Глава 13
Почему лошади боятся мертвецов? Я бы еще понял, будь это их, лошадиные, мертвецы. Но нет. Там были только человеческие. Остатки тел. Черные, в трещинах, с пустыми глазницами и разинутыми оскалившимися ртами.
Восток встал на дыбы, как только почуял смрад горелого мяса. Его ржание вспугнуло стаю пирующих ворон. Птицы, такие же угольно-черные, как и их добыча, разом взлетели, закружились над дорогой, раздраженно каркая.
– Тихо, парень, спокойно, – я погладил коня по шее, чувствуя под ладонью дрожь. – Давай вперед. Вот так. Молодец.
Хрипя и норовя шарахнуться в сторону от очередной головешки, Восток все же пошел. Его копыта неуверенно ступали по растрескавшемуся асфальту в потеках спекшейся крови. Должно быть, он все-таки не слишком храбр. Наверное, в тот раз просто не понял, что хозяин мертв. Но сейчас смерть была слишком очевидна, чтобы ее не заметить.
А эти владимирцы – знатные головорезы. Мало того, что баб с детворой постреляли, так еще и жгли, не добив. Многие тела замерли в позах, приданных им явно не пулей. Кого-то огненная струя настигла в попытке отползти, кто-то изжарился, выставив вперед скрюченные руки, будто защищаясь. Одно тело, судя по тазовым костям – женское, завалилось на бок, ноги были согнуты в коленях, обугленная голова уткнулась в землю, руки обхватили кучу обгоревшего тряпья. Я не сразу разглядел, что из него торчит. Это оказалась стопа. Крохотная. Почерневшие пальцы спеклись, кожа вздулась и лопнула от жара. Недоработали дезинфекторы. Не довели дело до углеродного остатка. Возможно, ребенок был еще жив, когда обнявшая его мать догорала, залитая огнесмесью. Возможно, он даже кричал, пока легкие, заполненные раскаленным воздухом, не отказали.
Младенец в тряпье под бензиново-мазутным соусом, запеченный на кипящем асфальте. М-м… Передайте повару мою благодарность. Черт. Не смешно. Пусть это всего лишь маленький безмозглый комок мясца, но такой участи он не заслужил. Надеюсь, зараза еще цела в его теле, и набившие брюхо вороны, подохнув в жилой черте Владимира, станут кормом для тамошних крыс, разносящих смерть по домам.
Интересно, куда делись остальные участники шествия? Пятьсот человек – целая толпа. Сюда они пришли организованно. Как-никак за двадцать с лишним километров пилили. И, получив по жопе, вряд ли вернулись назад. Я бы точно не вернулся. Лучше попытать счастья в холодном сыром лесу, чем ждать смерти дома.
А лес начинался уже метров через триста от КПП. Он почти сожрал остатки расположившейся слева промзоны и планомерно засевал молодняком отступающие на правом фланге владимирские поля. Впереди меня ждали километры того, что на старых картах значилось как Московское шоссе М7. Наверное, раньше эта дорога была широкой, и по ней летели туда-сюда тысячи автомобилей. Теперь сохранилась лишь полоса раскрошившегося асфальта, наполовину занесенная землей и зажатая вездесущим лесом. Местами он сходился до того плотно, что оставлял дороге не больше трех метров. Иногда на обочинах встречались поваленные деревья и выкорчеванные пни – это лакинские в меру сил старались поддерживать отрезок «шоссе» в проезжем состоянии. Но не только эти признаки жизни попались мне на глаза. Я отъехал от КПП уже около двух километров и до сих пор ясно различал на земле кровавые капли. Здесь шли раненые. Неужели решились вернуться?
Ответ на этот вопрос прилетел пять минут спустя вместе со звуком одиночных выстрелов и криком, рвущимся из чьей-то луженой глотки:
– А ну назад, блядь! Назад, сказал! Куда, сука, лезешь?!
Снова выстрелы, и второй голос, не такой громкий, но с четкими командирскими нотками:
– Немедленно разойдитесь! У нас нет лекарств! Будем стрелять на поражение!
