6
Вся его жизнь вела к этому
Рандеву женатого мужчины с посторонней женщиной, когда оба далеко от дома, в сомнительные часы перед рассветом. Если бы ситуация и была хоть немного предосудительной и грозила осложнениями, Питера это бы не сильно заботило. И он, и Грейнджер оба работали, и Бог не спускал с них глаз.
Кроме того, реакция Грейнджер, когда он открыл дверь на ее стук, вряд ли обнадеживала. Она будто не поверила своим глазам — классический мультипликационный трюк. Ее голова дернулась, да так сильно, что он подумал, Грейнджер сейчас отшатнется обратно в коридор, но она лишь качалась на каблуках и не отрывала от него взгляда. Конечно, огромный чернильный крест на груди провоцировал. Глядя на себя ее глазами, Питер вдруг засмущался.
— Я последовал вашему совету, — попробовал он пошутить, одергивая рукава дишдаши. — Насчет джинсовой куртки.
Она не улыбнулась, просто стояла и смотрела.
— Вы могли бы пойти, ну, в лавку, где продают футболки, — наконец сказала она, — и вам бы сделали это... мм... профессионально.
Ее собственная одежда не изменилась с последней встречи: все та же белая спецовка, штаны, косынка на голове. Не традиционная западная одежда, безусловно, но каким-то образом на ней она выглядела более естественно, менее вызывающе, чем его собственный прикид.
— Крест... это случайно, — объяснил он. — Целая связка шариковых ручек взорвалась.
— А... Ну ладно, — ответила она. — Хорошо, тогда это создает непритязательный образ. Любительство, но в хорошем смысле.
Этот снисходительный дипломатический жест заставил его улыбнуться.
— Вы полагаете, что я выгляжу как пижон?
— Кто?
— Выпендрежник.
Она повернула голову в направлении выхода в конце коридора:
— Не мне об этом судить. Вы готовы?
Бок о бок они вышли из здания во мрак. Теплый воздух объял их с ароматным воодушевлением, и Питер сразу почувствовал, что его сомнения в своей одежде улетучиваются, она была идеальна для здешнего климата. Везти старую одежду на Оазис было бессмысленно, и он теперь понял это. Он должен создать себя заново, и это утро было самым подходящим для начала.
Автомобиль Грейнджер был припаркован прямо рядом с выходом, под светом фонаря, выдававшегося на бетонном фасаде. Это была большая военизированная машина, куда более мощная, чем колымага, на которой ездили Питер и Би.
— Я крайне признателен, что вы позаботились о машине для меня, — сказал Питер. — Подозреваю, что их число ограниченно. Топливо и всякое такое...
— Лучше держать их на ходу, — сказала Грейнджер. — Иначе они загнутся. Технически говоря. Влажность — это убийца. Давайте я вам кое-что покажу
Она подошла к машине и нажала на рычажок под капотом. Питер старательно наклонился и посмотрел на мотор, хотя понятия не имел о внутреннем устройстве автомобилей, даже на том уровне, которого достигла Би, знавшая, как заливать масло или антифриз или как прилаживать провода к аккумулятору.
— Это... мерзость, — сказал он и засмеялся собственной бестактности.
Но что правда, то правда, весь двигатель был заляпан жирной массой, вонявшей, как просроченный кошачий корм.
— Определенно, — согласилась Грейнджер, — но надеюсь, вы понимаете, что это не разрушение, а наоборот. Предохранение.
— О!
Она нажала на крышку, не хлопнув, а просто приложив силу, достаточную, чтобы капот лег на свое место.
— Чтобы смазать машину вроде этой, требуется час. А если две, то смердишь весь день.
Он попытался понюхать ее чисто инстинктивно или, по крайней мере, чтобы вспомнить, как она пахла до того, как они вышли в сырой воздух. Она пахла нейтрально. И даже приятно.
— Смазывание машин — это одна из ваших обязанностей?
Кивком она велела ему забираться в салон.
— Мы все время от времени что-то смазываем.
— Весьма демократично. Никто не жалуется?
Он открыл дверцу со своей стороны и тоже сел. Она подождала, пока он не устроится на сиденье, и повернула ключ; мотор набрал обороты.
— А люди наверху? — спросил он. — Они тоже делают грязную работу?
— Люди наверху?
— Ну... администрация. Начальство, или как вы их тут называете.
Грейнджер заморгала, как будто ее спросили об укротителях тигров или клоунах.
