Глава 6

Импровизация – искусство ничуть не менее важное в нашем деле, чем, скажем, стрельба или торг. Она способна помочь в, казалось бы, абсолютно безвыходных ситуациях, когда холодный расчет и планирование оказываются бессильными. Но, как и любое дело, импровизация требует сноровки. Я бы даже сказал – инстинкта, наработанных опытом рефлексов. Тогда и мозги функционируют иначе – рожают идею, тут же ее пережевывают и на выходе дают конечный результат, ясный, понятный, ожидаемый. Тоже своего рода план, но по ситуации. Если же опыта нет, импровизация чаще всего сводится к тезису «Ввяжемся в драку, а там посмотрим». Это чревато. Весьма.

Баскак ждал в своем кабинете, который, судя по всему, являлся одновременно и квартирой. Выщербленный паркет, стол буквой «Т», дюжина стульев вокруг, пять шкафов, забитых пухлыми картонными папками на завязках, буфет с дежурным графином и шестью стаканами в стальных подстаканниках, два керосиновых светильника: один – на столе, второй – под потолком, выкрашенный облупившейся уже коричневой краской допотопный сейф между двумя наполовину задернутыми окнами, которые здесь, в отличие от первого этажа, не были заложены кирпичом. А в уголке справа, отгороженная фанерными стенками, скромно приютилась жилая площадь. Из-за приоткрытой занавески выглядывала расстеленная кровать и коврик.

Сам хозяин тоже имел вид, далекий от официоза – наскоро натянутые штаны с висящими по бокам подтяжками и незаправленным концом ремня, расшнурованные стоптанные берцы и накинутый поверх майки мундир темно-болотного цвета. Ростом Баскак был под метр девяносто, при этом весьма плотного телосложения, и, несмотря на явно разменянный полтинник, имел отличную выправку. Настоящий пахан. Хмурая бульдожья морда средней степени помятости и лысый череп, блестящий, как котовы яйца, отлично дополняли экстерьер.

Баскак лениво махнул рукой в сторону двери, и мой конвоир удалился.

– Погоди, – видя на моем лице безудержное желание поделиться горем, он поднял правую ладонь с культями на месте указательного и среднего пальцев, прошел к буфету, достал графин со стаканом, налил и, осушив залпом, поставил на стол. – Начинай.

Как скажешь, командир. Я, состроив максимально жалобную физиономию, всхлипнул и робко потянулся к стакану.

– Воды? – Баскак приподнял бровь, отчего сделался похож на пирата из книжки.

– Д-да.

Гостеприимный хозяин снова наполнил стакан.

Я подошел ближе, продолжая шмыгать носом, и когда друг всех навашинских детей повернулся спиной, чтобы убрать графин на место, всадил нож под левую лопатку.

Баскак охнул, завел руку назад, пытаясь нащупать причину дискомфорта, пошатнулся и осел. Пальцы вцепились в полку, грозя опрокинуть буфет. Я едва успел отрубить их, чем заработал еще несколько секунд на раздумья перед следующим шагом.

Взгляд снова пробежал по комнате, выискивая пути к отступлению. Наиболее очевидный вариант – окно – отпал, стоило только приглядеться. За не слишком чистым стеклом совсем некстати обнаружилась решетка из перекрещивающихся стальных прутьев. Пролезть нереально, выдрать, судя по капитальным креплениям, тоже. Зародыш паники холодным ужом скользнул под рубаху. А что делать, когда одолевает паника? Успокоиться? Хе. Это не так просто, особенно если времени в обрез. Но можно поступить иначе – дать панике волю и распространить ее вокруг.

Идея родилась почти моментально. Глаз сразу вырвал из скромной обстановки кабинета требующийся для представления инвентарь – простыня, лампы, забитые бумагой шкафы. Через минуту по окропленному керосином кабинету уже плясали языки пламени.

Я швырнул в окно подвернувшийся под руку стакан и почти одновременно со звоном разбитого стекла вылетел в коридор, вопя что есть мочи, пронесся мимо первого охранника, удивленно пялящегося на бушующий в дверном проеме огонь, выскочил из здания и успел скрыться в темноте до того, как услышал за спиной: «Держи щенка!!!»