Между мной и источником этих агрессивных звуков было примерно полтора километра. Да, матушка-природа слухом не обделила. Негромкий разговор я, если напрячься, слышу метров с пятидесяти, звук выстрела могу различить с десяти километров, с трех-четырех – определю тип оружия, с одного-двух – назову марку. Не знаю, откуда взялась такая способность. Она обнаружилась даже раньше, чем мое «кошачье» зрение. Говорят, что информация – ключ к успеху. Это верно. И уши всегда помогали мне в ее сборе. Может быть, не так, как нож или пекаль, но тоже весьма существенно.
То, что было в полутора километрах впереди, звалось – микрорайон Юрьевец. Почему микрорайон, не знаю. Судя по картам, лес и до войны отделял этот поселок от Владимира. Тут вроде как раньше два завода были с вредным производством. Один – асфальтобетонный, второй не помню, но тоже дерьмо какое-то варили, пропитку, кажется, для опор. А большинство местного населения на этих заводах трудилось. Очень удобно – ядовитая промзона слева от дороги, батраки с семьями справа, между поселком и собственно городом зеленый буфер из четырех километров леса. Все по уму. Здесь даже детский санаторий имелся, прямо недалеко от заводов, и Федеральный центр охраны здоровья животных – забавная организация. Ах, каким чудесным местечком был этот Юрьевец – ни дать ни взять райский уголок. После войны производство благополучно встало, и он опустел в кратчайшие сроки.
Но сейчас, похоже, зараза в паре с негостеприимством большого соседа снова вдохнула жизнь в холодное чрево поселка.
Интересно, о каких таких лекарствах орал Ткач? Почти не сомневаюсь, что это был именно он. А потом вроде бы слово взял Сиплый, но этот в ораторы никогда не годился, и я ни хера не разобрал. От чертовой копоти лекарство только одно, и его у наемников в достатке. Но почему не слышно больше стрельбы? И криков нет. Все затихло.
Я пришпорил Востока, желая поскорее выйти на линию прямой видимости с моими подопечными и прямого выстрела, если понадобится.
Черт, как же все-таки неприятно. Ощущаю себя сраной – мать ее – нянькой. Такая незаметная, серенькая, всегда рядом, следит за чадом. По окончании этого дела нужно будет попросить у Фомы рекомендательное письмо, и можно идти наниматься в лучшие дома хоть Мурома, хоть Коврова, хоть Сергача. Да, пожалуй, пойду в Сергач. Тамошнее соплячье покладистее. А станут бедокурить – переломаю ноги.
Поднявшись из закрывающей обзор низины, я заглянул в прицел. Телеги впереди не было видно. Если она и цела, то собравшаяся на улице толпа ее загородила. Будем считать так, пока не получим доказательства иного. Например, разорванные в куски тела, гонимые ветром окровавленные лохмотья камуфляжа или останки кобыл, освежеванных и разделанных подручными средствами на месте убоя, в огромной луже крови, разбегающейся ручейками по выщербленному асфальту. Сказать по правде, я был бы даже рад такому развитию событий. Сделал все, что мог, спасти не удалось, очень жаль. Да, это непрофессионально, да, неохота возвращать наполовину истраченный аванс, да, не смогу предоставить Фоме весомых доказательств. Но, в конце-то концов, я и не вызывался, меня заставили. А слабо мотивированный труд, как известно, имеет низкую продуктивность, особенно если использовать специалиста не по назначению.
Хотя желание полюбоваться результатами гнева толпы было велико, я предпочел не повторять вынужденных ошибок своих подопечных, возможно уже бывших, и направил пошедшего рысью Востока влево от шоссе, к промзоне.
