37
Мы ворвались в деревню этих крысоедов с ее северного конца, а закончили атаку на южном. И капрал не уставал повторять, что лет через триста из нас выйдет толк. Жаль только, что окочурится он раньше и не увидит этого впечатляющего момента.
В общем, мы победили в том бою за деревню. Мы согнали всех ее жителей на главную площадь и объявили, что теперь у них демократия, на планете объявляется комендантский час, а продукты будут выдаваться только по карточкам.
Короче, веселые денечки наступили для дэнверцев. Но что-то никто из них не веселился. Наоборот. На нас они смотрели искоса и с плохо скрываемым подозрением. Во всяком случае, энтузиазма минные поля, которыми мы окружили их деревню, дэнверцам не добавили.
А мы пошли штурмовать следующую деревню. Поменяв предварительно портки, конечно, которых каждый уважающий себя солдат берет с собой в бой про запас, аж пять пар.
Мы ворвались в деревню с огнеметами наперевес, распугивая местных кур, уток и мчались так по ее главной улице, пока не повстречали на пути заградительный заслон.
Засев за овином, аборигены обстреляли нас гнилыми помидорами и тухлыми яйцами. Рядом со мной ткнулся лицом в дорожную грязь совсем молоденький рекрут. Помидоры оказались замаскированными под помидоры гранатами, и я решил, было, что парня прикончили.
Но он, оказывается, уснул, намаявшись за время марш-броска от одной деревни к другой. И я попробовал разбудить бойца, но вокруг свистели пули и рвались гранаты. И тогда я решил затащить солдатика на один из огородов этих чертовых дэнверцев и положил его там, на грядку с помидорами. Что б полежал, пока все не образуется.
Слышно было, как наши отступали. Озлобленные дэнверцы преследовали моих однополчан, поливая доблестных десантников из своих пулеметов и плазмострелов. А потом раздались громкие хлопки. Конечно же, в спешке тактического отступления, наши налетели на ими же самими поставленные минные поля.
Далеко окрест разносился зычный голос капрала: -
Отступать смело, скоты! И умирать счастливо! Я из вас еще повыбью интеллигентское дерьмо и понавью холопских веревок! И, поверьте мне на слово, если уж придется, сделаю из вас людей! Очередной взрыв на время оборвал патетическую речь командира. Это капрал наступил на им же собственноручно и ловко поставленную мину. После чего этот бравый вояка и записной храбрец практически трагически добавил: — Голубчик, принеси мою ногу. Она лежит во-он там, под кустиком, в десяти шагах отсюда. Я теперь ее заспиртую. Все, господа, я ухожу, а вернее — уползаю. В инвалидный корпус. Так и не удалось мне из такого дерьма, как вы, сделать людей. Но думаю это дело по зубам кому-то другому.
И, перевязав культю, все, что осталось от еще недавно мускулистой, крепкой ноги, капрал уполз в нужном направлении. А командование отделением взял на себя рекрут, доселе числившийся в помощниках капрала.
— Отступать счастливо и умирать смело! — заорал он мальчишеским фальцетом, и наше, значительно поредевшее войско, снова ринулись в круговерть из пуль и шрапнели.
Тем более что в небе объявилась белая ракета самого командарма. Командарм, а, вернее, его голографическая проекция стояла на ракете в эполетах и аксельбантах, картинно подняв голографическую руку, как бы призывающую сражаться до конца. А, выпущенные дэнверцами, пули оставляли рваные дыры в пульсирующей ткани голограммы.
Дыры, впрочем, тут же зарастали.
Я перевернул рекрута на спину и только тут обнаружил в груди его, выжженную плазмой, дыру.
Тем временем вспыхнула факелом подбитая дэнверцами ракета командарма. Ракета пробарражировала над дэнверскими домами, оставляя за собой след состоящий из плотного дыма, и рухнула за околицей, подняв вверх тучи пыли, дыма и стрекочущих кузнечиков.
Командарм на парашюте опускался в трех милях севернее лично и собственной персоной прямо на свинарник.
