8

Но Голенищеву и Патрикееву пока было не ясно передал ли секретные коды своим любезным родственникам, да и вообще, кому бы то ни было Придуркин. И потому все они оказались в немалом изумлении, когда увидели улетающий, подобно ракете, стог сена, с отчаянно вопящей Пелагеей.

А Патрикеев так даже икнул, машинально и без особой надобности вытаскивая из кармана и снова засовывая туда армейский дезодорант «Благоухающая Портянка», который всегда носил с собой Патрикеев, где бы ни был. По старой и неистребимой, так сказать, армейской привычке, благоприобретенной им еще в далеком, безусом детстве.

К тому же сигареты Патрикеева насквозь и безнадежно промокли, а в фирменных кроссовках «reebok» китайского производства, которые, по случаю необыкновенности задания, разрешило надеть начальство, хлюпала и чавкала вода. С одежды текло, как из водопроводной трубы.

Не лучше дела обстояли у Голенищева. И тем временем, пока Пелагея, как дева Мария, возносилась на копне сена в заоблачную высь, под сломанным щихлебаловским мостом отдавали богу душу, матерились, плевались и зыркали глазищами ни в чем не повинные люди. Они барахтались на волоске от смерти и прощались с жизнью.

Хорошо хоть речка в этих местах была неглубокой и щихлебаловцам, стоило лишь закрыть свое матюгальное хлебало, не орать дурным голосом и опустить ноги вниз, чтобы нащупать пятками дно и к ним бы незамедлительно пришло вожделенное спасение в образе просто-таки тотального, катастрофического обмеления стратегически важной на взгляд кэгээра речки Петляевки.

Как бы то ни было, но тем временем по дороге к речке подрулила вызывающе синяя тойота и принялась бибикать купающимся и тонущимся, внося во всеобщую сумятицу и немалый переполох, как это ни покажется странным, порядок и структуру.

Из райцентра возвращались Огурцовы, где закупили домашний японский кинотеатр в новый коровник и это им принадлежала новая и синяя, как старая майка завхоза, тойота. Не зная, что предпринять — мост разрушен, односельчане, скорее всего, тонут, а луговое сено, украшенное Пелагеей, поднимается в облацы — Огурцовы, до сего дня люди не являвшиеся неисправимо набожными и вообще-то далекие от каких бы то ни было религиозных церемоний и сверхидей, они, вдруг, вспомнили кое-что из Библии, и грешным делом возомнили, что вот он славнозвестный и неувядаемо ожидаемый Апокалипсис нагрянул.

Так же считали и щихлебаловцы. Вернее, те из них, кто по чистому везению еще не удосужился свалиться в речку, когда мост рушился под напором такой необузданной прогрессивным человечеством стихии, как их товарищи-односельчане.

Патрикеев обернулся на звук клаксона, заподозрив, что приехало его армейское начальство с новыми инструкциями и ценными указаниями к этим инструкциям и только тут заметил, что Голенищев и он, Патрикеев, форсируя некоторое время назад Петляевку, умудрились, совершенно неосознанно для себя, найти в ней самое глубинное место.

Во всех иных местах, на всей протяженности, речка едва доходила до колен грудного ребенка, если бы тот, вдруг, вздумал пройтись по ней. И потому Петляевку можно было всю пройти легким, походным шагом, пешком, под барабанный бой своего сердца, шагая от истока до устья и напевая походные марши и строевые песни.

А стог с Пелагеей поднимался все выше и выше и в какой-то момент, заложив крутой вираж, бесцеремонно и невежливо стряхнул вниз глубокоуважаемую Кузьминичну. И Селедкозасольская, не выдержав космических перегрузок, а может и, наоборот, выдержав их, а не выдержала сухая трава, оборвавшаяся в мощных ладонях монументальной женщины, но женщина отделилась от стога и стала неотвратимо падать в самое глубокое место неглубокой Петляевки.

И, надо ж, в это самое время Огурцовы снова разуверились в боге и начали бесстыдно матюгаться, а на бережок Петляевки выбежал сельский дурачок Сенька-Хренька.

Выскочил Хренька, как водится, с гармошкой, выпимши и веселый весь снизу доверху и начал наяривать на своих кнопках. Так как он всегда мечтал стать профессионалом художественной самодеятельности.

Раздвинув меха, Сенька грянул так, что даже тонущие на мелководье заинтересовались его пассажами и начали притопывать, а, точнее сказать, прихлюпывать ногами по проточной воде.

А Хренька, ведь, грешным делом подумал, что начался великий праздник петляевского Нептуна, раз уж у их гребаной речки собралось столько народищу!

То, что село сегодня с утра уже праздновало два других праздника: местный — «Тысяча пятьдесят лет Щихлебаловке» и всероссийский «200 лет граненому стакану» Сеньку-Хреньку не смутило. Бывает, ведь и поболе праздников, чем два в один день. Ну, во всяком случае, теоретически такое возможно.

