Случайность, невероятный сбой помог мне тогда трезво взглянуть на самого себя. Дело было 21 июля. Через две недели нам предстояла поездка к тестю и теще, жившим в имении на юго-западе: поправка здоровья, обновление организма, долгие прогулки с тестем Пьером Ивом, ученым агрономом, прославившимся еще в двадцать пять лет диссертацией о болезнях кипарисов, который будет, как водится, пичкать меня разговорами о биотехнологии и о вновь выведенных животных. Утром у меня в кабинете побывал атташе консульства в Чикаго, молодой пижон, недавний выпускник Национальной школы управления, краснолицый крикливый бонвиван, не скрывавший своих связей в Елисейском дворце. Перед уходом он ни с того ни с сего спросил:

– Знаете, в чем главное различие между Францией и Соединенными Штатами?

– Нет.

– В размерах дерьма. Стоит пристраститься к американской кухне – и уже через несколько дней начинаешь класть такие дубины, на которые раньше явно не был способен. Вот оно, чудо янки: гигантизм всюду, вплоть до кишок. Длинные змеи, ползущие из вашей задницы в унитаз, – это акт вашей натурализации, ни больше и ни меньше.

С тем мой собеседник и удалился. В тот же день у меня была назначена встреча в «Кафе де Пари» на площади Оперы с культурным атташе в Санкт-Петербурге, скачущим болванчиком, женившимся на местной художнице и восхвалявшим ее красоту из опасения, что мы забудем это сделать.

– Чудо русской женщины, – втолковывал он мне раньше, – заключается в том, что двадцатилетние девушки способны читать в оригинале Кретьена де Труа и английскую средневековую поэзию, толковать по-немецки Лейбница, брать уроки танца сальса и между двумя поцелуями беседовать с вами о Боге и о корриде.

Его супруга к этой категории, судя по всему, не принадлежала: на самом деле она была театральной гримершей, таскавшейся по дипломатическим приемам в поисках покровителя. Он называл ее ветреной за то, что она пожирала глазами каждого появлявшегося вблизи мужчину, и твердил, что она обязана хранить покорность, иначе он живо заменит ее другой. Двумя днями раньше он в панике позвонил мне и попросил о встрече вне стен нашего учреждения. Он стал жертвой мошенничества с недвижимостью: купил на имя жены дом, и теперь она затеяла бракоразводный процесс и наняла громил, которые вышвырнули его из дому.

Впрочем, этот бедняга по имени Жан-Луи Мондетур не явился на встречу со мной по причине, о которой я узнал позже: в его самолет угодила молния, и он был вынужден совершить экстренную посадку в Хельсинки.

Сидя на террасе кафе, я нервничал, поглядывал на часы, вытягивал шею, вертел вправо-влево головой. Я умирал от жары. Над правым берегом Сены зависла грозовая туча, все небо затянули свинцово-черные облака Я развязал галстук, расстегнул рубашку и сидел, обмахиваясь картой напитков.

– Она опаздывает?

Вопрос был задан сахарным голосом сзади, прямо мне в ухо. Я подскочил и обернулся, слегка напуганный. Меня разглядывала с видом гурмана представительная дама со слишком большим декольте, с растаявшим на крыльях носа гримом. От нее сильно пахло не то розой, не то фиалкой. Ее изрядно переделанное лицо полностью соответствовало тому пудингу под названием «Вторая империя», в который превратилось «Кафе де Пари» с его ложными потолками, золочеными колоннами, росписью под античность. Она сразу напомнила мне вдовушек с напудренными щеками и плотоядными зубами, что восседают в чайных салонах среди царства шоколадных эклеров и ромовых баб, гордясь тем, что свели в могилу по нескольку мужей. Струйка пота стекала с ее шеи в ложбинку между грудями, прокладывая себе русло среди складок кожи. Злоупотребление солнцем сослужило ей дурную службу: медный сожженный эпидермис, похожий на волокна горелого сахара, покрылся паутиной мелких трещинок.

– Вы ко мне обращаетесь?

– Конечно. Я спросила, не опаздывает ли та, кого вы ждете. Эта жара вас так замучила!

– Ошибаетесь, я жду коллегу по работе.

