43

— Держи его! Уйдет! Он снова убегает! — кричали за моей спиной. — Прямо, не уследишь! Глаз да глаз за ним нужен!

— Латанный снова намастырился дать деру! — восхищенно кричали позади мои тюремные поклонники.

— Вот гад! — кричали шестерки и сексоты всех мастей, выслуживаясь по мере возможностей.

Но, кроме этих криков я еще слышал за спиной тяжелое сопение гнавшихся охранников, а их увесистые дубинки раскачивались в опасной близости от моей спины.

— Держи! Держи подлеца! — подзадоривали себя преследователи. — Уйдет ведь! Как пить дать уйдет!

И я лишь прибавлял в темпе, надеясь, если не уйти, то хотя бы попортить этим сволочам нервы в достаточной степени.

Я уже было выскочил на поверхность земли с другой стороны колючей проволоки, как раз в том месте, где проклятые вертухаи устроили мне прошлую засаду, когда…

На этом первая стенографическая запись обрывалась. Зато начиналась вторая.

Но вначале перенесемся на то место, где мы оставили Середу с его неистребимой потребностью в верности и дружбе «Скользкому» и всмотримся в дыру, проделанную в стене ханаонского замка ддзеги и ловко использованную Кондратием и Середой вместо обычной двери.

Середа сунул нос в дырку и, не обнаружив за ней Кондратия, своего боевого товарища, здорово удивился. Но ефрейтор от этого в указанном месте не прибавился. А пустая лужайка перед замком была лучшим тому подтверждением.

— Кондратий, ты где? — позвал подчиненного майор, но в ответ услышал лишь отрывистый лай, долетевший до него со стороны парящих в небе птеродактилей.

Середа внимательно оглядел пространство у стены замка, но увидел там стайку, оносительно мелких, размером с коз, пасущихся травоядных динозавров.

В отдалении, возле озера искрился серебром звездолет пирегойки.

И, не обнаружив нигде Кондратия, Середа выбрался через отверстие из замка и поплелся к «Скользкому».

«Скользкий» к этому времени уже приступил к ремонту и теперь выбрасывал из себя остатки сгоревшей биоторпеды. Робот-уборщик, снабженный совком и веником, ловко управлялся с тем, что осталось от ддзеги, что-то недовольно ворча себе под нос. «Скользкий» же снова нагнетал жидкую материю из специальных баков в места поражения торпедой. И края ран медленно заростали.

Когда Середа, как у него и водилось, по-шпионски, незаметно подошел к «Скользкому», корабль услужливо распахнул двери, хотя, конечно, пройти в корабль можно было и через огромную рваную дыру в его боку, еще не успевшую зарости.

— У меня есть для вас пси-сообщение, — доложил корабль. — Уже переведенное мной в запись магнитного режима.

И по кораблю разнесся истошный вой Кондратия.

— Ай!.. Ой!.. Мамочка, забери меня отсюда!

— Запись произведена в момент захвата агента-13-13 торсионным, имеющим левосторонее отрицательное вращение вихрем Черной дыры, перед тем, как этот вихрь перебросил ефрейтора в точку, отстоящую на сто парсеков от Ханаона и находящуюся приблизительно в созвездии Лиры. Более точное местонахождение разведчика пока определить не удается.

— А этого и не требуется, — усмехнулся майор. — Зная характер Кондратия, я могу с точностью один к одному предположить, что он ошивается где-то возле тамошних пивнушек.

Но я сам отыщу храброго разведчика. Твое дело — побыстрее самоотремонтироваться, а там разберемся.

— Осталось совсем немножко, товарищ майор. Скорость регенерации нельзя увеличить, но системы восстановления действуют на полную мощность. Поэтому весь процесс займет еще какие-то полчаса. Отдохните пока и заправьтесь.

А Середа. услышав об отдыхе и заправке, вновь вспомнил об абсенте. Но возвращаться в замок не хотелось, тем более — через дыру. Поэтому он развалился в корабельном гамаке и, откупорив бутылку земной кока-колы — аналог фомальдегауской брока-бролы, принялся потягивать холодный напиток прямо из горлышка.

В голове его вертелись разные мысли. И некоторые из них носили такой оттенок, что майор и сам бы не мог предположить о наличии подобных мыслей у себя в голове. Но некоторые были вполне продуктивными, оптимистичными, гуманитарной направленности, за которые было не стыдно и которые вполне можно озвучить в подходящей, светской обстановке. В общем, мысли те были не новые, они давно уже вертелись в голове разведчика и касались его лично-общественной жизни. В частности, майор давно собирался претворить их в явь и по прибытию на землю жениться, например, на бывалой и опытной разведчице с хорошим послужным списком, а там и детишек завести. Кучу-малу. Да и жить себе в удовольствие неприхотливой разведческой жизнью, да добра наживать. Как это описывается в сказках.