Черт. Не знай я, что здесь производили, наверняка принял бы эти нагромождения металла за адские машины. Найти для них место более подходящее, чем преисподняя, трудно. Так и вижу кучи вопящих грешников, которых зачерпывают огромные ковши и с диким лязгом тащат до чанов, где вовсю кипит бесовское варево, и обезумевшие от ужаса грешники падают вниз и варятся, корчась и стеная, в бурлящей маслянистой субстанции, черной, как деготь, пока та не покроется розовато-желтыми разводами от выпаренных жира, лимфы и крови, пока отслоившаяся кожа не расползется лоскутами, пока мясо, сойдя с костей, не распадется на пряди, а сами кости не рассыплются, став хрупкими, как стекло. И побежит адский бульон по кривым трубам, и разольется в грязные корыта, и придут к ним твари из самых темных уголков преисподней, чтобы жрать, отрыгивать и снова жрать грешные души…
Бля, взбредет же такое в голову. Но остатки оборудования, возвышающиеся среди заросших железобетонных ангаров, и вправду смотрелись чудовищно. Этакая бесформенная мешанина из полусгнивших цистерн, опор, балок, труб и лестниц – ржавые монументы былой индустриальной мощи, достигающие двадцати – двадцати пяти метров в высоту, поскрипывающие на ветру расшатавшимися узлами. Теперь уже трудно понять, как действовали эти агрегаты, дававшие работу немалой части населения десятитысячного поселка. Некоторые рухнули и лежали на земле грудой металлолома, другие были близки к этому, теснимые лесом, безжалостно разрушающим фундаменты, и подтачиваемые коррозией. В одной из прогнивших стальных бочек слышался скрежет когтей по тонким стенкам. Должно быть, крысы свили гнездо. Верхотуру «адских машин» облюбовали вороны.
Я спешился и взял коня под уздцы. Не хотелось привлекать внимание высоким силуэтом, да и стрелять с седла не приучен.
Мы благополучно миновали кладбище достижений народного хозяйства и уже приближались к выезду из Юрьевца, когда из-за угла впереди стоящей бетонной коробки мне наперерез вырулил задумчивый субъект. Он остановился, краем глаза заметив направленный в его сторону «АПБ», и поднял замотанные лоскутами тряпья руки. Между нами было метров двадцать.
– Нет-нет! – вовремя опомнился мыслитель, потому как спусковой крючок уже почти выбрал ход. – Я не заразный! Не стреляй!
– А руки почему замотаны? – сам не ожидал от себя такого вопроса, до сих пор не пойму, зачем его задал, вместо того чтобы влепить пулю потенциальному разносчику инфекции.
– Это не то! – просиял везунчик щербатой улыбкой и принялся разматывать свои клешни. – Это не копоть! Я сам… – запнулся он, развязывая зубами узел. – Сам боялся. Думал – все, амба, приехали. Ан нет, поживем еще! Во, глянь.
– Стой смирно. Я и отсюда прекрасно твои гнойники вижу.
– А знаешь, что это такое? Ящур! Всего лишь сраный ящур! – Мужик утер рукавом слезы счастья и, подняв глаза к небу, перекрестился. – Спасибо, господи.
– Откуда известно? Ты медик?
– Я – нет, а вот человек, что здесь недавно с теми бандитами проезжал – дай ему бог здоровья, – медик. Сразу видно. Он-то и сказал, мол, хуйня это все, а не чертова копоть. Ящур, мол, у вас. А и действительно, я, как только услыхал, так и вспомнил сразу – тут ведь до войны, вон, через дорогу и направо, институт какой-то был, на животных лекарства для скотины домашней испытывали. А у скотины какая первейшая напасть? Ящур! Испытывали-то небось на свиньях больных да коровах. Тут и хоронили. Почто далеко возить, когда лес кругом? А теперь – я вот что думаю – воды-то грунтовые могильник этот вскрыли да всю заразу к нам в Лакинск и принесли! Сами хороши, конечно. Развели панику – копоть-копоть! Ну, ничего, не велика беда. Старые скважины засыплем, новые выроем и заживем лучше прежнего, – мужик вдруг погрустнел и начал прилаживать назад размотанные бинты. – Людей только жаль. Зазря под владимирскими пулеметами легли. Эх… Как теперь с этими мразями уживаться? – он, не обращая больше внимания на готовый к стрельбе «АПБ», развернулся ко мне спиной и побрел в сторону Лакинска.
