлагаете на этот раз? — Заинтересовано спросил ротмистр. За те несколько месяцев работы с Иваном Петровичем, он уже несколько раз имел возможность убедиться в оригинальности и, самое главное, в полезности предложений ученого. Тем более именно в тех, которые академик высказывал после таких глубоких раздумий, когда со стороны казалось, что он ведет неслышный, но от этого не менее оживленный, мысленный диалог с собой. Петр Всеславович, как и многие его современники с глубочайшим уважением относился к академическим знаниям, широте кругозора, умению говорить с людьми и получать при этом нужную информацию. В конце-концов, медаль Нобелевского лауреата — это высочайшая оценка заслуг любого ученого.

Хотя, черт возьми, он до сих пор не мог понять, откуда ему известно много такого, чему не учат в Кембридже, Оксфорде, да, пожалуй, и в Александровской военно-юридической академии. Много такого, чего не знает и он сам, ротмистр отдельного корпуса жандармов, давно употребивший, на сей ниве необходимый пуд соли. Иной раз появляется крамольная мысль о переселении душ или реинкарнации господина Эдмона Дантеса, если таковой существовал в действительности. Все эти соображения мгновенно пронеслись в голове опытного жандарма не оставив никаких следов душевных терзаний на лице, на котором можно было увидеть только выражение, причем искреннее, внимания к собеседнику.

— Я хочу с Вами обсудить концепцию легенды, которой мы прикроем истинную программу и задачи работы московского, а точнее подмосковного филиала Императорского Института экспериментальной медицины (ИЭМ). Я понимаю, уважаемые Михаил Николаевич и Николай Петрович, что пока Вы не посвящены во все подробности, но обещаю, что мы с Петром Всеславовичем устраним все недоразумения и дадим, насколько это будет возможно, ответы на все вопросы.

А идею, пусть и невольно, мне подал наш щедрый меценат и попечитель — господин Сычов, а точнее его "небольшая", но весьма увесистая посылочка с кедровыми орехами, маслом и пр. Для медицины и фармакологии — это бесценное сырье, тем более, если оно пройдет необходимую обработку электромагнитными генераторами профессора Ижевского. Но вот, растет кедр далековато от нашего нового "альма матер". Зато сосновых лесов там в изобилии. Позвольте, процитировать несколько строчек из книги подаренной Федором Поликарповичем Его высочеству и Вашему покорному слуге: "Замечены в природе случаи, когда кедр расселялся "самопрививками" на сосне. Сосны, которые имеют кедровые вершины или сучки, встречаются довольно часто. Оказалось, что если ветер заносит кедровый орешек на место обломленных ветвей сосны, то орешек может прорасти — и ткани молодого кедра и сосны, сросшись, образуют одно целое. Такой кедр хорошо плодоносит, и его орешки ни в чем не уступают орешкам обычных кедров… Ученые, и лесоводы разработали способы прививки кедра на сосне. Первые удачные прививки были проведены в конце XIX века в Тростянецком парке на Малороссии, который был владением Ивана Михайловича Скоропадского. И по данным, коими располагает Академия Наук — кедровые ореховые сосны прекрасно растут и плодоносят, при этом деревья с корнями сосны и кроной кедра отличаются быстрым ростом, большой устойчивостью к неблагоприятным условиям, ранним вступлением в пору плодоношения". Кстати, что интересно, внук Ивана Михайловича, сейчас в чести и в чинах — командует 5-й кавалерийской дивизией, генерал-майор Свиты Его Величества. О нем, учитывая статус его предков, да и его самого, нам с Вами, любезный Петр Всеславович, стоит побеседовать поподробнее, когда дела срочные чуть разгребем.

Так вот, в газетах, в том числе и бульварных, появляются пространные публикации о том, что академик Павлов задумал на соснах кедровые орехи, а то и ананасы вырастить. И на деньги купца сибирского плантацию под Москвой отгрохал. А что? Деньги чай не казенные, ревизоры не пожалуют. И лучами своими колдовскими сосны да ели обрабатывает, яко марсианин из романа Уэллса. Дабы электричества хватило, так цельная станция рядом стоит на болотах торфяных. А так как одного сумасшедшего академика для этого маловато будет, так еще чудака-плодовода из града Козлова выписали. Есть там у меня один тезка — Мичурин Иван, правда, Владимирович. Человек скандальный, неуживчивый, но — таланта необыкновенного. Чувствую, что бы его заполучить личное приглашение Его высочества потребуется, а может, и Ваши коллеги поспособствуют.

Во время этого монолога, Павлов несколько раз смотрел на часы. Причем он, что было еще одной причиной сплетен, не так давно, решительно отказался от традиционного карманного варианта, и его правое запястье украшали Cartier, модель 1904 года, получившие известность благодаря полетам Сантос-Дюмона. В последний раз, взглянув на циферблат, академик скомандовал:

— Ну-с, господа, пора, прошу Вас, заходите в вагон.

Принц в ожидании посетителей продолжал работать. Его письменный стол был завален бумагами, за спиной размещалась карта фронтовой зоны с нанесенными маршрутами движения санитарных поездов, а справа, на стенке — три небольших портрета Российских Императоров, коим присягал Ольденбургский: Николая II и его августейших Папа и деда.

Купе, равное по площади двум стандартным, позволяло вместить и большее число людей. Михаил Николаевич и Николай Петрович, после представления принцу воспользовавшись приглашением гостеприимного хозяина, заняли места на диванчике напротив стола, а Павлов и Петр Всеславович воспользовались креслами. Александр Петрович Ольденбумргский выдержав короткую паузу и дав возможность освоиться с новой обстановкой, обратился к присутствующим:

— Господа, я пригласил Вас для того, чтобы, простите за невольный каламбур, познакомиться поближе и ознакомить с новым назначением. Предвижу вопрос от господ докторов о причинах столь резкого изменения их служебной карьеры, но отвечу только одно: война диктует свои правила. Кроме того, прочитав в газетах описание блистательной речи, с которой Вы, Михаил Николаевич, выступили на Пироговском съезде, я понял, что не услышу отказа. Уверен, что и Николай Петрович придерживается таких же взглядов на долг врача и патриота, не так ли?.. Через четверть часа я убываю на передовую. Вот здесь, — с этими словами, Александр Петрович, достал из небольшого сейфа опечатанную кожаную папку и передал её Павлову, — находятся основные учредительные документы по Институту, а также банковские реквизиты, позволяющие Вам, Иван Петрович, как директору, снимать необходимые суммы со счета. Помимо этого договор, подписанный правлением "Общества электрического освещения 1886 года" и общества "Электропередача" об особом статусе НИИ и бесперебойном снабжении его электроэнергией. Зная неповоротливость нашего чиновничества и прочего крапивного семени и стремление подвести все под соответствующий параграф и памятуя наш с Вами, Иван Петрович, разговор, примите вот эту, с позволения сказать индульгенцию, воспользуетесь при необходимости, а по памяти процитирую только одну фразу: "Любые действия по линии военно-медицинской службы предпринятые академиком и действительным тайным советником Павловым предприняты с моего ведома и одобрены. Верховный начальник санитарной и эвакуационной части, генерал от инфантерии и генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества принц Ольденбургский".

В это время раздался свисток паровоза, означающий готовность к отправлению, а в дверь купе постучал комендант поезда с аналогичной информацией.

— Пора, господа, будем прощаться. А Вас, Петр Всеславович, мне рекомендовали как прекрасного офицера, имеющего за плечами боевой опыт. Я обращаюсь с личной просьбой — сделайте все возможное, что бы НИИ скорей начал работать и ему не мешали это делать. С Богом, господа, до встречи.

Александр Петрович крепко пожал руки всем присутствующим, включая ротмистра, что было несколько нетипично для аристократа столь высокого ранга. Едва выйдя на перрон и убедившись в отсутствии случайных свидетелей, Павлов решительно взял бразды правления в свои руки, причем его монолог больше напоминал боевой приказ.

— Уважаемые коллеги, на сборы остается только завтрашний день. Причем, Вы, Михаил Николаевич, находитесь в еще более трудном положении, чем Николай Петрович, ибо из всего движимого имущества имеете лишь саквояж. А посему, господа будьте любезны, получить как говорят в армии, военно-подъемные деньги, и прошу обойтись без лишней экономии. Помните пословицу наших злейших друзей-англичан: "Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи".

— Теперь, Вы, Петр Всеславович. За Вами силовое обеспечение нашей поездки. По приказу принца Ольденбургского в наше распоряжение выделено два санитарных автомобиля Рено. Учитывая наличие на них кузова-фургона мы сможем разместить людей с макимально возможным комфортом и избежать нежелательного внимания. Сколько людей едет с Вами, и чем они вооружены?

— Для начала десять человек, а с оружием, увы, проблемы: револьверы разных типов и шашки.

— Этого явно недостаточно, Петр Всеславович. Полностью вооружением и оснащением охраны нашего Института займемся, прибыв на место, но кое-что мы можем и, прямо-таки обязаны, сделать завтра же. Каждый из нижних чинов должен иметь револьвер единого типа, а для серьезного боестолкновения — пистолет Маузер C96. Учитывая то, что электростанция и корпус нашего НИИ находятся в окружении леса, на болотах, то не помешают и охотничьи ружья. На Сицилии, говорят, местные пастухи картечью не только от волков отбиваются, но и от тварей поопаснее, которые на двух ногах.

Ротмистр, несколько растерявшийся от подобного напора и желая высказать и своё мнение, попытался возразить:

— Иван Петрович, все это звучит замечательно, но из каких арсеналов мы сможем получить все это великолепие, да еще и за один день?

— А "арсеналы" сии находятся в первопрестольной на улицах Лубянка и Петровка. Вот, Петр Всеславович, сами убедитесь, — и Павлов достал из портфеля каталоги московских оружейных магазина А.А. Биткова и Товарищества на паях "Охотничий вестник".

— Выбирайте сами, но я бы посоветовал у Биткова приобрести пяток дробовых шестизарядок Винчестера или самозарядных дробометов Браунинга. А в "Охотничьем вестнике" бельгийские девятизарядные револьверы "Почтовую модель" и маузеры. Помимо этого, обязательно возьмите запасные обоймы, запас патронов, электрические фонарики, термоса-фляги… Хотя, что-то я сегодня раскомандовался, пытаюсь учить боевого офицера. Берите все, что сочтете необходимым на десять человек. Критерий один — все, что нужно на войне. Единственная рекомендация: может светящиеся прицелы для ночной стрельбы пригодятся?

На "перевалочной базе" в местечке Дворец, где временно расположился переезжающий штаб армии, нас встречали чуть-чуть, пожалуй, поскромнее, чем римских полководцев, но обнимашки и рукопожимашки присутствовали в достаточном количестве, и длились бы, наверное, бесконечно, но пришлось отложить бурное проявление эмоций на потом, мотивируя необходимостью предстать пред ясны очи начальства. А посему быстренько привожу себя в порядок, окатываюсь приготовленным ведром колодезной воды, сбриваю все лишнее, за исключением, конечно, усов, переодеваюсь в парадный комплект обмундирования, называемый по примеру Тома Сойера "Тот, другой", и убываю по направлению к штабу.

