Глава 5

Фоном играет бойкая мелодия «Last Resort» группы «Papa Roach», но я убавила звук, чтобы она не заглушала слова. Шторы задернуты и не пропускают утренний свет, влажные волосы у меня распущены по плечам – я только что из душа. Запись на компьютере идет уже минут пять, а я еще ни слова не произнесла. Несколько раз вставала и принималась ходить по комнате, стараясь собраться с мыслями и сложить их в какие-то внятные фразы.

Наконец решаю, что не стоит ничего планировать заранее, и смело плюхаюсь в кресло. Слегка волнуясь, наклоняю монитор под нужным углом, подгибаю ноги под себя, чтобы усесться повыше, и выпаливаю первое, что приходит в голову, подавив инстинктивное сопротивление внутреннего цензора:

– Итак, прошло чуть больше недели с того дня, как я приехала домой из колледжа, и сны и воспоминания о… – начинаю было я, но спотыкаюсь, понимая, что тут уже, хочешь не хочешь, придется назвать его по имени. Но это так странно: говорить о нем и смотреть на саму себя на мониторе компьютера. Я вижу, как от одной мысли о том, чтобы произнести его имя вслух, глаза у меня делаются огромными, а зрачки сужаются, словно меня вдруг настигло давнее воспоминание. Я делаю глубокий вдох, затем еще один, провожу рукой по волосам и убираю их от лица. – О Лэндоне. – Глаза у меня распахиваются еще шире. Что подумают люди, если это увидят? Какого мнения они будут обо мне и о том, как я вижу себя? – Сны о нем стали ярче, чем когда-либо, – продолжаю я. – С одной стороны, мне хочется как-то от них избавиться, а с другой – остаться в них… остаться с ним… навсегда. – Я сцепляю руки на столе, наклоняюсь ближе к экрану и вглядываюсь в свои глаза, отмечая, как расширились зрачки, обведенные тонкой голубой каймой. – Когда я гляжу на саму себя, все во мне так и кричит: перестань думать о нем, отключи воспоминания. Как будто это так просто… – Я выдыхаю, убираю волосы назад и придерживаю их рукой. – Я хочу знать почему… Нет, мне нужно понять почему… А я не знаю как… – Отпускаю свои волосы, легонько провожу пальцем по шраму на руке и откидываюсь назад в кресле. – Мне нужно как-то узнать, о чем он думал… Может быть, я все-таки сумею разобраться, почему он это сделал и почему я не заметила, что с ним происходит. – Я обкусываю ноготь. – А может быть, и заметила, просто признаваться себе не хотела.

Под конец, когда из моего рта вылетает эта жестокая правда, голос обрывается. Не хочу больше ничего слышать, не хочу думать. Выключаю компьютер – мне не хочется на себя смотреть.

В тот же день мы с Делайлой сидим в моей комнате. Шторы раздвинуты, и летнее солнце бьет в окна, поэтому в комнате душно, хотя я и включила на полную мощность вентилятор. Я перебираю кое-какие свои видеоклипы, пытаясь понять, в чем все-таки смысл всей этой фигни – разве что смотреть, как я сижу и болтаю всякие глупости, так в этом как раз смысла особого нет. Что я делаю – пытаюсь разобраться в себе? А можно ли это сделать без Лэндона? Или я пытаюсь понять что-то о Лэндоне? О жизни? О смерти? О чем он думал в последние минуты и почему решил сделать запись?

И какого хрена у меня вечно столько вопросов в голове?

– Надо бы съездить в Фэрфилд на этот концерт в июле. Прикольно же. Тем более что ты помешана на музыке, – говорит Делайла, перебирая стопку дисков у меня на полке и вытаскивая несколько штук. На ней короткое красное платье, того же оттенка, что и губная помада, и всего лишь на пару тонов темнее ее волос. – И зачем ты их хранишь? CD уже никто не слушает.

Я забираю диски у нее из рук и раскладываю на компьютерном столе в строгом алфавитном порядке.

