Пролог

В тот день мы взяли еще три деревни. Но на следующий день все отдали. И потеряли половину личного состава.

И вот в тот момент, когда аборигены погнали нас, обстреливая из шестиствольных пулеметов, я, израсходовав все патроны, заскочил в один из дэнверских домов, чтобы хоть на время укрыться от кинжального огня. И столкнулся с таким же, как и сам, глубоко несчастным солдатом.

Лицом этот малый был белее мела и, судя по всему, собирался вот-вот дезертировать. Потому первой моей мыслью была идея сдать предателя под трибунал. Но, поразмыслив хорошенько, я вспомнил сытую, красную ряшку командарма, его пустые посулы и решил не спешить с проявлениями безудержного, квасного патриотизма.

— Ты знаешь, гад, — заорал я дезертиру, — что делают дэнверцы с перебежчиками?! Отвечай, сволочь! Знаешь или нет?!

Скорее всего, дезертир принял меня за одного из тех уполномоченных, которые ходят по полям сражений и расстреливают тех, кто во время боя каким-либо образом нарушил устав.

— Нет! — пролепетал рекрут, от ужаса чуть не теряя сознание.

Бьюсь об заклад, еще минута и он бы уписался, такого я нагнал страха на парня своим текстом.

— Перебежчиков дэнверцы превращают в холодных, слизких медуз с отвратительными, тонкими щупальцами, — соврал я. Секундой позже рекрут исчез из поля моего зрения, а вслед за этим послышался грохот падающего тела. Я опустил взор книзу и обнаружил моего знакомого лежащим на полу. — Впрочем, насчет превращения в медузу я, возможно, и ошибаюсь, — заметил я. — Насчет медуз нам один офицер сказал перед высадкой на Дэнвер. Лично я давно подозреваю всех офицеров в заговоре против солдат и систематическом вранье им, то есть — своим подчиненным.

И насчет войны они врут. Война эта вовсе не освободительная, как они говорят. А захватническая. То есть, мы — пушечное мясо в кампании по реализации шкурных интересов кучки богатых жуликов. От кого дэнверцев освобождать? От самих себя? Мирная аграрная планета. Испокон веку здесь возделывали землю и выращивали клюквофасоль. Что наша армия здесь делает? Что мы здесь потеряли, я тебя спрашиваю? — спрашивал я у рекрута, лежащего у моих ног в очень глубоком обмороке.

Рекрут зашевелился, приподнялся, а затем и сел.

— Янтарь, — сказал он. — Чистейший янтарь. Биллионы тонн янтаря содержит в своих недрах планета и те, кто стоит за нашей армией, желают прибрать красивые камешки к рукам. — Рекрут криво усмехнулся. — Янтарь нынче в моде. Из него, после соответствующей обработки, возводят дворцы на необитаемых планетах и продают потом их по баснословным ценам.

— Верно! — стукнул я себя по лбу кулаком. — Ведь совсем недавно, три дня тому назад, я подумал то же самое, когда, наконец, обратил внимание на то, что наше командование отправляет грузовые корабли с Дэнвера в Систему Тау-Кита. Корабль за кораблем. С самого первого дня нашей высадки на планету… Послушай, дружище! — Обратился я к рекруту. — Ты ведь все равно практически под расстрелом ходишь… Если, конечно, дезертировать собрался.

— Я не собрался, — неумело врал дезертир.

— Не перебивай, — скомандовал я таким тоном, что дезертир заткнулся. — То, что ты дезертир, я по глазам вижу. Меня на мякине не проведешь.

— Ну, может быть, самую чуточку, — согласился дезертир.

— Проехали, — обрубил я. — Думаю, ты знаешь, что по законам войны в войне же должно погибнуть определенное количество живой силы действующей армии. Какой-то ее процент, выражаясь проще. И, уже не секрет, что если враг по каким-либо причинам не способен уничтожить это количество бойцов, за врага это делают специальные подразделения, которыми всегда, где бы ни происходила война, должна доукомплектовываться армия. Короче, свои же пулеметчики открывают огонь, чтобы довести количество своих бойцов до нужного числового значения, раз и навсегда рассчитанного в полковых бухгалтериях глобальной статистики. И в первую очередь отстреливают таких рекрутов, как ты.

