8
Вдохните поглубже и сосчитайте до миллиона
При дневном свете все выглядит иначе. В сшиковском кафетерии, казавшемся таким заброшенным и жутким в долгие часы темноты, теперь кипела жизнь. Дым коромыслом. Стеклянная стена в восточной части здания, хоть и тонированная, пропускала столько света и тепла, что Питеру пришлось прикрыть лицо. Вся комната подернулась лучистой дымкой, в ней кофейные автоматы превратились в украшенные драгоценностями скульптуры, алюминиевые стулья мерцали, будто отлитые из благородного металла, журнальные стойки обернулись зиккуратами, лысые головы — фонарями. Человек тридцать-сорок собрались здесь, они ели, болтали, подкреплялись у стойки кофейного бара, покатывались со смеху, сидя в креслах, размахивали руками над столами, повышали голос, чтобы перекричать голоса остальных. Большинство было одето в белое, как и сам Питер, только без большого чернильного распятия на груди. Черных лиц было довольно мало, среди них был и Би-Джи. Би-Джи не обратил внимания на появление Питера, он был увлечен оживленной беседой с мужиковатой белой женщиной. Грейнджер нигде не было видно.
Питер шагнул в толчею. Музыка по-прежнему транслировалась из репродукторов, но теперь тонула в гомоне и галдеже, Питер не мог определить, то ли это все та же документальная передача про Пэтси Клайн, то ли электронная диско-песня, то ли классическая пьеса. Просто еще один голос в общем гуле.
— Эй, пастор!
Это был тот самый негр, метнувший ему в прошлый раз брусничный маффин. Он сидел за тем же самым столиком, что и вчера, но с другим приятелем — белокожим толстяком. По правде сказать, оба они были толстяками — и вес у них был одинаков, и черты похожи. Такое сходство лишний раз напоминало о том, что, несмотря на варианты пигментации, все человечество принадлежит к одному и тому же биологическому виду.
— Приветствую! — сказал Питер, подхватывая стул и присоединяясь к ним.
Толстяки вытянули шею и вгляделись в чернильную графику на его груди, но, убедившись, что это только крест, а не то, что они были бы не прочь прокомментировать, вернулись в исходное положение.
— Как дела, чувак? — Чернокожий парень протянул Питеру руку.
На рукаве рубахи, у самого локтя, пестрели математические формулы.
— Прекрасно, — ответил Питер.
Он как-то никогда не задумывался раньше, почему темнокожие люди никогда не записывают цифры на коже, к примеру на руке. Каждый день узнаёшь что-то новое о разнообразии рода людского.
— Уже подзаправился?
Темнокожий только что опустошил тарелку с чем-то коричневым в соусе. Он сжимал в ладонях пластиковую кружку с кофе. Его друг кивнул, приветствуя Питера, и снял замасленную бумажную обертку с огромного бутерброда.
— Нет, я все еще функционирую на половинке маффина, — ответил Питер, моргая от ослепительного света. — Впрочем, нет, вру — с тех пор я съел еще кусок булки с изюмом.
— Не ешь эти булки с изюмом, чувак. Это ПК!
— ПК? — Питер мысленно пошарил в своей базе аббревиатур. — Пировиноградная кислота?
— Поддельная Кола.
— Что-то я не улавливаю...
— Мы так кличем то, что сделано тут, а не дома. Может содержать моноциклопарафин, или циклогексилдодекановую кислоту, или еще какое дерьмо.
На лице негра играла полуулыбка, но глаза глядели серьезно. Многоэтажные химические термины слетали с его губ с легкостью ругательств. И снова Питер вспомнил, что все служащие здесь должны обладать умениями, оправдывающими дороговизну их перелета на Оазис. Все, кроме него самого.
Темнокожий парень громко хлебнул кофе из кружки.
— Вы никогда не едите здешние продукты? — поинтересовался Питер.
— Мое тело — это мой храм, отче. «Содержи его в святости» — так в Библии сказано.
— В Библии много чего сказано, Муни, — заметил его приятель и откусил от истекающего серым соусом бутерброда приличный кусман.
Питер посмотрел на Би-Джи в другом конце зала. Мужеподобная женщина согнулась чуть ли не в три погибели от хохота. Одной рукой она для равновесия ухватилась за колено Би-Джи. Музыка проникла сквозь брешь в людском гаме, оказавшись хором из бродвейской постановки середины двадцатого века; такие вещи всегда ассоциировались у Питера с провинциальными благотворительными лавочками или коллекциями грамзаписей в жилищах одиноких стариков.
— Ну, как бутерброд? — спросил Питер. — Выглядит вкусно.
— Угу, — закивал белый толстяк. — Вкусный и есть.
— С чем он?
— С белоцветом.
— Я вижу, что белого цвета, но с чем...
— Белоцвет, отче. Поджаренный белоцвет.
Муни пришел Питеру на помощь:
— Мой друг Руссос действительно имеет в виду цветок. — Элегантным движением своих пухлых пальцев Муни изобразил раскрывающийся бутон. — Здешний цветок, чуть ли не единственное, что тут произрастает...
— А на вкус как самая лучшая пастрома, какую ты только пробовал в своей жизни, — прибавил Руссос.
— Он очень хорошо приспосабливается, — согласился Муни. — В зависимости от вкусовой добавки может напоминать что угодно: курицу, фадж, бифштекс, банан, кукурузу, грибы. Добавь воды — вот тебе суп. Прокипяти — вот тебе заливное. Смели его, испеки — вот тебе и хлеб. Универсальный продукт.