— У нас нет начальства, — сказала она, переключив передачу. — Мы все вносим свою лепту, посменно. Совершенно очевидно, что нужно делать. Если возникают разногласия, мы голосуем. В большинстве случаев мы следуем инструкциям СШИК.
— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Слишком хорошо, чтобы быть правдой? — Грейнджер покачала головой. — Без обид, но то же самое некоторые люди говорят о религии. А не о простом списке обязанностей для того, чтобы моторы машин крутились.
Риторика была уверенная, но что-то в голосе Грейнджер заставило Питера подозревать, что она сама не шибко верила в то, что говорит. В голове у него имелся довольно чувствительный радар для улавливания сомнений, которые люди прячут за своей бравадой.
— Но должен же быть кто-то, — настаивал он, — отвечающий за проект в целом?
— Конечно, — ответила она.
Машина набирала скорость, и огни здания быстро исчезали во мраке.
— Но они далеко. Не можем же мы ждать, пока они все за нас решат, правда?
Они мчались во мраке к невидимому горизонту и жевали хлеб с изюмом. Грейнджер расположила большую свежую булку между сиденьями, уперев ее в рычаг переключателя скоростей, и они оба отламывали кусок за куском.
— Вкусно, — сказал он.
— Местная выпечка, — сказала она с ноткой гордости в голосе.
— Включая изюм?
— Нет, кроме изюма. И яиц. Но мука, жиры, сахар и сода — здешние. И пекли здесь. У нас своя пекарня.
— Прекрасно. — Он прожевал еще один кусок, проглотил.
Они покинули территорию базы пятнадцать минут назад.
Пока не случилось ничего примечательного. В лучах фар ничего не было видно, да и лучи эти были единственным светом на многие мили вокруг. Питер думал о том, что мы проводим большую часть жизни, изолированные в маленьких клочках электрического сияния, слепые ко всему, что лежит за пределами хрупких колбочек.
— А когда рассвет? — спросил он.
— Еще три-четыре часа, — сказала она. — Или даже два. Я не уверена, так что не ссылайтесь на меня. Это постепенный процесс. Не столь эффектный.
Они ехали прямо по грубой, неокультуренной земле. На ней не было ни дороги, ни следов шин или иного свидетельства, что кто-нибудь когда-либо ехал или шел здесь раньше, хотя Грейнджер уверяла его, что ездит здесь постоянно. Несмотря на мягкую вибрацию амортизаторов, трудно было представить, что они действительно движутся, когда вокруг не было ни колеи, ни света. Куда ни глянь — везде одно и то же. Грейнджер иногда посматривала на приборную панель, где располагался навигатор, предупреждавший, если они сбивались с пути.
Пейзаж или то немногое, что Питер мог видеть в темноте, был на диво скудным, учитывая климат планеты. Шоколадно-коричневый грунт, да еще утрамбованный так сильно, что шины катились гладко, без тряски. Там и тут можно было заметить пятна белесых грибов или полоски, покрытые чем-то зеленоватым, похожим на мох. Никаких деревьев, кустов или хотя бы травы. Темная, влажная тундра.
Он отломил еще один кусок булки с изюмом. Булка уже потеряла свою привлекательность, но он был голоден.
— Я не думал, — заметил он, — что яйца могут пережить Скачок. Я себя чувствовал яичницей-болтуньей.
— Яичный порошок, — уточнила Грейнджер. — Мы используем яичный порошок.
— Ну да, конечно.
Через боковое окно Питер заметил одинокий водоворот дождя на, в общем-то, пустом небе, извилистый блеск сверкающих капель, чертовым колесом несущийся к земле. Поток направлялся не туда, куда мчались они, так что Грейнджер пришлось бы изменить маршрут, чтобы попасть под дождь. Питер подумал, что мог бы попросить ее проехать под дождем, просто ради развлечения, подобно детям, бегущим за вращающимся садовым разбрызгивателем. Но она была сосредоточена на навигации, вглядывалась в бездорожье, руки ее вцепились в руль. Мерцающие водовороты дождя потускнели, когда лучи прожектора миновали их, а потом исчезли во мраке позади.
— Итак, — сказал Питер, — расскажите мне то, что вы знаете.
— О чем? — Ее доброжелательность как ветром сдуло.
— О людях, которых мы вскоре встретим.
— Они не люди.