Я принял прежнюю позу с мыслью не допустить никакого излияния чувств. Но ее взгляд по-прежнему сверлил мне затылок, проникал в череп, словно буравчик. Пришлось мне еще раз повернуться в кресле. Ее мокрые губы в ярко-красной помаде оставались приоткрыты в улыбке. Ей удалось меня смутить.

– Что же у вас за работа, молодой человек?

Сидя к ней вполоборота, я коротко объяснил, чем занимаюсь. Время близилось к 16 часам Я оплатил счет, не желая продолжать болтовню со скучающей особой. Но она бесцеремонно засыпала меня вопросами, заставляла отвечать. Я гримасничал, по-прежнему сидя к ней боком. При всем неудобстве этой позы, я пустился в объяснения, которых предпочел бы избежать, но иначе ее любопытство было не утолить. За четверть часа я почти все ей про себя выложил и уже корил себя за легкомыслие. Вежливость меня погубит! Я смотрел на наслоения жира на лице докучливой соседки, толстые пласты, соперничавшие с загаром. Под этим углом – с раздутыми губами, с искусственными скулами – она выглядела довольно уродливой. Она мне бессовестно льстила, называя очаровательным и робким, демонстрировала необузданную страсть к международным вопросам, к роли Франции в мире. Она дошла в своей фамильярности до того, что самовольно уселась ко мне за столик и жестом велела официанту подать нам еще два напитка. Я умирал от смущения и молился, чтобы атташе по культуре вытащил меня, наконец, из этой ужасной западни. Его нелепые откровения я заранее предпочитал надоедливому вниманию этой незнакомки. Она уже позволяла себе нечто такое, чего я несколько минут назад и представить не мог: взяла и взъерошила мне волосы. Я вздрогнул от отвращения, сделал вид, что встаю, и зацепился ногами за ножки стола.

– Успокойтесь, мсье дипломат (я назвался этим пышным титулом), сохраняйте хладнокровие!

Я откинул голову назад, чтобы увернуться от ее беспардонных пальцев.

– Как насчет того, чтобы провести со мной немного времени?

– Благодарю, нет, и речи быть не может.

– Ну-ну, подумайте хорошенько. Не ребячьтесь.

– Нет, правда, это не в моем вкусе.

– Сама вижу, что я не в вашем вкусе: вы считаете меня староватой, да?

Я что-то бессвязно пробормотал и уронил голову.

– Но мнение можно поменять, тем более в тридцать лет.

– Дело не в этом.

– Не уверена. Как вас зовут?

– Себастьян.

– Какое милое имя, до чего допотопное! Так и вижу вас пронзенным стрелами амура!

– Не нахожу связи.

– Не упирайтесь, Себастьян. Меня зовут Флоранс Министерство иностранных дел – моя слабость.

Ничто не могло сбить ее с толку, наглость ее не знала пределов. Мы продолжили обмен банальностями. На конкурсе пошляков нам не было бы равных. Я был совершенно ошарашен, но то, что последовало, меня попросту потрясло. До этой минуты я считал, что имею дело со старой профессионалкой, ищущей клиентов. Есть ремесла, в которых не прощается нарушение возрастной границы, а моя соседка как будто забыла это золотое правило. Я уже привстал, решив откланяться, положить конец этому смехотворному недоразумению, когда Флоранс (придется дальше называть ее по имени) положила вдруг на стол две бумажки по сто евро. Я не поверил своим глазам и от изумления снова плюхнулся в кресло. Я таращился на нежно-зеленые купюры с изображениями ворот и арок, благородно хрустевшие в пальцах моей непрошеной собеседницы.

– Это вам. Берите!

Купюры были новенькие, еще с запахом типографской краски. Я не мог поверить, что это происходит со мной. Я отодвинул деньги к краю стола, прищурился, чтобы выглядеть решительнее, и проговорил:

– Этого хлеба я не ем!

В действительности я не издал ни звука: фраза так и осталась в стадии намерения. Надо было мне бежать со всех ног. А я вместо этого допустил, чтобы Флоранс наклонилась ко мне и выдала обернутую в облачко духов фразу:

– Я хочу вас!

Затем она взяла свои евро и положила их в карман моего пиджака с ловкостью, от которой я совсем оторопел. Официант подмигнул мне, звеня в кармане мелочью. Меня разбил паралич, я густо покраснел.

– Весьма сожалею, но я не изменяю жене. Это дело принципа.

