Глава 21
В кладовке было темно и зябко в сравнении с протопленной избой, но, всё же, куда лучше, чем на улице. Я нашарил в подсумке зажигалку и запалил лучину, торчащую в прибитом к стене светце. Огонёк, отразившись от воды в широкой миске, что стояла на полке ниже, заплясал по стенам и потолку. Кладовка, четыре на два метра, была заставлена корзинами сушёных грибов, лука, любимого Ткачём чеснока и орехов. Всё это гастрономическое великолепие наполняло воздух густым щекочущим ноздри ароматом, отчего и так зверский аппетит сделался нестерпимым.
Перетащив несколько корзин в дальний конец кладовки, мы освободили две скамьи, и приступили к трапезе.
В выделенном нам от хозяйских щедрот чугунке оказалось тушёное мясо с картошкой. Судя по костям — заячье.
Сожрав свою порцию, Ткач довольно рыгнул и отхлебнул из фляги.
— Будешь? — крякнув, протянул он мне пойло, от паров которого в моём носу тут же погибла половина рецепторов.
— Из тех канистр?
— Этиловый. Семьдесят градусов.
— Плесни чуток, — подставил я кружку. — Всё, хорош.
— Ну, за крышу над головой, — предложил Алексей тост.
— И за плечи под головой, — ударил я кружкой о подставленную флягу. — Ух! Дьявол… Ты себе так язву наживёшь.
— Ага. Успеть бы. Слышь, старая! — двинул Ткач носком ботинка в запертую дверь. — Не спишь ещё?
— Чего надо? — донеслось снаружи.
— Тебя звать-то как?
— Это зачем? — ответила хозяйка вопросом после долгого молчания.
— Да поболтать с тобой хотел. Вредно на полный желудок спать ложиться.
— Не помню.
— Как так?
— Давно не звал никто. Давно не говорила.
— Сколько ж тебе лет, что и имени своего не помнишь?
— Живу пока. Значит, не слишком много.
— Хе, до маразма не дожила — и то дело, — усмехнулся Ткач. — Ну, а как оказалась тут, в тайге одна?
— Как отца с матерью из города погнали, так и оказалась.
— Из какого города?
— Не помню.
— А погнали-то за что?
— За меня. Другая была, не как остальные. Люди не любят других. Хотят, чтобы все одинаковые. Чтобы все красивые.
— Жертва ксенофобии, — вынес я экспертную оценку. — А что забрались так далеко? Здесь и городов-то поблизости нет.
— Отец охотник был. Месяцами тут пропадал. Хорошее место, богатое на дичь. Сюда и перевёз нас. Подальше от одинаковых.
— Хм… Насколько я успел заметить, в здешних городах отбросы… прости, мутанты, ну, другие, ты понимаешь, селятся на окраинах, а не забираются в самую жопу.
— На окраине и жили. Выгнали с окраины.
— Ого. И за какие же заслуги?
— Раздавила голову одной одинаковой, красивой. Смеялась надо мной.
— Бабские тёрки, — прокомментировал Ткач со знанием дела. — Только там обычно за патлы таскают, на худой конец — рожу расцарапают. А про раздавленную голову первый раз слышу. Чем раздавила-то?
— Руками, — буднично ответила хозяйка. — Как орех. Не рассчитала.
— Вот чёрт, — невесело усмехнулся Алексей.
— А местные не беспокоят? — решил я осторожно затронуть тревожащую меня тему.
— Местные? — не поняла хозяйка.
— Ну, двухголовые великаны с ручными медведями. Встречала здесь таких?
— А, эти… Я зову их опятами, — засмеялась старуха. — Тонкие, длинные и грибами пахнут. Приходят иногда. Меняемся.
— Меняетесь?! — брутальный голос Ткача сорвался на фальцет от удивления. — Это как?! Они же… Эти твари нас чуть на мясо не пустили!
— Хе-хе, они могут, да. Любят человеков. Глядишь, и меня скоро пустят. Но пока нет. Пока меняемся. Я им корзины плету. Они не умеют. Слишком большие пальцы.
— А что за корзины дают? — полюбопытствовал я.