Темнота – мой лучший друг. Надеюсь, нож не обидится. Даже подумать страшно, как тяжела была бы жизнь, не накройся вся энергетика медным тазом. Посмотришь на фотографии ночных городов в старых журналах, и просто оторопь берет – кругом иллюминация! Безумно яркие фонари на каждом шагу! Окна, витрины, фары! Кошмар! Должно быть, люди в то время вообще не мыслили себя вне этой электрической вакханалии. То ли дело сейчас – на улице ни лучины, разве что мусор в железных бочках тлеет, из редкого окна льется мягкий, трепещущий, естественный свет, да и не льется даже, а робко брезжит, едва освещая комнатушку, не говоря уже о внешнем мире, погруженном в непроглядный для примитивного человеческого глаза мрак.

А ночь тогда выдалась подходящая. Небо заволокло облаками, даже луны не видно, сплошная серая мгла. В такие ночи я чувствовал себя единственным зрячим на планете слепцов, что было недалеко от истины.

Добежав до знакомого уже двора, я отдышался и в полуприседе, стараясь не привлекать лишнего внимания обывателей, двинулся направо – туда, где за деревьями едва заметно светились окна первых этажей. Частный сектор с его узкими проулками и подсобным хозяйством, полным художественного беспорядка, всегда лучше типовой застройки. Кроме того, это был восточный район, обращенный к нейтральному Арзамасу, что вселяло надежду на не столь суровые меры безопасности, как, возможно, с западной стороны. Осталось самое сложное – добраться туда.

На вокзальной площади завыла сирена, оповещая всех о произошедшем ЧП.

Впереди и справа, метрах в ста, вспыхнули два прожектора. Разрезавший темноту луч пополз по кустам с противоположной стороны дороги.

– Внимание всем постам! – Вой сирены сменился хорошо поставленным командирским басом и скрежетом статики. – Внутрь периметра проник нарушитель! Это ребенок! Десять – двенадцать лет! Скорее всего, вооружен! Немедленно задержать его! В случае сопротивления – уничтожить! И быстро пожарную машину к штабу!!!

После слова «внутрь» луч резко ушел вправо, но полностью не развернулся. Пересекший линию заграждений свет блеснул на металлических шипах, прошелся вперед-назад, давая часовому возможность проверить целостность двух рядов забора из колючей проволоки, после чего обратился в противоположную сторону. Луч прожектора, расположенного на соседней вышке, повторил тот же маневр. Вместе они перекрывали всю длину пролета, попеременно освещая каждый свою половину. Чтобы перекусить «колючку» и уйти, у меня было примерно пятнадцать секунд темноты, прежде чем луч вернется, а автоматная очередь пригвоздит детское тельце к земле. Мало, но ждать или искать иные способы – себе дороже. На соседних улицах уже мелькали огни фонарей и раздавались крики.

Я отцепил с ремня ножны своего «НР-2», подобрался ближе к забору, улегся на брюхо и пополз.

Помню, в голове промелькнула мысль о минах, но я быстро ее отогнал, убедив себя, что изнутри никто минировать не станет. Тем более МОНам есть более дельное применение на противоположном краю города. А если ошибся… что ж, все мы там будем.

Признаюсь – когда лежал мордой в землю и краем глаза видел проползающее в метре от головы световое пятно, здорово перетрухал. Наверное, чудо-листья Хромого сыграли злую шутку. Еле удержался, чтобы не вскочить и броситься в спасительную темноту. Ночь была прохладная, но спина взмокла так, что куртка прилипла к пояснице. Челюсть, едва справляясь с нервным ознобом, норовила пуститься в пляс. Я стиснул зубы и пополз вперед. Рот наполнился вкусом выступившей из десен крови.

Секунда, две, три. Я у проволоки. Хватаю ее ножнами-кусачками и жму. Негромкий щелчок. Перекушенные концы падают на землю. Слава богу – не под током. Ползу дальше. Семь, восемь. Второй ряд. Хватаю, жму. Щелчок. Концы проволоки расходятся, но вместо того, чтобы обвиснуть, загибаются вверх. Твою мать!!! Справа и слева раздается громыхание пустых консервных банок. Оба прожектора, не дожидаясь своей очереди, поворачиваются в мою сторону.