— Вот что... — Он глубоко вздохнул. — Давайте так, Грейнджер. Давайте сойдемся на термине «люди» в его широком смысле — «обитатели». Этимология слова ведь хорошо известна, посему это и есть «обитатели», так или иначе. Конечно, мы можем использовать слово «существа», но тут-то и возникает проблема, не правда ли? Я имею в виду, что сам я предпочел бы использовать именно слово «существа», ибо это отошлет нас к значению «нечто существующее». Потому что все мы созданы и существуем, не так ли? Но за столетия слово несколько изменило свой смысл. И дошло до того, что большинство людей видят в этом слове «монстра» или, по крайней мере, «зверя». И вот я думаю: может, стоило использовать слово «животное» для всякого живого существа? Ведь «живот» означает «жизнь», а «животное» — «то, что живет» и описывает в основном все, чему мы пытаемся дать определение, так ведь?
В кабине воцарилось молчание, Грейнджер вела машину, не отрывая глаз от лучей фар, как и раньше. Прошло около тридцати секунд, тянувшихся очень долго, учитывая сложившиеся обстоятельства, прежде чем она сказала:
— Да уж, вас не назовешь необразованным святошей из захолустья.
— Я этого никогда не утверждал.
Она взглянула на него и, поймав его улыбку, улыбнулась в ответ:
— Скажите мне, Питер. Что заставило вас прилететь сюда и заняться этим?
— Я ничего не решал, — ответил он. — Решил Бог.
— Он отправил вам послание по электронной почте?
— Ага. — Он ухмыльнулся еще откровеннее. — Просыпаешься утром, заглядываешь во входящие на почте своего сердца и смотришь, что там загрузилось. Иногда там можно найти сообщение.
— Это довольно банальное описание.
Улыбка погасла на его лице не потому, что он оскорбился, но потому, что дискуссия приняла серьезный оборот.
— Большинство истин довольно банальны на самом деле. Но мы усложняем их из чистого стеснения. Простые истины покрыты одеждой сложности. Единственный смысл лингвистической одежды в том, чтобы люди не увидели содержимого наших обнаженных сердец и разума и не сказали: «Отстой!»
Она нахмурилась:
— Отстой?
— Это сленг, означающий избитое, банальное, но с небольшим оттенком... э-э... болванистости, экзальтации, придурочности.
— Ух ты! Сленгу вас тоже в воскресной школе учили?
Питер приложился к бутылке с водой:
— Я никогда не посещал воскресную школу. Но окончил «Университет алкоголиков и наркоманов». Защитил диплом в области «Пугания унитазов» и... мм... «Генеральной отлежки в больнице».
— И тогда вы нашли Бога?
— Тогда я нашел женщину по имени Беатрис. Мы полюбили друг друга.
— Мужчины обычно так не выражаются.
— О чем это вы?
— Мужчины говорят: «мы начали встречаться», или «вы можете догадаться, что потом случилось», или что-то подобное. Что-то, что не звучит как...
— Отстой?
— Именно.
— Что ж, мы полюбили друг друга, — повторил Питер. — Я перестал пить и колоться, чтобы произвести на нее впечатление.
— Надеюсь, произвели.
— Да. — Он сделал последний глоток, завинтил крышку на бутылке и отставил ее на пол под ноги. — Хотя она призналась в этом лишь много лет спустя. Рабы привычек плохо справляются с похвалами. Давление обстоятельств опять загоняет их в пьянство и наркоманию.
— Ага.
— И у вас был подобный опыт?
— Ага.
— Хотите об этом поговорить?
— Не прямо сейчас.
Она поменяла позу на сиденье, нажала на газ, они поехали быстрее. Румянец на щеках делал ее более женственной, хотя он подчеркнул шрам на лбу. Она стянула косынку так, что та свободно обвивала шею, ее короткие волосы мышиного цвета дрожали под струей кондиционера.
— Ваша подружка вроде как себе на уме.
— Она моя жена. И да, она умна. Умнее или, по крайней мере, мудрее, чем я, это точно.
— Тогда почему вас выбрали для этой миссии?
Питер откинул голову на подголовник:
— Я и сам об этом часто думаю. Полагаю, что у Бога есть другие планы для Беатрис дома.
Грейнджер ничего не сказала на это. Питер посмотрел в окно. Небо чуть просветлело. Или ему только показалось. Особенно большая куча грибов задрожала, когда они промчались мимо.
— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал он.
— Я ответила, что не хочу об этом говорить.