Пока Валерий Антонович был у командарма, перездоровался со всеми штабными знакомцами, выслушал последние сплетни и слухи, в общем, был введен в курс всех дел и посвящен во все тайны. Самая интересная из которых, по их мнению, заключалась в выборе нового места для штаба. Вариантов было два: или в местечко с многозначительным названием Глубокое, или в Минск, "под крылышко" к штабу фронта. Естественно, все хотели, чтобы именно последний стал реальностью, — все же губернский город, типа, цивилизация, женщины, магазины, кафе, ресторации, в общем, — все маленькие радости жизни. Хотя лично мне — чем дальше от начальства, тем лучше.

Только собрался озвучить свою точку зрения, как появился капитан Бойко и утащил в свой кабинет для выслушивания доклада и приведения подчиненного "в чувство" после столь длительной прогулки вдали от надзирающего ока…

— Ну, что ж, Денис Анатольевич, очень рад Вас видеть в добром здравии! Вернулись из рискованного предприятия целым и здоровым, царапина на руке — не в счет. Про Ваши подвиги уже наслышан от Оладьина, за исключением, конечно, последних дней, когда Вы остались в Ново-Георгиевске. Вот про это вкратце и расскажите, будьте любезны. И начните с того, не повлияло ли Ваше присутствие в крепости на… некую неприятность, случившуюся с двумя германскими генералами. — Господин капитан заговорщецки подмигивает и улыбается. — А то меня аж полковник Батюшин, сам начальник разведотделения фронта, вызывал, мол, в германских газетах некрологи напечатаны, можете ли какие-нибудь подробности сообщить, все-таки ваш участок ответственности… Так, может, поведаете что-либо?

В ответ молча с наигранным недоверием и скептицизмом оглядываю стены и потолок кабинета, наличествующую мебель. Ничего подозрительного не нахожу. Вентиляционных окошек нет, окна, несмотря на все еще летнюю жару, закрыты и даже задернуты занавесками. Затем вопросительно смотрю на Бойко. Тот понимает все с полувзгляда:

— Не беспокойтесь, господин подпоручик, перед заселением все проверялось. Но мы примем еще кое-какие меры безопасности. Против, так сказать, слишком любопытствующих.

Валерий Антонович достает из стоящего в углу шкафа миниатюрный граммофон и заводит пластинку с военными маршами. Затем мы усаживаемся поближе друг к другу, и начинается серьезный разговор…

— Денис Анатольевич, подробный рапорт напишите завтра здесь же, а сейчас расскажите самую суть.

— После того, как отправил отряд с батальоном Федоренко, остался для подрыва артиллерийских складов. В этом помогали офицеры гарнизона, пожелавшие уйти с нами — подпоручик Стефанов, прапорщики Бер и Синельников. Последний позже, в пути, получил ранение в ногу и был оставлен на попечении у местного жителя. С ним же осталась сестра милосердия, бежавшая с нами из крепости…

— Не отвлекайтесь по пустякам, продолжайте, подпоручик!

— Виноват, господин капитан!.. — Делаю вид, что вскакиваю и стараюсь принять строевую стойку.

— Да не ерничайте, Денис Анатольевич, сядьте! Мне нужно знать всю правду и все подробности случившегося в крепости. Слишком много нездорового любопытства идет оттуда после этого случая. — Валерий Антонович с ироничной усмешкой показывает пальцем в потолок, подразумевая нахождение там гипотетического начальства. — Очень многие высокопоставленные персоны очень сильно желают быть в курсе произошедшего. И, вполне вероятно, имеют среди работников штаба свои "уши". Надеюсь, нашим болтунам в курилке Вы ничего такого не поведали?

— Ничего, кроме совершенно секретных сведений о том, что все это время обеспечивал дополнительную охрану штаба фронта при его передислокации на новое место. Все, как договаривались заранее.

Что же касается главного вопроса, — германцы устроили парад в присутствии Кайзера, а потом Вильгельм II с приближенными решил пройтись по крепости. Мы к тому времени нашли отличное место для засады. Работали снайперы-сибиряки, Игнатов и Ступкин. Стреляли по Гинденбургу, Людендорфу и еще какому-то генералу. Кайзера трогать запретил, все-таки, августейшая особа, да и последствия могли бы быть непредсказуемыми. Результата попаданий еще не знаю. Сразу после выстрелов взорвались заминированные склады. Мы в это время уже убегали из крепости.

— Гинденбург и Людендорф мертвы, третьим был генерал Безелер, он в тяжелом состоянии в госпитале… Вы, сами того не осознавая, сделали великое дело, Денис Анатольевич. Помимо того, что это был самый способный дуэт в германском генералитете, эти двое ратовали за полный разгром России, в отличие от, скажем, генерала Фалькенгайна, начальника германского генштаба… Учтите, я сейчас довожу до Вас секретные разведданные!.. Никому!.. И предупредите всех своих орлов, чтоб держали язык за зубами! Ничего не видели, ничего не слышали, да и к моменту взрывов были уже далеко от крепости! А то в Петрограде по словам Николая Степановича, — Батюшина. — Видя мое недоумение, поясняет Бойко. — Уже нашлись умники, заявляющие, что, коль в германского императора стреляли, то и в нашего Самодержца могут. А там и до новой пугачевщины рукой подать. И, между прочим, ходят эти умники с аксельбантами генералов свиты Его Императорского Величества. Учтите на будущее!

— Своих-то я предупрежу, а вот что делать с господами офицерами? Я-то попросил их держать язык за зубами, только вот послушают ли?

— Я с ними поговорю, да и расписки о сохранении тайны возьму… Не хотите кого-либо оставить при роте? Как они Вам показались, толковые?

— Трудно сказать, Валерий Антонович… Грамотные офицеры, в плен сдаваться не захотели, пошли даже на нарушение приказа… А поглубже копнуть — это время нужно.

— Немного времени у нас будет. Квартировать будете с батальоном Федоренко и другими вышедшими. Пока Анатоль со своими драгунами не подготовит новое место под Минском.

Следующий вопрос к Вам, Денис Анатольевич. Двое ваших казаков сдали мне большую сумму в германских марках. Сказали, что вытрясли их из какого-то германского чиновника.

— Так точно, взяли в обозе цальмайстера с кассой. Монетную мелочь использовали в качестве начинки для фугаса, чтобы погоню притормозить, остальное решил выносить.

— Вот и возникает у меня вопрос… А как бы Вы сами распорядились ими? — Уловив непонимание, Бойко поясняет: — Помните наши разговоры относительно Священной дружины?.. В этом деле деньги могут сыграть очень важную роль. Я предлагаю употребить их именно на это. Что скажете?

Киваю в ответ, типа, не возражаю. А сам думаю о том пакете, что подарил Матвей. Про него я никому не буду рассказывать. И вопрос не в недоверии к Валерию Антоновичу. Просто в таком деле, действительно, финансы должны быть децентрализованными, чуть-чуть здесь, чуть-чуть там. Короче, не складывайте все яйца в одну корзину…

— … задумались? Я понимаю, что вы все устали, дело сделано большое. "Языки" с передовой в один голос утверждают о почти катастрофическом ухудшении снабжения в последние недели. И, я считаю, что это целиком заслуга Вашей роты… Сутки Вам на отдых, завтра к обеду быть у меня для канцелярщины. Что Вы удивляетесь? Подробный рапорт о действиях и отдельный — о представлении к наградам… Да, и самому, скорее всего, как только переберетесь на постоянное место дислокации, вместе с несколькими подчиненными придется отправиться в штаб фронта. — Валерий Антонович укоризненно смотрит на меня, затем ехидно замечает. — В тот раз мне за Вас пришлось отдуваться и писать рапорта о наградах, теперь же — сами-с, господин ротный командир.

Что-то я не понял, какой тот раз и какие такие награды? Или это начальство так утонченно издевается над подчиненными? Теперь понимаю всю грусть полковника Давыдова в "Эскадроне гусар летучих", когда в конце фильма ему приказывают следовать на соединение с регулярной армией…

— … Денис Анатольевич! Да-с, видно действительно слишком устали. — Капитан протягивает мне небольшую брошюру в коленкоровом переплете. — Завтра рапорта будете под мою диктовку писать. А книгу сию изучите на досуге. И, чтоб было понятно, в штаб фронта едете за Георгием для себя и медалями "За храбрость" для остальных.

После этих слов Валерий Антонович искренне наслаждается моим ничего не понимающим видом и временным онемением, после чего продолжает оттягиваться на бедном, несчастном подпоручике, тупо смотрящем на обложку, на которой тиснеными буквами значится

"С Т А Т У Т Ъ

Императорскаго

Военнаго Ордена Святаго Великомученика и Побѣдоносца Георгiя,

принадлежащаго къ сему Ордену Георгiевскаго Креста

и причисляемыхъ къ тому же Ордену

Георгиевскаго Оружiя и Георгiевской Медали"

— Есть вещи, которые должен знать, если не наизусть, то очень близко к тексту каждый офицер. Одна из них — статуты российских орденов, и, в частности, Георгиевского креста, как наиболее ценной награды.

— И что же такого я натворил, что меня награждают?.. — Наконец-то выдавливаю из себя что-то вразумительное и членораздельное. — За какие подвиги?

— Посмотрите пункты за нумерами 11, 12, 17, 18. Там и взятые вашей группой пулеметы, и уничтожение германского авиаотряда, и оберст-лойтнант из штаба корпуса со своим портфелем. В общем, Денис Анатольевич, сутки — на отдых, и завтра утром встречаемся в этом кабинете.

— Валерий Антонович, еще один вопрос. При переходе линии фронта вперед нас на нейтралку сунулись немцы. Одного взяли "языком", остальных придушили. При них были мешки с какими-то железяками, один прихватили в качестве трофея. Мои подрывники покопаются в начинке, но, если будет что-то интересное, нужно будет передать эти консервные банки с проводами для изучения дальше.

— Хорошо, пусть посмотрят, если будет что-то важное, отправим в Технический комитет ГВТУ…

Если начальство приказало отдыхать, значит, нужно отдыхать, ибо подобные приказания являются чрезвычайной редкостью. Особенно, когда не указан способ релаксации. Тут уж каждый волен резвиться в меру своей фантазии, не вступая, впрочем, в противоречие с Уставом и Уголовным уложением от 1903 года.