Стоило мне произнести эти слова, как к величайшему своему стыду я испытал острое возбуждение. Прямо скажу, у меня вскочил член, и это была не механическая эрекция, как у потягивающегося сонного животного, а полноценная, максимально твердая – что называется, торчком. Флоранс тут же это заметила, благо на мне были легкие светло-бежевые брюки, и положила мне на бедро свою горячую ладонь, отчего у меня в паху случилось сладостное содрогание.

– Я понимаю, что с вами происходит. Первый раз, да? Это очень волнующе, можете не торопиться.

Ее пальцы скользили по моей ноге, ощупывая каждый миллиметр штанины, прикосновение было полно ласки. Я был в ужасе от своей реакции, внутри меня боролись две натуры, и я ненавидел себя за этот внутренний разлад, за то, что не смог предстать единой глыбой непреклонного отказа. Такого со мной никогда не бывало. Как бы я хотел оказаться дома, за тройным поясом безопасности: квартира, жена, дети!

– Знаешь, ты такая прелесть! Пойдем со мной.

Она уже посмела мне тыкать! Эта женщина собиралась сбыть мне гнусный товар. Ничего, сейчас я поставлю ее на место.

– Я с вами не пойду.

– Расхотелось?

С грубостью торговца скотом она положила на стол еще сто евро. За кого она меня принимает? Зелень купюры колебалась у меня перед глазами, как луг на ветру. Я почувствовал, что эрекция только усиливается, и постарался прикрыться полой пиджака.

– Мне хочется тебя раздеть, почувствовать всем телом твою наготу.

И она высоко задрала юбку, демонстрируя блестящие, словно полированные, ноги. Как она может так ошибаться? Я же совершенно из другого теста, разве я похож на молодчиков с напомаженными волосами, которые шляются по бульварам в поисках свежачка? Что за вопиющая, оскорбительная неразборчивость! Надо все ясно ей растолковать. Она тем временем отодвинула кресло и встала.

– Идем, довольно болтовни.

Я тоже встал, но мои брюки топорщились спереди, как подпертая шестом палатка, поэтому мне пришлось снова сесть. Флоранс без тени насмешки схватила с соседнего столика газету – кажется, «Фигаро» – и протянула ее мне:

– Закройся вот этим, должен же быть от прессы какой-то толк!

Я повиновался, как идиот, и покинул вместе с ней кафе, уверенный, что все посетители слышали наш разговор и теперь покатываются со смеху над моей трусостью. Я дал себе слово возобновить свою защитную речь и оправдаться вдали от свидетелей. Мы шли бок о бок, она, такая маленькая, шагала тяжело и выглядела безобидной. Хватило бы подножки, чтобы она растянулась на тротуаре. Соблазнительного в ней не было ровным счетом ничего. Это же смешно, мне надо было сразу уйти, и дело с концом! На нас глазели, мужчины косились на ее бесстыжее декольте, похожее на балкон из выжженной плоти. Все догадывались, что должно произойти, и меня провожали похотливые взгляды. Угораздило же меня появиться в обществе подобной особы! Я начал длинное объяснение, оттачивая свои доводы. Достаточно было найти убедительные слова, и она непременно оценит мое прямодушие, может, даже извинится за то, что пристала ко мне. Пожилая женщина, не избалованная природой, не должна просить услуг такого рода от мужчины, годящегося ей в сыновья. Даже за плату. Она ничего не отвечала и знай себе неспешно шла с загадочной улыбкой на лице. Один раз, правда, покосилась на мои брюки и бросила:

– Ты был бы убедительнее, если бы не поднял грот.

– Это автоматически, я не виноват.

– Знаю, что не виноват, и не насилуй себя. Твое тело говорит за тебя… и за меня.

Она заткнула мне рот. Через пять минут мы вошли под козырек «Гранд-отеля» на улице Скриб. Портье в сюртуках провожали нас улыбками, приподнимая шляпы. Они наверняка были с ней заодно, служили зазывалами и получали комиссионные. Она без слов схватила меня за руку и потащила через вестибюль, залитый ледяным светом, обогнула людный салон под стеклянным куполом, остановилась перед лифтом. На площадку из искусственного мрамора выходили двери четырех лифтовых шахт. Я не сопротивлялся, слишком был ошеломлен. К счастью, у дамы оказался при себе магнитный ключ, так что нам не пришлось идти к стойке администратора, где я бы сгорел от стыда под взглядами обслуги. Я молча шел, опустив глаза, твердя себе: я никого не вижу – и меня никто не видит. Флоранс, то тыкая мне, то обращаясь на «вы», тихо шептала упреки и слова ободрения, но я ее почти не слышал. Вместе с нами в лифте ехала дама в шляпке и два туриста в пляжных шортах, у которых покраснели от смущения не только лица, но и руки. Я боялся, как бы кто-нибудь из них не посмотрел мне в глаза и не воскликнул во весь голос: «Вам не стыдно?» Мы шли по нескончаемым коридорам, пока не остановились перед лакированной дверью, на которой красовался золоченый номер «480». Я сложил цифры, я ведь математический маньяк.