Последнее время стал все чаще ловить себя на том, что испытываю обиду. Всегда терпеть не мог обиженных, а тут такой конфуз. Вот и сейчас опять. Сколько там положил пулеметчик возле КПП «предупредительной» очередью? Двадцать восемь голов. Двадцать восемь безоружных, нуждающихся в медицинской помощи жалких ничтожных обывателей. Они никого не замочили, не кинули на бабло, не насиловали ничьих сестер, дочерей, матерей, не ставили ничей авторитет публично под сомнение. Они просто хотели поговорить. Хотели, чтобы к ним вышел медик и вынес вердикт – жить или умереть. Будь этот медик толковым и верным клятве, все бы закончилось прекрасно. Даже дай он второй ответ, толпа, понурив головы, так же спокойно расползлась бы доживать недолгий век по родным углам или искать спасения на новом месте. Но вместо медика они дождались очереди из «ПКМ». Один мудак один раз нажал на спуск и сделал двадцать восемь трупов. И что, его заклеймят позором? Да ни хуя. Он выполнял приказ, защищая родной город от смертельной угрозы. А теперь возьмем меня. Не знаю, сколько точно на моем счету покойников, думаю – не больше сотни. Сотня трупов за десять лет активной трудовой деятельности! Итак, я – десять ублюдков в год, тот ухарь – двадцать восемь божьих овечек за пять секунд. На кого боязливо косятся и шепчут, думая, что их не слышно: «Это тот самый. Точно тебе говорю. Он из людей мозг через глазницы высасывает, а детей жрет целиком»? Ебаные неблагодарные твари. Я всего-то двух малолеток замочил, и то когда сам был таким же сопляком. И уж точно их не жрал. Ну, Бабу только покусал слегка. А эти сплетни про высасывание мозгов – вообще полная чушь! Какая безграмотная падла такое выдумала? Найти бы суку да продемонстрировать, как на самом деле мозг из черепа извлекается. Э-хе-хе. Мир полон глупости и предрассудков. Хотя, с другой стороны, в нашей профессии репутация чем хуже – тем лучше. Может, и черт с ними? Пусть болтают. Хм… Думаю, будет не лишним даже пустить пару-тройку слушков от себя лично.
На расстояние прямой видимости с группой Ткача я вышел уже через час. Все это время пришлось пробираться через нестройные ряды ящурных возвращенцев, заполонивших дорогу собой и своим барахлом. Многие, судя по нагруженным повозкам, собирались покидать родной поселок если не навсегда, то явно не на недельку-другую.
Еще минут через двадцать показались окраины Лакинска.
На сей раз Ткач решил не искушать судьбу и, дабы избежать конфликта с готовящимся к мучительной смерти населением, без отлагательств огласил добрую весть.
– Жители города Лакинск, – начал он речь комплиментом, – призываю вас воздержаться от необдуманных действий! Слухи о распространении чертовой копоти – ложь! Ваши больные инфицированы ящуром! Это не смертельное заболевание! Вам есть что терять! Будьте благоразумны! Не препятствуйте нашему проходу через город! И мы не причиним вам вреда!
Голос его был слегка искажен и резонировал. Видимо, успели смастерить рупор. Сообразительные. Да и вообще, неплохой способ пересечения территории с потенциально враждебным населением. Входишь в городишко и сразу, не останавливаясь, начинаешь орать во всю глотку поразительную хуйню. Например: «Граждане Кислодрищенска, командование Громадной Освободительной Всенародной Непобедимой Армии берет вас под свою защиту! Через двадцать минут здесь будет проходить многотысячная колонна военной техники в сопровождении десяти бронепоездов и пяти линкоров, отправленная нашим мудрым Вождем в победоносный поход на заокеанского врага, готовящего коварный план вторжения! Просим не препятствовать проходу колонны и не кормить солдат, что может понизить их боевой дух! Во избежание трагических случайностей рекомендуем укрыться в подвалах! Источники подозрительного движения будут уничтожаться точными ковровыми бомбардировками и ракетными ударами с орбиты!» А сам тем временем, пока население пытается осмыслить услышанное и пребывает в замешательстве, продвигаешься к выходу. Кстати, неплохо звучит. Нужно будет при случае опробовать.