— Для человека, который отказывается его есть, вы славно рекламируете этот цветок.
— Конечно он его ест, — сказал Руссос. — Он обожает банановые блинчики.
— Да, нормальная еда, — фыркнул Муни. — Я стараюсь не привыкать. Чаще всего я предпочитаю настоящее.
— Но не слишком ли это дорого, — спросил Питер, — есть и пить только... э-э... импортные продукты?
— Будь спок, отче! Зато я пью настоящую колу; по моим прикидкам, я задолжал СШИК около... пяти тысяч баксов.
— Легко! — подтвердил Руссос. — И еще «Твинки».
— Черт, да! Эти акулы такие деньги дерут за «Твинки»! Или батончики «Херши»! Скажу я тебе, не будь я таким пофигистом...
Муни подвинул свою пустую тарелку к Питеру.
— Если бы я все не съел, я бы показал тебе кое-что, — сказал он. — Ванильное мороженое с шоколадной подливкой. Ванильная эссенция и шоколад привозные, подливку, скорее всего, делают из белоцвета, но вот мороженое... мороженое — чистая энтомофагия, понял, о чем я?
После минутного раздумья Питер ответил:
— Нет, Муни, не понял.
— Жуки, чувак! Жрачка из личинок.
— Очень смешно, — промычал Руссос, продолжая жевать, но уже без прежнего энтузиазма.
— Еще они готовят вкуснейший рисовый десерт — никогда не поверишь из чего — из опарышей.
Руссос положил свой бутерброд:
— Муни, ты мне друг, и я люблю тебя, Муни, но...
— Но это же не какие-то там грязные опарыши, вы же понимаете, — пояснил Муни, — а чистенькие, свеженькие, специально откормленные.
Руссос не выдержал:
— Муни, прикрой-ка варежку, черт тебя возьми! Есть вещи, которые человеку лучше не знать.
Будто потревоженный звуками спора, Би-Джи неожиданно нарисовался на горизонте:
— Эй, Питер! Как делишки, братан?
Белой женщины рядом с ним уже не было.
— Отлично, Би-Джи. А твои?
— Всё торчком, чувак, всё торчком. Поставили солнечные панели, они теперь тянут все двести пятьдесят процентов электроэнергии. Можно подкачивать излишки в кое-какие серьезные и умные системы. — Он неопределенно кивнул куда-то в пустоту за пределами кафетерия, с противоположной от Питера стороны. — Видел то новое здание снаружи?
— Для меня они все новые, Би-Джи.
— Ну да, так там одно действительно новое. — Лицо у Би-Джи светилось от гордости. — Будет возможно-о-ость, выйди и погляди на него как-нибудь. Чудо инженерной мысли. Наша новая дождеприемная центрифуга.
— Известная в народе как Большой Лифчик, — вмешался Руссос, подбирая соус корочкой.
— Эй, мы ж не собираемся бороться за архитектурные премии, — усмехнулся Би-Джи. — Просто придумываем, как бы уловить всю эту водичку.
— Кстати, — сказал Питер, — раз вы об этом упомянули, я вот только что сообразил: несмотря на столько дождей... Я не видел ни одной реки и ни одного озера. Даже лужи.
— Тут почва как губка. Все, что в нее попадет, уже не вернешь. Но большинство дождей испаряется минут этак за пять. Этого не увидишь, но это постоянно происходит. Невидимый пар. Оксюморон, да?
— Полагаю, да, — согласился Питер.
— В любом случае мы должны захватить эту воду, пока она не исчезнет. Над этим-то моя команда и мозгует. Конструируем вакуумные сети. Концентратор потоков. Большущие такие игрушки. А ты как? Церковью уже обзавелся?
Вопрос был так невинен, как будто церковь — это набор инструментов или приспособлений, некий реквизит; впрочем, если поразмыслить — именно этим она, в сущности, и является.
— Самого здания пока нет, Би-Джи, — сказал Питер. — Но это для церкви не самое главное. Церковь строится в душах и умах.
— Малобюджетная конструкция, — съязвил Руссос.
— Имей хоть каплю уважения, засранец, — сказал Муни.
— Вообще-то, Би-Джи, — сказал Питер, — знаешь, я еще в некотором шоке или, лучше сказать, ошеломлен от счастья. Вчера вечером... э-э... сегодня утром, чуть раньше, Грейнджер возила меня в оазианское поселение.
— Куда, братан?
— В оазианское поселение.
Трое за столом засмеялись.
— Ты это про Город Уродов? — сказал Руссос.
— Си-два, — поправил его Би-Джи, вдруг посерьезнев. — Мы называем его Си-два.
— Дело не в этом, — продолжил Питер, — а в том, что меня потрясающе приняли. Эти люди страстно жаждут услышать о Боге.
— Охренеть! — сказал Би-Джи.
— Они уже знают о Библии!
— Это надо отметить, братан. Дай-ка я те налью чего.
— Я не пью, Би-Джи.
Би-Джи приподнял одну бровь:
— Да я кофе имел в виду, братан. Если хочешь выпивку, то тебе придется основать церковь как можно быстрее.
— Не понял?
— Пожертвования, братан, и немаленькие. А то одно пивко отправит тебя на мно-о-ого шагов назад.
Би-Джи вразвалку отчалил к барной стойке. Питер остался один с двумя толстяками, те синхронно хлебнули из пластиковых кружек.