4 + 8 = 12, 1+2 = 3. Что означает тройка? Три дня счастья, три дня бед, новое трио? Стоило нам войти, женщина закрыла мне рот ладонью и приперла меня к стене.

– Да заткнись ты, наконец, надоел!

В номере трудился почем зря могучий кондиционер. Она положила сумочку, села на кровать и небрежно похлопала ладонью по подушкам.

– Иди ко мне, дурачок, покажи, что у тебя за душой. Не бойся, наказание будет легким. Я тебя не съем. Вернее, съем, конечно, но от тебя ничего не убудет.

Что за клоака меня затягивала! Еще не поздно сбежать, хлопнуть дверью.

– Раздень меня, пожалуйста. Прояви хотя бы немного вежливости. За это я тебе и плачу.

Мне пришлось аккуратно снять с нее бежевый льняной жакет, расстегнуть юбку, избавить от туфель на высоком каблуке, причинявших ей боль, от жары у нее распухли ноги. Она решила остаться в трусах и бюстгальтере еще на несколько минут, пока я приму душ. Без одежды Флоранс выглядела более изящно и привлекательно. Нагота ее молодила, ее тело старело не так стремительно, как лицо. Наверное, она была раньше красоткой, до сих пор вспоминала мужское восхищение. Я впервые собрался изменить Сюзан, да еще с женщиной по меньшей мере лет на двадцать старше меня. Это должно было меня угнетать, но я не чувствовал ни малейших угрызений совести. Происходившее казалось слишком невероятным, чтобы в него можно было поверить. Я оказался в параллельном мире, поступки в котором были не в счет. Тем временем разразилась гроза. Хлынул ливень, сотрясавший стены и двойные окна гостиничного номера, усугублявший нашу близость. Не буду врать, я был безумно возбужден, и Флоранс, оснастившей меня латексным чехлом, пришлось умерять мой пыл. Как только мы закончили, она включила телевизор и перестала обращать на меня внимание.

– Теперь можешь идти, я приму ванну. Сегодня вечером я встречаюсь с другом.

Эта встреча с «другом» меня оскорбила, словно я приобрел на нее права собственности. Из объекта вожделения я моментально превратился в использованный смятый стаканчик. В вежливости больше не было необходимости. Я молча оделся, нашел под кроватью носки, застегнул рубашку, но перед уходом замялся. Моя партнерша смотрела биржевые новости по каналу «Блумберг». Видя, что я кружу по номеру, она поцеловала меня на прощание, похлопала по заду и подтолкнула к двери. Я был в таком смятении, что забыл отдать ей деньги. Я выдавил застенчивое «До свидания, мадам» и очутился в широченном коридоре четвертого этажа, застланном таким пушистым ковром, что мне захотелось пройтись по нему босиком. Мне не было ни грустно, ни стыдно, наоборот. Я спустился вниз по лестнице, разглядывая по пути гобелены на сельские сюжеты, мебель в псевдоимперском стиле, изображения старого Парижа. Я был уверен, что никогда больше здесь не окажусь. И больше не походил на того трусишку, которого привели сюда часом раньше. Снаружи уже не было дождя, воздух стал немного прохладнее. Солнечные лучи, достигавшие Парижа, теряли силу, пройдя через слой смога и источаемого тротуарами пара. Город сам вырабатывал противоядие, защиту от летней духоты. Наступил час безмятежности, когда дневные заботы, как и зной, остаются позади, праздношатающиеся с закатанными рукавами облегченно рассаживаются на террасах. Я заметил свободное местечко в кафе, заказал пиво с лимонадом и с полуопущенными веками, ни о чем не думая, стал вкушать сладострастие сумерек.