Поэтому, когда появляюсь в казарме, первым делом даю команду найти из-под земли студентов и Котяру. Искомые лица появляются если не моментально, то очень быстро и с радостными улыбками ожидают дальнейших распоряжений. Которые следуют незамедлительно:

— Здорово, братцы! Не соскучились еще по приключениям? Так я вам одно такое притащил. Федор, идешь к сибирякам, скажешь от моего имени, чтобы отдали тебе мешок с железяками, который у гансов на нейтральной полосе отобрали… Куда рванул, быстроногий?! Дослушай до конца… Распустились тут без командира, понимаешь!.. В оном мешке сам не знаю что, но очень хочу, чтобы вы мне это завтра поведали. А посему от всего освобождаю, найдите себе укромное и, самое главное, безопасное место и разберите одну из железок до последнего винтика. Но учтите, вы нужны живыми и обязательно здоровыми. Поэтому очень аккуратно, господа студиозусы. Сначала думаем, потом думаем, и лишь потом думаем и совершаем какие-либо телодвижения.

— Нам-то понятно, Денис Анатольевич, только вот зачем нам Федор? — На ровном месте полушутливо возбухает Максим Горовский, студент-химик.

— А затем, милостивый государь, что ежели какая дурь вам в голову придет, то Кот это своевременно заметит и с помощью дружеского подзатыльника ее от греха подальше и выбьет. — Что-то я не понял, что за разговорчики в строю, хотя, ладно, сегодня спишем это на радость от лицезрения любимого начальства. — Если серьезно, Максим, ты, наверное, забыл, что он — кузнец и слесарь, а, значит, его руки и голова лишними не будут. Все, задача ясна? Исполнять!..

Четверка развернулась, причем хитрый Горовский умудрился сразу создать препятствие из студентов-горняков между собой и Федором, чтобы последний не смог дотянуться до него своими ручищами, и, как он полагал украдкой, показал Котяре язык. Блин, цирк уехал, а клоуны остались!.. Эти двое пикироваться начали уже давно. Сначала студент оттоптался на Федоре во время занятий грамматикой, мол, "линии в тетрадке надо писать ровнее, ровнее", а спустя какое-то время попал на рукопашке по недосмотру в пару с Котярой, который не преминул воспользоваться случаем, и маленько поучил оппонента падать точно также, то бишь "ровнее, ровнее". Ну, ладно, мы теперь пойдем пообщаемся с господами офицерами и послушаем, как народ выбирался к своим.

Штабс-капитан Федоренко и здесь оказался верен себе, используя одну из комнат казармы под "офицерское собрание". Обшарпанные стены и мебель, собранная с миру по нитке, никого из присутствующих не смущали. А присутствовали почти все, кого хотел бы увидеть. Сам Игорь Александрович в компании двух прапоров, помогавших выводить батальон, Стефанов и Бер, отчаянно отбивавшиеся от вопросов вышеупомянутых, Сергей Дмитриевич и Михалыч, внимательно следившие за словесной баталией. Присутствие последнего меня очень обрадовало. Сам хотел ходатайствовать о допуске казачьего вахмистра в офицерское общество, но тут уже без меня все решили. Вот и чудненько. Так, а вот подпоручика Берга что-то не видно…

Увидев новую жертву для расспросов, любители сенсаций плотоядно заулыбались, а мои недавние "попутчики" облегченно вздохнули.

— Ну теперь-то, Денис Анатольевич, мы наконец можем узнать новости из, так сказать, первых уст? — Федоренко чуть ли не с распростертыми объятиями ринулся навстречу. — Мы уже битых два часа упрашиваем этих господ поведать подробности вашего пребывания в Ново-Георгиевске, а они молчат, ссылаясь на некую договоренность с Вами. Мол, появится подпоручик Гуров, его и терзайте вопросами! Да мы из газет узнали больше, чем от них!

— Простите, Игорь Александрович, но вряд ли я что-то смогу добавить к уже известным фактам. — Проговаривая отмазку, поворачиваюсь так, чтобы кроме штабс-капитана моей хитрой мордочки никто не видел и многозначительно ему подмигиваю. — Николай Павлович и Димитр Любомирович под нашей охраной и присмотром заминировали пару-тройку складов с боеприпасами, затем, когда первые германцы вошли в крепость, их подорвали. После чего вместе с нами очень быстро покинули крепость. Кто ж знал, что первыми в ворота сунутся генералы?

Михалыч и Оладьин, одновременно улыбаясь, многозначительно переглядываются, типа, командир комедию тут затеял. Они-то, конечно, уже в курсе всего. Но это — свои, которые не сдадут и не проболтаются. Федоренко, вроде, — тоже. Но вот его прапора… И, вообще, есть вещи, которые нельзя говорить в открытую, себе дороже будет.

Штабс, видно, все понял, поэтому слегка сокрушается и меняет тему:

— Ну что ж, не хотите говорить, — не обидимся. Тем более, есть более приятная тема для разговора. В нашу первую встречу, там, в форте, от выпивки вы все отказались, может быть, сейчас измените свое решение, а? Обед через час, милости просим-с.

— Да, Денис Анатольевич, хочу напомнить про данное обещание! — Кажется, Николай Бер решил соединить приятное с полезным. И тему снять, и несколько рюмок хлопнуть.

— Ну… хорошо. Согласен. — Ловлю одобрительные кивки своих замов. — Только, чур, подробно расскажете мне, как выскочили к своим… Да, и подскажите, где я могу найти спиртное, дабы выполнить обещание, данное Николаю Павловичу.

— Расскажем, расскажем. У нас секретов от своих не водится, в отличие от некоторых. А насчет выпивки, — Игорь Александрович оборачивается к одному из своих прапоров: — Алексис, будь добр, распорядись, чтобы этого… Мойшу сюда доставили.

Прапорщик выходит за дверь, а Федоренко выдает почти анекдотичный рассказ:

— Мы, когда сюда добрались, только устраиваться начали, как прибегает вестовой, мол, там какой-то тип меня спрашивает. Мне стало интересно — кто таков, дал команду привести. Заходит, представляется Мойшей Леебензоном, полковым жидом. Спрашиваю, мол, а что за должность такая. А он в ответ и рассказывает, что здесь постоянно военные стояли и его услугами пользовались. Если надо чего достать, мол, это — к нему. И что, интересуюсь, достать можешь? А все, отвечает, могу. Отрез сукна на форму, сапоги новые, девочек, если надо, водку, папиросы, марафет, в общем, — все, что пожелаете. Отправил его, чтоб на следующий день пришел, порасспрашивал тут местных, — все, как он и говорил. Вчера заказал ему полдюжины водки, — за полчаса, шельма, управился, но и взял по два рубля за бутылку.

— Отлично! Коль Вы рекомендуете, воспользуюсь его услугами…

Леебензон, полностью соответствующий своему званию внешним видом и акцентом, оказался невысоким полноватым евреем лет пятидесяти с уже начинающей седеть шевелюрой. Если вытряхнуть его из старого задрипаного лапсердака, который верой и правдой служил, наверное, еще Мойшиному прадедушке, да напялить кожанку с фуражкой, — вылитый Швондер из "Собачьего сердца" получится, только без революционной наглости и вседозволенности на лице.

Так, займемся арифметикой. Мне нужно проставиться господам офицерам, в особенности, — Николаю Павловичу. Получается где-то бутылки четыре. Это, значит, — раз. Памятуя о введенном сухом законе в роте, и, дабы не создавать неприятные прецеденты по поводу "двойных стандартов", бойцам тоже можно позволить расслабиться. Все-таки, уже в тылу находимся, а за плечами у всех — не воскресная прогулка. Значит, по косушке на брата. Итого, в грубом приближении — полсотни бутылок водки. Это — два. Нехитрый арифметический подсчет, получается пятьдесят четыре бутылки. Округляем до ровного, в итоге — шестьдесят, сто двадцать целковых. Жалование за месяц, ибо у солдат сейчас нет ни копейки. И где взять?.. Да в том самом пакете, который Синельников презентовал. И пойдут деньги на благое дело. Людям нужно хоть чуть-чуть прийти в себя после рейда. Заслужили. А если у Валерия Антоновича возникнут вопросы, — отвечу по всей строгости. Потому, что нутром чувствую — надо! Хотел отложить сие праздненство до пункта постоянной дислокации, да, видно, — не судьба.

Полковой… снабженец вместе с дежурным унтером остаются возле казармы, а сам бегу к себе, достаю нужную сумму и быстренько возвращаюсь.

— Так, Мойша! Ты в состоянии обеспечить мне в самое кратчайшее время шестьдесят бутылок водки?..

Наслаждаюсь очень редким зрелищем — выпученными от неожиданного предложения еврейскими глазами. Которым, впрочем, вторят такие же выпученные, но уже исконно русские, глаза унтера на заднем плане.

— … Таки господину офицеру нужно цельных ШЕСТЬДЕСЯТ бутылок водки?! — Мойша, наверное, подумал, что ему померещилось. — Таки… Я правильно услышал господина офицера?!

— Правильно, правильно. — Показываю кулак унтеру, застывшему аки соляной столб. — Вот только пикни мне что-нибудь на эту тему в казарме!.. Порежу на мелкие тряпочки!

Дежурный, быстро сообразивший, для чего понадобилось такое количество спиртосодержащей жидкости, расплывается в улыбке от уха до уха, и с лукавым выражением на лице кивает, мол, все понял, буду молчать, как рыба. Свежезамороженная.

— Я дико извиняюсь, но это будет стоить господину офицеру… — Мойша шевелит губами, одновременно помогая себе на пальцах. — Час времени… И… Сто десять рублёв денег…

— На, держи. — Протягиваю ему несколько купюр, надо же, даже скидку организовал. — Сюда же добавляем папиросы и… что-нибудь вкусненького копченого. Справишься с заказом?

— Господину офицеру не нужно сумлеваться. Таки Мойша сделает усе в лучшем виде. — На его лице появляется улыбка. — И пусть этот шлимазл Беня Эрцах сделает кус мир ин тохес, когда придет к старому Израэлю и найдет там только пустые бутылки. Через час вы будете иметь все, что заказали.

Теперь уже спокойно и с каким-то даже достоинством, еще раз выслушал наши пожелания и моментально исчез, получив аванс. Минут через сорок, которые у меня ушли на решение текущих вопросов, появился уже в сопровождении еще двух своих соотечественников и шустрого мальчонки, помогавших тащить водку, папиросы и кое-что из закуски. Пакет с офицерским заказом передаю дневальному, чтобы отнес в "собрание", остальное вместе с Мойшей и дежурным прячем под замок в кладовке, затем выхожу на крыльцо, чтобы рассчитаться с внештатным, но очень ценным снабженцем.

— Держи деньги, гешефтмахрен. Быстро управился, хоть и взял дороговато. Ты, и правда, можешь достать абсолютно все?

— Господин офицер может не сомневаться. Если это есть в нашем городе, таки я это могу достать и принесть.

— И, что, если я сейчас скажу, к примеру, срочно нужен десяток "веселых" девок, ты и их также быстро найдешь?

— Таки вашему благородию нужны дефочки, или просто так спрашиваете? — Мойша испытующе смотрит на меня, ожидая, наверное, что спроворится еще один гешефт.

— Считай, что узнаю на будущее. Так как? Могу заказать, если надумаю? Любых? Блондинок, брюнеток, шатенок? И почем берешь?