– Там!

Крик часового и световое пятно застают меня уже на обочине дороги. Я вскакиваю и бегу. Бегу так, как никогда не бегал. Вижу маячащую впереди тень и фонтанчики раскрошенного асфальта. Сзади грохочет «АКМ», но я его почти не слышу. Ныряю в прогон. Угол забора взрывается снопом щепок. Ветки и листья, скошенные свинцом, падают под ноги. Но я все еще жив. Мне навстречу, звеня ключами, бежит человек. Сую ножны в карман и достаю пистолет. Человек отпирает калитку, ныряет внутрь, но не успевает запереть. Выпущенная из «АПБ» длинная очередь находит его. Плечом вламываюсь в пробитые доски. Калитка упирается в труп. Протискиваюсь через щель. Бегу. Ноги проваливаются в рыхлую землю грядок, подошвы давят овощи. Перемахиваю невысокий штакетник. Бегу. Слышу за спиной: «Эй! Куда?» Останавливаюсь и стреляю на звук. Кто-то вскрикивает. Бегу дальше. Снова забор. Проулок. Забор. Еще. Еще. Еще…

Что происходило между этим сумасшедшим марш-броском и моментом, когда я очнулся, в памяти не отложилось. Помню только – брел, не видя дороги, жрал листья, а после…

Свет. Яркий, солнечный. И синее небо. Аж глаза режет. Вокруг трава. Поворачиваю голову, а прямо перед лицом собачья морда, смотрит на меня и скалится. Как тогда успел нож выхватить, ума не приложу. Псина дернулась вперед, но получила клинок в шею и вместо горла разорвала мне только кожу на подбородке. Я сбил зверюгу с ног, навалился всем телом и, продавив нож к хребту, загнал его меж позвонков.

«Отличное» начало дня. При таких раскладах хорошего продолжения не жди. Если уже с утра жизнь макает рылом в говно, самое верное решение – ничего не делать, запереться дома и тихонько переждать. Я не суеверный, но опыт показывает, что дерьмовое начало имеет гораздо больше шансов перейти в тенденцию, нежели удачное. Только вот дом далековато, а тенденция уже налицо.

Кобель, которого я зарезал, был, судя по всему, вожаком. Здоровенный, килограммов сорок, с уймой шрамов на шкуре, в том числе и от огнестрела. Решил первым продегустировать свежачок, на правах сильнейшего. Трое его подручных помельче крутились рядом, пребывая в нерешительности. Но долго ли эта нерешительность продлится?

Интересные твари. Говорят, до войны собаки жили рядом с человеком, прямо в домах. Дрессированные были, аж пиздец. Границу охраняли, взрывчатку с наркотой помогали искать. Даже поговорка такая существовала: «Собака – друг человека». Черт. В башке не укладывается. А потом все покатилось в тартарары. Сорока минут обмена ядерными любезностями хватило, чтобы история партнерства между человеком и собакой, насчитывающая якобы не одну тысячу лет, пошла прахом. А то! Зов желудка – он посильнее дружбы. Оголодавшие прямоходящие пустили четвероногих друзей под нож. Но кроме одомашненных были еще и бездомные. Охренеть. «Бездомные собаки» – звучит примерно как «водоплавающие рыбы». Так вот, эти отбросы высокоразвитого собачьего общества после войны окончательно разложились в моральном плане, одичали и ушли в леса, откуда периодически стали совершать набеги на человеческие поселения с целью поживиться легкодоступными и пока еще достаточно многочисленными двуногими. С тех пор нет лада между этими некогда мирно сосуществовавшими видами.

Оставшись без попечительства человека, собаки быстро вспомнили, чьего они рода-племени. Принцип охоты у них не отличается от волчьего – окружают добычу, гонят ее, изматывая, а потом убивают. Правда, там, где волки справляются впятером, собак требуется десяток.