— Невероятно, часами ехать по одному и тому же ландшафту и не заметить самых поразительных явлений, — не успокаивался Питер. — И весь этот дождь, и то, что он не собирается в озера или какие-то резервуары... Интересно, как оазианцы справляются?
— Да без проблем, — сказал Руссос. — Дождь-то каждый день. Когда приспичит — тогда и берут. Как из-под крана. — Он поднял свой пластиковый стаканчик и подставил его под воображаемое небо.
— Вообще-то, — прибавил Муни, — проблема была бы, если бы почва не впитывала всю эту воду. Представляете себе, какие были бы потопы?
— О! — внезапно вспомнил Питер. — Вы слыхали про Мальдивы?
— Мальдивы? — Руссос настороженно глянул на Питера, как будто опасаясь, что тот сейчас заладит какую-нибудь евангелистскую притчу.
— Мальдивы, группа островов в Индийском океане, — сказал Питер. — Их смыло цунами. Почти все, кто там был, погибли.
— Я этого не знал, — сказал Муни бесстрастно, как будто Питер только что изложил некий фрагмент знаний из области науки, которая никак не соприкасалась с его собственной.
— Смыло начисто? — спросил Руссос. — Беда.
Вернулся Би-Джи, неся в каждой руке по дымящейся кружке с кофе.
— Спасибо, — сказал Питер, принимая свою кружку.
На ней была шутливая надпись: «ЧТОБЫ РАБОТАТЬ ЗДЕСЬ, ЧЕЛОВЕКОМ БЫТЬ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО, НО ЖЕЛАТЕЛЬНО».
Би-Джи говорил как-то иначе.
— Эй, я только сейчас понял, — сказал Питер. — Эти кружки из настоящей пластмассы. Я имею в виду... э-э... толстой. Не из пенопласта, не одноразовые...
— Нам и так есть чего везти через полвселенной, помимо одноразовых стаканов, братан, — сказал Би-Джи.
— Ага, например, батончики «Херши», — сказал Муни.
— Например, христианских священников, — сказал Би-Джи без тени шутки.
Дорогая моя Би, — писал Питер часом позже. — От тебя нет никакой весточки, а может, это я тороплюсь написать тебе следующее письмо. Просто не терпится все тебе рассказать.
Я тут поговорил кое с кем из сшиковских ребят, и они мне на МНОГОЕ открыли глаза. Оказывается, я не первый христианский миссионер, которого сюда отправили. До меня здесь был некто Марти Курцберг. Видимо, баптист, несмотря на еврейскую фамилию. Местные жители хорошо приняли его миссию, но затем он исчез. Это случилось год назад. Никто не знает, что с ним случилось. Конечно, парни шутят, что оазианцы, должно быть, съели его, как в тех старых мультиках про миссионеров, которых связывают и варят живьем кровожадные дикари. Не стоило бы им так говорить - это расизм. А все равно я сердцем чувствую, что эти люди - оазианцы - не опасны. Не для меня, по крайней мере. Может, это и поспешное заключение, ведь я едва встретился с ними. Но ты, я уверен, помнишь те времена, когда мы с тобой проповедовали Бога в непривычном месте/контексте, помнишь, как внезапно мы начинали чувствовать, что надо как можно скорее уносить ноги, если хотим остаться в живых? Так вот теперь у меня нет подобных предчувствий.
Невзирая на людоедские шутки, между СШИК и оазианцами, похоже, установились определенные торговые взаимоотношения. Это не тот колониальный тип эксплуатации, которого можно было бы ожидать. Это регулярный товарообмен, формальный и сдержанный. Оазианцы снабжают нас продуктами. Насколько я понял, главное, что даем оазианцам мы, - это лекарства. Здесь не слишком большое разнообразие растений, что удивительно, учитывая, сколько здесь выпадает дождей. Но поскольку большинство лекарств имеет растительное происхождение, я подозреваю, что условия для открытия/ производства анальгетиков, антибиотиков etc. здесь ограниченны. Или, может, таков зловещий план СШИК - подсадить местных обитателей на препараты? Я не в состоянии сделать какие-то мало-мальски авторитетные выводы на этот счет, пока не смогу получше узнать этих людей.
Кстати, ты сидишь, надеюсь? Потому что у меня есть потрясающая новость, просто сногсшибательная. Единственное, чего хотят оазианцы (помимо лекарств), - это Слово о Боге! Это они попросили СШИК прислать им нового пастора. Попросили? Нет - потребовали! Как один человек рассказал мне только что, они (оазианцы) вежливо намекнули, что от этого зависит их дальнейшее сотрудничество со СШИК! А мы-то с тобой думали, как фантастически великодушно со стороны СШИК предложить мне возможность прибыть сюда... Ну, пока я тут пребываю в глубоком неведении, оказалось, что весь проект зависит от меня! Если бы я знал об этом заранее, я бы НАСТОЯЛ, чтобы ты тоже была со мной. Правда, они могли бы тогда пробросить меня, обратив свои взоры на кого-нибудь другого, кого-нибудь более сговорчивого. У них, наверное, были сотни соискателей (я по сю пору не понимаю, ПОЧЕМУ Я? Но видимо, правильнее будет спросить: ПОЧЕМУ НЕ ДРУГОЙ?)
Как бы то ни было, ясно одно: мне предоставят все, что только понадобится для основания церкви. Автомобиль, строительные материалы, даже рабочую силу. Все складывается так, что мое бремя кажется не таким уж тяжким, легче, чем у любого миссионера со времен начала евангелизма. Вспоминая о святом Павле, побитом камнями, потерпевшем кораблекрушение, голодавшем, заключенном в темницу... А я почти с нетерпением жду своей первой неудачи (ПОЧТИ)
Он прервался. Он сказал все, что хотел, но чувствовал, что как-то должен протянуть ниточку к злосчастным Мальдивам. И укорял себя за то, что должен, но не хочет.