И, тем не менее, вскоре майору пришлось отогнать даже эти мысли, так как они не соответствовали его морально-боевому облику и статусу. Ведь подобные мыслеустремления являлись признаком некоторой гражданской слабости, а слабость майор не мог допустить в свою, в общем-то, мужественную и где-то героическую автобиографию. Не из того теста был он сделан, а из другого — теста героического и беззаветно и беспримерно отважного.

В небе еще не расстаял инверсионный след аппарата Рифмы, а все системы «Скользкого» были готовы к полету, а сам он с нетерпением рвался в бой. То есть, в полет.

— Куда летим, командир? Пирегойя? Фомальдегаус? — поинтересовался автопилот «Скользкого».

— Созвездие Лиры, — ответил майор. — Поищем Кондратия. Сдается, парень попал в переплет. Но не в правилах земных разведчиков оставлять сослуживцев в беде.

— Это уж точно, — согласился «Скользкий» и принялся напевать себе что-то под корабельный нос не то из Чайковского, не то из Шнитке.

И снова майор вспомнил об абсенте. Но на этот раз помянул его недобрым словом — слишком болела голова.

Шесть разнокалиберных планет висели невероятной гроздью над северным полушарием Ханаона. Имея, в общем-то, очень сложные и замысловатые орбиты, они сегодня собрались вместе, в точке либрации совместного центра двух других планет, самых больших в фэтской системе.

Рифма уверенно вела капсулу к одной из планет-гигантов, зная, что в запасе у нее всего лишь два часа времени и именно на это же время рассчитаны запасы кислорода. Кроме того из космоса исходили и другие более серьезные опасности, которые следовало знать и остерегаться. Но вопиющая жестокость космоса была продиктована не из желания творить зло, а во имя соблюдения его законов.

Холодная лють вакуума, смертоносные пальцы абсолютного холода медленно вползали во внутренности корабля, охлаждая воздух и выступая серебристой изморосью на тонких стенках. И изящные, слегка загорелые руки Рифмы, лежащие на руле суденышка, давно окоченели, но тем не менее девушка уверенно вела аппарат к цели и ничто не могло ее теперь остановить в устремлении к заветной планете — светлокоричневому шару Фомальдегауса.

Два часа в обледеневшем изнутри корпусе «летучки» показались вечностью. Но, в конце концов, Рифма приблизилась к планете, а затем и вошла в плотные слои ее атмосферы. И ощущая всей кожей, как тает лед внутри обшивки корабля и на ней, она вглядывалась в закрытую серебристыми облаками поверхность планеты, пытаясь оттыскать по ей одной ведомым признакам клочок суши в безбрежном бирюзовом океане — не то небольшой материк, не то большой остров. Там прошло детство и там она была в рабстве до того, как ее вызволили из плена соотечественники.

Официально рабство на Фомальдегаусе запрещалось. Но на деле оно не только там существовало с незапамятных времен, но и процветало самым пышным цветом, впрочем, как и подпольная торговля оружием и наркотиками.

Исковерканное детство отважная пирегойка не собиралась прощать врагам. Давно ждала она того момента, когда за все можно будет воздать сполна.

И вот этот долгожданный час настал. На полу «летучки» стояли две клетки с существами, способными истреблять целые армии. За считанные часы эти два зверька обратят в бегство полки и флотилии фомальдегаусцев. Правда, сейчас ддзеги вели себя вяло и аппатично. Но их вялость была всего лишь реакцией на тяготы перелета. Главное, зверьки были живы и здоровы и уже приходили в себя.

Впрочем, перелету этому было далеко до перелетов даже второй степени сложности. Принцессе Пирегойи приходилось и раньше совершать подобные турне. Но сейчас она волновалась. Решалась судьба фомальдегаусцев. К тому же, расположение планет в системе в данное время не очень-то благоприятствовало перелету Ханаон — Фомальдегаус. Гавитация нескольких сблизившихся планет могла в клочки разорвать утлое суденышко Рифмы, и целым оно до сих пор оставалось лишь благодаря мастерству водителя.

Рифма падала-планировала на ночную сторону Фомальдегауса, пройдя терминатор планеты на ее сороковом градусе и за хрупкими стенами уже бились шершавые языки фиолетового пламени.

Как неукротимый болид, оставляющий за собой огненный хвост, судно стремительно приближалось к острову. И первое, что увидела Рифма среди погруженных во мрак ночи холмов и равнин, это россыпи бесчисленных огней — свет городов Фомальдегауса. А, когда до поверхности острова оставалось не более двадцати километров, она решительно направила корабль к одному из таких городов, сменив крутое пике на горизонтальный полет.

