Глава 9. Эддисон
– Сегодня ночью в городском парке концерт, – сказал Рекс вечером. – Не хочешь пойти?
– Ты меня приглашаешь? – улыбнулась я.
– Приглашаю, – ответил он с широкой улыбкой.
Мы поехали в город на старом «Роллс-Ройсе», оставили его на улице и вошли в парк. Перед маленькой сценой были расставлены столы, где за пинтами пива улыбались, болтали и перешептывались молодые и пожилые пары.
– Выбери столик сама, – сказал Рекс, легонько целуя меня в щеку. – А я пойду притащу пива.
Я выбрала столик ближе к правому краю и села. Дожидаясь Рекса, я заметила за соседним столиком пару постарше. Они держались за руки и смотрели друг другу в глаза, словно говоря на каком-то своем языке.
– Это тебе, – сказал Рекс, ставя передо мной пинту янтарного эля.
Пена грозила вылиться через край, и я отхлебнула. Рекс сделал глоток и откинулся на спинку стула.
– Вот о чем я подумал. В романе злодеем окажется скрытная экономка…
– Вроде миссис Диллоуэй?
Он кивнул.
– Или темная лошадка вроде вон того парня. – Рекс указал на пожилого человека в темном костюме, сидевшего в дальнем конце парка. У его ног сидел шоколадного окраса лабрадор.
– Нет, только не надо парня с собакой, – сказала я. – Собака свидетельствует о доброте человека.
– Нет, это специально, чтобы сбить читателя с толку, – пояснил Рекс. – Таким образом персонаж покажется добрым.
– Что ж, в этом что-то есть, – согласилась я, отпив еще немного. – Значит, ты думаешь ввести в роман новый персонаж?
– Возможно, – таинственно проговорил мой муж. – Но у меня есть идея.
– Какая?
Он наклонился ближе.
– А что, если переписать начало и начать с таинственного убийства в старом поместье вроде того, где мы поселились? С тайны, хранимой несколькими поколениями?
– Мне кажется, это блестящая идея.
Рекс оперся подбородком на ладонь и улыбнулся. Я обожала, когда он на меня так смотрит, словно положение земной орбиты зависит от моего одобрения.
– Ты мне поможешь?
– Милый, это ты у нас мастер слова.
– Но ты так хорошо придумываешь сюжеты. Помнишь, как ты помогла мне с кульминацией, где главный герой уезжает из Нью-Йорка…
– И понимает, что оставил там любовь всей своей жизни?
Рекс кивнул:
– Без этой сцены книга была бы совсем не та.
Я пожала плечами:
– Я просто знала, что они были созданы друг для друга. Читатель бы возненавидел тебя, если бы ты их разлучил.
– Вот именно. Ты поняла это. А я нет.
– Что ж, – скромно проговорила я, – похоже, все те годы, когда я читала про Нэнси Дрю, не прошли даром, или же сыграла роль моя любовь к романтическим комедиям.
– У тебя шестое чувство на такие вещи. И, думаю, с твоей помощью этот роман может стать бестселлером.
Я сжала его руку.
– Тогда я твоя.
На сцену вышли музыканты, и я наблюдала, как один из них возится с ремнем своей гитары.
– Хочешь еще пива? – спросил Рекс.
– Конечно.
– Сейчас вернусь, – сказал он, вскакивая со стула.
Я проследила за ним взглядом, он скрылся в толпе у пивной палатки.
Солнце село, и свечи на столиках отбрасывали теплый оранжевый свет. Старые липы в отдалении выглядели сказочно. Проведя глазами по изгибу их ветвей, я вдруг заметила темную фигуру, скользнувшую за ствол дерева. В животе у меня что-то екнуло. Нет, это не может быть он… Или может? Я отчаянно рассматривала толпу, пока не увидела Рекса с пивом в обеих руках и улыбкой, от которой все мои страхи тут же улетучились.
На следующее утро Рекс взял с собой в гостиную стопку книг, которые нашел в спальне, в том числе одну о женской моде в довоенной Британии.
