Я никак не мог собраться с мыслями. На лбу у меня выступили крупные капли холодного пота. Мной овладело сумасшедшее желание ударить Сюзан, стукнуть ее затылком о стену, наказать ее за то, что она выкурила меня из норы. С обеих сторон накопилось слишком много озлобления, наша совместная жизнь превратилась в омут горечи.

– Жюльен заметил с некоторых пор, что ты стал странным. Он даже спрашивал меня, не попал ли ты под влияние какой-нибудь секты. Я непременно его успокою: ты возделываешь садик.

Я остался нем, не мог поднять голову, как разбойник, пойманный на месте преступления.

– Себастьян, я хочу, чтобы ты признался. Скажи правду.

Внезапно раздался звонок домофона. Новый удар кинжала мне в грудь. Сердце запрыгало, как безумное. Было ровно шесть вечера, время пролетело слишком быстро. Все потеряно. Клиентка вопреки правилам не позвонила мне на мобильный телефон. Я установил в своей работе непреложное правило: никогда не впускать новую женщину, пока предыдущая не свернет за угол улицы. Этого требовала простая благопристойность: в проституции, как в туалете, лучше не знать, кто был вашим предшественником.

– Ответь! – потребовала Сюзан приторным голоском. – Может, это почтовая посылка? Правда, ты не упоминал, что ждешь посылку…

От растерянности я чуть не расхохотался. Со страху у меня помутился разум, меня разбил паралич, я застыл, как истукан. Я угодил обеими ногами в грубо расставленный ею капкан.

– Наверное, так и есть, мне прислали книгу.

– Книгу! Действительно, ты ведь обожаешь книги, приобретаешь их ящиками!

Звонок ожил еще раз, выдавая нетерпение посетительницы: я узнал властный стиль своей следующей клиентки. Сюзан сама нажала кнопку, открывавшую дверь подъезда. На лестнице послышались тяжелые шаги. Мы молча прислушивались, нам обоим казалось, что они раздаются у нас в головах. Это была моя «шестичасовая четверговая» (я уподобился начальнику вокзала), женщина в годах, одевавшаяся, как священник, – в черный глухой жакет и темные брюки, – с могучими предплечьями и татуировкой в виде кельтского креста. Она тоже была не без причуд: надевала желтую тунику восточного сатрапа, садилась под лившиеся из динамиков звуки ситара в позу лотоса и блаженно вдыхала запах тлеющих вокруг ароматических палочек. Мне полагалось подкрадываться сзади, опрокидывать ее и овладевать – ограничимся таким кратким описанием. На втором этаже ее шаги замедлились. Я представлял, как она отдувается, кляня свою тучность и устаревшую планировку дома, не позволяющую установить лифт. Она продолжила свое гималайское восхождение, сопровождая его душераздирающим кашлем. Не хватало только, чтобы она принялась отхаркиваться, иногда с ней это приключалось. Сюзан с растущим ужасом прислушивалась к доносившейся с лестницы брани, достойной водителя грузовика. Дверь распахнулась, стоявшее за ней мужеподобное создание перевело дух, откашлялось и сделало шаг назад. Увидев нас, женщина произнесла вульгарным тоном, утрируя парижский акцент:

– Я никого не побеспокоила? Это мое время, нет?

Сюзан побелела, ее лицо сморщилось, как скомканный лист бумаги, ресницы беспорядочно затрепетали, напряжение перешло в судорогу.

– Какие проблемы, я подожду на лестнице, дел-то!

Теперь Сюзан походила на затравленного хорька, в которого вот-вот вцепятся собаки. Я прирос зачарованным взглядом к ее смятой мордочке, выражавшей полное смятение. Эта минута была местью ей за пятнадцать лет супружеской каторги. Казалось, лепестки кожи облетают один за другим с ее лица, уменьшая его до размера кочерыжки. Если бы она скончалась на месте от избытка чувств, мы с толстухой выбросили бы ее в окно, как ненужный хлам. Она беззвучно пошевелила губами, что-то проблеяла и выскочила вон, сжав зубы, чтобы не заорать. Воздух очистился, сброшенные маски со страшным стуком упали на пол. Моя клиентка, нечувствительная к этой мелодраме, рке переодевалась в ванной, словно борец сумо, напоминая мне о моем смиренном долге.

В тот же вечер на пороге нашей квартиры на улице Прибытия меня ждали чемоданы. Сюзан в халате, с набрякшими мешками под глазами, потребовала, чтобы я покинул дом.

– Детей я уложила. Если что-то твое осталось, я все пришлю в твой… тайный сад.

Ее вид оскорбленной супруги вывел меня из себя. В последнем приступе мстительности я выпалил:

– Да, я по совместительству жиголо, подумаешь! Я тоже имею право на развлечения в свободное время.

Сюзан вскинула голову.

– Мой бедный Себастьян, тебя не ждет ничего хорошего. Ты просто неудачник!

Следующие несколько дней друзья звонили и донимали меня своим сочувствием. От Жан-Марка я узнал, что Сюзан взбешена уродством поднявшейся ко мне особы. Она бы еще поняла страсть к роскошной, необыкновенной женщине, но этот ужас ее сразил. Это свидетельствовало о моей чудовищной извращенности. Жюльен заклинал меня подумать о детях, не разрушать семью из-за эротических капризов. Но я улавливал в его тоне плохо скрываемое отвращение. Мне было так стыдно, что наша группа узнает всю правду, что я предпочел сжечь мосты. Они не оставляли меня в покое, но я не снимал трубку. Я чувствовал себя мухой, пойманной на клейкую бумагу: когда она освобождает одну лапку, прилипает другая. В один прекрасный день все звонки разом прекратились. Удивительное единодушие! Только Фанни оставила такое сообщение:

– Негодяй, если то, что я узнала, – правда, то ты отъявленный лицемер. Это так на тебя не похоже! Я тебя не осуждаю, мы никуда не денемся, если вдруг понадобимся тебе.

Спустя две недели я предстал перед Сюзан и ее адвокатом. Она не сидела сложа руки, многие родственники свидетельствовали против меня. Я принял всю вину на себя и согласился на развод на условиях истицы. Я изъявил готовность выплатить компенсацию и отказаться от родительских прав. Разочарованная моей стремительной капитуляцией и исполненная, думаю, желания окончательно растоптать меня, женщина-судья спросила, что я намеревался передать таким поведением своим детям. Я ответил, не думая:

– Вкус шоколада!

В коридоре суда, мрачном, как богадельня, где маялись бедняги, которых вознамерилась раздавить махина юстиции, смирно ждали три моих малыша. Ничего не говоря мне, они бросились к матери. Забо спряталась в объятиях младшего брата, оба нашли убежище за спиной у старшего. Адриен, ему недавно исполнилось четырнадцать, встал перед Сюзан, словно с намерением защищать ее. Я наклонился, чтобы поцеловать ею, но он оттолкнул меня, возмущенно сверкнув глазами:

– Папа, то, что ты сделал, отвратительно.

Я спокойно ответил, чуть присев, чтобы оказаться на его уровне:

– Адриен, когда-нибудь ты поймешь, что я просто старался сеять вокруг себя счастье.

Он отвернулся к брату и сестре, а те дружно прижались лицами к животу своей матери, которая с ожесточенным видом накрыла их руками. Сюзан похорошела, снова стала надменной. Она защищала свое потомство от низостей его родителя.