Наскоро закопав мертвеца под колосящимися дэнверскими помидорами, я побрел прямиком к свинарнику. Уж очень хотелось жрать.
С запада на трех звездолетах к дэнверцам прибывало подкрепление — подразделения, под кодовым названием «Сдохнем-но-не-сдадимся». А прибытие таких частей не сулило нам ничего хорошего. Ведь целой эскадрилье таких звездолетов наш «Неподдающийся» мог и поддаться.
Новоявленный капрал отчитывал кого-то, не стесняясь в выражениях, которых прежде от него, безусого и наивного в чем-то юнца, мы никогда не слышали.
— Ты воевать, мать твою, собрался или мамкину титьку сосать? — вопрошал он у кого-то.
— Никак нет, ваше высокобродь! — восклицали ему.
— Что, никак нет, болван?
— Никак — титьку, ваш бродь!
— То-то же, тогда вперед, орел! В атаку! А не то расстреляю, как шпиона. Все. Действуй.
Топот ног.
Командармская ракета тем временем догорала за овином. А сам командарм опустился в стог сена, под конец, запутавшись в стропах парашюта. Проклиная, на чем свет стоит планету, не умеющую сдаться, как положено, то есть — без стрельбы, воплей и четко и грамотно налаженного сопротивления, он повел по сторонам налитыми кровью глазами.
Звено вражьих звездолетов пронеслось над деревней и его головой. И от рева огромных штурмовых машин в окнах соотечественников повылетали последние стекла, после чего корабли опустились на заливном лугу.
Там у небольшой речки, посреди дикой, нетронутой красоты они начали благополучно и картинно тонуть.
Луг оказался болотом.
Из силосной ямы свинарника торчали железные ноги командарма. Главнокомандующий пытался выудить из лужи зловонной жижи боевую рацию. При этом он не забывал громко пыхтеть и ругаться. Я же залег за бугорочком, пережидая дурное настроение начальника. В дурном настроении этот тип мог пристрелить любого, подвернувшегося ему под руку.
— Ты, что, клонированный?! — внезапно заорали подо мной. — А ну свали! Ты ж, гад, весь сектор обстрела мне закрыл. Ошибка галактики!
Я заглянул себе под пупок. И не заметив ничего существенного, недоуменно пожав плечами, откатился в сторонку. Но таинственный голос продолжал вещать дальше:
— Точно клонированный. Клон-идиот. Нет, вы такое видели? Ох, и понабрали на мою голову в армию калек.
Не сразу я понял, что таинственный голос исходит, а вернее раздается из динамика рации, которая находилась в моем нагрудном кармане. Кажется, рацию в карман сунул раздатчик амуниции. Впрочем, по рации тогда получили все. Для улучшения координации в бою.
На ускоренных трехдневных рекрутских курсах нас обучали, как обращаться с этой рацией. Но все мы тогда, после ночных пьянок в борделе, прохрапели на лекциях все три дня.
Поэтому я не шурупил в рациях той модели. Потыкав в кнопочки пальцем наугад, я буркнул:
— Извиняйте.
— «Извиняйте, извиняйте!» — передразнил ворчливый голос. — Какое к черту «извиняйте»? Видишь олуха в генеральском мундире? У меня есть шанс его подстрелить, если ты перестанешь мне мешать.
— В мою душу медленно вползало подозрение насчет личности, скрывавшейся за таинственным голосом. В собеседнике я, вдруг, заподозрил врага.
— К… к… кто ты? В… в… в чьей вы армии служите? — слегка заикаясь, спросил я.
— Как «кто»? — удивился голос. — Фулаинтроп я. Гумукулез Первый, черт меня подери, если это не так!
Так и есть. Я разговаривал с дэнверцем. Ибо только на Дэнвере имена, похожи на собачьи клички.
Включив автоматический искатель цели на своей плазменной винтовке, я обернулся назад и сразу выстрелил. Фулаинтроп Гумукулез Первый испустил дух, а его медузообразное тело выпустило струю мутноватой субстанции довольно неприятного вида и запаха.