— Нет, речь идет о людях, которых мы скоро увидим. Что вы знаете о них?
— Они... мм... — Она боролась с собой несколько секунд, подыскивая верные слова. — Они предпочитают, чтобы их не трогали.
— Это я уже сообразил. В Брошюрах СШИК нет ни одной фотографии. Я ожидал по крайней мере одну из этих фотографий, где ваше начальство, расплываясь в улыбке, пожимает руки туземцам.
Она хмыкнула:
— Это было бы трудно устроить.
— Они безрукие?
— Конечно, руки у них есть. Но они не любят, когда их касаются.
— Тогда опишите их.
— Это трудно, — вздохнула она. — И мне плохо удаются описания. Мы увидим их очень скоро.
— Ну постарайтесь. — Он захлопал ресницами. — Я буду очень благодарен.
— Ну... они носят балахоны до пят, и на головах у них капюшоны. Как у монахов, наверно.
— Значит, тела у них человеческие?
— Наверно. Трудно сказать.
— Но у них две руки, две ноги, торс...
— Наверняка.
Он потряс головой:
— Вот что меня удивляет. Я всегда говорил себе, что не должен предполагать человеческое тело универсальным стандартом. Так что я пытался вообразить... э-э... большого паука, подумать только... или глаза на стебельках, или огромного безволосого опоссума...
— Огромный безволосый опоссум? — Она просияла. — Мне нравится! Вполне фантастично.
— Но почему у них должно быть тело вроде человеческого, если теоретически оно может быть абсолютно любым? Разве не этого мы ждем от научной фантастики?
— Ага, наверно... или, может, дело в религии? Разве Бог не сотворил Адама по подобию Своему?
— И не только Адама. На иврите «адам» — «человек», готов поспорить, что это значение охватывает оба пола.
— Приятно слышать, — сказала она невозмутимо.
И опять они несколько минут ехали молча. Питер явственно видел, как занимается заря. Легкая дымка света превращала границу неба и земли из темно-аквамаринового над черным в зеленое над коричневым. И если долго смотреть, то возникало сомнение: уж не оптическая ли это иллюзия, галлюцинация, нетерпеливое желание, чтобы ночь миновала.
А что это там, внутри робкого свечения, что это?..
Да, на горизонте было еще что-то. Какие-то возвышенности. Горы? Скалы? Дома? Город? Деловой центр его? Грейнджер упоминала, что «поселение» лежит в пятидесяти милях или около того. Они уже наверняка проехали половину этого расстояния.
— Они различаются полами? — наконец спросил он.
— Кто? — удивилась она.
— Люди, которых мы увидим.
Грейнджер сердито зыркнула на него:
— Почему бы честно не сказать: «инопланетяне»?
— Потому что «инопланетяне» здесь — мы.
Она расхохоталась:
— Мне это нравится! Политкорректный миссионер. Простите меня, но это кажется мне оксюмороном.
— Я прощаю вас, Грейнджер. — Он моргнул. — И мое отношение к вам пусть не покажется оксюмороном. Бог любит все Свои творения одинаково.
Улыбка сползла с ее лица.
— Мой опыт подсказывает другое, — сказала она.
Тишина спустилась в кабину еще раз. Питер хотел добиться ответа, но передумал. Не в этом направлении. И не сейчас.
— Так что, — невозмутимо переспросил он, — есть у них различия между полами?
— Понятия не имею, — ответила Грейнджер ровным деловым тоном. — Вам придется задрать им балахоны и самому посмотреть.
Они ехали, не разговаривая, еще минут десять-пятнадцать. Булка с изюмом зачерствела на срезе. Дымка света на горизонте стала более явственной. Загадочное сооружение впереди действительно оказалось архитектурным, хотя небо было еще слишком темным, чтобы Питер мог различить формы или детали.
Наконец он сказал:
— Мне надо по-маленькому.
— Без проблем, — откликнулась Грейнджер и остановила машину.
На приборной панели электронный датчик, оценивающий расход бензина за милю, выдал ряд мелькающих цифр и замер на абстрактном символе.
Питер открыл дверцу, и, едва он ступил на землю, тело его оказалось немедленно окутано влажным, шепчущим воздухом. Он уже отвык от этого, проведя много времени в искусственно охлажденном воздухе машины. Ощущение было приятным — эта внезапная роскошь присутствия атмосферы, — но одновременно и угрожающим — то, как воздух сразу проник под рукава рубахи, принялся лизать веки и уши, оросил грудь.