– Думаю, ты можешь сразу перейти к разделу о нижнем белье, – усмехнулась я.
– А что, там есть раздел о белье? – игриво спросил он.
Я выхватила у Рекса книгу и открыла в конце, на странице, детально описывающей всевозможные нижние юбочки того времени.
– Приятного чтения, – сказала я, кладя книгу ему на колени.
Рекс широко улыбнулся:
– Вообще-то я имел в виду что-то другое.
Жаль, что в тот момент я не сфотографировала его. Эта мальчишеская ухмылка. Этот взгляд, наполненный любовью и удовлетворенностью. Разве он сам не понимает? Мы и так счастливы, нам не нужны дети. У меня есть цветы и растения, у него – романы. Разве этого не достаточно? Разве он не любит все перипетии нашей совместной жизни? Вот я прибегаю домой на ужин с полной корзинкой овощей с рынка и тороплюсь прочитать то, что он написал за день. Вот наш совместный завтрак в саду, когда мы, потягивая эспрессо, обсуждаем наш последний поход на блошиный рынок в Куинсе или в антикварный магазин в Коннектикуте. Однажды он привез на запись «Антикс Роудшоу» огромный расписной комод, но оказалось, что этот предмет изготовлен в Китае. Я усмехнулась, вспомнив об этом.
Рекс отложил книгу и взглянул на меня.
– Значит, тайна угнездится прямо здесь, в поместье. Совершенно новая книга. Кто будут действующие лица?
– Ну, – сказала я, – конечно, властный хозяин поместья и его печальная таинственная супруга.
Рекс сделал несколько пометок в своей тетрадке.
Я посмотрела на сад за окном.
– Может быть, она проводила много времени в саду от своей печали? Может быть, цветы дарили ей чувство покоя?
– Мне нравится, – сказал Рекс. – А домоправительница – одна из немногих, кто кое-что знает. Может быть, она неравнодушна к лорду?
– Может быть. Но есть и другие персонажи. Например, дети в детской. Кто-то из прислуги. – Я посмотрела на экземпляр книги Вирджинии Вулф, что оставила на туалетном столике. – И еще есть Флора.
Рекс на мгновение растерялся.
– Флора?
– Да. Я нашла это имя в книге.
– Кто она такая? – спросил Рекс.
– Не знаю. Но хотелось бы выяснить.
– И мне тоже, – сказал он, возвращаясь к своей тетрадке.
Снаружи послышался какой-то шум.
– Поднимается ветер, – сказал Рекс.
Я выглянула в окно – ливень лил стеной.
– Жаль. Я надеялась, что сегодня мы сможем выйти в сад.
– Может быть, во второй половине дня прояснится.
– Надеюсь. – Я взяла «Годы» Вирджинии Вулф. – Пожалуй, я поднимусь наверх, а ты пока пофантазируй сам.
С лестницы я взглянула в коридор в западном крыле, уходящий в направлении детской. Мне чуть ли не слышался детский смех, доносившийся из прошлых веков. Были они счастливы здесь? А как же не быть – с этаким кукольным домиком, всеми этими игрушками и богатым книжным шкафом?
Я повернулась к восточному крылу, в правой части которого притягивала взгляд двустворчатая дверь красного дерева. Раньше я не замечала этой комнаты; миссис Диллоуэй не показывала нам эту часть дома. Я подошла ближе и оглянулась, прежде чем взяться за ручку. Я медленно повернула ручку. К моему удивлению, она легко поддалась.
Дверь скрипнула, когда я толкнула ее, и я скользнула за порог. Внутри было холодно, и я поежилась, пока глаза привыкали к полумраку. Жаль, что рядом нет Рекса. Шторы были опущены, но я сумела разглядеть, что эта спальня раньше принадлежала женщине – очень важной персоне. На отороченном кружевами покрывале не виднелось ни единой морщинки, а большой шкаф у противоположной стены был распахнут, открывая длинный ряд платьев.