– Это Лэндон мне подарил, – отвечаю я и добавляю, чтобы уйти от этой темы: – А что за концерт? Ничего о нем не слышала.

– А это потому, что ты у нас живешь в своем маленьком шизанутом мирке. – Подруга скашивает глаза и крутит пальцем у виска, а затем плюхается на мою кровать, обхватив себя руками за ноги. – По всему городу афиши висят, да и я тебе уже пару раз говорила. Ну, там, в общем-то, все скромно будет, ничего такого особенного. Так, парочка альтернативных групп.

Обдумываю эту мысль – поехать на концерт. Я, конечно, люблю музыку и концерты когда-то обожала, но там же будет дикий шум, и куча народу, и все незнакомое, а значит легко потерять контроль.

– Не уверена, что хочу ехать на этот концерт. – Я включаю компьютер и усаживаюсь на вращающееся кресло. – Вообще-то, я тут подумываю, не записаться ли на какие-нибудь летние курсы… Может, по киносъемке или еще что-нибудь в этом роде.

Делайла качает головой, встает, подходит к компьютеру, нажимает кнопку на корпусе и выключает его.

– И не думай. Мы же договорились: этим летом никаких курсов. К тому же, – она стучит пальцем по монитору, – у тебя и так уже есть задание по киносъемке. Хотя я и не пойму, зачем тебе это надо. Раньше ты не горела желанием кино снимать, по крайней мере, не настолько, чтобы заниматься этим для собственного удовольствия.

– Сама никак не пойму зачем, – вздыхаю я, поворачиваюсь вместе с креслом к ней лицом и меняю тему: – Я помню, что мы решили насчет курсов, но мне нужно как-то отвлечься.

Делайла упирает руки в боки и прищуривается:

– От чего?

Я пожимаю плечами и прикрываю ладонью шрам на запястье.

– От этого города. От собственных мыслей. От жизни.

– Здесь это, пожалуй, будет трудновато. – Подруга показывает рукой за окно, на маленькие, почти одинаковые домики вдоль улицы. – А насчет того, чтобы сбежать от собственных мыслей или от жизни, не знаю, что тебе и посоветовать, кроме наркотиков.

Я открываю рот:

– Ты что, серьезно?

Делайла пожимает плечами.

– Я же не говорю, что это обязательно, просто как вариант, – произносит она с непроницаемым выражением лица.

Я оглядываю ее с головы до ног:

– Ты до сих пор этим балуешься?

Она качает головой:

– Я же тебе сказала: бросила, когда мы уехали в колледж.

Не знаю даже, верить ей или нет. Мы жили в одной комнате, и вообще Делайла практически все время была у меня на глазах. Но, с другой стороны, она гораздо чаще, чем я, уходила куда-то по вечерам, главным образом потому, что я терпеть не могу новые места, тем более что там, куда она так любила ходить, все было совершенно непредсказуемо, сплошной шум, гам, суета и мельтешение.

Делайла опять плюхается на мою кровать, заваленную фиолетовыми и черными подушками, матрас под ней пружинит.

– Нова, я тебя люблю до смерти, честное слово, но таких грустных людей я в жизни больше не видела, и иногда… иногда мне кажется, ты чуть ли не нарочно нагоняешь на себя тоску.

– Но я же не все время грустная? – спрашиваю я, но подруга не отвечает, только смотрит на меня с жалостью.

Я вытягиваю ноги и смотрю на свои ступни. На мне только шлепанцы, а они не скрывают шрама. Я поранила ногу в тот день, когда нашла Лэндона. Это когда я упала. Нога зацепилась за нижний край стеллажа, и кожа содралась. Больно было, наверное, но из-за шока я ничего не почувствовала. Даже не кричала. Просто лежала… смотрела на него… пока не… У меня начинает стучать в висках, кровь в ушах шумит, а в голове всплывают картины. Темнота, тихая музыка… Бледное лицо в лунном свете.