Странное дело, при всей схожести волки и собаки люто ненавидят друг друга. Может быть, первые винят вторых за давнее предательство? А те, в свою очередь, чуют вину, но не хотят признать, отчего и бесятся? Один на один собака никогда не кинется на волка, даже если превосходит его габаритами. Жизнь рядом с человеком испортила собачий генофонд. Их мышцы ослабли, клыки притупились. Должно пройти не одно столетие, прежде чем природа реабилитирует предателей. А пока они стараются брать числом. Но это не всегда удается. Немногочисленные раньше волки год за годом возвращают себе леса и степи, жестко конкурируя со своими нерадивыми соплеменниками в борьбе за охотничьи угодья. Однако самое удивительное в том, что и те и другие панически боятся волколаков – громадных тварей, килограмм под девяносто, пришедших в наши широты, как я слышал, откуда-то с северо-востока. Те охотятся в одиночку. Многие из них слепы, полагаются только на слух и невероятно развитое чутье. Бесшумные, укрытые густой, почти не отражающей света шерстью, они выслеживают свои жертвы ночами. Подкрадываются, словно тень, и так же исчезают во мраке, унося с собой добычу, умерщвленную одним точным и неотвратимым, как судьба, укусом, перерезающим яремную вену. Могучие звери. Но с десятком собак или волков они не справятся. Тем не менее одно только присутствие волколака поблизости способно вынудить стаю навсегда уйти с обжитой территории.

В одной книжке про моряков я читал, что лучший способ выгнать крыс с корабля – это поймать десяток-другой серых бестий, посадить их в ведро, закрыть крышкой с отверстиями для поступления воздуха и оставить на неделю. По прошествии этого срока выживет только одна – самая сильная, злобная и прожорливая – крысак, или крысиный волк, как его еще называют. Остальные будут съедены. Пожравшая сородичей тварь не примет больше никакой другой пищи. Выпущенная в трюм, она будет истреблять своих всеядных братьев и сестер, расти и сеять ужас. Причем друг друга крысаки не тронут, даже близко постараются не ходить. Три-четыре таких чудовища, в конце концов, выживают с корабля всю колонию. Не знаю, промышляют ли волколаки каннибализмом, но что-то общее между ними и крысой из ведра определенно есть.

Обычно собаки поодиночке не ходят. Они, как и люди, – стайные животные. Единственное исключение – дряхлая, больная или раненая особь, которая стала бесполезной для группы. Но такие долго не живут, поэтому встречаются редко. Средняя стая насчитывает десять-пятнадцать животных, включая молодняк. Бывает и меньше, но это в основном недобитки, они либо подыхают, неспособные добыть пищу, либо, если повезет, присоединяются к более успешной стае.

Трое, что поджимали в смятении хвосты, глядя на своего мертвого вожака, оказались как раз из таких. Стая, видимо, не так давно попала под раздачу. Уцелевшие еще не успели заметно отощать и ослабнуть. Правда, среди них был подранок. Один из псов прихрамывал на заднюю ногу. Серая шерсть на бедре слиплась в бурую колючую паклю. Но по скорости он все равно дал бы мне фору. Тем более что…

Резкая боль кольнула в левый бок. Я сунул ладонь под куртку и почувствовал, как пальцы липнут в теплой вязкой субстанции. Плохая новость. Оказаться одному посреди пустоши, с простреленным брюхом, да еще и в столь милой компании – это совсем не тот вариант, на который рассчитываешь.

В целом картина сложилась удручающая, или, как говорят не столь начитанные граждане, – «полный пиздец». Во-первых, я не имел ни малейшего понятия о том, где нахожусь. Нет, примерный вектор движения я себе, конечно, представлял благодаря солнцу, но вот расстояние… Сколько времени я шел, покинув Навашино? Как далеко забрел и в каком направлении? Эти вопросы оставались без ответа. Во-вторых, не предусмотренная конструкцией дырка в моем бренном теле хоть и обошла ливер стороной, здорово кровоточила, что сказывалось на самочувствии отнюдь не лучшим образом. И, наконец, в-третьих, оставленные на месте моего недавнего триумфа собаки, схарчив дохлого вожака, вряд ли откажутся от идеи поживиться свежей человечинкой.