Я подошла к туалетному столику и рассмотрела набор гребней и зеркальце с выгравированными буквами А. М. Л. Это была личная комната леди Анны? Я посмотрелась в старое зеркало с кривой трещиной в середине. Леди Анна смотрелась в это самое зеркало в день своей смерти? Я прикоснулась пальцем к изломанной, как молния, трещине в стекле.
До сих пор слышу тот дождь за окном. Он стучал в стекло. И порыв ветра завыл в трещинах рамы, а мне в ноздри ударил аромат цветов – пьянящий, мускусный аромат, может быть, сирени – словно у меня за спиной стояла женщина, недавно опрыскавшая духами шею. Сердце неистово заколотилось у меня в груди, я быстро обернулась, и только тут заметила на комоде вазу с цветами. В большой хрустальной вазе стояли недавно срезанные пионы и несколько веточек пурпурной сирени. Это миссис Диллоуэй оставила их здесь? Зачем? Для кого?
Я подошла к комоду, чтобы получше их рассмотреть, и увидела на кружевном покрывале какую-то книгу. Довольно большого размера, она напоминала альбом с вложенными вырезками и фотографиями. Я открыла первую страницу и, прищурившись, прочла рукописную надпись: «Камелии Ливингстон-Мэнора; собраны Анной Ливингстон».
Я широко раскрыла глаза. Это был гербарий. Внутри в определенном порядке были разложены десятки засушенных цветков. Поблекшие и тонкие, как бумага, они были приклеены к страницам, а внизу от руки были написаны даты и название, а также содержалась подробная информация о том, как эти цветы надо сажать и ухаживать за ними. Рядом с цветком Petelo Camellia леди Анна написала: «Эдвард подарил мне это деревце на день рождения. Его доставили из Вьетнама, из рощи у подножия горы. Его ярко-желтые лепестки сразу подняли мне настроение. Он напомнил мне тот цветок, что я видела в ботаническом саду Чарлстона много лет назад».
Значит, лорд Ливингстон привозил жене редкие камелии, чтобы поднять ей настроение. Но почему она в этом нуждалась? Меня околдовало разнообразие камелий в альбоме – красные, розовые, желтые, разноцветные гибриды, камелии со всего мира.
Особое внимание я обратила на заметки у края каждой страницы.
«Не получала достаточно солнца в северной части сада. Перемещена на запад, где почва лучше. Больше дренажа». Вдруг я заметила особенную закономерность: каждый правый верхний угол страницы был помечен рядом цифр. Я вернулась к странице с Petelo и изучила код: 5:3:31:2:1. Под ним виднелись буквы: «Л. суссекс Герцберг». Вероятно, цифры означали код ботанической систематики, но эти слова не относились к этой камелии, и вообще я не знала камелий с подобными названиями.
Я пролистала весь альбом, пока не добралась до последней страницы, которая оказалась вырвана. О ее существовании напоминал лишь неровный обрывок. Кто вырвал ее? И зачем? Гербарий Анны был собран кропотливо и аккуратно. Конечно, это не она вырвала страницу.
На лестнице послышались шаги, и я поспешила в коридор, осторожно закрыв за собой дверь. Засунув альбом под мышку, я пошла по коридору к лестнице и едва не столкнулась с миссис Диллоуэй.
– Мисс Синклер, – сказала она, поправляя розовые стебли в руке. – Разрешите мне… помочь вам?
– Да, – забормотала я, стараясь, чтобы она не заметила альбом. – То есть нет. Все в порядке.
– Конечно, конечно, – несколько подозрительно ответила она.
Я побежала в спальню и была рада увидеть сидящего на краю кровати Рекса.
– Вот ты где, – сказал он, отрываясь от книги.
– Я была в восточном крыле, – ответила я, садясь рядом. – И обнаружила одну комнату.
– Вот как? – заинтересовался он.
– Я вошла. Там было не заперто. Рекс, это было очень странно. Раньше это была комната леди Анны. Миссис Диллоуэй содержит ее, как будто Анна все еще жива. Там ее наряды, вещи. Даже живые цветы в вазе.
– А вот это уже жутковато, – заметил он.
– Да. – Я положила на кровать альбом с камелиями. – И посмотри, что я нашла.