Вскоре она уже летела над одной из улиц города, узкой и извилистой, изобиловавшей выбоинами и мусорными баками. По улице бродили худые и изможденные люди. Все их убранство составляли грязные лохмотья и стоптанные башмаки. А на лицах всех этих людей особенно выделялись несчастные и страдальческие глаза.

Заметив Рифму люди настораживались и провожали ее аппарат долгим и пристальным взглядом. Рифма чувствовала на себе их ненавидящие взгляды и понимала, что жизнь несчастных, проведенная в скотских условиях, вряд ли способствовала в них воспитанию человеколюбивых устремлений. Ведь когда-то, она тоже, взрощенная на этой планете, видела мир лишь в серых тонах, а в каждом встречном предполагала исключительно конкурента по выживанию в мире насилия и зла.

Сейчас все было по другому. Теперь она смотрела по иному на мир и озлобление окружающих ничего не вызывало в ней, кроме сочувствия и грусти.

Когда она подлетала к кварталам, в которых размещались надзирающие за подневольными, ддзеги зашевелились в своих клетках. Они истово ненавидели фомальдегауских чешуйчатников, чувствовали их везде и при каждом удобном случае стремились любой ценой уничтожить чешуйчатников. И, скорее всего, Рифма вскоре предоставит им один из таких шансов.

Рифма вспомнила свое детство. Их похитили, когда им с сестрой-близняшкой было всего по четыре года. Их продали в рабство фомальдегаусцам и с тех пор светлые дни для них закончились надолго. Девочек поднимали в четыре утра и заставляли выполнять непосильную работу на кухне, а лишь только они подросли, их ожидали плантации и изнуряющая работа под палящем фэтом. О детских играх и думать не приходилось. Внутренне девочки очень рано повзрослели, ведь, приходилось яростно бороться за существование и школа испытаний, которую они прошли, навсегда закалила их волю, а потом и вовсе сделала их ловкими и бесстрашными.

Однажды, когда на Рифму напал насильник, такой же пирегоец, как и она, но разуверившийся в человеческой доброте и потому вставший на путь преступлений, она, тогда еще шестнадцатилетняя девчонка, парочкой отработанных удоров сумела уложить на почасика распоясавшегося бандюгу на землю и в дальнейшем тот уже никода не предпринимал попыток даже приблизиться к ней.

Впоследствии тот человек умер, надорвавшись на тяжелой работе. А ей почему-то стало тогда жаль его.

Что ни говори, а ручка у Рифмы, или, как ее звали друзья — Риф, была тяжелой и тот, кто ее хотя бы однажды пробовал обидеть, надолго раскаивался в своем поступке и в дальнейшем никогда уже не предпринимал попыток разговаривать с белокурой бестией на повышенных оборотах.

В этих бесплодных для добродетели местах, лишенных даже самого малого лучика надежды на более счастливую и легкую долю, Рифму рано начали уважать и побаиваться. Спуску она не давала никому.

В шестнадцать с половиной Рифма вступила в шайку отморозков, банду конченых ублюдков и записных подонков, с которыми провела немало времени.

Но однажды она встретила молодого человека, который перевернул всю ее жизнь и открыл ей путь к спасению. Случилось это так… Однажды она от нечего делать слонялась возле мусорных баков на 111-ой улице в надежде подкараулить какого-нибудь зазевавшегося кошкохвоста на ужин, когда к ней подошел молодой рослый парень с тщательно прилизанными волосами и опрятно одетый, что являлось само по себе сенсацией в мире оборванцев и нерях. Ведь неряшливые мужчины, женщины и дети тех мест с постоянно всклокоченными волосами являлись нормой для незатейливых пейзажей гетто. Само собой, что о своем внешнем виде жители грязных, залитых помоями и нечистотами кварталов в потоке событий, главным лейтмотивом которых являлась погоня за жратвой, не заботились, никого не тревожило как они выглядят. Затюканные и запуганные, они появлялись на брусчатке улиц лишь затем, чтобы быстренько прошмыгнуть от одного дома к другому, избежав при этом многочисленных уличных опасностей. Добывая руду в карьерах для чешуйчатников или вкалывая на плантациях, они ни о каком внешем своем виде и не думали.

Рифма не являлась исключением во всеобщем, тотальном пренебрежении собой со стороны жителей трущоб. Потому, когда перед нею появился холеный и статный молодой человек с хорошими манерами, она несколько опешила.

— Ты кто? — только и смогла произнести она, не сводя глаз с безукоризненного пробора незнакомца.