Когда я вошел в Лакинск следом за наемниками, проведенная ими разъяснительная работа уже принесла плоды: лица ящурных больных светились придурковатыми улыбками, многие из «записных покойников» крестились, обратив взоры в сторону часовни, некоторые – стоя на коленях. Один оборванец, с красными глазами на опухшей роже, носился от дома к дому, орал: «Славьте господа!» – и норовил обняться с каждым встречным. Судя по растопыренным клешням, эта участь была уготована и мне. Наличие под адресатом такого немаловажного фактора, как конь, любвеобильного безумца не смущало, но вот направленный в лицо глушитель «АПБ» быстро заставил изменить траекторию. Остальные внимания на меня почти не обращали, а когда подтянулись первые возвращенцы, то и вовсе перестали замечать, устремившись к растущей шумной толпе.
Что ж, еще один шажок к призрачной цели. Следующий – Петушки. Городок с веселым названием и совсем не веселой репутацией. Никогда прежде там не бывал, но наслышан. И слухи эти меня здорово тревожили. Меня – того, кто вырос в пристанище греха и мерзости, того, кто якшается с людоедами, работорговцами, мародерами и вероотступниками, того, кто отправил в ад сотню ублюдков, треть – еще при жизни. Но предстоящий визит в Петушки меня почти пугал.
Судя по размеру шрифта и кружочка на моей карте, до войны Петушки могли похвастать населением тысяч в двадцать. Из немногочисленных предприятий самым жизнеспособным оказался маслосырзавод, до последнего работавший на сырье, производимом местными фермами. По слухам, петушкинцы, как и все, медленно вымирая, прожили в своем городе еще три с лишним десятка лет, прежде чем… исчезнуть. Да, вымирание деревень, поселков и небольших городков – дело обычное, но так, чтобы в один день… До Владимира – ближайшего крупного соседа – от Петушков шестьдесят километров. Связь между ними поддерживалась постоянно, в том числе и радиосвязь. А тут вдруг – бац. Ни слуху ни духу. Потом якобы бродяги рассказывали, что видели на дороге и в лесу, недалеко от города, сотни свежих человеческих костей с обрывками одежды, россыпи гильз и странные зарубки на деревьях, в виде не то пятерни, не то восходящего солнца. Те смельчаки, что рискнули пойти дальше, уже ничего добавить не смогли, так как больше их никто не встречал. А еще через некоторое время по Владимиру и окрестностям поползли слухи о чудовищных тварях, обосновавшихся в Петушках. Вариантов, разумеется, было огромное множество – от полудиких кочевых племен с севера до лишенных рассудка и человеческого облика выродков, пришедших аж из радиоактивной пустыни, ранее известной как Европа. Напоминает сказку об обитателях арзамасского топливного хранилища. Масштаб другой, мотивы те же. Пустая страшилка? Может быть. Вот только вестей из Петушков за последние два десятка лет так и не пришло, как и смельчаков, туда отправлявшихся, – тоже.
За Лакинском дорога, ранее имевшая хоть чуть-чуть, но пользуемый вид, с каждым пройденным километром все больше превращалась в широкую лесную тропу. Через несколько часов пути уже ничто не напоминало об асфальтовом полотне трассы М7. Оно полностью заросло землей, а ту, в свою очередь, покрывала сохнущая трава с единственным различимым следом проехавшей недавно телеги.