«Один… два… три…» Я начинаю считать темные полоски на ковре, стараясь вытеснить из головы эти мысли. «Четыре… пять… шесть…»

– Нова, да что с тобой? – Делайла машет у меня перед лицом рукой, и я вздрагиваю, потеряв свой методичный счет. – Ты совсем куда-то пропала.

Я делаю глубокий вдох, а затем постепенно выпускаю воздух из легких, так, что челка сдувается набок.

– Извини.

Делайла стоит в нерешительности, покачивая головой из стороны в сторону, потом хватает меня за руку и поднимает на ноги.

– Ну все, хватит, пора отсюда сматываться. – Она тянет меня к двери, я за ней еле поспеваю.

– Куда мы идем?

Делайла распахивает дверь и вышвыривает меня в коридор, а потом тащит к выходу.

– Куда угодно, лишь бы отсюда.

Меня пугает то, что у нее нет точного плана, и, когда мы выходим из дому и направляемся к ее машине, пульс у меня учащается. Я вдруг жалею, что в руке нет камеры: наверное, куда спокойнее было бы смотреть, как я бреду в неизвестность, через объектив камеры. Тогда все это кажется не таким реальным.

Сегодня жарко, поэтому на мне обрезанные джинсы и тонкая черная майка. Волосы слегка разлохматились, из макияжа только подводка и тушь, которая на жаре тут же начинает плавиться.

– Куда я пойду в таком виде, – протестую я, но Делайла уже открывает ворота.

Она оборачивается на меня через плечо, оценивающе оглядывает мою одежду и прическу.

– Отлично выглядишь. Как всегда. – Подруга останавливается, когда мы подходим к ее маленькому пикапу, стоящему у гаража. Выпускает мою руку и поворачивается ко мне. – Слушай, когда мы с тобой познакомились, ты была такая грустная, что я тебя просто боялась, кроме шуток! А потом узнала тебя получше и, представь себе, переменила свое мнение.

– Только потому, что мисс Кензингли заставила нас вместе делать годовой проект. – Я улыбаюсь при воспоминании о нашем неловком знакомстве.

Делайла симпатичная, общительная девчонка, которая иногда находит на свою голову приключения, а я унылая и странная девчонка, которая когда-то встречалась с Лэндоном. Еще и месяца не прошло с тех пор, как я нашла своего парня у него в комнате, и от меня до сих пор все шарахаются, потому что я видела то, о чем все стараются не думать.

– Господи, я помню, как трудно тогда было из меня хоть слово вытянуть!

Делайла тоже улыбается, но прячет улыбку за строгим взглядом.

– Да, и представь себе, сейчас я ужасно рада, что сумела тебя разговорить, пусть это и было что-то вроде «да, кажется», но так началась наша дружба. – Какое-то время она молчит, прикрывая рукой глаза от солнца. – Но дружить с тобой было нелегко. Ты же никогда не говорила мне правду о том, что у тебя на уме. Вот в колледже вроде бы стало получше. Не то чтобы супер, но получше. – Она машет рукой и досадливо вздыхает. – А тут ты всю неделю с каждым днем все грустнее и грустнее, хотя уже, кажется, дальше некуда.

– Есть куда, – отвечаю я, прислоняясь к двери пикапа. – Еще как есть.

Делайла молчит, а затем берет меня за руки:

– Давай съездим куда-нибудь ненадолго? Просто сбежим. Выкинем что-нибудь сумасшедшее, неожиданное. Можно к Дилану поехать, расслабиться.

Сумасшедшее и неожиданное? Я начинаю считать камешки под ногами, но их слишком много.

– А от чего мы бежим, от моей грусти? Или от твоей мамы?

– И от того, и от другого, – просто отвечает Делайла, похлопывая меня по руке.

Я пытаюсь пересчитать камешки, но на глаза попадаются все новые и новые, в конце концов у меня уже нет сил и я сдаюсь. Поднимаю руки и решаю: постараюсь не грустить один день. Постараюсь это пережить.