Зато командарм был спасен!
— Молодец, орел! — донеслось из силосной ямы. И тут же на краю ее появился командарм, собственной персоной, в своем, слегка подпорченном, мундире. Правда, мундир, вымаранный во что-то, весьма напоминавшее дерьмо, совсем не портил величия командарма. — Ты спас мне жизнь, солдат. А генералы такое не забывают. Теперь я твой должник, приятель. Проси, чего пожелаешь. Только не наглей в своей просьбе.
— Хочу домой. К маме, — захныкал я, немного поразмыслив и смекнув, что, пожалуй, дома можно совсем неплохо при известном желании оторваться со шлюшками в баре. (Главное только во время этого занятия не нарваться на срамные болезни — мой совет всем).
Зная, так же, что все генералы, хотя и штабные крысы, однако они терпеть не могут, когда плачут герои звездных баталий, я разыграл весь этот спектакль. А генерал, завидев на моем лице плаксивую гримасу, досадливо поморщился, прокашлялся и сказал:
— Видишь ли, сынок, — и он так ласково посмотрел на меня, что мне нехорошо сделалось. — С мамой своей можешь распрощаться раз и навеки. Не для того мы тебе здесь обривали голову, чтобы так просто отпустить. Живого и невредимого, с не покалеченными руками и ногами и не контуженой головой. Такое наше поведение было бы очень неосмотрительном и поставило бы крест на всей нашей дальнейшей карьере, а так же — на репутации среди вышестоящих чинов. Но даю тебе свое генеральское слово: лишь только тебе, что-нибудь отхренячит в бою, то есть, оторвет из вышеперечисленного мной, я тут же подпишу указ о направлении тебя в инвалидный корпус. Где ты продолжишь свою службу, как ни в чем небывало. Там ты, боец, вволю начистишься пушек и от души позабавишься, набивая патронами обоймы звездолетных скорострельных установок. — Генерал вздохнул. — Но о маме, солдат, позабудь. Не мама она тебе. Я теперь твоя мама. А вот и моя титька.
И генерал показал мне такой здоровенный кукиш, что я уже с особой теплотой вспомнил расстрелянного мной Фулаинтропа Гумукулеза.
— Как нет у меня мамы? — завопил я, не унимаясь и прикидываясь дурачком. — Еще вчера была. Ее Клементиной звать!
— Ну, в общем-то, она есть, конечно, — скрипнул зубами генерал. — Никто не спорит. Но в то же самое время ее как бы и нет. Понял, дурак? Она есть, но ее нет. Она где-то там, в той жизни. А я здесь. И ты здесь.
Тон генерала становился все более угрожающим.
— Не до конца понятно, — упирался я. — Если она есть, то, как ее нет. А, если ее нет, то почему она есть. Вы, что убили ее, скоты? А? Если вы прикончили втихаря мою мамочку, вы за это ответите.
Генерал занервничал.
— Не говори глупостей, парень. Мы с бабами не воюем. Тем более, с бабами, которые являются матерями наших солдат. Например, мы вполне могли бы пристрелить ту Дарью, что никак не хотела отдавать своего сыночка в нашу долбан… э-э… доблестную армию.
— Это того, которого вы убили на прошлой неделе?
— Его никто не убивал. Его разорвало снарядом. Баммм! — и нет парня. Только кровавая жижка на дне воронки. Да еще — куски мяса на ветках деревьев. С которых стекают тоненькие ручейки крови…
— Прекратите!!
— Страшно, конечно.
— Ни капельки.
— Нет, страшно.
— Да-да! Не страшно!
— Нет-нет, страшно!
— Да-да!
— На, покури мою трубку. Иногда помогает от нервов. Но только иногда, — протянул генерал вперед видавшую виды командармскую трубку.
— Не хочу.
— Заставим.
— Не умею.
— Научим.
— Неа!
— Тогда я сам покурю.
И генерал ушел, поскрипывая стальными протезами и совершенно похоронив мою мечту, относительно обещания им исполнить любое мое, посильное для его генеральского положения желание.