— Таки вашему благородию господину офицеру нужно было появиться на один год раньше. Тогда здеся был обычный город, а в ентих самых казармах стояли кавалеристы из запасного полка. И кажный месяц сюда приезжал цельный вагон разных веселых фифок… А господа молодые офицеры веселились с ними от души, и иной раз устраивали даже выводки…

— Не понял, а это что за ерунда такая? — Из всех похожих слов знаю только выволочку и выездку. Хотя — стоп! Анатоль как-то говорил, что устроит своим драгунам хорошую выводку. Что-то типа строевого смотра для лошадей. Причем тут… дамы несерьезного поведения?

— Таки если господин офицер не знает, Мойша сейчас все объяснит. — Снабженец даже немного повеселел, по-видимому, от приятных воспоминаний. — Когда приезжали новые дефочки, господа офицеры с ними договаривались, и на чьей-нибудь квартире посреди комнаты ставили стол, за которым сидела "комиссия", заводили граммофон с разными военными маршами. А фифки по одной безо всякой одежды под энтие марши должны были подходить к столу для осмотра. А господа офицеры оценивали их поставку ног и все другие стати…

Ну ни хрена ж себе нравы гусарских бивуаков! Типа, оторваться перед отъездом на фронт? Горячие, блин, кавалерийские парни! Их энергию, да в правильных целях бы использовать!..

— И что, сейчас такое тоже делают?

— Нет, ваше благородие. Сейчас фифки не приезжают. — Мойша грустно замолчал, потом негромко добавил. — Если господину офицеру нужна дефочка, таки она будет у господина офицера… Но только не надо устраивать выводку… И стоить это будет совсем недорого.

— А что изменилось?

— Война, ваше благородие… беженцы. Людей много, а работы таки очень мало. — Мойша объясняет мне, как несмышленышу, прописные, на его взгляд, истины. — Некоторые молодые женщины зарабатывают этим, чтобы прокормить свои семьи. Но они это делают таки потому, что у них нет другого выхода…

Леебензон уже скрылся из виду, напомнив еще раз на прощание, как его найти в случае необходимости, а я курю и немного ошарашено думаю, что слишком отвык, шастая по германским тылам, от реалий Большой земли. Впрочем, как там говорил мудрец? "Боже, дай мне спокойствие принять то, чего я изменить не могу, дай мне мужество изменить то, что могу. И дай мне мудрость отличить одно от другого"… И вообще, вон Михалыч в окне рукой машет, значит, пора снимать пробу.

На обед сегодня — "шрапнель", на которую обычно плевались, но после сидения на консервах, я думаю, пойдет со свистом. Тем более, есть чем смягчить горло. Посоветовавшись с Оладьиным и Михалычем, решили выдать народу по чарке, то бишь, бутылку на пятерых. Остальное же оставить до прибытия на базу. Народ очень впечатлился, когда увидел мрачных дневальных, коим удовольствие откладывалось до вечера, несущих к столу "казенную порцию" и встретил этот процесс бурным и продолжительным радостным ревом, который был быстро пресечен смекалистыми унтерами в целях конспирации. Дождавшись полной тишины, объявил, что сегодня можно чуть-чуть расслабиться, то есть, немного принять на грудь и устроить после обеда сон-тренаж. И сразу предупредил, что если мне придется дискутировать с штабс-капитаном Федоренко, или другими Дунайцами на тему "Почему одним можно, а другим — нельзя?", то это будет первый и последний праздник в роте. Так что лучше тихонько, даже не чокаясь, употребить, а потом, пока командир в хорошем расположении духа, маленько покемарить. Непонятливых не нашлось, так что вопрос можно считать закрытым. Если только внезапно не нагрянет очень уставное начальство и не вставит подпоручику Гурову фитиль по самые гланды за нарушение приказа по военному ведомству за Љ 584. Ну, вот, теперь можно и самим о пайке подумать. Тем более, в "собрании" уже заждались, наверное.

После обеда, в процессе умеренного поглощения водочного "десерта" под легкую закуску, Игорь Александрович все же ответил на очень интересующий меня вопрос:

— После того, как мы с вами расстались у ворот крепости, повел батальон вдоль дороги к Нареву. С обозом было трудновато, но справились. Возле реки, в лесу стали лагерем, а Ваши сорвиголовы разбежались вверх и вниз по течению искать подходящую переправу. Нашли довольно быстро. Я с Сергеем Дмитричем сам сходил, посмотрел.

Место укромное, заросли почти к берегу подходят, да и саперов всего-то человек тридцать-сорок. Подождали темноты, казачки сняли часовых, а остальных Дунайцы штыками перекололи. Уж больно злые на германца были, вот и отвели душу. Переправились, подожгли понтоны и отправили их по течению. Ну, а дальше, — как гусеница ползли. Сергей Дмитрич с вахмистром дозоры во все стороны разошлют, посмотрят что и как, потом батальон двигается. Так и перебегали от лесочка к лесочку, пока до передовой не добрались.

Ну, а там день в лесу просидели, готовились, как стемнеет и германцы успокоятся, прорываться. Разведчики буквально каждую пядь земли осмотрели и ощупали. Везде окопы в две, а то и в три линии уже выкопаны. А у нас — двуколки, по ямам особо не поездишь. Вот и решили верстах в пяти по дороге пробиваться. Германцы ее не тронули, видать, посчитали, что еще пригодится для наступления. На ней только проволочных заграждений накрутили, и два пулемета поставили по обочинам.

Как начало темнеть, мы туда и двинулись. И на краю леса нос к носу столкнулись с германскими артиллеристами. Их, видно, на прикрытие этой дороги прислали, вот они на опушке и стали разворачивать батарею. Тут мы их и прихватили. Ребятки ваши им ни разу выстрелить не дали, вырезали моментально. Ну, а оторвать от орудий Берга я был уже не в силах.

— Кстати, а где Роман Викторович?

— В госпитале, получил два ранения, надеюсь, скоро поправится. Ну, да об этом чуть позже. Так вот, наш герой быстренько снова организовал батарею в походный порядок, с ним же несколько его артиллеристов шли, и мы двинулись дальше. Копыта лошадям и колеса германскими кителями обмотали, чтобы тише было.

За полверсты до окопов перестроились. Обоз и пушки поставили в середину, вокруг них — Дунайцы повзводно. Ваших молодцов Сергей Дмитрич разделил на пять групп, четыре расположил клином справа и слева от основной колонны, чтобы в случае чего могли с флангов по немчуре ударить, а пятую вперед поставил пулеметы на дороге поснимать. Прикомандировал только по одному "свистуну" на взвод, у Вас, оказывается, сигналы свистом разработаны. Ну, а Григорий Михалыч со своими станичниками арьегардом шел, позади всех.

Вот так и двинулись. Пулеметчиков на дороге и патрулей сняли чисто, без звука. Начали уже рогатки с дороги растаскивать, колючку резать, да тут то ли кто-то из тевтонов до ветру собрался, то ли часового в темноте пропустили, только германцы тревогу подняли. Из блиндажей повылезали, — и бегом к дороге. Тех, кто впереди по окопам мчался, из мадсенов быстро положили, остальные же повыскакивали из траншей, — и к нам. Я тут и приказал залповым огнем ответить. По два взвода, — это почти сотня выстрелов одновременно. Три раза отзалпировали, колбасников покосили здорово. А там уже и трофейные пулеметы у дороги в дело вступили, оставшихся поприжали, дали всему остальныму отряду пройти. Берг только замешкался. Батарея последней проходила, у одной пушки лошадей шальными пулями убило, а германцы, видя это, в атаку бросились. Роман Викторович с парой солдат пытались отстреливаться, да тевтонов с два десятка было. Так бы и добили их, да, вот спасибо вахмистру Митяеву, подоспел на выручку. Казаки их в шашки взяли, никто и пикнуть не успел, всех в капусту порубили. А Григорий Михалыч Берга на себе из боя вытащил. Так что подпоручик ему жизнью обязан. Я начальству вашему уже рапорт написал с ходатайством о награждении, — заслужил казак!

— А солдатский телеграф ваши трофеи до двух-трех батарей с обозами раздул. Мне в этом чуть ли не на икону божились. Убитые и раненые еще есть?

— Убитых четверо, раненых — с десяток, все мои. Ваши солдаты, Денис Анатольевич, словно заговоренные, ни одной царапины ни у кого! Как Вы их так вымуштровали, нет, научили?

— А мы бегаем много. — Первыми смеяться стали Оладьин с Михалычем, остальным пришлось объяснять подробней, но последние фразы "Не доходит через голову, дойдет через ноги" и "Если в сердце нету хода, через печень постучим" утонули во всеобщем хохоте.

Федоренко все-таки не оставил своей затеи и поймал меня с папиросой возле открытой форточки. Закурил свою, затем, почти умоляюще глядя в глаза, спросил уже в…надцатый раз:

— Денис Анатольевич! Ну все же… Слово офицера — никому!.. Что было там, в крепости?..

— Игорь Александрович, Вы же должны понимать, что подробностей я не могу сказать. Добавлю только, что непосредственно перед взрывами было несколько винтовочных выстрелов…

Следующее утро принесло радостные новости. После того, как написал все требуемые капитаном Бойко рапорта и даже поторговался с ним до легкой хрипоты насчет количества крестов и медалей, последний обрадовал известием, что отзвонился Дольский и доложил о готовности новой базы к приему личного состава. Штаб с завтрашнего дня тоже собирался передислоцироваться, и, уже точно, не в Глубокое, что вызвало бурные эмоции штабных, невыносимо уставших от хлопанья дверей, шелеста казенных бумаг, звонков телефона и стрекота аппаратов Бодо, в общем, от всех превратностей тяжелейшей службы вдали от передовой. Учитывая, что они, как белые люди, собирались двигаться по "железке" эшелоном через Барановичи на Минск, сопровождавший их автоотряд остался почти не у дел, и Валерию Антоновичу не составило особого труда оформить нас пассажирами в грузовиках. Бойцы, уже давно понявшие, что "лучше плохо ехать, чем хорошо идти", таким новостям обрадовались и, с регулируемым унтерами и командирами "пятерок" энтузазизьмом, стали собираться в путь. Накидали найденного неподалеку уже ничейного сена в кузовы, "куркули" закопали в него трофейные Максимы и сверху, на всякий случай, прикрыли рогожками, чтобы никто из встреченного начальства не мог на них покуситься. Оставшиеся сорок с лишним бутылок водки под бдительным присмотром Михалыча бережно завернули в лохматки и, переложив тем же сеном, как особо точные и хрупкие приборы, уложили в невесть где найденный деревянные ящики, возле которых тут же нарисовался "караул" из выбранных всеобщим голосованием добровольцев.

Ближе к полудню сборы были закончены, мы тепло попрощались с нашими, уже бывшими попутчиками, предварительно серьезно переговорив насчет дальнейшей совместной службы. Федоренко, как я и ожидал, отказался, мотивируя данным командиру полка словом воссоздавать 249-й Дунайский полк, Николенька Бер и Димитр Стефанов обещали подумать и, если что, связаться с капитаном Бойко.