– Ладно.

Делайла подпрыгивает и хлопает в ладоши:

– Спасибо, Нова!

– Пожалуйста. – Я открываю дверь пикапа и запрыгиваю на сиденье, ощущая недовольство собой из-за того, что камешки остались непересчитанными. – Но тебе совершенно не за что меня благодарить. Я же ничего не сделала, сумасшедшая. – Я захлопываю дверь, и Делайла обходит пикап, чтобы сесть с другой стороны.

– Сделала. – Она улыбается, забираясь на водительское сиденье и опуская руль на один уровень ниже. – Решила радоваться жизни.

Я сижу молча и погружаюсь в собственные мысли. Я знаю, что это неправда. Я, наверное, никогда больше не смогу по-настоящему радоваться жизни, как бы мне ни хотелось, потому что Лэндона все равно уже не будет на свете, а я буду.

Одна.

Мы останавливаемся у ближайшего кафе-мороженого. Делайла заявила, что сладкое меня подбодрит. Отец тоже всегда так говорил. Съешь конфетку – и все пройдет. Мама этого терпеть не могла и вечно совала мне что-нибудь полезное: яблоко или морковку, но стоило ей отвернуться, как отец потихоньку отбирал у меня полезную еду, подмигивал и протягивал леденец или карамельку.

Я скучаю по нему. Очень-очень скучаю. Его жизнь оборвалась слишком рано, хотя эту смерть я не могла предотвратить. У него было больное сердце, тут от меня ничего не зависело. И все равно нелегко было на это смотреть: он лежал на земле, беспомощный, испуганный, а я ничего не могла сделать, только видеть, как жизнь покидает его. Я думала, что уже никогда не стану прежней, а потом появился Лэндон, который, я почувствовала, меня понимает, и благодаря ему я снова начала улыбаться. А потом и он меня покинул, сам, по собственной воле, чего я никак не могу понять, даже теперь, когда уже целый год прошел. И вот я брожу по земле, иногда просто как зомби, без настоящей цели, потерянная, одинокая, и все, что меня мучило после смерти отца, стало сильнее во много раз.

«Господи, ну что за хрень? Почему ты это сделал? Почему бросил меня? Ты не можешь меня бросить».

Я сижу в кабинке, смотрю, как «музыку ветра» за окном раскачивает легкий летний ветерок, и помешиваю в вазочке мороженое с печеньем из песочного теста. «Музыка ветра» сделана из тонкой прозрачной лески, на которую нанизаны мерцающие бусинки и кусочки зеленоватого морского стекла – они волшебно переливаются на солнце. В кафе играет какая-то сопливая музыка из 1990-х, и я целиком погружаюсь в свои мысли, пока Делайла уговаривает продавца положить ей побольше мараскиновых вишен.

Звякает дверной колокольчик – кто-то входит в кафе, и я инстинктивно перевожу взгляд от «музыки ветра» к своей почти нетронутой вазочке мороженого, которое уже все растаяло и растеклось. Потом слышу, как Делайла громко восклицает, и поворачиваюсь к стойке. Рядом с Делайлой стоят Дилан, Тристан и Куинтон, и Делайла уже вцепилась в Дилана и руками, и губами, а тот подхватывает ее под попу и приподнимает на руках. Продавцу, кажется, очень неловко от такого публичного проявления чувств, и он уходит в кладовую.

Тристан хохочет, увидев что-то смешное на доске заказов, а затем шутливо тычет Куинтона кулаком в живот. Куинтон толкает его, на губах у него появляется улыбка, а глаза все равно грустные. Тристан спотыкается, чуть не падает на ничего вокруг себя не замечающих Делайлу с Диланом, выпрямляется и наклоняется к Куинтону, чтобы что-то сказать. Но тут замечает меня, слегка улыбается и машет рукой.