Люблю тебя,
Питер.
Выблевав кофе, он испытал облегчение. И в лучшие времена он не был большим поклонником сего напитка — это, в конце концов, был стимулятор, а он отучил себя от искусственных стимуляторов много лет назад, но жидкость, которую презентовал ему Би-Джи, на вкус была как грязь. Наверное, она была сделана из оазианских цветов или комбинация привозного кофе и местной воды оказалась неудачной. В любом случае, избавившись от них, он почувствовал себя лучше. Почти нормально на самом деле. Последствия Скачка наконец отступили. Он сделал большой глоток воды прямо из-под крана. Вкус-нотища. С этой минуты он ничего не станет пить, кроме воды. Тело обретало прежнюю энергию, как будто каждая клетка была микроскопической губочкой, разбухшей в благодарность за то, что ее напитали. Может, так оно и было. Он застегнул ремешки сандалий и вышел из квартиры якобы для того, чтобы получше изучить окрестности, а еще чтобы отпраздновать возвращение бодрости и силы. Слишком долго он пробыл в заключении. Наконец-то он свободен!
Ну как «свободен»? Свободен прогуливаться по лабиринтам базы СШИК. Приятная перемена мест, но не то же самое, что выйти на открытый простор прерии. Лишь пустые коридоры, ярко освещенные туннели стен потолка и пола. И двери через каждые несколько метров. Каждая дверь с табличкой, на ней только фамилия и инициалы — и профессия более крупными литерами. Таким образом — «у. хек, ШЕФ-ПОВАР», «с. мортеларо, СТОМАТОЛОГ-ХИРУРГ», «д. розен, ГЕОДЕЗИСТ», «л. МОРО, ИНЖЕНЕР-ТЕХНОЛОГ», «б. грэм, ИНЖЕНЕР ЦЕНТРИФУГИ», «дж. муни, ИНЖЕНЕР-ЭЛЕКТРИК» и так далее. Слово «инженер» попадалось довольно часто, как и профессии, оканчивающиеся на «-лог» и «-ист».
Из-за дверей не доносилось ни звука, и коридоры были так же безмолвны. Очевидно, персонал СШИК либо на работе, либо зависает в кафешке. Не было ничего зловещего в их отсутствии, не было причин нервничать, и все-таки Питеру было жутковато. Первоначальное облегчение оттого, что он в состоянии произвести разведку в одиночку, без присмотра, сменилось жаждой увидеть хоть какие-то признаки жизни. Он ускорил шаг, поворачивая за каждый угол с большей решительностью, но его встречали все те же прямоугольные переходы да ряды дверей-близнецов. В таких местах и не поймешь, что заблудился. И вот, когда он уже начал покрываться испариной, пронзенный воспоминаниями о своих злоключениях в капканах детских исправительных учреждений, заклятье было разрушено — повернув еще раз за угол, он почти нос к носу столкнулся с Вернером.
— Эй, полегче на поворотах, где пожар? — сказал Вернер, оглаживая свое упитанное тело, словно проверяя, не нанесла ли ему урон неожиданная встреча.
— Извините, — сказал Питер.
— Все в порядке?
— Да, спасибо.
— Хорошо, — кивнул доброжелательно Вернер, но он явно не был расположен поболтать. — Пусть так и остается, приятель!
Была это просто рядовая фраза или предостережение? Трудно сказать. Несколько секунд спустя Питер снова остался в одиночестве. Паника миновала. Он уже ощутил разницу между шатанием без дела по незнакомому зданию и тюремным заключением. Вернер прав, надо взять себя в руки.
Вернувшись в свою квартиру, Питер помолился. Он молился о напутствии. Но ответа не было — по крайней мере, пока.
Тот инопланетянин — оазианец — умолял его вернуться в поселение как можно скорее. Значит... значит, надо отправляться немедленно? Клаустрофобия, овладевшая им в коридорах, свидетельствовала о том, что он еще до конца не оправился, — ведь он не был паникером по жизни. Но еще не так давно его преследовали обмороки, рвота и галлюцинации. Наверное, надо подольше отдохнуть, пока он на все сто процентов не придет в себя. Но оазианец умолял его вернуться, да и СШИК вез его не для того, чтобы он валялся в кровати, уставившись в потолок. Надо идти. Надо!
Правда, это значит, что много дней подряд у него не будет никакой связи с Би. Это будет тяжело для обоих. Хотя в сложившихся обстоятельствах этого невозможно избежать, единственное, что он может, — немного оттянуть уход, чтобы у них было побольше времени писать друг другу на первых порах.
Он проверил Луч. Пусто.
Возвращайςя ςкоро, Пиτер, очень ςкоро, ςкорее, чем можешь. Чиτай ее для наς — Книгу ςτранных Новых Вещей. Он все еще слышал голос оазианца, астматический и натужный, словно каждое слово давалось ему с мучительным трудом, сипение музыкального инструмента, изготовленного из негодного материала. Тромбон, вырезанный из арбузных корок, стянутых меж собой резинками.
Но прочь физиологию: есть души, жаждущие Христа, ждущие, что он, Питер, скоро вернется, как обещал.
Но неужели обещал именно в таких выражениях? Он не мог припомнить.