Питер поддернул подол дишдаши к животу и помочился прямо на землю, поскольку пейзаж не предлагал ни куста, ни камня, за которым можно было бы укрыться.
Земля уже была влажная и темно-коричневая, так что ее цвет или плотность не слишком изменились от мочи. И почва немедленно мочу поглотила.
Он слышал, как Грейнджер открыла и захлопнула дверцу со своей стороны. Чтобы не смущать ее, он постоял немного, озирая окрестности. Растения, которые он принимал за грибы, оказались цветами — серо-белыми цветами с розовато-лиловым оттенком, почти светящимися в сумраке. Они росли небольшими опрятными купами. Трудно было различить собственно цветок, листья или стебель — все растение казалось пушистым, кожистым и вдобавок было тонко до прозрачности, как ушко у котенка. Наверно, никакие другие растения не были жизнеспособны в этой части планеты. А может, он просто прилетел не в самое лучшее время года.
Грейнджер хлопнула дверцей, и он поспешил к ней присоединиться. Она втискивала в бардачок картонку с гигиеническими салфетками, когда он усаживался на свое место.
— Ну что ж, — сказала она. — Осталось всего несколько миль.
Он захлопнул дверцу, и кондиционер быстро восстановил комфортный климат в салоне. Питер откинулся на сиденье и вздрогнул, когда струйка ароматного воздуха Оазиса скользнула между лопатками и улетучилась через воротник.
— Должен сказать, что вы построили базу для высадки довольно далеко, проявили уважение, — сказал он. — А вот создателей лондонского аэропорта никогда не заботили нужды местных обитателей.
Грейнджер открутила крышку на бутылке с водой, сделала глубокий глоток, поперхнулась. По подбородку побежал ручеек, и она его промокнула скомканной косынкой.
— На самом деле... — она прокашлялась, — когда мы только построили базу, местные... э-э... обитатели жили всего в двух милях. А потом они взяли и ушли. И все унесли с собой. Буквально все. Пара наших ребят прошерстила бывшее поселение, когда все закончилось. Ну, чтобы узнать о них что-нибудь по тому, что осталось. Но все было вычищено под ноль. Стояли остовы домов — и всё. Ни грибочка не осталось на прежнем месте.
Она сверилась с прибором на панели:
— Они, наверное, целую вечность шли пешком эти пятьдесят миль.
— Судя по всему, они высоко ценят невмешательство в свою жизнь. Если только...
Он поколебался, обдумывая, как подипломатичнее спросить, не нанес ли им СШИК какое-то немыслимое оскорбление. Пока он подбирал слова, Грейнджер уже отвечала:
— Это было как гром среди ясного неба. Они просто сказали нам, что уходят. Мы спросили их, не делаем ли мы что-то неправильно. Ну, если есть проблемы, то мы все уладим, чтобы они передумали. Нет, ответили они, никаких проблем.
Грейнджер нажала на газ, и они помчались снова.
— Когда вы говорите «мы спросили», — поинтересовался Питер, — вы подразумеваете «мы», как если бы...
— Лично я в переговорах не участвовала, нет.
— Вы знаете их язык?
— Нет.
— Ни слова?
— Ни единого.
— Тогда... э-э... насколько хорошо они говорят по-английски? Я хочу сказать, что пытался узнать это и раньше, но никто прямо не отвечал.
— Но прямо ответить невозможно. Некоторые из них... может, даже большинство, не... э-э... — Голос сошел на нет.
Она закусила губу:
— Слушайте, вам не понравится, что я скажу. А мне этого не хотелось бы. Дело в том, что мы не знаем, сколько их вообще тут. Отчасти потому, что они прячутся, отчасти потому, что мы не умеем их различать... При всем уважении, но просто не умеем. Мы общаемся с несколькими из них. С десятком от силы. А может, их всего пять или шесть; если они меняют одежду, трудно сказать. И они немного говорят по-английски, достаточно для общения.
— Кто их учил?
— Я думаю, они просто сами нахватались, не знаю. — Она взглянула в зеркало заднего обзора, как если бы затор позади отвлек ее от ровного движения. — Вам бы у Тартальоне спросить. Если бы он еще был с нами.
— Что, простите?
— Тартальоне был лингвистом. Он прибыл сюда, чтобы изучать их язык. Собирался составить словарь и всякое такое... Но он... э-э... исчез.