Я машу в ответ, и тут же моя рука падает на стол: Куинтон смотрит на меня. Закусив губу, словно в смущении, поднимает руку и машет мне. Я отвечаю с натянутой улыбкой, вздыхаю и отворачиваюсь к своей несчастной вазочке с растаявшим мороженым.

Куинтон идет ко мне, хотя, судя по его виду, ему этого совсем не хочется. Руки засунуты в карманы линялых джинсов, на черной футболке внизу маленькая дырочка. В волосах, кажется, грязь или стружки какие-то, а руки все в черных разводах. Чем ближе он подходит, тем торопливее я считаю, пока цифры не начинают путаться в голове и я вдруг не забываю их порядок. Адреналин в крови повышается. Меня окружает неизвестность. Нужно снова начать отсчет, сконцентрироваться на чем-нибудь таком, что можно контролировать и за чем можно следить.

– Привет, – говорит Куинтон, подойдя к моему столику, и от одного звука его голоса пульс у меня тут же замедляется.

– Привет, – отвечаю я, помешивая в вазочке с мороженым, приподнимаю голову, и мой взгляд скользит по его фигуре.

Между нами встает тишина, но такая настоящая, уютная тишина, как бывало у меня с Лэндоном. «Но он не Лэндон».

– Ходят слухи, что ты помешана на музыке, – наконец произносит Куинтон, садясь напротив. – И что ты играешь на пианино и на ударных.

Я смущенно киваю:

– Да, а кто тебе сказал?

Он пожимает плечами и показывает на Тристана – тот стоит у прилавка и, запинаясь, делает заказ девушке-продавщице.

– Тристан сказал в тот раз, когда ты ушла.

Я чувствую запах его одеколона и что мне ужасно не хочется признаваться в том, что он мне даже нравится, хотя ничем не напоминает о Лэндоне. Глаза у Куинтона блестящие, как леденцы, и он все поглядывает на мою вазочку с липким растаявшим мороженым, как будто это что-то необычайно захватывающее.

– Понятно… А почему вы вообще обо мне заговорили?

Куинтон поднимает взгляд от мороженого, моргает глазами в красных прожилках.

– Потому что я спросил. – Он закусывает губу, словно хочет забрать свои слова обратно.

– Это как-то нечестно, – легким тоном произношу я. – Я ведь о тебе ничего не знаю.

Куинтон откидывается назад, закладывает руки за голову, растопырив локти, и смотрит в окно:

– Да и знать-то нечего.

Я закрываю глаза и говорю себе: не приставай. Тут что-то не так. Но когда открываю глаза снова, он смотрит прямо на меня, и я не выдерживаю. Я должна его понять, потому что каким-то странным, парадоксальным образом это, как мне кажется, поможет мне лучше понять Лэндона, если только я сумею вникнуть как следует.

– Ты художник, – говорю я без предисловий, откладывая ложечку.

Куинтон опускает руки на колени, и вид у него такой ошарашенный, что даже выражение боли в глазах на миг пропадает.

– Откуда ты знаешь?

Я протягиваю к нему руку через стол, стараясь, чтобы пальцы не дрожали, и трогаю угольное пятнышко у него на руке:

– Вот откуда.

Он беспокойно смотрит на мои пальцы, касающиеся его руки.

– Да, но другие подумали бы, что это грязь или еще что-нибудь такое.

Я понятия не имею, знает ли он, рассказывал ли ему Тристан про Лэндона.

– Вот такая я умная. – Я отодвигаюсь, убираю руки и закусываю нижнюю губу, стараясь сдержать улыбку.

На лице у Куинтона написано любопытство.

– Ну да, похоже, так и есть. – Он ждет, что я открою свой секрет, но я молчу. Мне почему-то нравится морочить ему голову.

Я начинаю теребить кожаный браслет на руке.

– Откуда ты?

Лицо у него вытягивается, и он снова отворачивается к окну:

– Из Сиэтла.

