20

Целых два смерча, поднятые схлопнувшимся вакуумным мешком — результатом задействовования аннигиляционного разрядника, заплясали на плоскости раскаленной равнины. Но, пройдя зигзагами не больше пары километров, смерчи рассыпались в пыль и исчезли.

Фомальдегаусец долго не двигался. Он словно пытался осмыслить то, что произошло с ним. А потом принялся выравнивать относительно линии горизонта свое стодвадцатиметровое тело.

Конечно, повреждения, нанесенные фомальдегаусцу земным кораблем, были незначительны, но, тем не менее, он снова потерпел поражение. Второе за сегодняшний день.

Повинуясь приказу старшего, нет не по званию, по возрасту, Придуркин подтянул трусы и, как был в них, так и полез на подоконник, где оценивающе потрогал пальцем металлические прутья решетки. В пальцах правой руки он сжимал небольшую острую пилку.

Середа сопел где-то внизу, подняв к агенту кажущееся умным, но зато волевое и вдохновенное лицо.

— Семь лет! Семь лет я парился в этом гнусном и вонючем клоповнике, — простонал он и тряхнул головой, словно стряхивал тех самых гипотетических клопов, о которых косвенным образом упомянул. — Но нет уж. Фигушки. — Подытожил он и показал в сторону слышащейся за дверью равномерной поступи стражника кукиш. — Лучше уж гнить в этом клопо-гниднике, чем гулять по фомальдегаускому городу и там попасться в лапы полицейских! Там тебя в любую минуту может сцапать вражеская контрразведка и тогда пиши пропало! Тебя подвергнут допросу третьей степени и это будет для тебя крышкой, концом потому что тебя упрячут на пожизненное.

— Так ты, Семеныч, итак на пожизненном, — почему-то лизнул холодную сталь пилки Конратий.

Сталь была кислой и невкусной.

— Оно, конечно, так, — согласился майор, чухая пятерней затылок. — Но лучше уж сидеть, как одному из ихних, чем как инопланетному разведчику. Больше поблажек. Для того я и напялил однажды их шкуру и сдался властям, обьявил, что я предатель и чужепланетный агент. К еде я ихней привык. Раз в три месяца мне позволено отправить письмецо родным и близким. И я, пользуясь случаем, пишу докладную Березину и всему штабу КОВПСРОА. — Майор гыгыкнул, от чего-то развеселясь. — Чешуйчатники, как правило, читают только начало письма. И, если оно не покажется им подозрительным, дают добро на отправку. Потому я все письма в КГР начинаю примерно так. — И майор процитировал воображаемое письмо. — Здравствуйте дорогие, дядька, тетка, брат, сестра, деверь, тетка деверя, дядька тетки деверя, мама, папа, женушка и сынок-шалунишка! С большим приветом к вам, ваш агент?99996, Довожу до вашего сведения, товарищ генерал… И так далее и в том же духе. Все по порядку. От начала и до конца. В последовательности, напрямую зависящей от степени важности обнаруженного и зафиксированного мной.

— Да-а, — только и протянул Придуркин. — А как же жена?

— А никак. Жена и не верит, что я разведчик. Она считает, что я валяю дурака и где-то таскаюсь со шлюшками, а ей пудрю мозги. Просит только, чтобы вовремя алименты отсылал.

— Да уж, много непонятностей в нашей профессии, — вздохнул Придуркин и, пристроив пилку к пруту, начал потихонечку вжикать ею. Вжик да вжик! Туда-сюда! Вперед-рраз! Назад-дваааа!.. Очень скоро железные опилки посыпались дождем! — Как говорится, терпение и труд все перетрут, — сообщил майору Кондратий между делом.

— Давай, паря! Работай! На тебя вся кагээра смотрит, — подбодрил ефрейтора тот, выуживая из нагрудного кармана рубашки Кондратия его же, Кондратия жвачку и запихивая ее в свой ненасытный рот потомственного майора, да еще и в двенадцатом поколении.

Кондратий только жалобным взглядом проследил за исчезающим продуктом, но, воодушевленный и приободренный Середой, с еще большим рвением принялся работать.

— А как вы, Семеныч, вообще попали в разведку? — поинтересовался суперагент и он же — мастер по пилению решеток.

— Предложили, — немногословно, но со значением ответил майор.

— Как мне? — любопытствовал Кондратий.

— Как тебе, — подтвердил майор. — Подошли и сказали. Я тогда еще по дискотекам шастал. С кастетом, конечно, в кармане, — сказал майор и счастливо улыбнулся, отдавшись светлым воспоминаниям. — Драки там разные. Попойки с дружками, такими же, как и я, отпетыми хулиганами. Девчонки, само собой…

— Жалеешь, что в разведку пошел, Семеныч?

— Да чего там жалеть. Кто я раньше был и кем я являюсь теперь? Я Землю защищаю. Слыхал о такой?