Ответ Господа прозвучал у него в голове: «Не надо все так усложнять. Делай то, ради чего ты прибыл сюда».
«Да, Господи, — отозвался он, — но можно я только дождусь одного-единственного письма от Би?»
Истерзанный ожиданием, он снова вышел в коридор. Коридоры, как и прежде, были беззвучны, все так же пусты, ничем не пахло в них, даже средством для мытья полов, хотя пол был очень чистым. Не стерильным, не вылизанным до блеска, однако без видимых следов грязи или пыли. Ощутимо чистый.
И с чего это его мучила клаустрофобия? Только несколько проходов были глухими, в остальных имелись окна — большие, полные солнечного света. Как он мог пропустить это раньше? Как ему удалось выбрать именно те коридоры, где окон не было? Это сродни поведению сумасшедших, инстинктивно выбирающих ситуации, подтверждающие их собственные безумные поступки. В прошлом он был большой мастак на такие штуки, но Господь показал ему иной путь. Господь и Би.
Он шел, перечитывая фамилии на дверях, пытаясь запомнить их на тот случай, если ему будет нужно найти кого-то из этих людей. И снова поразила его эта странность — ни одна дверь не оборудована замком, только простой ручкой, которую может открыть любой незнакомец.
— Собираешься стырить у меня зубную пасту? — пошутил Руссос, когда Питер упомянул об этом за столом.
— Нет, но у тебя может быть что-то очень личное.
— Планируешь украсть мои ботинки?
Однажды Питер украл чьи-то ботинки и раздумывал, не сказать ли об этом, но Муни его опередил:
— Он зарится на твои кексы, чувак! Гляди в оба за своими кексиками!
Как нарочно, Питеру тут же попалась на глаза дверь с табличкой: «ф. руссос, ИНЖЕНЕР ПО ЭКСПЛУАТАЦИИ». А секундой позже он заметил другое имя и чуть не потерял равновесие, когда осознал, чья это дверь: «м. курцберг, ПАСТОР».
Что его так поразило? Курцберг пропал без вести, но никто не говорил, что он мертв. Пока его судьба не установлена, нет никакого резона ни перераспределять его квартиру, ни убирать табличку с его именем. В любое время он может вернуться.
Повинуясь импульсу, Питер постучался в дверь. Никто не отозвался. Он постучал еще раз, громче. И снова тишина. Следовало, конечно, уйти прочь. Но он этого не сделал. Через несколько секунд Питер уже стоял внутри. Квартира была неотличима от его собственной, во всяком случае по расположению и отделке. Жалюзи были закрыты.
— Привет! — тихонько позвал Питер, дабы убедиться, что он один.
Он пытался уверить себя, что, будь Курцберг на месте, он поспешил бы пригласить его войти; так оно, наверное, и было бы, если бы не тот факт, что нельзя заходить в чужой дом без приглашения.
«Но ведь это не дом, не правда ли?» — подумал Питер. База СШИК не может быть ничьим домом. Это одно большое место работы. Занимаемся самооправдательной софистикой? Возможно. Нет, это просто более глубинный инстинкт. Би почувствовала бы то же самое. Что-то было не так с персоналом СШИК, Би смогла бы помочь ему озвучить это что-то. Эти люди живут здесь годами, они явно наслаждаются крепкими узами, товариществом. И все-таки... все-таки...
Он углубился в квартиру Курцберга. Похоже, до него самого здесь не было других непрошеных гостей. Воздух был спертый, повсюду лежал слой пыли. На столе не было Луча, только бутылка фильтрованной воды (полупустая, на вид чистая) и пластиковая кружка. Постель не застлана, подушка свисает с края, готовая вот-вот упасть, она безмятежно застыла в этом равновесии, собираясь провисеть так вечность. На кровати разложена одна из рубашек Курцберга, рукава ее подняты вверх, будто сдаваясь на милость победителя. Подмышки изъедены плесенью.
К своему разочарованию, Питер нигде не увидел никаких документальных свидетельств: ни дневников, ни записей. Библия — в аккуратной мягкой обложке, стандартного издания, «пересмотренного и дополненного», — лежала на стуле. Питер раскрыл ее, пролистал, страницы прошелестели веером. Довольно быстро Питер понял, что Курцберг был не из тех, кто подчеркивает стихи, поразившие его с особенной силой, или пишет комментарии на полях. Девственные страницы Писания. Питер, бывало, в своих проповедях мог вставить какую-нибудь шутку или процитировать заготовленный дома афоризм в тему, а одно изречение он особенно любил цитировать, когда чувствовал, что кто-то из его паствы подозрительно пялится на его замусоленный, дряхлый, зачитанный Новый Завет с загнутыми уголками: «Чистая Библия — грязный христианин. Грязная Библия — чистый христианин». Марти Курцберг наверняка не разделял этой точки зрения.
Питер открыл дверцу шкафа. Простой костюмный пиджак из зеленовато-голубого льна соседствовал там с парой белых брюк с еле заметными сероватыми пятнами на коленях. Курцберг был компактным человеком — не выше пяти футов шести дюймов и узким в плечах. Еще две вешалки были заняты сорочками того же фасона, что и лежащая на кровати. Ворох стильных шелковых галстуков свободно обвивался вокруг воротников. На дне шкафа стояла пара кожаных туфель, начищенных до блеска, и валялись свернутые в шарик бежевые носки, мохнатые от плесени.