Уже по дороге от нечего делать прокручивал в голове детали этого разговора, сидя рядом с водилой первой машины, да молча наблюдал за окрестным пейзажем, неторопливо проплывавшим мимо, и радовался августовскому мягкому солнышку, гревшему с уже чуть-чуть начинавшему становиться осенним голубого неба. Несмотря на всеобщую расслабленность, еще при погрузке заметил, что одна из "пятерок" в каждом кузове держала оружие под рукой. В моем авто эту задачу выполнял Зингер, удобно расположившись со своим мадсеном возле заднего борта.

В Минск мы прибыли уже вечером, когда начинало смеркаться. И как раз поспели к торжественному ужину в честь нашего возвращения. Точнее, он не начинался до нашего прибытия. Инициатором мероприятия был поручик Дольский, главным исполнителем — Ганна, наготовившая вкусняшек и на роту, и на полуэскадрон Анатоля. В старых казармах Минского гарнизона на улице Водосвятской, или Пьяносвятской, как ее, по словам Дольского, именовали минчане из-за широко известной пивоварни Иосифа Фрумкина, нас не разместили. Мудрое начальство выделило нам место в недавно построенных казармах-бараках на северо-восточной окраине города за халупами ремесленников и прочего бедного люда, рядом с торфяным болотом и Комаровским полем, бывшим уже давным-давно вотчиной военных. Ну, это, может, и к лучшему, — подальше от лишних глаз и, соответственно, таких же лишних вопросов. Роту расселили напротив драгунской казармы, так что наши кентаврообразные коллеги приняли самое непосредственное участие в пирушке, причем, со своими "наркомовскими" ста граммами, разрешенными поручиком. Новые сосновые бревна, еще не успевшие потемнеть, пьянящий запах смолы, сиреневое закатное небо — все это создавало ощущение какого-то массового пикника на природе.

После первой рюмки Дольский оставил за себя старшим по пьянке Михаила Полякова, длинного щеголеватого корнета, ставшего его замом, предложил мне сделать то же самое, и пойти посидеть к нему в "апартаменты". Сергей Дмитриевич воспринял это, как должное, и через пять минут мы уже сидели в небольшой комнатке, приватизированной Анатолем для себя, за круглым столом, на котором была накрыта "поляна". Посередине белоснежной скатерти, подобно маяку, притягивающему взоры изнеможденных моряков, возвышалась бутылка водки с пробкой, залитой белым сургучом. Справа от нее на большом блюде расположилась горка тонко нарезанной буженины, колбасы и копченого сала. Левый фланг был открыт, то есть место пока пустовало. Роль передового дозора выполняла продолговатая селедочница с ломтиками вышеупомянутой рыбы, замаскированной сверху колечками лука. Диспозицию дополняли стоявшие в резерве бочковые огурчики и хлеб, аккуратно разложенные по тарелкам, и мисочка со сметаной. Сервировка с непривычки поражала воображение. Посуда из одного сервиза, столовые приборы из серебра, хрустальные рюмочки, — на фронте от всего этого давно уже отвыкли.

— Ну, и что празднуем? — На моем лице, наверное, было отражено удивление, и Дольский, довольный произведенным эффектом, весело улыбался. — По какому поводу банкет?

— По поводу твоего, Денис, благополучного возвращения из рейда. А еще по поводу некоторых событий, имевших место быть в некой крепости. Но только — т-с-с! — Анатоль приложил палец к губам в шутовском жесте, и произнес неожиданную фразу. — Враг не дремлет!

В эту же секунду, по странному совпадению, в дверь аккуратно постучали, затем очень знакомая лапища Федора открыла ее и в комнату вошла Ганна с блюдом горячих, исходящих очень аппетитным ароматом, драников. Поздоровавшись, обозвав меня по установившемуся обычаю "дзядечкой Командзиром" и получив в ответ традиционное "Привет, племяшка", наша красавица поставила на пустующее место "картофельные оладьи оригинального рецепта" и смущенно ретировалась за дверь, где ее поджидал Ромео, в смысле, Котяра.

— Как она тут поживает? Твои драконы не трогают?

— Денис, ты не поверишь, но все мои стараются выполнить любые ее просьбы и прихоти. Во-первых, они оценили ее кулинарные способности, а во-вторых, Остапец объяснил непонятливым кто такой твой Федор, и что он сделает, если с его невестой кто-то грубо поговорит, не говоря уже о большем. Да и она сама может дать отпор. — Дольский весело улыбается. — По первости к ней один мой придирался. Причем, на пустом месте. Мол, и каша пересолена, и щи холодные… В общем, как-то раз перешли они на личности. И когда он после своих оскорбительных слов о неверии в женскую верность, получил от этой девочки прозвище "пыски кобылячьей", сдуру замахнулся на нее… Прошло буквально несколько секунд, а твои оставшиеся, как из-под земли выросши, берут ее в кольцо, спорщик лежит на земле, скрученный неизвестно как, боясь не то, что шевельнуться, — даже дыхнуть. В руках никакого оружия нет, но, Бог — свидетель, почувствовал, что если к ним сейчас сунуться, — убьют и похоронят. Это потом уже всем объяснили, что "пыска" означает морду на белорусском языке. А я именно в тот момент понял, до какого состояния нужно тренировать своих подчиненных.

— И что потом? Твой боец живой еще?

— Он после этого стал самым рьяным ее защитником. А когда пришлось по случаю ей самой на склад ехать, да там какой-то кладовщик ее высмотрел и пригрозил, что не отпустит продукты, пока она и к нему "поиграть" не придет… Короче, я сам лично ездил и объяснял дураку, что то, что его в бочку с дождевой водой опустили вниз головой, — так это еще не беда. А вот если бы достать забыли, тогда… Мы с ним беседу бы уже не вели. Проникся, однако!

Ай, молодцы! Узнаю соколов по полету! Чует моя… интуиция, что первая в роте свадьба не за горами. Причем, при полном согласии всего коллектива. Не знаю, что тут сыграло бОльшую роль — мое личное отношение к девчонке и игра в "племяшку", или стремление в условиях войны сделать что-то доброе, хорошее, но Ганну все воспринимали, как свою младшую сестричку. За которую, ежели что… Ух, не завидую придуркам!.. Анатоль, тем временем, пользуясь правами хозяина, расположился за столом и привычным жестом, обстучав сургуч, снял картонную крышечку и разлил "жидкость всеобщего уважения и взаимопонимания" по рюмкам, заискрившимся в неярких лучах керосиновой лампы.

— Ну, за твою удачу, Денис! — Дольский стал серьезен. — Лихо погуляли. Мне твои порассказали, как вы там резвились, да и в отделе протоколы допросов пленных германцев читал об отсутствии снабжения. Честно говоря, когда ты рассказывал про партизан, — не особенно верил. Не думал, что можно вот так влиять на ход войны.

— Это наши солдаты могут без патронов, без снабжения на голом ура-патриотизме за Веру, Царя и Отечество одними штыками противника гонять. Только их после этого отцы-командиры штабелями в могилы закапывают и новых пополнений требуют, да отмазку нашли, мол на Руси-матушке баб много, еще нарожают. А у германцев — порядок превыше всего. Это и позволяет им быть самой сильной армией в Европе. Не помню уже где вычитал, во франко-прусскую войну идут порознь двумя колоннами, одна завязывает бой, другая в точно назначенный срок выходит во фланг. В результате меньшими силами разбивают французов в гораздо большем количестве. А у нас такое возможно? Нет. Пока наши хомяки-интенданты зашевелятся, войска от них уже на сотню верст вперед уйдут. Да и генералы у нас — та еще песня. Со слезами на глазах. Один Бобырь Ново-Георгиевский чего стоит. Я там был, видел, как все происходило!

— Ты, Денис, не горячись, а то, как сам когда-то сказал, — водка в рюмке закипит, долго держишь. — Анатоль снова становится веселым, разбитным балагуром. — Давай, твое здоровье!

Содержимое рюмки падает в желудок, разливается приятное тепло, за ним следуют драник с ароматным кусочком мяса. С непривычки слегка неуверенно работаю парой "вилка-нож", Дольский это замечает и подначивает:

— Огрубели в лесах дремучих, вашбродь, по болотам скитаясь, да под кустиками прячась? Привыкай, дружище, тебе теперь ко многому привыкнуть надо. Я-то в Минске уже пообтерся, но поначалу, когда первый раз в город вышел, многому удивился. Ладно, до войны, в мирное время, где ни попадя, вывески висели, что, мол, собакам и нижним чинам вход воспрещен, но сейчас зачем? Это мы там, на фронте в них людей видим, а здесь вся это тыловая камарилья только одним озабочена — урвать кусок побольше, да послаще. А на остальное и остальных — наплевать. Намедни хотел в городе поужинать, заехал в "Стеллу", — ресторация новая для господ офицеров открылась на Захарьевской, а там сплошь тыловые крысы с земгусарами веселятся, да так, что дым — коромыслом. Очередной свой гешефт обмывают, да мамзелек прямо там же щупают, а те и визжат от восторга. Все бы ничего, да начали застольные речи толкать. И выходило по их словам, что это они войну выигрывают, а не те, кто в окопах сидят и казенные харчи задарма трескают. Я к тому времени уже пару раз "к телефону" сходил, мне сгоряча обидно стало…

— Извини, не понял, — причем тут телефон?

— А при том, что ежели желаете, сударь, водочки, подзываете официанта и говорите, что нужно вам по телефону позвонить, затем идете в соседнюю комнатку и там, на столике рядом с аппаратом стоит полная рюмка. Сухой закон, как-никак. А те, — так вообще коньячок-с из чайника по чашкам разливают прямо за столом… Так вот, я к оратору подошел и высказал все, что про них думаю. А потом предложил дуэлировать. Ни одна сволочь не дернулась. Нет, один шпак ряженый хотел было из-за стола вылезти, да силенок не хватило, в своих шпорах запутался, чуть под стол не нырнул. Мамзельки еле поймали.

— Погодите, господин поручик. Рассказывайте медленно и понятно. Что за ряженые тут у тебя? И кто такие земгусары?

— Расскажу, только давай еще по рюмочке. — Анатоль снова разливает водку по рюмкам. — Ну, давай выпьем, Денис Анатольевич. Чтоб на душе не так паскудно было… Так вот, около полутора месяцев назад, в начале июля был образован "Главный по снабжению армии комитет". В него вошли уполномоченные Земского союза и Союза городов, которые объединились. Получилась новая организация под названием "Земгор".

— И что тут такого плохого, а? — Откидываюсь на спинку стула и с удовольствием закуриваю ароматную папиросу. — Земства же с самого начала войны помогали армии. Госпитали, лазареты, питательные пункты на станциях, санитарные поезда, — да много чего делали. Вспомни, к нам тоже уполномоченные этих союзов приезжали, решали вопросы со снабжением.