Питер обдумывал сказанное несколько секунд.
— Да уж, — сказал он, — вы просто кладезь полезной информации, так? Если ждать достаточно долго, что-нибудь да всплывет...
Она вздохнула, снова впадая в раздражение.
— Я уже рассказала вам все, что знаю, когда сопровождала вас после посадки.
Это оказалось для него новостью. Он напрягся, чтобы вспомнить, как они вместе шли на базу в первый день его пребывания на планете. Слова испарились. Все, что он помнил, — это как она шла рядом.
— Простите меня. Я тогда очень устал.
— Вы прощены.
Путешествие продолжалось. В сотне метров от них в стороне виднелся еще один водоворот дождя, кувыркавшегося над землей.
— Можно проехать сквозь него?
— Конечно.
Она слегка вильнула, и они рассекли завихрение сверкающих капель, сразу же покрывшего их сказочно-ярким облаком.
— С ума сойти, да? — заметила Грейнджер без всякого выражения, включив дворники.
— Красота, — сказал он.
Прошло еще несколько минут, очертания на горизонте превратились в безошибочные контуры строений. Ничего особенного или монументального. Квадратные блоки — как небоскребы Британии, дешевые, утилитарные жилища. Совсем не алмазные шпили фантастического города.
— Как они себя называют? — спросил Питер.
— Ни малейшего понятия, — ответила Грейнджер. — Нечто непроизносимое, полагаю.
— И кто назвал это место Оазисом?
— Девчушка из Оскалузы, штат Айова.
— Вы шутите!
Она взглянула на него озадаченно:
— Вы ничего об этом не читали? Это ж единственное, что обыватель знает про Оазис. В газетах было полно статей, и один раз девчушку показывали по телевизору.
— Я не читаю газет и не смотрю телевизор.
Теперь пришел ее черед сказать:
— Вы шутите!
Он улыбнулся:
— Я не шучу. Однажды Господь прислал мне сообщение с таким текстом: «Выбрось телевизор, Питер, это пустая трата времени». Что я и сделал.
Она тряхнула головой:
— Я уже и не знаю, как вас понимать.
— Буквально, — ответил он. — Всегда буквально. Ну ладно, девчушка из... э-э...
— Оскалузы. Она выиграла конкурс «Назовите новый мир». Я поражена, что вы не слышали об этом. Там было сотни тысяч предложений, большинство невероятно глупые. Все равно как праздник болванов. Персонал СШИК в здании, где я работала, коллекционировал наихудшие названия. И каждую неделю у нас появлялись новые победители. Мы использовали их для собственного конкурса по наименованию кладовки уборщиков. «Nuvo Opportunus» — это был потрясающий вариант. «Сион-два», «Атланто», «Арнольд» — это настоящий блин комом, думала я. «Splendoramus». И... «Эйнштейния». Забыла остальные. О, вот: «Приют путника» — или вот: «Новообретенная планета», «Cervix», «Хендрикс», «Элвис». И так далее и тому подобное.
— А девчушка?
— Ей повезло, наверно. Вероятно, еще сотни придумали этот «Оазис». Она выиграла пятьдесят тысяч долларов. Семье пригодилось, потому что мать ее только что потеряла работу, а у отца нашли какую-то редкую болезнь.
— И как закончилась эта история?
— Как и ожидалось. Папа умер. Мама рассказала об этом по телевизору и стала алкоголичкой. Потом средства массовой информации перешли к другим новостям, и никто не узнает, что потом случилось.
— Не помните имя девочки? Я хотел бы помолиться за нее.
Грейнджер раздраженно сжала руль и закатила глаза:
— Пфф-жалуйста! Миллионы американцев молились за нее, и все равно ее жизнь пошла наперекосяк.
Он молчал, глядя перед собой. Секунд сорок они ехали в полной тишине.
— Коретта, — сказала она наконец.
— Спасибо! — воскликнул Питер.
Он попытался вообразить Коретту, чтобы она была больше чем имя, когда он будет за нее молиться. Любое лицо лучше, чем никакое. Он вспомнил всех детей, которых знал, детей в его общине, но те, кто приходил на ум, были или слишком взрослыми, или слишком юными, или мальчиками. В любом случае, как священник в своей церкви, он не слишком часто сталкивался с малышами, Би уводила их в отдельную комнату играть во время проповедей. Он был осведомлен об их присутствии, когда проповедовал; стены не отличались толщиной, так что когда он делал паузы для вящего эффекта, молчание часто заполнялось смехом или обрывками песен или даже детским галопом. Но он не знал ни одного ребенка лично.