– Что это? – Он взял альбом в руки.
– В этом гербарии она вела записи обо всех камелиях в поместье, с очень странными пометками. И видишь последнюю страницу? Ее вырвали.
Рекс некоторое время рассматривал альбом, потом пожал плечами.
– Может быть, одна из камелий погибла, и она не захотела оставлять страницу, где рассказывалось о ней?
Я покачала головой:
– Нет. Некоторые растения погибли во время снежной бури в 1934 году. Посмотри на эту, видишь? Но об этом прямо сказано на этой странице. Тут что-то другое.
Он почесал в затылке, а потом замер, словно его осенило.
– А что, если это какой-то шифр?
– Я тоже об этом подумала. Знаешь, это прекрасный сюжет для захватывающего романа.
Рекс улыбнулся мне:
– Спасибо.
– За что?
– За веру в меня. Знаешь, мои родители терпеть не могут эту затею с романом. Они бы предпочли, чтобы я основал инвестиционную компанию.
– Но ты бы был несчастен на такой работе, – сказала я.
Однако счастье Рекса и было первым в списке приоритетов у его родителей. По их мнению, человек с фамилией Синклер должен быть успешным управляющим, а не едва сводящим концы с концами романистом.
– Что ж, – сказала я, – посмотрим, что они скажут, когда твоя книга попадет в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс».
Рекс усмехнулся.
– Мы уже почти промотали все наши сбережения. Пожалуй, мне нужно разработать запасной план, если этот литературный бизнес не выгорит. – Он пожал плечами.
Я покачала головой.
– Нет, подожди немного. Мой бизнес на взлете. И, – я помолчала, тщательно подбирая слова, – твои родители всегда помогут, если дело дойдет до разорения.
– Я не возьму у них денег, – ответил Рекс.
Это была его болевая точка. После того как его родители купили нам таунхаус в Нью-Йорке, они поставили нам дополнительные условия. Мой отец любил говорить: «Я привел тебя в этот мир, я могу и убрать», – но от родителей Рекса это звучало в несколько иной интерпретации: «Мы дали тебе привилегированную жизнь, мы можем и отобрать ее». Но они, конечно же, хотели ему только добра. Они с нетерпением ждали его на Рождество и на Пасху, и еще раз на день рождения бабушки. Думаю, с этим можно было смириться. Но когда его мать предложила ему обратить меня в англиканскую веру (она даже послала ему по почте членскую карточку с моим именем), он положил этому конец.
– Я не позволю им помогать нам, – с гордостью произнес он. – Знаю, что могу показаться идеалистом, но когда у нас будут дети… То есть если у нас будут дети, я хочу, чтобы они знали, что все, что их окружает, заработали их родители.
Я потупилась.
– Рекс, я думала, мы уже решили…
– Что решили?
Я вздохнула.
– Что мы пока отложим этот разговор.
– Не могу, Эдди. Я хочу детей от тебя, от женщины, которую люблю. Не могу и не хочу от этого отказаться. И не собираюсь делать вид, будто мне это неважно.
Я встала и подошла к окну, мое сердце трепетало.
– Хорошо бы ты мне рассказала, – проговорил он.
Я обернулась:
– Что рассказала?
Его глаза наполнились тревогой.
– То, что ты от меня скрываешь. Иногда, когда ты спишь, я смотрю на тебя, и мне кажется, что я вот-вот разгадаю твои мысли.
Конечно, подобные разговоры у нас случались десятки раз. И каждый раз мне удавалось его успокоить. Я говорила Рексу слова, от которых ему становилось легче, что дело-то было не в нем, а во мне. Как ему объяснить, что я не могу представить себя мамой и что не считаю, будто материнство нужно всем. Но когда я смотрела ему в глаза, то понимала, что мои слова не убедили мужа. Я знаю, он догадывался, что тут кроется что-то еще. И это в самом деле было так. Я отвернулась. Не могу выносить его взгляда: боюсь, что мои глаза выдадут раны и боль, которые я скрывала внутри. Иногда у меня закрадывались подозрения, что Рекс действительно может прочесть мои мысли, чему свидетельствовали маленькие наивные моменты, когда он заканчивал за меня мои фразы или приходил домой с фаршированными блинчиками или тайской лапшой как раз, когда я звонила в ресторан, чтобы купить чего-нибудь навынос. И еще у него была необъяснимая способность распознавать мою мигрень. Может быть, он сумел прочесть мои мысли и теперь?