Обмотав рану откромсанным рукавом куртки, я кое-как протопал сотен пять-шесть метров прочь от развернувшегося пиршества, нашел сухую канаву и занялся самолечением.

Никогда не думал, что буду рад схлопотать автоматную 7,62 в бочину. Разумеется, я был бы счастлив, пролети она мимо, но, с другой стороны, на ее месте могла оказаться, например, «пятерка» – настоящий кошмар полевых хирургов. Из-за пустоты в головной части эта пулька имеет неустойчивую траекторию и, попадая в цель, начинает кувыркаться уже через пять-семь сантиметров пути, оставляя за собой фарш. Чаще всего выходит донной частью вперед, у нее там центр тяжести. А «семерка» гораздо гуманнее. К тому же нашла она меня явно недалеко от стрелка, еще не успела потерять скорость и благодаря этому прошла словно игла через тряпку. Выходное отверстие получилось совсем небольшим.

Тем не менее оставлять рану как есть было бы чревато. Из-под небольшого струпа, наросшего за время моей отключки, все еще обильно сочилась кровь. Левая штанина до колена покрылась бурой коростой, растрескавшейся на сгибах и осыпающейся при ходьбе. Тяжелая, как с похмелья, голова то и дело норовила упасть и повиснуть бесполезным грузом. Глаза смыкались. Если не остановить кровь, то рано или поздно они закроются, и, скорее всего, окончательно.

В рукояти «НР-2» – моего второго ножа, выполняющего хозяйственные функции – всегда хранится НАЗ. Обычно это моток тонкой стальной проволоки, точильный камень, леска с грузилом и крючками, спички, булавка, нитка, игла. А также мешочек со смесью негашеной извести и медного купороса – средство жесткое, однако весьма эффективное, к тому же помогает избавиться от сомнений в том, что человек на восемьдесят процентов состоит из воды. Если действовать по рецепту, то хорошо бы добавить еще яичный белок, но за неимением оного и так сгодится. Можно, конечно, воспользоваться порохом, вот только поджигать его у себя на спине – занятие для настоящих энтузиастов, к коим не отношусь. Посему я сунул в зубы ремень, отрезал лоскут от куртки, высыпал на него порошок и приложил к выходной дыре.

Сказать, что это больно, язык не поворачивается. Больно прищемить палец дверью или на гвоздь наступить, а это – просто пиздецнахуйбля что такое. Тем сложнее было повторить процедуру для входного отверстия.

Немного отдышавшись и утолив разыгравшуюся жажду, я вернул повязку на прежнее место, вставил в штаны ремень, украшенный четким следом прикуса, и поплелся дальше, в пустошь. Как сказал бы писака-романист – «навстречу приключениям».

Приключения ждать себя не заставили. Видимо, я несколько переоценил питательность туши вожака, потому как надеялся хотя бы эту ночь провести в одиночестве, но вместе с сумерками пришли и «друзья человека».

Их острые, вымазанные кровью морды, поднимающиеся над травой и пробующие воздух, появились, как только солнце коснулось горизонта. Пока собаки держались на почтительном расстоянии, но это ненадолго. Уж я-то знаю – они дожидаются наступления темноты. А потом… Желтые огоньки, скользящие в черной пустоте. Мелькнут и погаснут. Снова загорятся, отразив вспышки беспорядочных выстрелов. Ближе, ближе. Шелест травы за спиной. Где ты, сука?! Длинная очередь из истерично пляшущего ствола. Щелчок затвора. Горячее дыхание в шею. Конец. Но они не учли одного факта – мне ночь не менее мила. Главное – оставаться в сознании.