«Больше мне ничего знать не нужно», — подумал Питер и повернулся, чтобы уйти. И пока он поворачивался, то заметил кое-что под окном, какие-то ошметки, похожие на цветочные лепестки. При ближайшем рассмотрении ошметки оказались обрывками лейкопластыря. Десятки обрывков. Как будто Курцберг стоял у окна, глядя на невесть что, и распаковал целый пакет лейкопластырей, один за другим, разрывая их на мелкие-мелкие кусочки и швыряя обрывки на пол, себе под ноги.
Визит в квартиру Курцберга отбил у Питера всякую охоту продолжать изучение базы СШИК. Увы, ибо это был его единственный шанс восстановить забытую информацию, которую предоставила ему Грейнджер по прибытии. Прогулка к тому же была неплохой разминкой, а его мышцы несомненно в ней нуждались, но... Ну, откровенно говоря, это место наводило на него тоску зеленую.
Он не мог бы определенно сказать почему. В здании было просторно, чисто, стены окрашены в веселые цвета, и множество окон. Ладно, несколько коридоров были похожи на туннели, но не могут же все они глядеть на улицу, правда? И да, было бы очень славно, если бы тут и там стояли несколько горшков с живыми растениями, но нельзя же винить СШИК за то, что почва Оазиса не принимает ни папоротников, ни рододендронов. И не скажешь, что не было предпринято ни единой попытки оживить интерьер. Через равные промежутки вдоль коридоров висели оправленные в симпатичные рамки картинки, явно предназначенные для того, чтобы вызвать улыбку. Питер отметил многолетних фаворитов, вроде фотографии взволнованного котенка, висящего на ветке вниз головой, с подписью под ней: «Вот блин!»; собаки, которая делит свою лежанку с двумя утятами; неумех Лорела и Харди, пытающихся построить дом; слона, балансирующего на мяче, решительно марширующих гуськом длинноногих персонажей Роберта Крамба и, наконец, впечатляющих размеров, начиная с уровня груди и до самого потолка, знаменитое черно-белое фото Чарльза Эббетса, на котором рабочие обедают, сидя на железной балке на головокружительной высоте над улицами Манхэттена. Питер все думал: вот этот пропагандистский плакат сороковых годов с призывом «Мы это можем!», изображающий Клепальщицу Роззи с рельефно вздутым бицепсом, призван, как всегда, вдохновлять персонал на подвиги или повешен здесь, дабы привнести толику иронии? Во всяком случае, некий лукавый мастер граффити приписал внизу фломастером: «нет уж спасибо роззи».
Не все картинки намекали на строительные проекты или суровые испытания, были тут и образчики «чистого искусства». Питер обратил внимание на множество классических репродукций Мухи, Тулуз-Лотрека, коллаж Брака или кого-то вроде и гигантскую фотографию, подписанную: «Андреас Гурски. Рейн II», казавшуюся почти абстракцией в простоте располосицы зеленого поля и синей реки. Были тут и факсимиле старых кинопостеров с изображениями кумиров далекого прошлого: Бинга Кросби, Боба Хоупа, Марлен Дитрих и даже Рудольфа Валентино. Всем сестрам по серьгам. Действительно, в размахе им не откажешь, хотя удивляло вот что: не было ни одного изображения, которое вызвало бы в памяти действительно существующий и по сей день уголок на Земле или страстную эмоцию.
Питер жаждал выбраться на свежий воздух и направился к ближайшему выходу.
Это еще, конечно, вопрос, можно ли было океан влажного воздуха, поспешившего приветствовать Питера, едва он вышел на солнце, назвать «свежим». Уж неподвижным он точно не был. Обрывки воздуха приподнимали пряди Питеровых волос, пытаясь приласкать кожу под ними, другие токи в это время проскользнули под одежду и добрались до тела, которое он пытался скрыть под ней. Но на этот раз было легче. Единственная прослойка между ним и атмосферой — его дишдаша — промокла в мгновение ока и сразу же обвисла на нем. Было несколько тяжеловато плечам, зато приятно во всех других местах. Ткань, хотя и достаточно тонкая, чтобы не душить, все-таки была достаточно плотного плетения, чтобы скрыть тот факт, что под ней больше ничего не надето, и достаточно жесткой, чтобы не липнуть к телу. Они с атмосферой хорошо поладили.
Питер стремительно шагал по асфальту вдоль наружной стены здания СШИК, отдавая предпочтение тени, которую отбрасывало бетонное чудище. В сандалиях ноги дышали, выступавший между пальцами пот тотчас же испарялся. Воздух щекотал ему икры и лодыжки, на самом деле это не было неприятно, наоборот — доставляло удовольствие. Настроение у него поднялось, подспудная тревога забылась сама собой.
Завернув за угол, он заметил, что идет вдоль витрины кафетерия. Солнце горело на стекле, мешая ему разглядеть, что там внутри, но он увидел слабые очертания столиков и людей, собравшихся вокруг них. Он махнул рукой в дымку, на случай если кто-то его заметил и тоже помахал. Ему бы не хотелось, чтобы его сочли заносчивым типом.
Отведя взгляд от бликов, он заметил нечто неожиданное: широкий тент, установленный в паре сотен метров от главного здания. Его ярко-желтый навес, то ли полотняный, то ли парусиновый, расслабленно провис, натянутый на стойки. Питеру довелось однажды вести свадебную церемонию под такой же конструкцией, еще он видел нечто подобное на берегу моря и в общественных парках. Навесы защищали от солнца и дождя, их можно было легко разобрать, хотя вот эти сооружения выглядели куда основательнее. Под тентом в тени было заметно движение, и Питер решил прогуляться к ним и разведать.