— Слыхал. А как же не слыхать? Землица наша. Матушка. Украшение всей Солнечной Системы. Кстати о кастетах. У нас девчонка одна с кастетом ходила.

— Ну, это перегиб. Девчонка должна со скакалкой ходить. В куклы играться.

— Так ей уже за двадцать было, Семеныч! Она у нас с парашютом прыгала, на дельтаплане летала, а игралась на борцовском ковре. Сразу с несколькими спарринг партнерами.

— Доставалось, наверное, бедняжке, — посочувствовал Середа.

— Доставалось. Ей потом наш тренер Ибрагим Ахмедович таких выписывал, что не пожелаешь! За повышенный травматизм на производстве золотых медалей. Целыми днями сама не своя ходила. А, как выйдет на ковер, так — снова. Не могла удержаться. А так хорошая была. Душевная. Как говорится, последнее с себя снимет…

— ???

— …и другому отдаст, Семеныч. Подержать. Пока душ примет.

— А-а, — догадливо протянул майор. — Душевичка, значит, была.

— ??

— В душевой, я говорю, любила помыться!

— А-а, — пришла очередь Кондратия демонстрировать понятливость. Он быстро допилил первый прут и принялся за второй. — А где вы пилкой разжились, товарищ майор? — поинтересовался, как бы, между прочим, Кондратий.

— А я не говорил? У меня была. Давно. Когда летел на Фомальдегаус, с собой прихватил. — Семеныч поднял вверх назидательно палец. — Каждый уважающий себя шпион, паря, заруби себе это на носу, должен иметь при себе пилку. Мало ли чего? Ходим по тонкому льду, сынок! Бесконечные облавы и провалы, аресты и побеги. В общем, гуляя на свободе, нужно быть готовым, чтобы утратить свободу. Но главное уметь смываться из тюрем, из-за ее решеток, каменных стен и прочей колючей свинячей проволоки! Ты проходил курсы по смыванию, заморыш?

— А как же, — гордо расправил плечи Придуркин, не прекращая тем временем вжикать. — Вот, — указал он на еле заметный шрам у себя на лбу.

— След от «колючки», — догадался Середа, дожевывая кондратьевский «стиморол» и проглатывая его.

— Не-а, — помотал головой Придуркин. — След от стены. Мой инструктор сказал мне однажды: «Ты, Кондрашка, хоть об стену головой расшибись, а перелезь через нее». Я его слова тогда за чистую монету принял. Молодой еще был, глупый. Вот так и получилось.

— А-а, — отчаянно махнул рукой майор. — Что там говорить о вас, салагах. — И он с чувством собственного превосходства плюнул, выпятив губу, но попал себе на рубашку. — Вот у нас в военном секретном училище, не буду говорить в каком, таких шрамов, как у тебя, у каждого второго.

— Да ну! — не поверил Кондратий. — Ну, у вас, Семеныч, и инструктора. Звери настоящие!

— Что ни на есть звери, Кондраша. Как вспомню их свинские хари, спасибо им за науку, мороз, веришь ли, по коже! До сих пор снятся. В самых страшных кошмарах. Но мы не об этом, паря…

— А об чем?

— Об энтом. Об ейном энтом самом. Самом дорогом и святом для нас разведчиков. Ты когда-нибудь совершал, к примеру, побег, Кондраша? Или ты желудь зеленый с дуба елового?

— Желудь, Семеныч. Незрелый. В ентом смысле, конечно. В побегственном.

— Нельзя так говорить, Кондраша, — выгнул укоризненно бровь Середа, хотя, конечно, Кондратий, изо всех сил терзающий решетку и не видел артистической мимики Семеныча. — Не коверкай русские слова, паря. Самые могущественные из всех слов. Они тебе еще пригодятся, поверь моему жизненному опыту, паря.

— Кто, Семеныч? Пригодится…

— «Кто-кто»!.. Дед Пихто!

— Как прикажете, Семеныч, — пожал плечами Кондратий, тем не менее, умудряясь при этом пилить крепкий металл. Кондратий вздохнул. — Ох, и жрать хочется, Семеныч! А ничего под рукой нет. Эти проклятые… как их…

— Фомальдегаусцы!

— Во-во! Они, Семеныч! Эти гребаные чешуйчатники нас голодом заморить решились! Супостаты! Была б моя воля!..

— Рррррразговорррчики! — донеслось из-за обитой металлом двери. — Бунт затеяли? Кто там недовольство проявляет?

— Не мы! — закричали в один голос разведчики.

Но в замке уже грохотал ключ. Дверь широко распахнулась и на пороге объявились двое стражников с дубинками в лапах. Глаза их злобно уставились на узников.

— А это что такое? — спросил грозно один, показывая дубинкой на Кондратия, торчащего на подоконнике.

— Ты чего туда залез, недоумок? — ласково, почти нежно спросил другой.

— Да я вот… — стушевался Придуркин. — Это… В общем… того.