— Каких таких?

— Рекрутов, у которых есть твердое, добротное сомнение. Сомнение, в чем бы то ни было. Начиная с победы своей армии и заканчивая сомнением в том, что нас накормят к вечеру традиционной синтетической кашей, скупо приправленной синтетическим же маслом… Вот ты, например, сомневался в бою, что останешься жив?

— Был не уверен.

— Вот видишь? — обрадовался я. — И это единственное, что нам прощают. Сомнение в том, что мы останемся живы. Остальные сомнения не прощаются. В некотором роде нашему командованию даже выгодно, чтобы мы гибли. Они, ведь, здорово на этом греют руки. Солдата давно нет в живых, а его зарплата и паек — вот они!

— Понял, — обрадовался рекрут. — Если меня застрелят или я попаду, к примеру, в вакуумную ловушку дэнверцев, какой-нибудь генерал будет съедать всю мою кашу.

— Болван! — взъярился я. — Не нужна генералу твоя засохшая каша! Ему нужны твои тугрики. То есть, деньги. То есть, те средства, которые высчитывают из налогоплательщиков на твое содержание. Ты все понял, недотепа?

Рекрут-дезертир задумчиво уставился в пол и даже поскребся у себя в затылке.

— А я то думаю, отчего это с нас плату за ночлег в армейской палатке не берут? — шлепнул он себя пятерней по коленке. — Хотя, если честно признаться, мы неплохо там устроились. Всего лишь по три человека на квадратный метр.

— Вот потому и не берут, что платой всему наша жизнь, — сказал я. — Рано или поздно они отберут и ее у нас.

— Дешево, — вздохнул с явным облегчением рекрут и почти счастливо улыбнулся.

— Тут ты не прав, парниша, — сказал я. — Нужно ценить жизнь.

— А я и оценил. Дешево.

— Что же тогда дезертируешь?

Рекрут шмыгнул носом.

— А я не дезертирую. Я только собираюсь. Уже третий год.

— Духу не хватает?

— Не хватает.

— Вот тут хочу заметить: дух у Императорской Гвардии должен быть на высоте. И, если уж собрался дезертировать, будь добр это сделать. Иначе грош тебе цена в базарный день, как боевой единице славной нашей в чем-то армии.

— Про дух я знаю. Нам капрал говорил, что он вышибет из нас дух, если что. — Рекрут взгрустнул. — Бывало ка-ак закричит: «В атаку, негодяи! Или за вас император должен воевать?» — так и не по себе становится. Я выскакиваю из окопа и несусь вперед под шрапнелью, как угорелый. И стреляю. Но это в толпе. А когда один остаюсь…

— Так почти у всех, — согласился я и тут же вздрогнул.

Совсем низко над домом проревел снаряд. А потом он разорвался где-то за деревней.

Стекол в окнах уже не было. Поэтому повылетали рамы.

— В укрытие! — крикнул я. — Дэнверцы перешли в наступление!

И я поискал глазами крышку люка, ведущего в погреб дома. В принципе, подполье было у каждого уважающего себя дэнверского крестьянина, проживающего в небольшом частном доме.

Поэтому я быстро нашел некое ржавое металлическое кольцо над квадратом, прорезанным в досках пола и, вцепившись в это кольцо рукой, потянул. Люк поддался, и вскоре на меня дохнуло сыростью и плесенью из затхлой, темной глубины.

— Вперед, — гаркнул я рекруту, лишь только убедился, что подвал не начинен минами.

— Следующий снаряд шандарахнет аккурат в этот домик. Нужно скорее убираться.

— Меня зовут Рядовой номер 152758, - представился рекрут перед тем, как я дал ему пинка, и он с воплем скатился вниз.

— А меня — Спасительный Пинок, — позлорадствовал я и прыгнул следом за уже забытым мной номером.

Я приземлился, а вернее придэнверился прямо на голову рекрута, о чем ничуть не пожалел. И, чувствуя под собой трепыхающегося рядового, отвесил ему еще хорошего тумака. Чтобы не зевал.

— Ральф меня зовут, — прохрипел рекрут, выбираясь из-под меня. — Я вспомнил! Меня звали Ральфом до того, как изловили и забрили в солдаты.