Четверо — нет, пять человек танцевали под тентом. Только не парами, а в одиночку. Впрочем, нет, может, они и не танцевали, может, это была какая-то китайская гимнастика.
Подойдя поближе, он увидел, что они на самом деле упражняются. Этакий тренажерный зал на открытом воздухе, оборудованный не сложными хайтековскими электрическими тренажерами, а простыми деревянными и металлическими конструкциями, напоминающими скорее оснащение детской площадки. Здесь была Моро — она качала ноги с помощью утяжеленного колеса. Тут был и Би-Джи. Он выжимал мешок с песком, надетый на шкив. Трое других были Питеру незнакомы. Мокрые от пота, все пятеро увлеченно работали со своими ярко раскрашенными снарядами, растягиваясь, шагая, сгибаясь и скручиваясь.
— Питер, вот так класс! — воскликнул Би-Джи, не прерывая своих ритмичных упражнений.
Его руки, когда он поднимал и опускал мешок, были толщиной с Питеровы ноги, узлы мышц бугрились, будто их надували кузнечными мехами. На Би-Джи были мешковатые шорты, доходящие почти до лодыжек, и ветхая хлопковая майка, сквозь которую проступали его соски, похожие на заклепки.
— Эти снаряды для тяжкой работенки, Би-Джи, — сказал Питер.
— Для меня что работа, что игра — все едино, — ответил Би-Джи.
Моро не заметила прихода Питера, но в той позиции, в которой она находилась — лежа на спине с поднятыми ногами, выжимающими вес, — это, наверное, было бы проблематично. На ней были надеты белые шаровары, соскользнувшие на бедра, и безрукавка, оголяющая живот. Ткань промокла от пота и стала полупрозрачной, Моро дышала звучно и ритмично. Да, обзор для Би-Джи открывался беспрепятственный.
— Все торчком, чувак, все торчком! — завопил он.
Поначалу Питер принял это за неприличный каламбур. Что вполне вязалось со стёбом ниже пояса еще тогда, на корабле, да и вообще с образом неунывающего верзилы. Но, вглядевшись в лицо Би-Джи, Питер осознал, что тот рассеянно смотрит в никуда, полностью сосредоточившись на своей тренировке. Может быть, его сознание и фиксировало Моро как некое подвижное пятно, но как женщина она была для него невидима.
Там была еще одна особа женского пола — рослая, жилистая белая дама с редкими рыжими волосами, собранными в конский хвост. Ноги ее болтались в нескольких дюймах над землей, когда она подтягивалась на брусьях. Она улыбнулась Питеру, но эта улыбка как бы говорила: «Представимся друг другу как следует позже, когда я буду посвободнее». Двое неизвестных мужчин тоже были поглощены своими занятиями. Один стоял на низкой платформе на шарнирах и вращал бедрами, уставившись на свои ноги. Другой сидел на паукообразной конструкции и касался лицом коленей. Руки его были сжаты в замок на затылке, крепкие, как металлические скобы, за которые он уцепился ступнями. Он был замкнутой цепью под напряжением. Мужчина резко вытолкнул корпус вперед, и Питеру показалось, что один из его узловатых позвонков выскочил из-под кожи и взлетел в воздух. На самом деле это было насекомое. Шатер приютил под своим навесом множество насекомых, похожих на кузнечиков или на саранчу, они преспокойно сидели то тут, то там прямо на человеческих телах, но в основном кишели на поверхности тента — зеленые на желтом.
Снарядов под навесом хватило бы человек на десять. Питер задумался, правильно ли то, что он не присоединился к тренирующимся. Может, ему следовало бы выбрать себе тренажер и чуточку поработать на нем, всего несколько минут — вполне достаточно, чтобы никто не решил, что он приходил просто поглазеть. Но он никогда всерьез не тренировался, и притворяться было бы глупо. Да и вообще, он же новичок, и люди, конечно, поймут, что ему необходимо освоиться на месте.
— Приятный денек, — заметила Моро.
Она закончила качать ноги и переводила дух.
— Не просто приятный. Прекрасный! — ответил Питер.
— Да уж, — согласилась Моро и отхлебнула воды из бутылки.
Зеленая комаха прицепилась к ее майке, как раз между грудей, притворяясь брошью. Моро не обращала на насекомое никакого внимания.
— Кофе отстирали? — спросил Питер.
Она посмотрела на него с недоумением:
— Кофе?
— Кофе, который вы расплескали из-за меня.
— Ах это...
По лицу ее было видно, что у нее с тех пор были десятки разных загвоздок и дюжина дел, посему вряд ли стоит полагать, что она помнит столь тривиальное событие.
— Это был не кофе.
— Белоцвет?
— Цикорий с ячменным экстрактом. И да, чуточку белоцве-та. Чтобы загустить.
— Надо будет как-нибудь попробовать.
— Да, оно того стоит. Не ждите, что это будет самая прекрасная вещь на свете, и вы не будете разочарованы.
— Отличный подход на все случаи жизни, — заметил он.
И снова она посмотрела на него так, будто бы он нес околесицу. Он улыбнулся, махнул рукой на прощание и удалился. Бывают на свете люди, с которыми ты никогда не состыкуешься, и не имеет значения, сколько попыток ты предпримешь и сколько подобных случаев встретится на твоем пути. Может быть, Моро — именно такой случай. Но какая разница? Как неоднократно, при каждой возможности напоминали Питеру дознаватели из СШИК, он здесь не ради нее.