– Сиэтл… А это сколько миль отсюда?

– Не знаю. – Куинтон барабанит пальцами по столу, плечи у него деревенеют, похоже, ему все больше не по себе.

– Дилан тут сказал, Делайла хотела на какой-то концерт. Поедут, наверное. – Он меняет тему в точности как Лэндон, когда ему не хотелось о чем-то разговаривать.

– Да, она и мне что-то такое говорила, – отвечаю я и снова берусь за ложечку. Мне хочется еще расспросить его о том, почему он сюда приехал, но как-то духу не хватает. Я ведь его совсем не знаю, и обычно, когда люди не хотят рассказывать, от них трудно чего-то добиться. С Лэндоном всегда так было. Он никогда не хотел ни о чем рассказывать. А я каждый раз с этим смирялась. – Я уже больше не люблю концерты.

Куинтон чуть склоняет голову набок и смотрит на меня изучающе:

– Ты обожаешь музыку, играешь на ударных и на пианино, а концерты не любишь?

– Раньше любила, – поясняю я и снова начинаю помешивать мороженое. – А теперь… Ну, не знаю, шумно там слишком.

– Музыка вообще дело шумное. – Ему смешно и любопытно, да и неудивительно, когда у меня такая путаница в голове.

– Да, но на концертах всегда толпа. – Я знаю, что это звучит бредово, но не могу объяснить лучше, иначе пришлось бы все про себя рассказывать. Подношу ложку к губам, пробую мороженое и морщусь: совсем теплое.

Видя, как я давлюсь мороженым, Куинтон смеется. Его лицу так идет веселое выражение, и я тоже чуть-чуть улыбаюсь.

– Что, так невкусно? – спрашивает он, и я киваю. Он протягивает руку через стол, пальцы тянутся к вазочке. – Можно попробовать?

Я широким жестом показываю на вазочку с противной липкой жижицей:

– На здоровье.

С необычайно довольным видом он хватает вазочку с растаявшим, недоеденным мороженым и откидывается на спинку диванчика, зачерпывая полную ложку.

– Класс! – сообщает он, поднося ее к губам.

Я с любопытством гляжу, как он облизывает пластиковую ложечку – старательно, будто смакует вкус. Одна капелька вытекает у него изо рта, сбегает по губе, он высовывает язык, чтобы слизнуть, и на секунду я представляю себе, что у меня в руках камера и я записываю каждое движение его губ и горла.

Куинтон отправляет в рот еще одну полную ложку, глотает, чуть ли не давясь, и я морщу нос. Никогда не любила растаявшее мороженое. Может, все дело в том, что он под кайфом. У Лэндона, когда он обкуривался, иногда появлялись странные пристрастия: то мороженое с карамельной глазурью прямо из банки, то вишни на бутерброде с арахисовым маслом.

– Ну как?

Куинтон задумчиво поднимает глаза к потолку и зачерпывает еще ложку:

– Вкусно, у меня всегда была слабость к растаявшему мороженому.

– А по-моему, гадость, – заявляю я, скрещивая руки на столе. – Я люблю, когда оно только из холодильника, такое замерзшее, что ложку не сразу воткнешь.

Он снова глотает, потом смотрит на меня с каким-то недоуменным, весело-удивленным выражением и тычет в меня пластиковой ложечкой.

– Интересная ты личность, Нова. Кстати, должен сказать, что «нова» – моя любимая машина.

Улыбка у него славная, но он задел больную струну. И дело тут не только в машине, но и во мне. Лэндон тоже говорил, что я интересная – или необычная, – а не странная, как меня называли все остальные.

– Ты не странная, – сказал как-то Лэндон, когда я пришла из школы расстроенная: Нина Рамалди обозвала меня ненормальной и заявила, что такие, как я, никому не нужны и никто их не понимает. – Ты интересная и… – он побарабанил концом карандаша по подбородку, – необычная.

– А это хорошо? – с сомнением спросила я.