— Да, согласен, только пока они ранеными и благотворительностью занимались, все было нормально. Но теперь им поручено снабжение армии всем, вплоть до производства боеприпасов. А еще уйма трусливой сволочи осела во всех этих комитетах, комиссиях, секциях, совещаниях. И призыву они не подлежат. Зато им разрешено носить офицерскую форму!.. Нашу форму, только с узкими серебряными погонами с вензелем конторы "ВСГ" или "ВСЗ". Причем, к ней полагается холодное оружие. Представляешь?! Я недавно такого типуса увидел!.. Гимнастерка, шаровары, фуражка, сапоги с застежками под коленками, ремни "Сэм Браун", слева даже свисток торчит. Наверное, чтобы звать городовых на подмогу, когда его грабить будут. Полевая сумка, и, самое пикантное, — на портупее от шашки висит кортик, да какой!.. Длина — чуть ли не с аршин, на голове рукояти птичья голова, загнутая крестовина. Я немного разбираюсь в холодном оружии, благо, дома дед, а потом и отец неплохую коллекцию собрали за годы своей службы… Короче, был это почтмейстерский кортик образца годов где-то тысяча восемьсот двадцатых. И где только раскопал такое, каналья?..

— Ну, у вас, кавалеристов, тоже свои понятия о красоте имеются. Шпоры серебряные, монетка в ножны, чтоб бренчала, стек с петелькой… Продолжать?

— Не надо путать, подпоручик. У нас — традиция. А у них — как ты говорил это слово?.. Понты? — Дольский снова наполняет рюмки. — А сами они суть — трусливые тыловые крысы.

— А что такое "понты" я тебе говорил? Показная бравада чем-то, скорее всего, материальным, чтобы скрыть за ней неуверенность в себе, в собственной значимости, попытка поднять в глазах окружающих свой социальный статус… Не смотри на меня так, я еще не пьян и не заговариваюсь. Это — обычный термин из психологии. Кстати, Анатоль, а не слишком быстро ты наливаешь? Мы, что, куда-то опаздываем?

— Нет, Денис. Просто до сих пор не могу привыкнуть к тому, что здесь творится. Ты-то еще в городе не был, а я покрутился уже достаточно. Сам погуляешь, посмотришь. Только не прибей кого-нибудь до смерти, помни, пожалуйста, о том, что ты — в тыловом городе, а не в германском тылу. Здесь, между прочим, Уложение об уголовных наказаниях действует… Так вот, меха, золото, драгоценные побрякушки идут нарасхват. Это учитывая то, что цены подскочили в три-четыре раза против довоенных, а то и поболее. И покупатели одни и те же. Земгусарство да тыловики наши своим бля…м, извини, по-другому язык не поворачивается называть, скупают. — Анатоль смотрит на меня угрюмым трезвым взглядом. — Каждый вечер в ресторанах пьянствуют почти в открытую тоже они. Откуда такие деньжищи, а?.. В подворотне с рук можно купить почти все. Германский кокаин, германские же презервативы, водку, спирт… даже девочек и мальчиков семи-восьми лет от роду! А рядом — беженцы, которым жить негде, жрать негде и не на что. Которых эти вот новые "хозяева жизни" и за людей-то не считают! Они и на нас, боевых офицеров, плевать хотели с высокой колокольни.

— Ничто не вечно под луной. Почти что пир во время чумы…

— Александра Сергеевича изволили вспомнить, сударь? Нет, Денис Анатольевич, у господина Пушкина воспевается некое упоение, которое сильный духом человек в состоянии ощутить перед лицом грозящей гибели, и это наслаждение в бою со Смертью — "бессмертья, может быть, залог!". А эти людишки умеют только гешефты делать, крысы… Россия-матушка превращается в настоящее крысиное царство… А давай, Денис, выпьем за котов, которые этих крыс переловят и передушат?

— Мяу! — Искренне поддерживаю тост Анатоля…

Генерал Келлер сидел за столом, устало опустив голову на сжатые кулаки. Перед ним лежал его же приказ, от 5 июля: "С разрешения командующего 9-й армией сего числа я отбыл в двухмесячный отпуск по болезни. Временно командование Хотинской группой передаю командиру 32-го армейского корпуса генерал-лейтенанту И. И. Федотову. Временное командование 3-м кавалерийским корпусом сдаю генерал-майору Г. И. Чоглокову".

Артур Федорович покидал передовую не в самое легкое время для Русской армии. Его корпус громил австрияков, тысячи пленных солдат, десятки офицеров, орудия и пулеметы — вот далеко не полный список боевых трофеев "келлеровцев", как гордо именовали себя его бойцы. Героический порыв охватил всех: от нижних чинов до офицеров. Келлеровцы дрались не щадя ни себя, ни врагов. Георгиевские кресты стали заслуженной наградой и для нижних чинов и для самого командира корпуса. Казалось, что еще немного, еще чуть-чуть и тактический успех перерастет в стратегический. Но 8 апреля ситуация резко изменилась — началось мощное наступление германских войск под Горлицей. Чтобы избежать окружения на этом участке фронта Русской армии пришлось отступать. Но она отступала, а не бежала, огрызалась яростными контратаками и штыковыми ударами, гибла под ураганными артобстрелами, но сбивала германцам темп, заставляя дорого платить за каждую пройденную версту.

И в эти дни приходится уезжать в тыл. Если бы не раны, полученные в апреле и мае, да травма при падении, то Федор Артурович ни за что не оставил бы свой корпус, но все имеет свой предел прочности. Последней каплей, подточившей силы уже далеко не молодого генерала стало известие о смерти родного брата, умершего в Кисловодске от последствий тяжелой контузии всего лишь день назад. И было еще одно обстоятельство, которое генерал Келлер тщательно скрывал от окружающих. Это была своеобразная борьба, которую он вел сам с собой двадцать четыре часа в сутки, начиная еще с конца февраля. Федор Артурович хорошо запомнил ту ночь, когда поднятый на ноги генеральским воплем: "Молчать, ефрейтор, убирайся, мерзавец, вон!!!" денщик с обнаженным клинком ворвался в спальню к своему командиру и не нашел никого, кроме самого генерала. Тогда удалось все списать на усталость и ночной кошмар, но позднее многие окружающие отметили, что их начдив стал весьма болезненно морщиться при виде ефрейторских знаков различия и иной раз, при наличии повода, мог устроить жесткий разнос любому их носителю.

До недавнего времени об этой тайне не знал никто, так как Федор Артурович не хотел, что бы его сочли сумасшедшим или одержимым бесами. Первые дни, генерал считал, что это последствия контузии, которую получил десяток лет назад, исполняя обязанности Калишского генерал-губернатора, от взрыва бомбы, брошенной в него террористами. Но видения не исчезали.

После растерянных криков: "Где я?! Мама, доктор, что со мною?!", требований позвать каких-то ФСБ-шников, в голове возник сплошной сумбур из отрывков странных песен, непривычных военных команд, образы девиц одетых, или скорее раздетых так, что их не взяли бы даже в самый захудалый кафешантан. А иногда появлялись и откровенно страшные видения, в которых фигурировал расстрел человека, разительно похожего на императора Николая Александровича. Периодически некто, называвший себя Сашкой Александровым, пытался навязать своё "Я", и лишь железная воля генерала Келлера позволяла пресечь все эти попытки и загнать незваного гостя куда-то на задворки сознания. Тогда тот сменил свою тактику: несколько анекдотов о разбитном гусарском поручике Ржевском заставили генерала улыбнуться, а однажды даже тривиально заржать, как жеребцу. Причем все это происходило при совершенно не располагающей к смеху обстановке. К поручику добавился некий Вовочка. Чуть позже, Федор Артурович поймал себя на том, что иногда напевает очень навязчивую песенку: "Как хорошо быть генералом". Все-таки, хотелось верить, что ситуация находится под контролем, но с появлением Зиночки Можаровой все полетело кувырком.

Молоденькая сестра милосердия из смолянок откровенно влюбилась в боевого генерала еще тогда, когда он командовал 10-й кавалерийской дивизией. Федору Артуровичу, как каждому настоящему мужчине, льстило внимание со стороны женщины, которая по возрасту годилась ему в дочери, и он с удовольствием проводил часы досуга в ее обществе. До некоторых пор все было невинно, но Зинаида Александровна в свои двадцать два года уже успела выйти замуж и не собиралась ограничивать свои отношения с генералом всего лишь музицированием и исполнением русских романсов и французских песенок под аккомпанемент рояля. Тем более, что про смолянок ходили весьма пикантные истории, а Зиночка, явно относилась к той категории институток, которые знали "на зубок" последний том классика еще на первом курсе. В один из вечеров, она сменила привычный костюм сестры милосердия на вечернее платье, которое по канонам начала двадцатого века должно было буквально "падать с плеч". Обнажённые плечи, глубокий заострённый вырез на спине, декольте на груди. Удерживали лиф лишь "косточки", придававшие ему жёсткую форму. А если добавить к этому пьянящий аромат "Любимого букета императрицы"…

Федор Артурович понял, что у него остается лишь два варианта действий: немедленно уйти или… Но в этот момент в его голове что-то щелкнуло и почти явно прозвучали слова: "Бежать вздумали, Ваше превосходительство? Не выйдет!!!". Последнее, что успел сделать генерал — повернуть ключ в двери, а далее понеслось… Как будто с его плеч свалился груз нескольких десятков лет, и он снова был вольнопером драгунского полка, а рядом была, актриса бродячего театра. Ураган страстей бушевал с небольшим перерывом почти час. К счастью мебель тех времен была сделана, как говорится, на века и последовательно: стол, рояль и кровать достойно выдержали испытание страстью. Келлер взял в себя в руки, лишь, когда в голове и наяву почти в унисон прозвучали фразы на немецком и французском языках: "es ist fantastisch" и "C'est tres bien, mon general".

И этот вечер был не последним. Ушло затмевающее разум сумасшествие, но осталась любовь между мужчиной и женщиной, разделенных десятилетиями, судьбой и людьми, но сумевших найти друг друга на войне. "Что эта девочка нашла во мне? — чуть слышно шептал Федор Артурович, — и, я тоже — хорош, старый хрыч. Правду говорят: седина в висок — бес под ребро". Мгновенно бес, или кто иной, поселившейся в его сознании напомнил о себе. И опять, сделал это очень тонко. Генерал даже сам не заметил, когда горечь в его словах сменилась стихами:

"Почему ж ты мне не встретилась,

Юная, нежная,

В те года мои далекие,

В те года вешние?…..

Видно, нам встреч не праздновать!

У нас судьбы разные!

Ты любовь моя последняя, Боль моя".

Но, как оказалось, что он не заметил, не только это. После последних слов, в комнате прозвучало:

— Боже, как это прекрасно, Тэодор, но я никогда не слышала эти строки. Хотя, какая же я глупая, ведь это Вы написали о нас?! Но почему так трагично? Вы вернетесь, и мы снова будем рядом, вместе. Ну, распрямите плечи и встряхнитесь, mon chevalier!