И Ральф, уселся на земляном полу и принялся перешнуровывать ботинки.

Наверху загрохотало. Неподалеку саданул второй фугас. От которого в доме, скорее всего, вслед за окнами повылетали двери.

— Дьявол! — сказал я, вытряхивая из пазухи попавшую туда землю. — Нужно уходить отсюда. Насколько хорошо я узнал уже дэнверцев, из этого подвала должен вести подземный ход.

Ральф указал на дыру в кирпичной стене, из которой к тому же дул прохладный ветерок.

— Сейчас посмотрим, — буркнул я и, сунув голову в дыру, поплелся между двух земляных стен, ведущих в никуда.

Пройдя метров пятнадцать, я остановился и, убедившись, что Ральф тащится следом, зашагал дальше. За спиной я слышал позевывание и почесывание. Скорее всего, бедолага Ральф уже успел подхватить от местных весьма распространенную в этих краях болезнь — чесотку-зевотку и, конечно же, самую легкую ее разновидность. Подхвати Ральф чесотку-зевотку-умиралку, он умер бы не сходя с места, в первые же минуты после заражения.

— Долго, а-а-ахх, (скреб-скреб) нам еще, а-эх-х, идти (чух-чух, скреб-скреб) еще (чух-чух)? — поинтересовался Ральф на каком-то участке нашего пути.

— Будем идти, пока не придем, — философски ответил я. — Я же не могу бегом бежать. Здесь ни хрена не видно. Сам видишь.

— Да уж, вижу, — буркнул Ральф. — Темень, хоть глаз коли. Как бы нам на подвальных змей не нарваться.

— А что? Бывают такие?

— В прошлый четверг у нас двоих сожрали. Эти двое даже пикнуть не успели. Попали к змеям в самое гнездо. Думали окоп. Туда запрыгнули. А назад уже никак. Змеи не позволили. Кстати, один из несчастных, его номер 347, являлся женихом моей сестры, которая, к сожалению, порядкового номера не имеет.

— Почему к сожалению?

— Потому что от имен я уже отвык. С номером как-то привычнее. Имена ведь нам вроде бы ни к чему, когда хороший, добротный номер имеется.

Наверху тем временем продолжали свистеть и разрываться снаряды. За шиворот сыпались целые куски и ошметья глины. И мне хорошо было слышно, как такие же холодные и плотные комья барабанили по каске Ральфа. Свою я потерял еще, когда запрыгивал в погреб.

Вскоре ход сузился. А потом и вообще повернул направо. Потом опять расширился и повернул еще раз. И у меня возникло стойкое ощущение того, что мы кружимся на месте. То есть, никуда не уходим от дома, а бродим где-то в его районе. И эти ощущения вскоре подтвердились.

В какой-то момент я споткнулся о собственную, потерянную мной каску. То есть, мы вернулись в то место подземелья, откуда начали свое движение. Зачем хозяину дома, этому долбанному дэнверцу, понадобилось делать под своим домом лабиринт, являлось для меня загадкой. Эта загадка не давала мне покоя, пока мы шли по второму кругу подземелья, и легко разрешилась, лишь только я увидел нашего нового, молодого капрала. Теперь мои глаза и глаза Ральфа попривыкли к темноте, которая оказалась не такой уж и кромешной. Лабиринт был нужен для того, чтобы ловить дэнверцев-дезертиров.

Да, тьма оказалась далеко не кромешной. Ведь капрал и те десять рекрутов, что стояли за его спиной, были обвешаны зажженными фонарями с головы до ног, в результате чего в тоннеле стало светло, как днем.

И в этом свете я увидел, что солдаты держат нас с Ральфом под прицелом своих игольчатых ружей. И, конечно же, я обрадовался, увидев несколько знакомых лиц.

Тем временем рубиновые шарики лазерных прицелов собрались на моем черепе, и мне не очень понравился такой ход событий.

— Эй, ребята! Не найдется ли папироски? — поинтересовался я у коллег по полю брани и сделал приветственное движение ручкой. — А то мои закончились. Впрочем, как и боеприпасы.

— По дезертирам… Беглым… По команде… Пли! — проорал капрал и ни с того ни с сего первым нажал на курок своего здоровенного парабеллума.