– Это прекрасно, Нова, – ответил Лэндон, улыбнувшись, что он делал так редко. – Не хватало еще, чтобы ты была обыкновенной. Скукота!

Я отгоняю это воспоминание и сосредоточиваюсь на Куинтоне и на его медовых глазах.

– Ты что, серьезно собираешься съесть все это растаявшее мороженое?

Он отправляет в рот еще одну полную ложку, и мороженое капает ему на руку.

– Ну, знаешь, растаявшее или нет, а мороженое есть мороженое. – Он слизывает каплю с руки, и я смеюсь.

– Ничего подобного, – возражаю я. – Мороженое не должно быть теплым.

Куинтон нерешительно смотрит в вазочку, скребет ложкой по краям и поднимает глаза на меня:

– Вот. – Он протягивает мне ложку – в ней большой кусок печенья, а мороженого совсем чуть-чуть. – Попробуй. Не так уж плохо.

Я качаю головой и морщу нос:

– Нет уж, спасибо. Сам ешь.

Он старается сделать недовольный вид, пронзает меня холодным, суровым взглядом, но все это скорее в шутку.

– Нова, ты должна хоть что-то съесть, иначе я всю дорогу домой буду переживать, что слопал твое мороженое.

Интересно, он такой же забавный, когда трезвый? Интересно, узнаю ли я это когда-нибудь. Я преувеличенно тяжело вздыхаю, делая вид, что иду на ужасную жертву, убираю волосы назад и наклоняюсь над столом. Куинтон подносит ложку к моему рту, облизывается, чтобы скрыть улыбку, когда я втягиваю кусок печенья в рот. Откидываюсь назад и жую.

– Ну что? – спрашивает он, снова проглатывая ложку мороженого и не сводя глаз с моего рта. – Без растаявшего мороженого не так уж плохо, правда?

Я глотаю печенье и убираю руку, которой придерживала волосы.

– Еще хуже, – вру я и закусываю губу, чтобы не рассмеяться.

Куинтон слизывает мороженое с нижней губы, и я замечаю, что он опять смотрит на мой рот. На секунду я думаю о том, какой вкус у его губ после мороженого, но меня тут же охватывает чувство вины: я вижу Лэндона и его губы, вспоминаю, что он единственный, кого я когда-либо целовала, – единственный, кого я хотела целовать. Оболочка покоя, невидимо окружавшая нас, лопается, я начинаю считать трещинки на столе и придумываю предлог, чтобы встать и уйти, и тут на стол ложится чья-то тень.

Я поднимаю глаза и с облегчением вижу Делайлу. Она стоит возле стола, в руке у нее рожок с мороженым и салфетка.

– Привет, – говорю я.

– Привет, – отвечает она и вопросительно смотрит на меня, затем переводит взгляд на Куинтона и протягивает руку. – Привет, мы ведь так и не познакомились по-настоящему. Я Делайла.

Он отставляет вазочку с мороженым, вытирает руки о футболку и пожимает руку Делайле:

– Куинтон.

– Да, я знаю, – отвечает она и выпускает его руку.

В ее тоне чувствуется какой-то оскорбительный намек. И я думаю: может, она о нем что-то знает?

– Ты же из Сиэтла, да?

Руки у Куинтона вздрагивают, он сжимает кулаки.

– Да. – Кулаки сжимаются так, что костяшки белеют. Хотела бы я знать, что он оставил в Сиэтле. Или кого. Куинтон откашливается и пододвигается к краю диванчика. – Мне надо идти. – Он встает, обходит Делайлу и быстро идет к двери.

Мы с Делайлой смотрим, как он толчком открывает дверь, выходит на улицу и почти убегает по тротуару, низко опустив голову. Глядя на него, такого расстроенного и подавленного, я вспоминаю то, что уже почти забыла.

– Не хочу сейчас разговаривать, – сказал как-то Лэндон и ушел, оставив меня стоять посреди двора, совершенно растерянную.