Зиночка грациозно, как это могла только она, подошла к столу, бережно, обеими руками обняла генерала и прижалась щекой к его плечу. Поистине, в ней было какая — то магия. Из тела уходила усталость, а из сердца — боль. И именно сейчас Федор Артурович решился рассказать хотя бы часть правды о том грузе, который свалился на его плечи.

— Зина, мне, действительно, очень нелегко. Наши штабные "маркони" передали тяжелую весть — вчера в Кисловодске умер мой брат. А ведь ему не было и 50!.. Проклятая контузия свела его в могилу, а ведь и я, тоже, был контужен. Это случилось давно, но теперь мне кажется, что я слышу в голове чей-то голос, и… просто боюсь сойти с ума. Ты единственная, кому могу довериться. Я не знаю, что мне делать?! К кому обратиться за помощью?! Я не могу с этим жить, иногда просто хочется взять шашку в руки и броситься в рукопашную на австрияков. Если суждено погибнуть, то в бою, а не в доме для умалишенных.

— Я тоже заметила, что с Вами не все ладно, Тэодор, но, кажется, знаю, кто сможет помочь, — Мажарова присела рядом и, положив свою маленькую ручку поверх богатырской длани Келлера, начала свой рассказ:

— На курсах сестер милосердия с нами проводил занятия один замечательный доктор — Михаил Николаевич Голубев. Могу признаться, что все слушательницы были в него немножко влюблены, даже я, — Зиночка чуть покраснела и кокетливо стрельнула глазками в сторону Федора Артуровича. — Так вот этот врач, искал и смог найти способ лечения контузий. А недавно я просматривала подшивку газет, и, представляете, нашла о нем самые свежие вести. Оказывается, сам академик Павлов аплодировал ему на Пироговском съезде, когда доктор выступил с резкой речью в защиту Государя и Государыни от доморощенных якобинцев. Теперь Михаил Николаевич работает в Подмосковье и, вместе с профессором Ижевским творит чудеса исцеления. А патронирует им лично знакомый Вам принц Александр Петрович Ольденбумргский. Я уверена, что они смогут Вам помочь.

Этот "сеанс психотерапии" продолжался еще час, хотя Федор Артурович и не возражал бы и против большего срока "А если, перенести отъезд на завтра? Тогда сегодня вечером можно…" — всплыла в голове генерала провокационная мысль, но ее вспугнули два обстоятельства — явное одобрение и поддакивание зашевелившегося в подсознании "беса" и деликатный стук в дверь с последующим докладом вошедшего адъютанта: "Автомобиль готов, ваше превосходительство, пора выезжать — до отхода поезда остался час".

— Сейчас буду, ждите меня в машине — ответил Келлер и, когда они опять остались наедине, склонился перед любимой женщиной, нежно касаясь губами ее руки. Зиночка по старинному обычаю, поцеловала его в голову и, желая не затягивать мучившую их обеих сцену прощания, произнесла: "Поезжайте, mon general, да хранит Вас Господь. А я…а я буду ждать, и молиться за Вас" — и не в силах сдержать слезы выбежала из комнаты. Уже позже, в купе, пока денщик Прохор расставлял вещи, генерал, снимая китель, обнаружил в его кармане маленький нательный образок святого Пантелеймона — целителя бережно завернутый в хранящий аромат "Букета императрицы" кружевной платочек. Не смотря на то, что Федор Артурович был лютеранином, он повесил образок на шею, возле крестика. Маршрут путешествия предполагал несколько остановок, и первой из них был Кисловодск. Прибыв в этот город, генерал в первую очередь посетил кладбище, на котором совсем недавно был похоронен его брат, затем визиты с соболезнованием к родственникам усопшего, неизбежная встреча с нотариусом, позволившая уладить все наследственные вопросы и прочие малоприятные обязанности. Все это просто измучило Федора Артуровича, у которого ныли плохо зажившие раны и в унисон к ним возникали сильные головные боли. А посему, он изменил свое первоначальное решение ехать на лечение в Харьков, в котором с начала войны жила его семья и, воспользовавшись любезностью начальника местного военного госпиталя (в который фактически превратился весь Кисловодск) отправил телеграмму Верховному начальнику санитарной и эвакуационной частей с просьбой о встрече. Принц Александр Петрович Ольденбургский, был не только лично знаком с боевым генералом, но и отлично знал о том уважении, которым пользовался тот в ближнем кругу Императора, не заставил себя долго ждать с ответом: "Через неделю, 18 июля — прибываю в Москву со своим поездом. Стоянка двое суток. Буду рад Вас видеть". Имея некоторый запас времени, Келлер с благодарностью согласился на предложение начальника госпиталя после врачебного осмотра посетить бальнеологические учреждения Кисловодска расположившиеся на Тополевой алее. Бассейн с подогретым нарзаном, и новинка того времени особая гидромассажная ванна "велленбад", а в перерывах между процедурами прогулки в боковых пристройках здания несколько улучшили физическое и эмоциональное самочувствие старого солдата, а посему Федор Артурович отбыл в Москву, в гораздо более лучшем настроении и с надеждой на успех. Необходимо отметить, что война еще не успела сильно сказаться на работе железных дорог в глубоком тылу. Строились новые линии, формировались составы. Во второй половине лета планировался пуск скоростного поезда "Кисловодск — Москва" и перед его первым рейсом, в первопрестольную в двух вагонах первого класса должна была отправиться группа инженеров и чиновников — путейцев т.с. "для последней проверки готовности". Естественно, что для боевого генерала, героя хотинской битвы и просто человека, чья фамилия в этом, по сути, не самом большом городе была на слуху, выделили отдельное купе. Не был позабыт и верный Прохор. Необходимо отметить, что в Российской Императорской Армии денщики составляли некую касту, в которой как в зеркале отражались обычаи и порядки, которые сложились в различных воинских частях. Если не считать отдельных фактов самодурства, то в целом между офицерами и их денщиками складывались несколько фамильярные, а часто и патриархальные отношения. Рядовой JI.-Гв. Драгунского полка Прохор Иванович Найденов, попал в категорию нестроевых после того, как потерял по одной фаланге на двух пальцах правой руки в результате взрывов устроенных в Калише польскими социалистами, а точнее отпетыми боевиками и террористами, жаждущими уничтожать все, что ассоциируется с "москальским быдлом и схизматиками". И с тех пор стал тенью и ангелом — хранителем Федора Артуровича. Он строго следил, что бы "их превосходительство" не остался голодным, мог под шрапнелью доставить термос с горячей едой и старался как мог обеспечить элементарный комфорт даже на передовой. Клинок, который вопреки официальным правилам Прохор продолжал носить, не был бутафорским. До армии, еще мальчишкой он нашел себе пристанище в цирке и успел освоить искусство джигитовки и метания ножей, топоров и всего, что можно отнести к категории колюще — режущих предметов. А его сварливые жалобы о том, что: "не бережете совсем себя Ваше превосходительство, ну как дите малое…." вызывало у окружающих улыбки — ворчун был моложе своего генерала. А после того, как кто — то из офицеров припомнил его знаменитого тезку — Дубасова, маленький портрет генералиссимуса Суворова (репродукция с известного творения Николая Авенировича Шабунина) неизменно украшал стену помещения, в котором хотя бы на день располагался Найденов. Не стало исключение и купе поезда, которому ушлые путейцы сумели присвоить ранг литерного. Все 36 часов, за которые мини эшелон домчался до Москвы, Александр Васильевич ясными глазами, чуть заметно улыбаясь, наблюдал за потомками.

Устало выпустив пар, один из лучших локомотивов Империи по прозвищу Русская Прери прибыл на излюбленный "пункт швартовки" большинства московских железнодорожников — Казенный винный склад Љ 1. Но наполеоновские планы по "разграблению" винных запасов были сорваны полученной телеграммой: "Поторопитесь освободить платформу. Через полчаса прибывает поезд принца Ольденбургского".

Всеобщее разочарование не разделяли, пожалуй, лишь генерал Келлер и Прохор, которым изрядно надоела дорога, хотелось смыть с себя мельчайшую угольную пыль — неизбежную спутницу путешествующих по железной дороге и просто размять ноги.

И они успели совершить небольшой моцион, как к платформе подошел личный поезд принца.

Федор Артурович по въевшейся в кровь и плоть военной привычке скользнул рукой по фуражке, отдернул китель и без того идеально облегающий его фигуру, сохранившую юношескую стройность и направился к середине платформы, где уже сформировалась группа встречающих. В ней наряду с разноведомственными чиновниками преобладали отблескивающие серебром погоны военных медиков, некоторые из них были даже украшены вензелями коллежского асессора Императорской военно-медицинской академии и статского советника Московского военного госпиталя Петра Великого. На вицмундирах поблескивали целые созвездия орденов Станислава и Владимира.

Увидев неспешно приближающегося генерал-лейтенанта гигантского роста, присутствующие мгновенно развернулись к нему лицами, ухитрившись при этом сохранить построение в соответствии со старшинством чина. В первую очередь они мгновенно оценили ордена Святого Георгия 3 и 4-го классов, а также знаки отличия тех же степеней на генеральском кителе. Инстинктивно чиновники и медики опустили глаза на собственные награды. Но, увы, все они были без мечей…

Подойдя ближе, Федор Артурович приложил правую ладонь к фуражке в ответном приветствии и представился:

— Добрый день, господа. Честь имею представиться генерал-лейтенант граф Келлер. Позвольте присоединиться к столь представительному собранию и встретить его Императорское Высочество?

Естественно, что согласие было высказано единодушно и прозвучало хором. Далее последовала церемония представления, которую невольно прервал сам Федор Артурович. Граф, не страдающий близорукостью, заметил стоявшего позади всех медицинских "полковников" и "генералов" пожилого мужчину с погонами полкового зауряд-врача и, вызывая недоуменные взгляды собравшихся, остановился перед ним.

На его далеко не новом мундире одиноко висел потемневший от времени серебряный крестик — тот, который в народе именовали "солдатский Георгий".

Дело в том, что чиновники, встречающие принца, на собственном опыте были знакомы с его решительным и взрывным характером, нетерпимостью по отношению к разгильдяйству и неисполнительности. А учитывая то, что находясь на театре военных действий, Александр Петрович подчинялся непосредственно Верховному главнокомандующему, а за его пределами — непосредственно императору, последствия для проштрафившихся чиновников могли быть весьма печальными. Смягчить сердце генерала от инфантерии, который отличился личной храбростью в русско-турецкой войне, могло присутствие или красивой женщины, или участника тех далеких, но славных лет. С подходящей дамой на это раз не повезло, вот и пришлось пригласить Евстафия Ивановича Водкина, который будучи студентом медицинского факультета Московского университета, летом 1877 года сбежал на войну — освобождать "братушек" от турок. Отличился личной храбростью, вынес с поля боя не один десяток раненых, за что и был награжден Знаком отличия Военного ордена 4-й степени. После окончания военных действий завершил учебу и решил связать свою судьбу с армейской службой. Но, ершистый характер, неумение кланяться и, самое главное, кристальная честность, мягко говоря, не способствовали карьерному росту. А далее появилась привычка, возможно навеянная историческими корнями фамилии, искать утешения в хлебном вине. Но при этом громадный опыт, который, как известно не пропьешь, природное чувство диагноста, умение практически голыми руками оказать помощь при ранении или травме всякий раз удерживало начальство от увольнения его в отставку.