Чем-то он напоминал ей тех дядек, что видела она в очень раннем детстве на страницах дорогих журналов, и смутное воспоминание о которых донесла ее память до сегодняшних дней.

— Я Кейт. Я из северного Трикса, — назвал мужчина адрес очень отдаленного района города. — Я набираю людей в отряд, согласных воевать с чешуйными.

Риф знала, таких, как этот, чешуйники называли бандитами, а коллективы их — бандами. В самих же гетто считалось, убивающие чешуйников, наносят большой вред остальным жителям гетто, так как после каждого убийства чешуйного проводились облавы, массовые аресты и расстрелы. За одного чешуйного убивали целый десяток гуманоидов. Таким образом своей очень грамотно построенной политикой фомальдегаусцы превращали героев в тотально преследуемых, ненавидимых всеми отщепенцев и выродков.

— Черт! Да ты сумасшедший — воскликнула Риф восхищенно, полностью согласная с таким своим утверждением. И в то же время ей понравился этот тип. Он был не таким, как все. Спокойный и вдумчивый, он производил хорошее впечатление. Во всяком случае в глазах симпатичного мужчины она не видела тоски безысходности и тупой, необоримой злобы, печать которых хронически лежала на лицах ее соседей и знакомых. — Тебе жить надоело! — скорее констатировала, чем спросила она.

— Ни то, ни другое, — подытожил мужчина. — Я не сумасшедший. И очень ценю свою жизнь. Как и жизнь любого другого человека. Просто я вижу как страдают люди и хочу помочь им. Нужно прекратить это скотское унижение… Разве ваша жизнь достойна человека? — внезапно спросил он. И Риф поразилась глубине его стального цвета глаз, когда ненароком заглянула в них.

— Я не знаю, — ответила растерянно она. — Об этом я не думала. Вернее, давно не думала, — поправилась она. — Но, вообще-то, наша жизнь не так уж и плоха. Я не скучаю и не всегда голодна. -

Но и не всегда сыта, — усмехнулся Кейт. — Ты знаешь по сколько лет живут фомальдегаусцы и сколько живем мы?

— Я не интересовалась.

— Наш век — 30 лет, в отличие 200-летнего фомальдегауского! Ты умеешь считать?

— Немного.

— Двести лет — это почти семь наших жизней. К тому же фомальдегаусцы проживают свою невообразимо длинную по сравнеию с нашей жизнь не в пример лучше.

— Да? — без всякого выражения удивилась девушка.

— Нам нужен человек, который возлавил бы освободительное движение. В этом регионе города. Желательно, чтобы он был из знатного рода.

— Рада помочь, но ничем не могу. В моем окружении нет нужных вам людей.

Мужчина внимательно посмотрел на Риф.

— Ты будешь нашей принцессой. — Он побледнел. — Потому что ты и есть принцесса… По происхождению и по статусу.

Внезапно Риф увидела большого, жирного кошкохвоста, тайком пробиравшегося к мусорному баку и ей стало жаль, что она повстречала, пусть и симпатичного, но такого навязчивого и очень не к стати подвернувшегося мужчину. В ее положении сытый ужин был предпочтительнее самого хорошего секса. Мужиков у нее и так хватало. Пусть и не таких ухоженных и вежливых, как этот, но тем не менее сильных и выносливых.

Риф собралась уходить и мужчина заметил это.

— Погодите, не уходите! — чуть не взмолился он. И, упав на колени, пополз следом за замухрышкой. — Я проделал опасный путь, чтобы найти вас. — Принцесса, не уходите! — крикнул он.

Риф на секунду остановилась, чтобы кое что прояснить для себя. Но просто из женского любопытства, не более того. Ведь, из всей той тарабарщины, что произнес Кейт, одно слово было ей не знакомо.

— Что такое… принцесса? — с трудом выговорила она. — Это главарь звена бандитов?

Глаза Кейта наполнились неописуемой грустью, когда он услышал такого содержания слова от Риф.

— Принцесса это почти, что Королева, — сказал он. — И очень часто она становится Королевой.

Риф кое что слышала о королях и королевах.

— Ты лжешь. Я не могу быть принцессой. У меня нет такой одежды и украшений.

— Если кому-то дать королевские одежды и украшения это не сделает ее принцессой. Ею можно только родиться.

Риф на время забыла о кошкохвосте и тот, прокравшись незамеченным к баку, нырнул в него, поудобнее устраиваясь на месте предстоящего пиршества.

— Почему же я здесь, а не возле трона короля и королевы?

— Это долгая история, — сказал Кейт и, встав с колен, полез во внутренний карман дорогого пиджака.

Глаза его, не отрываясь, смотрели на Риф. Из кармана Кейт достал несколько фотографий и протянул Риф. — Вот, — сказал он. — Взгляните.