Хренька был неплохо знаком с теорией праздников и местными обычаями и заскоками. И только потому над долами, окружающими со всех сторон Щихлебаловку, поплыли, а если быть точным, поскакали разудало божественные звуки «Барыни-сударыни».

Оставалось только объявить конкурсы, поздравить всех через рупор и закончит все народной игрой «ручеек» и митингом, когда сверху в речку всей своей многострадальной и почтенной массой произвела падение Селедкозасольская, чем вызвала цунами, легкое землетрясение и долгие пересуды окружающих.

И, пока Селедкозасольская прохлаждалась в речке, рыба похлопывала хвостами на берегу, а односельчане драпали от цунами, Патрикеев сунул нос в солдатский котелок, с которым почему-то не расстался, даже переплывая Петляевку «брассом», понюхал исходящий из котелка запах и только после этого отшвырнул посудину далеко в кусты.

Лирично звякнув о камешки, котелок скатился в речку, а Патрикеев обернулся к Голенищеву.

— Ты, Голенищев, прав, как никогда, когда утверждаешь обратное, — сказал Патрикеев Голенищеву и после этого громко чихнул.

И никто вначале не заметил, как на берег выбрался бродячий и шальной бык Борька. Являвшийся таперь неуловимым представителем некогда благоденствовавшего, а ныне, присно и вовеки веков развалившегося колхоза «Красные Богатыри» и странствовавший до сего дня, где попало и зимовавший, где придется, этот бык, а точнее говоря — бычара, повеселевшим взглядом теперь обозревал всю сотворившуюся у речки кутерьму.

Грешным делом племенному бугаю в какой-то миг показалось: вот оно! Вернулись славные денечки. Те времена, когда все (колхозники и коровы) голодные, но веселые, то есть веселые голодной жизнерадостной злостью, дружно и исправно выполняли решения съездов, почины депутатов и делегатов, досрочно завершая пятилетки, семилетки, перевыполняли все мыслимые и немыслимые нормы, нормативы, планы, госпланы, указы, приказы, наказы, заказы, а так же немалое количество разных там заветов.

Названный пьяным колхозным пастухом Торреодором и им же в спешном порядке, уже проспавшимся, переименованный в Борьку, бык не обижался за свое прозвище, так как с такой кличкой ощущал себя, пусть рогатым и на четырех ногах, но почти что человеком.

Хуже было колхозному козлу, которого в назидание другим строптивым козлам, назвали Гитлером. С тех пор козлу доставалось. Хотя, впрочем, никто и не требовал его расстрелять, предварив расстрел формальным нюрнбергским процессом.

Свободный, как остров барбудов, остров зори багровой, Борька оглядел шумное сборище и, не заприметив в нем привычных и таких милых сердцу транспарантов и плакатов с надписями типа «Миру мир», «Наша цель — заставить корову доиться!», «Выбьем железным кулаком пролетариата хитрожопые зубы буржуя!», понял, что попал не на свой праздник, не в свою эпоху и обольщаться не стоит. Потерянного не вернешь.

А потому, молча, со слезливой обреченностью, Борька повернулся и угрюмо побрел по бережку. В голове вертелось неизбывное «выходила на берег Катюша». Без советской власти нынешняя безыдейная жизнь потеряла для него всякий смысл. И даже присутствие в сих местах Пелагеи Кузьминичны, симпатизировавшей Борьке своими формами и ими же напоминавшей ему волоокую буренку Зорьку, предательски отданную год назад на живодерню, не ободрило его.

Экс-Торреодор решил свести счеты с жизнью и добровольно сдаться на бойню. Он не знал еще, что крах советского животноводства негативно сказался и на наличии боен.

Но не так плохо обстояли дела, в отличие от постсоветских боен, в действующей российской армии. И особенно — дела ее сверхсекретных подразделений. В этих подразделениях бойня, наоборот, правда, пока еще только чисто теоретически, предполагалась.

— Слушай, лейтенант, — сказал Голенищев, рассеянно выливая воду из снятого с ноги ботинка прямо на кроссовки командира. — Объект улетел. Что будем делать?

— Сказано же в инструкциях: действовать по обстановке, — по-военному четко и раздельно ответил лейтенант.

А прапорщик задумался, глядя ничего не выражающим взглядом на тактическую обстановку.

А обстановка эта складывалась следующим образом.

Из воды, как из морской пены, располневшей Афродитой, вылезала Пелагея. Она ткнула пальцем в ничего не подозревающих, разведчиков.

— Это вы во всем виноваты, — объявила она. — Вы сами все подстроили.

Обвинения гражданского лица в сторону кэгээра были добротными и достаточно серьезными.

Но не настолько, чтобы лихие разведчики потеряли присутствие духа и самообладание.