А посему, поднимая рюмку, наполненную до краев продукцией произведенной товариществом "Бекман и К№" Евстафий Иванович декламировать вслух самому себе строчки, написанные одним из его друзей, отставным поручиком:

"Пускай полковником не стал,

Вельможных дланей не лобзал

И пред "моментами" не гнулся.

Я помню с детства: "Аз, воздам!"

Оценит Бог нас по делам,

Не за умение прогнуться!"

— Бог мой, Евстафий Иванович, неужели это ты?! — негромко произнес генерал. — Какими судьбами? Вспомнил, как перевязывал лейб-драгунов под турецкими пулями, и снова рвешься в бой?

— Так точно, Ваше превосходительство, как такое позабудешь? Горячие выпали тогда деньки, да и солдатики наши под огнем не кланялись, рубили супостатов до конца.

— Забудь, друг любезный, про титулы. Для тебя я просто Федор Артурович, но обо всем поговорим чуть позже, вот только повидаюсь с его императорским высочеством.

Тем временем из вагона вышел полковник, который управлял военно-походной канцелярией Ольденбургского и был известен как талантливый рассказчик анекдотов. То обстоятельство, что его взгляд сразу остановился на Келлере, свидетельствовало об определенных инструкциях, полученных от принца.

Подойдя к встречающим, он обратился к Федору Артуровичу:

— Здравия желаю, Ваше превосходительство. Честь имею представиться, полковник Кочергин. Его высокопревосходительство, генерал от инфантерии Ольденбургский ждет Вас в своем штабном вагоне. А Вам, господа, придется немножко подождать. Его императорское высочество непременно Вас примет, но после графа. Прошу простить, но дела ратные, прежде всего, а генерал-лейтенант Келлер прибыл прямо с передовой. Федор Артурович направился к вагону, успев на ходу напомнить Евстафию Ивановичу, чтобы тот непременно его дождался. Такой расклад поначалу несколько расстроил встречающих, но статский советник, от медицины мгновенно просчитав изменившуюся обстановку, (сказывался, вероятно, многолетний опыт ночных карточных игр в Английском клубе) изрек:

— Господа, а ведь ситуация разрешается ещё более благоприятно, чем мы предполагали поначалу. Сейчас принц с графом вспомнят вместе, как били когда-то турку, в общем, освежат в памяти "времена Очакова и покорения Крыма", а там и "адмиральский час" поспеет. Я уверен, что Его императорской высочество будет в самом благодушном настроении. А пока, дайте знать начальнику госпиталя о готовности к высочайшему обходу и торжественному обеду.

Тем временем, генерал Келлер, войдя в штабной вагон, попытался поздороваться в точном соответствии с военным этикетом. Однако, Александр Петрович Ольденбургский (во всяком случае, вне дворца) не жаловал тонкости политеса, а посему, он запросто, по дружески пожал руку, а потом и обнял Федора Артуровича.

Жаль, что в этот момент, рядом не оказалось Васнецова или кого-либо из его учеников. Двое немолодых мужчин богатырского роста и стати, сжали друг друга в объятиях, подобно былинным героям. Один из них — сохранивший юношескую стройность, второй — чуть пониже, с возрастом погрузневший, но не по годам подвижный. Принц, олицетворял собой славные дела века прошлого, тех, увы, прошедших дней, когда Европа послушно ожидала, "пока русский Царь рыбачит". Тех времен, когда казалось, что русские рати под гром пушек и оркестров, вышвырнут прочь турок из града Константинова и над Святой Софией вновь засияет православный крест. И эти строчки великого Вяземского:

"По бороздам серпом пожатой пашни

Найдешь еще, быть может, жизни след;

Во мне найдешь, быть может, след вчерашний, -

Но ничего уж завтрашнего нет…", — как нельзя лучше подходили к генералу от инфантерии Александру Петровичу Ольденбургскому.

Граф Келлер, прошедший еще юношей ратную школу в тех же сражениях, являл собой некий мост, соединяющий века и события. И этим двум ярким, неординарным людям было, что вспомнить, и о чем поговорить. Но законы русского гостеприимства святы, а "Соловья баснями не кормят!". Именно с этими словами, принц предложил продолжить серьезный разговор за накрытым столом.

— Благодарю Вас, Александр Петрович, с удовольствием принимаю Ваше приглашение, но вот только у меня на платформе денщик остался, а он со мною почти десять лет, вместе через огонь и шрапнель прошли. Да и еще один старинный знакомец дожидается — полковой зауряд-врач Он, еще студентом на турецкую войну сбежал и даже солдатский Георгий заслужил. Так мы с ним, почитай с тех пор и не виделись. Он человек хороший, да и врач, как говорится — от Бога. Да, видать, как и мы с Вами, несозданный для мирной жизни. Я на него посмотрел: как был на груди солдатский Георгий, так и остался, ни Анны, ни Станислава — не чета остальным встречающими. У них на мундирах орденов столько, что впору в атаку на пулеметы посылать — все пули отскакивать будут.

— А Вы, Федор Артурович, как я погляжу, ничуть не изменились, — ворчливым, но довольным тоном ответил принц, который, как и большинство фронтовиков, недолюбливал тыловиков. — Впрочем, я с Вами согласен. Но, позвольте одну минутку.

Ольденбургский нажал кнопку звонка и отдал приказ появившемуся дежурному унтер — офицеру:

А ну-ка, братец, пригласи сюда полковника Кочергина. И через мгновение — Михаил Васильевич, здесь на перроне остался денщик графа и его старинный знакомый — полковой врач. Прошу Вас, распорядитесь, чтобы поместили в поезде, пока мы переговорим. Да, и чтоб, голодными не остались.

Но начальник военно-походной канцелярии принца относился к тому, достаточно немногочисленному числу служак, которые умели буквально предвидеть пожелания своих начальников. Поэтому, в лучших традициях Станиславского выдержав паузу, доложил:

— Ваше высокопревосходительство, уже исполнено. Рядовой Найденов и полковой зауряд-врач Водкин размещены в приличествующих их званию помещениях и ровно через пять минут приступят к обеду.

Генерал Келлер, был явно ошеломлен такой предусмотрительностью, хотя ни для кого не было секретом, что командиры и начальники разных рангов ценили подобные качества в своих адъютантах и даже порой устраивали негласные соревнования. Но здесь поработал мастер экстра-класса.

Ольденбургский, давно привыкший к к подобным чудесам, в исполнении своего главного делопроизводителя, самодовольно усмехнулся и решительным жестом пригласил к столу.

Поначалу генералы по- гусарски выпили по лафитнику водки, которую разливали из заботливо охлажденного хрустального графинчика. Затем вновь сели и принялись трапезничать. С учетом военного времени меню было простым, но вкусным и питательным:

Картофель отварной, селёдка с подсолнечным маслом и луком, красная лососёвая икра, заливная осетрина. Мясные закуски были представлены тамбовским окороком и говяжьим студнем. И непременные для истинного русского человека, коими без сомнения были и принц, и граф, — соленые огурчики, так любимые императором Николаем Павловичем, квашеная капуста, и грибочки в маринаде. В течение нескольких последующих минут, двое старых рубак отдали должное закуске. Тем более что трапезничать вдвойне приятно, когда не нужно придерживать рукой стакан, норовящий опрокинуться или под стук колес перекочевать на противоположный конец стола.

Преддверием начала серьезного разговора стала третья рюмка водки, которую Александр Петрович отмерил собственноручно. И перед тем, как выпить, сказал несколько слов:

— Знаю, Федор Артурович, что брата Вы схоронили. Помянем Артура Артуровича, пусть ему земля будет пухом.

Не чокаясь, они одним глотком проглотили водку, и замолчали на пару минут, думая каждый о своем. Увы, приходит то время, когда человек все чаще теряет, чем находит близких ему людей.

Далее обед прошел практически в тишине. И лишь только после тоста Ольденбургского за то, что бы собраться с силами, да погнать тевтонов вплоть до Берлина, обстановка вновь стала более комфортной. Генерал Келлер несколько раз пытался завести жизненно важный для него разговор, ради которого он и просил принца о встрече, но Александр Петрович решительно пресек эти поползновения.

— Не будем спешить, граф, я тут давеча с нашими японскими союзниками встречался. Так они все важные решения принимают за чаем. Как это они там называют? — достав из кармана блокнот, он прочитал: "Отя-ни симасё" — "попьем чаю". И мы так же поступим. И не из нагревателей этих электрических, а по-настоящему.

На столе тем временем вестовые заменили сервировку. Появились пышущий паром самовар, колотый сахар, еще теплые булочки, испеченные в полевой пекарне, и любимое кушанье русских дворян — варенье.

Дождавшись пока они снова останутся вдвоем принц, видя, что Келлер колеблется, не зная как начать разговор, взял инициативу в свои руки.

— Федор Артурович, когда получил от Вас радиограмму из Кисловодска, то сразу понял, что просьба Ваша лежит в сфере медицинской. О ранениях Ваших знаю из приказов по армии, да и из газет. А сейчас и сам вижу, что подлечиться нужно, а то лицо осунулось, и седины изрядно прибавилось. Выбирайте любой госпиталь, больницу, а если пожелаете, то можно и заграницу съездить.

— Александр Петрович, Вы правы — нужен мне врач, да не простой, хотя именно у Вас такой и есть. И дело не в ранах, а точнее не только в них одних. Видать старая контузия пробудилась, когда я упал ненароком. Теперь, порой голоса в голове слышу, да и сны разные… А у меня в корпусе медикусы подсказали, что под Москвой институт новый открылся, директором в котором сам академик Павлов. А у него заместителем некий эскулап Голубев. Так он, говорят, контузию излечить может.

— Вы, вероятно Михаил Николаевича в виду имеете? Есть такой. Доктор от Бога, да из не кабинетных будет. Госпиталем на фронте командовал. Да и человек правильный. На съезде Пироговском настоящий бой дал разным злопыхателям. Там история еще одна была, но просто детектив какой-то! После заседания, доктора и его друга то ли избить, то ли убить пытались. Но Михаил Николаевич твердым орешком оказался, да и полиция наша на этот раз сработала оперативно. Задержали мазуриков и доказательств изрядно собрали. В общем, загремели голубчики за решетку и адвокаты не помогли. А доктору нашему и угрожать пытались и деньги предлагали. Но не того напали! Думаю, что это именно тот человек, который Вам и нужен. В общем, сейчас пошлем им в институт весточку и обо всем договоримся.

Александр Петрович еще раз вызвал дежурного унтер-офицера и распорядился:

— Передайте распоряжение в радийный вагон, пусть вызовут на связь академика Павлова. Он сейчас в Подмосковье, в своем институте. Как только он ответит, дайте нам знать.