Я развязал кисет и пошарил внутри. Листьев осталось не так уж и много. Что ж, будем тщательнее пережевывать. С боеприпасами дела обстояли не лучше. Из трех полных магазинов уцелел один, и еще четыре патрона в недострелянном. Поделим на три мишени – восемь попыток выжить. Могло быть хуже. Я перевел флажок в одиночный режим. ПБС свинчивать не стал, с ним удобнее, можно держаться, как за цевье, тем более что здоровенная рукоять еле помещалась в ладони. Да и ни к чему шуметь зря. Кто знает, не пустились ли навашинцы в погоню…

На первый, пробный заход собаки решились за полночь. Приблизились не сильно, метров пятьдесят или больше, покрутились и после двух выстрелов, цели, впрочем, не достигших, отошли. Следующая попытка состоялась минут через пятнадцать. Зная теперь об огнестреле, они разбежались, взяли меня в кольцо – дело нехитрое, учитывая, что я к тому времени еле двигал ногами – и круг начал сжиматься.

До сих пор не понимаю, как им это удается. Без связи, без визуального контакта, ночью, в полуметровой траве собаки расходятся на равное расстояние от жертвы и кружат в общем направлении, с одинаковой скоростью сокращая дистанцию. Более того, если кто-то из своры меняет ход, то же самое делают и остальные, почти моментально, в полной тишине. Потрясающе. Ни один отряд, даже сработанный годами, где каждый знает каждого, как себя самого, не может похвастать такой скоординированностью.

Когда ты в центре хоровода зубастых тварей, исходящих слюною от запаха крови, единственное твое желание – найти опору, чтобы прижаться спиной. И когда понимаешь, что опоры нет, накатывает паника. Фраза «кругом враги» неожиданно приобретает буквальный смысл, и ты чувствуешь, как шевелятся волосы на затылке, а дыхание становится до того частым, что голова кружится от избытка кислорода. Взмокшие пальцы безостановочно перебирают по рукояти, а ствол дрожит, рыская из стороны в сторону. И только одна мысль удерживает тебя на месте: «Побежишь – умрешь». О да, это их план. Они доведут тебя до истерии, до безумия. Молчаливые прислужники смерти. Они пришли за тобой. Беги. Беги! А я останусь. Я вижу их. Я знаю, как эти твари мыслят. Моя рука тверда. Мой разум ясен. Я выживу.

Первая атака была со спины. Тварь прыгнула, но промахнулась. Слишком шумно когти скребли о землю при толчке. Серая тень пролетела возле моего левого плеча и исчезла в траве. Три пули ушли следом.

Справа! Две желтые точки вспыхивают во мгле. Они растут, становясь из горизонтали в диагональ. Грудь принимает на себя удар мощных лап. Я чувствую, как ноги отрываются от земли, а палец давит на гладкую сталь спускового крючка. Мгновение назад оскаленные клыки прячутся за черными губами. Из звериной глотки вырывается крик. А моя спина встречается с землей. В глазах темнеет, но лишь на секунду. Левую икру пронзает острая боль. Приподнимаюсь и стреляю в ощетинившийся силуэт. Тут же обзор мне закрывает собачья голова, слившаяся воедино с моей правой рукой. Кисть немеет. «АПБ» тяжел, слишком тяжел. Он падает в траву. Но есть вторая рука, и есть нож. Клинок по самую гарду тонет в жестком мясе. Кровь хлещет в лицо. Клыки скребут по моей скуле. Я уже ничего не вижу, но продолжаю бить. Я колю и режу наугад. Режу и колю, пока вокруг не становится совсем тихо.

Поднимаюсь, стираю рукавом с глаз липкую пену, сплевываю шерсть. На земле лежат два пса. Их шкуры усеяны ранами, у одного вспорот живот. Кишки сизой веревкой обмотались вокруг задних лап. Слышу дыхание. Тяжелое, хриплое. Метрах в десяти, оставляя за собой борозду из примятой красной травы, ползет третий. Беру пистолет, иду следом. Это тяжело. Левая нога чертовски болит. Недобиток извивается, всеми силами стараясь продвинуть изрытое пулями тело хоть на сантиметр подальше от смерти. Пусть. Ему недолго осталось. Сберегу патрон.

По шее и груди течет кровь из разорванного лица. Правое предплечье сломано. Ниже левого колена лоскуты штанов спутались с лоскутами кожи. Но я жив и продолжаю идти. Не знаю куда. Просто переставляю ноги. Пока не упал.