Сосновые леса постепенно сменились лиственными, точнее – голыми, с редким вкраплением темных, едва не до черноты, елей, в окружении громадных лип, ясеней и дубов. Паутина ветвей здесь до того плотная, что даже без листвы дает тень не хуже, чем в сосновом бору. Молодняку не просто выжить в темном подлеске, он тонок и чахл, зато папоротник вовсю разросся, и теперь его сухие мертвые листья покрывали землю грязно-бурым ковром. Дважды я замечал кабаньи лежки, прямо возле дороги, а ближе к полудню в нос ударил запах падали. На обочине, уткнувшись рогами в гнилой пень, лежала туша лося. Вернее, обглоданный, в лохмотьях черного мяса скелет с источенными костями и задубевшей от крови шкурой, валяющийся на дороге, откуда лосиные останки и были перетащены моими подопечными, дабы освободить проезд. Судя по аромату, зверь умер четыре дня назад. Крупный, килограммов под триста – триста пятьдесят. Такого и волколаку завалить нелегко. Скорее всего, собаки поработали. Большая стая. Борозды от клыков на костях не особо глубокие, их почерк. Только вот… Два позвонка в шейном отделе раздроблены, и явно не зубами. Я пригляделся к земле вокруг темного пятна впитавшейся крови. Точно – следы здоровенных когтей, обрамляющих отпечаток широкой тяжелой лапы. Сам Хозяин леса изволил отобедать. Содрал шкуру с убоины, съел жир, ливер и, довольный жизнью, удалился переваривать, а шавкам достались объедки. Но это вовсе не означает, что медведь забыл дорогу сюда. Он вполне может вернуться, рассчитывая перемолоть крепкие лосиные кости, пришедшиеся не по зубам мелким тварям, и полакомиться мозгом.
Раньше медведей в здешних краях не водилось. Они появились тут совсем недавно. Должно быть, пришли с северо-востока, где зимы с каждым годом становятся все холоднее, а пищи все меньше. И, придя, обосновались как дома. Кабаны, олени, лоси, ягоды, грибы, муравьи, личинки – жратвы полно. Не отказываются косолапые и от домашней скотины, если припрет. Не брезгуют падалью. А поздней осенью они особенно прожорливы, запасают жир перед спячкой. И тут уж не до гастрономических предпочтений. Встретят человека – употребят за милую душу.
По рассказам охотников, медведь – зверь абсолютно непредсказуемый. Если лоси с оленями опускают рога, демонстрируя свои агрессивные намерения, а собачья братия прижимает уши, скалится и вздыбливает шерсть, то медведь может атаковать в любой момент, без предупреждения. Иногда, если не голоден, он встает на задние лапы и ревет, отпугивая незваного гостя, но чаще не утруждает себя вступлениями, а переходит сразу к делу. Неповоротливый с виду увалень, круглый, пушистый, похожий на сказочную добрую зверушку, – никак не вяжется со смертельной опасностью. Обманчивое впечатление. Не знаю, известна ли зверям жестокость, но если так, то медведь, без сомнения, один из самых жестоких хищников. Какова основная цель подавляющего большинства четвероногих убийц при охоте? Это область горла, там, где проходят яремная вена и сонная артерия – магистрали кровотока, несущие в мозг кислород с питательными веществами. Один точный укус, удержание, и вот жертва уже не дышит. Так делают все, но только не медведь. Он плевать хотел на то, мертва добыча или еще в сознании. Если она не представляет угрозы и не пытается убежать, значит, можно приступать к трапезе. Я не единожды слышал пересказ истории одного охотника, которому посчастливилось – что спорно – выжить после встречи с медведем. Тот ночью, ничуть не испугавшись горящего перед входом костра, вытащил незадачливого зверобоя из палатки и начал его жрать. Просто придавил лапой к земле и откусывал кусок за куском. Без суеты, без спешки, как будто всегда только орущими во всю глотку охотниками и ужинал. Мужику «повезло», медведь оказался не слишком голодный, съел левую половину лица, вместе со скулой, и руку, после чего бросил охрипшее от воплей «блюдо» и ушел. Охотник, кое-как остановив кровь, сумел добраться до города, где местный хирург отрезал ему обглоданную культю и натянул кожу на изуродованную физиономию. С тех пор охотников-одиночек, уходящих в леса на несколько дней, как бывало раньше, сильно поубавилось.
Припомнив эту историю, я невольно оглянулся – чем черт не шутит? – и, запрыгнув в седло, пустил заметно нервничающего Востока рысью.