Рекс встал и потянулся к своей сумке, потом засунул в нее свою тетрадку и несколько книг.
– Пожалуй, поеду в кафе в городе и попытаюсь раздобыть какой-нибудь материал.
Я кивнула. Терпеть не могу, когда он расстроен, но я не знала, что еще сказать, чтобы успокоить его. Рекс закинул ремень сумки на плечо, прошел по коридору и с легким щелчком закрыл за собой дверь.
Я положила под голову подушку и долго думала о Рексе, а потом услышала, как на туалетном столике сигналит мой ноутбук. Родители Рекса оборудовали комнату Интернетом, а я чуть не забыла, что накануне вечером подключилась к сети. Взяв компьютер на колени, я вошла в электронную почту. Там было сообщение от клиента и еще одно от моего ассистента Кары; она извещала меня, что сад бабочек благополучно разбит, и приложила к письму фото. Астильбы были посажены чересчур плотно, но в остальном она справилась.
Мне не хотелось думать о собственной жизни, и я снова вернулась мыслями к Ливингстон-Мэнору, в частности, к камелиям и альбому леди Анны. И решила послать электронное письмо одному из моих бывших преподавателей, Луизе Кларк, ведущей курс садоводства в Нью-Йоркском университете. Прошлой осенью мы обменивались письмами о редкой розовой сирени, на которую я наткнулась в саду одного моего клиента в Бруклине. Может быть, она знает что-нибудь о камелиях?
Привет, Луиза!
Как поживаешь? Я вместе с мужем Рексом провожу лето в Англии, в поместье его родителей. Оно великолепно и загадочно, как будто из потустороннего мира. Ты не поверишь, какой тут сад, а особенно старые камелии. Об этом и хочу написать. Я здесь нашла старый гербарий с записями о посаженных камелиях. Большинство из них я узнала. Некоторые весьма редкие. Я пошлю тебе фото, если этот дождь когда-нибудь кончится. А пока у меня есть два вопроса: 1) ты не слышала о сорте с названием Анна-Мария Беллуэтер? Мне это название незнакомо, а цветы великолепны – большой розовый цветок с темно-розовой серединой. И 2) ты не знаешь случайно что-нибудь о редких сортах, которые могли расти в Англии в 20-х или 30-х годах XX века? Что-нибудь такое, на что мне стоит обратить особое внимание? Не знаю, с чего начать, – хорошо бы ты мне хоть что-то подсказала. В альбоме одна страница вырвана. Не могу удержаться от мысли, что там был описан какой-то важный сорт. Во всяком случае, совершенно очевидно, что та запись имела ценность.
Не забудь о разнице во времени.
Заранее огромное спасибо, Луиза! Наилучшие пожелания из Англии.
Эддисон.
P. S. Ой, забыла написать: на каждой странице проставлен очень странный код рядом с данными о цветке. Например, на странице с Petelo стоят цифры 5:3:31:2:1, а снизу надпись «Л. суссекс Герцберг». Нет какой-нибудь идеи, что это может означать?
Я отправила мейл и вернулась к альбому с камелиями, еще раз прочла все записи, а через пятнадцать минут снова услышала сигнал компьютера. Я в нетерпении открыла ответ Луизы:
Привет, Эддисон!