Я ведь только спросила, в какой колледж он собирается и хочет ли, чтобы мы и в колледже были вместе. Но, подумав пару минут, я поняла, какой это для него трудный вопрос и как глупо с моей стороны было его задавать, и не стала догонять Лэндона. А потом пожалела. Так, как не жалела ни о чем и никогда. Может, если бы я догнала его тогда и заставила поговорить со мной, все обернулось бы иначе и не кончилось бы вот так.

Я ерзаю на сиденье, пододвигаясь ближе к выходу, и серьезно обдумываю, не догнать ли Куинтона, хотя я его почти не знаю.

– Ты куда это? – спрашивает Делайла, садится рядом, преграждая мне путь, и лижет свое ванильное мороженое. – Не бегай за ним.

Я чуть-чуть отодвигаюсь, сбрасываю шлепанцы и подворачиваю ногу под себя.

– Почему?

– Нова, ты его почти не знаешь. Ну, то есть я вижу, что ты стала улыбаться, и это замечательно, но надо же хоть узнать о нем побольше, прежде чем за ним бегать.

У меня поникают плечи, и я тянусь за своей вазочкой с мороженым.

– У него такой грустный вид. – Я хмурюсь, глядя на пустую вазочку. – Просто очень грустный.

– У тебя тоже, – отвечает она, облизывая мороженое. Лижет и лижет, причмокивая, меня это уже бесить начинает. – Ну ладно, скажу тебе о нем кое-что, а потом сама решай, надо это тебе или нет. Ты и так много пережила и заслуживаешь лучшего, так что сначала узнай, во что ввязываешься, пока еще не влипла с головой.

Заслуживаю? А кто будет решать, чего я заслуживаю? Я отодвигаю вазочку и перевожу взгляд к прилавку, где Дилан заказывает гигантскую порцию мороженого со всеми мыслимыми добавками. Тристан дожидается его возле кассы и ест шоколадное мороженое из вазочки. Они смеются, перешучиваются с девушкой за прилавком – на ней смешная шляпа в красную и белую полоску, под цвет стен в кафе.

– Нова, ты меня слушаешь? – спрашивает Делайла.

– Нет. – Я перевожу взгляд на нее. – Извини, я что-то отключилась.

– Ты что, травку покуриваешь или еще что-нибудь? – Подруга барабанит пальцами по столу. – Кроме шуток. Без конца отключаешься.

– Привет, детка, – преувеличенно весело говорит Дилан, подходя к столу, и обнимает Делайлу. На голове у него порез от бритвы, на щеке какая-то грязь, от него пахнет пивом и сигаретами. Он целует Делайлу в макушку, а затем поднимает глаза на меня. – Привет, Нова. – Его взгляд падает на пустое место напротив меня. – А где Куинтон?

Я через плечо показываю пальцем на окно:

– Ушел.

– Куда? – Дилан отодвигается от Делайлы, чтобы зачерпнуть ложкой из своей гигантской вазищи.

– Должно быть, ему просто нужно было пройтись. – К столику подходит Тристан с вазочкой мороженого с зефиром. – С ним бывает. – Я замечаю в голосе Тристана легкую нотку раздражения.

– С ним все в порядке? – спрашиваю я.

Тристан пожимает плечами, смотрит в свою вазочку, затем вскидывает брови:

– Вроде да.

Что-то тут явно не так, и чем дольше все молчат, тем сильнее ощущается неловкость. Наконец Дилан с Тристаном усаживаются в другом конце кабинки и заводят разговор о концерте. Делайла все твердит, что мы тоже поедем, несмотря на то что я уже отказалась. Но мне не до споров. Я все думаю о том, как похожи Лэндон с Куинтоном, и чем больше я их сравниваю, тем яснее понимаю: нужно было догнать Куинтона, как раньше нужно было догнать Лэндона, и мысленно даю себе клятву, что в следующий раз так и сделаю, чего бы мне это ни стоило.