— Эта Коретта, — уточнил он, рискуя нарваться, — она черная или белая?
Один ребенок всплыл в его памяти, дочь сомалийской пары, щекастая девочка, всегда одетая как миниатюрная красотка с Юга... как ее звали? Лулу. Прелестное дитя.
— Белая, — отозвалась Грейнджер. — Блондинка. Или рыженькая, я забыла. Давно это было, а теперь не проверишь.
— Может, поискать?
Она моргнула:
— Поискать?
— На компьютере или еще где...
Не успев договорить, он сам понял, насколько глупо это звучит. Оазис находился бесконечно далеко от любых информационных трасс, тут не было ни Всемирной паутины, выложенной лакомыми кусочками банальности, ни трудолюбивых поисковых систем, предлагающих миллионы Оскалуз и Ко-ретт. И если то, что вы хотите найти, нельзя найти в чемодане — книги, волшебные диски, флешки, старые номера журнала «Гидравлика», — то выбросите свою идею из головы.
— Извините, — сказал он, — мысли путаются.
— Эта атмосфера кого угодно запутает, — согласилась она. — Ненавижу, как она давит. Даже прямо в уши залезает. Никогда не оставляет в покое. Иногда хочется...
Она не продолжила мысль, просто, выдвинув губу, выдохнула вертикально вверх, потревожив мокрую прядь на лбу.
— Бессмысленно обсуждать с нашими ребятами, они уже привыкли, они ничего не замечают. Может, даже получают удовольствие.
— Может, им тоже туго приходится, но они не жалуются.
Лицо ее застыло.
— Хорошо, сообщение принято, — сказала она.
Питер мысленно вздохнул. Мог бы и подумать, прежде чем рот открывать. Что это с ним сегодня? Обычно он весьма тактичен. Наверно, действительно атмосфера, как сказала Грейнджер. Он всегда думал, что мозг его непроницаем для окружающего, в полной безопасности под костяной скорлупой, но в этой новой среде изоляция нарушилась, и мозг поражен коварными испарениями. Он смахнул пот с век и попытался сосредоточиться на все сто процентов, глядя вперед, уставившись в затуманенное пылью ветровое стекло. Местность, чем ближе они приближались к цели, давала все больше пищи для воображения, становилась менее однообразной. Частички липкой почвы, отброшенные колесами, обволакивали машину ореолом грязи. Очертания поселения аборигенов казались угрюмыми и неприветливыми одновременно.
И вдруг величие замысла задело его за живое. До сих пор все крутилось вокруг него и его способности пребывать в мире с самим собою, выжить в пути, восстановиться после Скачка, приспособиться к новой, непривычной атмосфере, оправиться от шока разлуки. Но здесь присутствовало и нечто иное. Масштаб неизвестности оставался все таким же огромным, независимо от самочувствия Питера, а сам Питер приближался к непроходимым барьерам чуждого, которое существовало отрешенно от него, уставшего или отдохнувшего, безразличное к тому, слезились у него глаза или были зорки, были эти глаза проницательны или недальновидны.
Вспомнился псалом сто тридцать восьмой — как всегда, когда Питер нуждался в утешении. Но сегодня напоминание о всеведении Бога не принесло облегчения, напротив, оно увеличило чувство тяжести. Как возвышенны для меня помышления Твои, Боже, и как велико число их! Стану ли исчислять их, но они многочисленнее песка. Все до единой пылинки грязи, летевшие из-под колес, походили на истины, которые он должен был познать, невероятное количество правды, на которую у него не было ни времени, ни сил. Он не был Богом, и, возможно, только Бог способен сделать здесь то, что надо было сделать.
Грейнджер снова включила дворники. Сначала вид из окна исчез, а потом стекло очистилось, и поселение аборигенов появилось во всей своей красе, освещенное теперь восходящим солнцем. И солнце все изменило.
Да, миссия его была устрашающая, и да, он сам находился не в лучшей форме. Но он уже здесь, на пороге встречи с совершенно неведомым народом — встречи, избранной для него Богом. И даже если это было предопределено не судьбой, все равно встреча будет прекрасной и удивительной. Вся его жизнь — он понимал это теперь, когда фасады таинственного города вырастали перед ним, скрывая невообразимые чудеса, — вся его жизнь вела к этому.