Такой гадости я от этого прыщавого начальничка не ожидал. Не знаю, какая сила бросила меня на землю… В общем, в самый последний момент я решил, что лучше мне лечь под стенку, прикрыв к тому же голову руками. Собственно, как и учили в лагере по подготовке пушечного мяса. ЛПППМ — сокращенно.

Мой же попутчик уже лежал под стеной. Правой рукой он отстегивал гранату от пояса. Видимо парень всерьез собирался воевать.

Продолговатые и тонкие иглоподобные пули с сочным чмоканьем одна за другой впивались в земляную стену над нашими головами. И тут же эти пули разрывались, разлетаясь на десятки и сотни более мелких иголок, каждая из которых заключала в себе смертоносную силу.

Попади хоть одна такая в меня или Ральфа, любому из нас пришел бы каюк.

Ральф полуконтуженный, полуослепший от набившегося в глаза песка, швырнул в стрелков гранату. А потом для верности добавил еще одну. Тем более что из первой, то ли от волнения, то ли по причине забывчивости, он не выдернул чеку.

Вторая граната рванула, наполнив узкое пространство подземелья громким треском, дымом и поднятой этим взрывом мелкой пылью.

Граната разорвалась у самых ног, расстреливавших нас, стрелков и должна была просто смести их ливнем осколков. Но к немалому моему удивлению никакого вреда рекрутам заряд не причинил.

Только капрал куда-то запропастился.

— Видал я такие штучки, — сказал Ральф, вытряхивая из правого уха целую пригоршню земли. — Весь взвод — голограмма. Кроме капрала, конечно, — добавил он, разглядывая чей-то дымящийся ботинок на краю свежеобразованной воронки.

А мне стало немного не по себе. Ведь, только что, судя по всему, мы угрохали своего боевого командира. Пусть и конченого молодого ублюдка. Остальные из веселой компашки пережили взрыв без каких-либо последствий для себя и продолжали делать то же самое, что делали и до взрыва.

Свирепо глядя на нас, они раз за разом нажимали на курки. Видать у них что-то там заело. Я имею в виду голограмму. Но я уже знал, что делать.

Я отыскал этот чертов проектор и, сплюнув через зубы на землю, впечатал в небольшую пластиковую шкатулку свой армейский каблук. И в результате этих нехитрых манипуляций проектор замигал удивленно, а затем погас.

Уничтожив коробочку, я уничтожил бойцов.

Ральф еще раз взглянул на дымящийся ботинок, все, что осталось от капрала, и принялся драить специальной щеткой бляху своего ремня. От волнения, наверное.

Руки Ральфа дрожали, когда он орудовал инструментом. До сей поры он не убивал капралов своей армии. Только — вражеской. Если там, конечно, капралы есть.

В чем я сильно сомневался. Ведь давно известно в солдатских кругах, что никто не приносит столько вреда собственной армии, как капралы. Если не принимать, конечно, во внимание командармов. Которые, на мой взгляд, вообще все до одного вражеские агенты. Такой от них вред.

Как бы то ни было, но одного из вышеперечисленных мной здесь вредителей, пусть и невысокого ранга, Ральф прикончил.

— Он был из соседней деревни, — сказал Ральф. И непонятно было, гордится Ральф взорванным им земляком или стыдится его. — Кажется, покойный даже приходился мне четвероюродным племянником. Точно не помню. Знаю только: на свадьбе, лет этак с пяток назад упился он, здорово, обрыгался и пришлось его поливать холодной водой, чтобы привести в кондицию, значит. — Ральф дохнул на бляху. — Черт бы побрал этого капрала с его переносным голографом! Знали б, что один, ограничились парой затрещин, а не тратили бы попусту гранаты. Теперь, если нас поймают!..

Ральф не стал договаривать. Но я и так знал, что бывает за умышленное или неосторожное убийство боевого командира.

То есть, за это воинское преступление, без лишних экивоков, обвиняемых и подозреваемых превращали в зомби и делали это с помощью особых, секретных технологий. А в зомбической службе, скажу я вам, хорошего мало. Настолько мало, что, аж мороз по коже пробегает, стоит лишь представить себе службу в этих подразделениях.