Питеру пока что не хотелось возвращаться в здание, поэтому он все больше удалялся от базы. Он понимал, что будет беда, если ему внезапно станет худо или он вдруг утомится, но он сознательно рисковал. Его здоровье и выносливость в любом случае очень скоро ожидает суровая проверка, когда он отправится в оазианский поселок, не имея с собой ничего, кроме Библии и одежды, которая на нем сейчас.
На горизонте, отчетливо выделяясь, торчали две не то силосные башни, не то трубы, Питер не мог разглядеть. Но совершенно определенно это был не Большой Лифчик, не та форма, однако он терялся в догадках, что это на самом деле. Над ними не вился дым, так что это, наверное, все-таки силосные башни. Наверное, они как раз из тех вещей, о которых Грейнджер рассказывала ему, встретив после прилета? Этот разговор, якобы состоявшийся между ними, который он так постыдно забыл, грозил раздуться до фантастических размеров: экскурсия по всему вокруг с подробными комментариями и ответами на все мыслимые и немыслимые вопросы. Стоит иметь в виду, что количество информации, которую могла сообщить Грейнджер при первой встрече, вовсе не безгранично.
Он шел к этим башням десять минут и двадцать, а те все не приближались. Шутка перспективы. В городе здания и улицы дают более точное представление о том, как далек или близок горизонт. А в естественных, нетронутых ландшафтах об этом можно только гадать. И то, что кажется нам расположенным не далее одной-двух миль, на самом деле может оказаться в нескольких днях пути от нас.
Надо бы поберечь силы. Следует развернуться и отправиться назад, к базе. Впрочем, как только он принял это решение, в поле зрения показался автомобиль, едущий как раз со стороны силосных башен. Это был джип, точно такой же, как и у Грейнджер, но, когда он подъехал ближе, Питер понял, что за рулем не Грейнджер. Это была та крупная, мужеподобная тетка, которую он уже видел в кафе за одним столом с Би-Джи. Она плавно затормозила до полной остановки прямо рядом с ним и опустила стекло:
— Удрали из дому?
Он усмехнулся:
— Просто осматривался.
Она бегло оглядела его:
— Осмотрелись?
Он рассмеялся:
— Да.
Она жестом предложила ему сесть в машину, и он подчинился. В салоне был такой бардак, что на заднем сиденье ему не хватило бы места, и воздух отсырел, кондиционер не работал. В отличие от Грейнджер, эта женщина явно не чуралась оази-анской атмосферы. Кожа ее лоснилась от пота, слипшиеся кончики волос сочились влагой.
— Время ланча, — произнесла она.
— Мне казалось, ланч уже был, — сказал он, — или то был завтрак?
— У меня молодой растущий организм, — сказала она.
Ее тон как бы намекал: я знаю, что я здоровенная, но это меня волнует меньше всего. На руках ее бугрились мускулы, а грудь, заключенная в бюстгальтер, контуры которого выпирали сквозь ткань футболки, была как у матроны.
— Я хотел узнать, что это такое, — сказал Питер, указывая на башни-трубы.
Она глянула на башни в зеркало заднего вида, когда машина тронулась:
— Вон те? Это нефть.
— Нефть?
— Ну, не совсем. Что-то вроде нее.
— Но из нее можно сделать топливо?
Она печально вздохнула:
— Ну вот... Это вопрос, который тянет за собой много других вопросов. Я имею в виду, каким путем вы пойдете? Создадите двигатель, который будет работать на новом топливе, или устроите пляски с бубном вокруг самого топлива, чтобы оно заработало в старых двигателях? У нас тут велись бурные... дискуссии на этот счет, насколько лет подряд.
То, как она произнесла слово «дискуссии», говорило о ее личном отношении к вопросу и немалом раздражении.
— И кто победил?
Она закатила глаза:
— Химики. Они додумались, как адаптировать эту горюч-ку. Это как... изменить дизайн жопы, чтобы та соответствовала стулу. Эх, да что это я тут распаляюсь.
Они проезжали мимо шатра. Моро уже ушла, но остальные четверо все еще трудились.
— А вы ходите сюда заниматься? — спросил Питер.
Женщина так и не сообщила ему своего имени, и было неловко спрашивать его сейчас.
— Иногда, — ответила она. — Но у меня работа физически более тяжелая, чем у других, так что...
— Вы дружите с Би-Джи? — спросил Питер, они уже въехали на базу, еще секунда — и все, разговор закончен.
— Он веселый парень, — ответила женщина. — Его надо бы называть Би-Жо. Никогда не знаешь, что он сейчас ляпнет. С ним не соскучишься.
— И на чьей стороне он был в топливном вопросе?
Она фыркнула:
— Воздержался! Это ж Би-Джи! Это надо же обзавестись такой мускулатурой, чтобы остаться таким слабаком. — Она замедлила ход и аккуратно припарковала машину в тени главного здания. — Но он замечательный. Мы замечательно ладим. Здесь все замечательно ладят друг с другом. Это замечательная команда.
— Кроме тех случаев, когда вы не приходите к согласию.
Она потянулась, чтобы вынуть ключ зажигания. На предплечье у нее красовалась татуировка. Может быть, «красовалась» — неверное слово, поскольку на ней проступали следы какого-то имени, едва заметные под более поздней картинкой змеи, пожирающей грызуна.
— Здесь лучше не рассуждать о победах или поражениях, мистер Проповедник, — сказала она, распахивая дверь и выгружая свои телеса из машины. — Вдохните поглубже и сосчитайте до миллиона.