Очень рада твоему письму. Отвечаю кратко, поскольку я в отъезде, на совещании с руководством. Скоро вернусь, но не терпится ответить. Ты действительно обнаружила нечто интересное. Во-первых, я поискала в базе данных сорт Анна-Мария Беллуэтер, и оказалось, что это название было дано сорту в начале XX века в честь одной женщины из Чарлстона. Насколько я знаю, все молодые девушки из высшего сословия хотели, чтобы в их честь был назван какой-нибудь сорт этих прекрасных растений. Это считалось в обществе высокой честью. Та мисс Анна Беллуэтер, наверное, была ничего себе. А что касается второго вопроса, о редких камелиях, то – да. Есть одна особенная разновидность, которую тебе стоит погуглить, – миддлберийская розовая. Лет пятнадцать назад к ней возобновился интерес. Припоминаю статейку, кажется, в «Телеграфе». Тебе придется порыться. Но как бы то ни было, ее считали утраченной. Может быть, так и есть; может быть, нет. Но как будет здорово, если ты сможешь ее обнаружить! Это же мечта цветовода! Что касается твоего ботанического кода, тут ты меня поставила в тупик. Я подумала, что это, может быть, венский код, который использовали в Англии в начале прошлого века, но получается бессмыслица. Наверное, это личный код садовника для обозначения цветов. А насчет «Л. суссекс Герцберг» я ничего в базе данных не нашла. Загадка! Отключаюсь, чтобы разобраться с бумагами.
С наилучшими пожеланиями,
Луиза.
P. S. Держи меня в курсе!
Я тут же вошла в «Гугл» и набрала «миддлберийская розовая». Нашлись сотни упоминаний. Пройдясь по статьям, я узнала, что смогла, о поразительной разновидности с белыми лепестками с розовыми кончиками. Она упоминалась в ботанической истории, но в последние десятилетия садоводы не могли найти признаков ее существования, и многие считали это растение просто мифом. Но потом в блоге одного ботаника из Лондонского ботанического сада я прочла, что последний экземпляр видели в тридцатых годах именно в Ливингстон-Мэноре.
Я бросилась к окну и выглянула в сад, где над холмами висела мгла. Неужели миддлберийская розовая пережила все эти годы?
– Эй! – крикнул Рекс несколькими часами позже, подходя к дому по подъездной дорожке.
Я вышла его встретить.
– Ты не поверишь, что я сегодня придумал.
– Вот как? – усмехнулась я.
Я была рада, что он снова улыбается после нашего разговора.
– Да. Похоже, я определил план места действия. – Он прижал палец ко лбу, словно вспоминая какую-то деталь. – А знаешь что? Сегодня в городе произошло нечто крайне необычное.
– Что же?
– Я встретил парня из Нью-Йорка. Из Бронкса.
Я вздрогнула. Это должно быть совпадение.
– Жаль, не могу вспомнить его имя. То ли Том, то ли Шон. Он сказал, что приехал сюда к своей подруге. В общем, мир тесен, а?
– Да, – кивнула я, ощущая, как на меня наползает прежний страх.
На мгновение мои мысли вернулись в лето 1985 года, к той ночи, которая навсегда изменила мою жизнь. Мне только исполнилось пятнадцать. Стоит жара, невыносимая жара. На полу теплицы № 4 в Нью-Йоркском ботаническом саду под моими ногами шуршат листья. Шон протягивает мне лопату и говорит: «Закапывай».
– Ты хорошо себя чувствуешь, милая? – спросил Рекс, кладя руку мне на локоть.
Я часто заморгала, приходя в себя, и ответила:
– Да, – я схватилась за живот. – Наверное, я еще не привыкла к этим обильным английским трапезам, вот и все.
Рекс кивнул.
– Тебе надо подышать воздухом. А то сидишь в душном доме целый день. – Он взял со столика у двери газету и засунул под мышку. – Давай посидим на террасе.
Я вышла вместе с ним на террасу, где под навесом стояли два кресла. Дождь наконец закончился, и от земли поднимался серый туман. Рекс открыл газету и через какое-то время взглянул на меня.
– Посмотри, – сказал он, – наш городок, похоже, – центр нераскрытой тайны. В 1931 году пропала какая-то девушка из Клайвбрука. – Он показал черно-белую фотографию молодой женщины с темными волосами и добрыми глазами. – Очевидно, сегодня годовщина ее исчезновения.