На моей памяти немало парней погорело и их отправили в зомби. И ни один из них не вернулся. Потому что зомбическая служба приравнивается к пожизненному заключению. И не только поэтому.

Ральф в последний раз тиранул по бляхе и отправил щетку в заплечный мешок. Зато на смену ей достал свареное вкрутую яйцо и принялся очищать его от скорлупы.

— Я всегда харч точу, когда волнуюсь, — пояснил он жалобно, заметив мой удивленный взгляд. Быстро покончив с яйцом, он вытер губы тыльной стороной ладони и вздохнул. — Моя бабушка всегда очень вкусно готовила яйца вкрутую, — заявил он, блаженно отрыгивая. — И меня этому, старая ведьма, научила.

— Рыгать?

— Готовить болван.

— Сам болван, — не обиделся ни капельки я.

Ведь, командиры нас, бывало, и не так обзывали.

— Не-а. Это яйца вкрутую у нас так называются. Бол-ван. Одно яйцо — один болван. Два яйца — два, соответственно, болвана… Так их называют у нас, и мне всегда нравилось это название. Оно такое поэтическое.

— Куда уж, — потихоньку фигел я. — Ты только что чуть не оскорбил меня. И я всего лишь на волосок был от твоего оскорбления.

— Но все обошлось? — лучезарно улыбнулся Ральф.

— Обошлось, — подтвердил я. — Но все равно я только чудом не обиделся.

— Прости, если сможешь.

— Не знаю, как и быть с тобой.

— А никак не будь. Черт с тобой, обижайся дальше. Ой, смотри! Что-то движется. Там.

Ральф ткнул пальцем мне за спину.

Я попытался скосить глаза в указанном направлении. Но подобный трюк еще никому не удавалось проделать, не вывихнув себе глаза или мозги при этом. И я здесь не являлся исключением.

Волей неволей пришлось поворачиваться вокруг своей оси. Хотя, конечно, облом был страшный. Я ведь так хорошо пристроился на своем месте, пока мы с Ральфом вяло переругивались.

Очень кстати, к тому же, я вспомнил напутствие матери, которое произнесла она, когда меня еще только забривали в солдаты.

— Сынок, — помнится, сказала она, — никогда не поворачивайся к врагу спиной. Это, по меньшей мере, неприлично. К тому же в таком положении легко получить пулю в спину, а ранение в спину приравнивается к трусости. И тебя будут судить, как покинувшего поле боя, если уцелеешь, и отправят в зомбическую службу, на которой жалованье в два раза меньше.

В общем, как я теперь знал, поворачиваться спиной в нашей ныне действующей армии к армии чужой — сплошные неприятности. Но с другой стороны в данную минуту наверняка я не знал, враг находится за моей спиной или друг. К тому же к сегодняшнему дню я уже стал самым настоящим дезертиром и стать еще и трусом в придачу к уже имеющимся преступлениям в моем послужном списке — довесок несущественный, а потому можно было теперь смело сидеть к врагу спиной хоть целыми днями и ничего это абсолютно не меняло.

И я бы, наверное, с полным пренебрежением отнесся к любым, даже самым злобным врагам за спиной, если бы не тривиальное любопытство.

Палец Ральфа показывал за мою спину и потому хотелось, как можно скорее взглянуть в ту сторону и, наконец, определить для себя, что же это такое или кто такой объявился за этой самой пресловутой моей спиной, по определению военного Кодекса, практически спиной преступной и коварной.

Не знаю, что бы я увидел там, успей я обернуться. Но как-то так получилось, что я не успел.

А за моей спиной тем временем происходило вот что. Вначале там захрустели камешки под чьими-то грузными шагами, а затем к моему затылку, в полном несоответствии с моими планами, прижался ствол винтовки и зычный голос проревел над ухом:

— Стоять, канальи! Я покажу вам, безмозглые свиньи, как дезертировать в самый разгар сражения, бежать с поля боя в то самое время, когда каждый боец на счету!

Наконец, превозмогая свою просто прирожденную леность, я повернулся и перед самым своим носом увидел погоны командарма и от неожиданности повалился в обморок.

— Ну, вот. Я же говорил, что приходится возглавлять хлюпиков, которые впадают в панику от одного моего вида, — сказал командарм.