– Как печально, – проговорила я, беря у него газету. – И ужасно. – Я прочитала заголовок: – «2 января 1931 года была похищена Лайла Герцберг, и так и не была найдена».
Герцберг. Где я слышала это имя?
Рекс оторвался от своей книги.
– Я знаю. Похоже, в те дни в Клайвбруке был собственный Джек Потрошитель. Вчера я говорил с владельцем кафе, и он сказал, что в тридцатые годы исчезла еще одна женщина. Некто по имени Элси. Когда я был маленький, у меня была няня с таким же именем. Когда мы ложились спать, она обычно добиралась до маминого вина в коробках. – Он улыбнулся, отвлекаясь от мрачных мыслей. – Не знаю, что меня больше тревожит: нераскрытое похищение или мамино вино.
Я натянуто улыбнулась, и в это мгновение с неба стремительно спустился ворон и сел на каменную урну на террасе, нахально каркая на нас, как призрак из моего прошлого. Я хлопнула в ладоши, и ворон отступил, но продолжал с вызывающим видом смотреть на меня.
Рекс достал из кармана зазвонивший мобильник.
– Лучше приезжай сюда, – сказал он в трубку, направляясь по дорожке к входу в дом, и помахал мне рукой, как бы говоря «Я буду через минуту». Я слушала, как с каждым шагом его голос затихает.
– Ты нашел его? – говорил Рекс. – Хорошо. Я сейчас же еду. Хочу увидеть сам… Да, конечно… Нет, ее не будет…
Когда он скрылся из виду, я решила вернуться в дом. Поднялся ветерок, и надо было взять свитер. Я прошла мимо стопки корреспонденции в почтовом ящике у входа, и мое внимание привлек желто-коричневый конверт. В левом верхнем углу я прочла имя отправителя: лорд Николас Ливингстон. Не так ли звали одного из детей прежних владельцев поместья? Письмо предназначалось моему свекру. Конечно, отец Рекса не стал бы возражать, если я его вскрою, – там могла быть ценная информация, которую он должен узнать. Я взяла конверт и направилась в гостиную. Бросив взгляд на дверь, я открыла конверт и торопливо вытащила письмо.
Мистеру Синклеру:
Я – Николас Ливингстон, раньше проживавший в Ливингстон-Мэноре. Я хотел бы сообщить Вам нечто чрезвычайно важное. Если Вы будете любезны позвонить мне в мой офис в Лондоне, мы сможем обсудить этот вопрос. Пожалуйста, не говорите ни слова о нашей переписке обслуживающему персоналу, особенно миссис Диллоуэй.
С уважением,
Николас Ливингстон.
Что он собирается сообщить моему свекру и почему не хочет, чтобы об этом узнала миссис Диллоуэй? За спиной у меня послышались шаги, и я поскорее засунула письмо в карман джинсов. Когда я обернулась, в дверях стояла миссис Диллоуэй.
– Ой, здравствуйте, – нервно проговорила я.
– Когда вы и мистер Синклер предпочитаете ужинать: в шесть или в шесть тридцать?
– Нет-нет, – ответила я. – Я как раз хотела сказать вам об этом. Вечером мы собираемся в город и перекусим там.
– Да, конечно, – чопорно проговорила она, прежде чем протянуть конверт.
– Это вам.
– Мне? – удивилась я, беря конверт со штемпелем «Федерал Экспресс». – Не понимаю. Я никому не говорила, что еду сюда.
Старая женщина с любопытством посмотрела на меня и повернулась к двери.
– Ну, я вас покидаю.
С конвертом в руке я села на диван в ожидании, когда стук ее каблуков затихнет. Когда я вскрыла письмо, мое сердце заколотилось. Я еще раньше узнала почерк на конверте и ощутила знакомое чувство тошноты. Как он отыскал меня здесь? Внутри был свернутый листок бумаги с потертыми краями, небрежно вырванный из блокнота, и на нем всего два слова: «Привет, Аманда».
Я скомкала его и прислонила голову к спинке дивана, вспоминая то, что так отчаянно хотела забыть.