— Когда как. Молоко, ягоды, орехи… вещи разные, с охотников добытые. Им-то ни к чему, а мне пригодятся.
— Разве охотники сюда забредают? — продолжил удивляться Ткач. — Ну, кроме нас.
— Нет, давно уж не забредают. Опята сами ходят к городам ближе. Охотятся на охотников. Хе-хе-хе.
— Ты ж говорила, у тебя самой отец охотником был, — напомнил я развеселившейся карге. — Как же так? А где взаимовыручка, сострадание, в конце концов?
— Чего?
— Он намекает, что папашка твой в гробу переворачивается от такой коммерции, — подсказал Ткач. — Если есть у него тот гроб. Небось, опята-то твои батяню и употребили?
— Не, — снова засмеялась старуха. — Отец своей смертью помер. На говно изошёл.
— Поясни.
— Дизе… Дизент…
— Дизентерия?
— Точно. Всего себя выдрестал. Чудно. Это помню, а лицо его забыла.
— И не опасаешься так вот рассказывать нам — охотникам — о своём приработке? — осведомился я, страдая от ущемлённого столь наглым образом самолюбия.
— Да какие вы охотники, — без следа доверия в голосе ответила прозорливая хозяйка. — От вас за версту смертью разит.
— И кто же мы, по-твоему?
— Убийцы, бандиты… Почём мне знать? Главное, что у вас есть соль. А у меня — ружьё и сухой порох.
— Дьявол. Я, кажется, влюбился, — раскрыл я душу Ткачу.
— Но зачем вы здесь? — продолжила старуха.
— Ну, — взял слово Алексей, — раз уж ты в людях так охуенно разбираешься, сделай предположение.
— От хорошей жизни сюда не идут. Видать, бежите от кого-то. Или ищете что-то. Если бежите, то зря. Из огня да в полымя. А коли второе, так…
— Договаривай.
— Видала я искателей. Проходили здесь. Да не вернулся никто. Разжевала их тайга. Горы проглотили.
— Кто проходил? — прильнул Ткач к двери, будто ожидал услышать сквозь щель божественное откровение.
— Люди. Злые люди. Много.
— Отряд?
— Может и так. Отряд. Дюжина, не меньше. Ружей много, вещей лишних много. Сгинули все.
— Давно?
— С десяток вёсен назад, или два… Позабыла.
— Значит, дело было по весне?
— Только снег сошёл.
— А откуда знаешь, что сгинули?
— Я много чего знаю, — захихикала старуха. — Давно живу.
— Чего искали?
— Смерти своей, не иначе. Как и вы.
— Э нет, старая, мы тут за другим.
— В сторону Верхней Косьвы шли? — перебил я их непринуждённую беседу.
— Вроде так, — ответила старуха после подозрительно долгой паузы.
— От чего погибли? Только на этот раз давай без хуйни про тайгу и горы.
— Хм. Так известно от чего тут гибнут. Кто в болоте утоп, кто гадюку не приметил, кого звери задрали…
— Это называется — по глупости. Не могли двенадцать человек так подохнуть. Кто-то должен был дойти.
— Куда дойти? — подловила меня карга на слове.
— Куда путь держали.
— Может и так. Только не вертались. Должно быть, и сейчас там живут, — старуха прыснула со смеху, довольная собственной шуткой.
— А в остроумии ты давно не упражнялась, да?
— С кем тут?
— Это заметно. Расскажи-ка лучше, что здесь за дерьмо ухающее по лесам бродит?
— Осторожно, — прошипела старуха, резко оставив беззаботный тон. — Он такого не любит.
— Он? Что за хер такой?
— Ар-р-гх… Он всё слышит. Не зли его!
— Тогда рассказывай. Или я эту поебень так обложу…
— Молчи!!! — взвизгнула карга, разрываясь между гневом и ужасом. — Я говорю, ты слушаешь. Не сквернословишь!
— Да, лучше не стоит, — поддержал хозяйку дома Ткач, глотнув из фляги. — Серьёзно, завязывай.
— Лады.
— Он — демон, — будто выплюнула это слово старуха. — Сильный, очень сильный. Сильнее него только Золотая баба.
— Начинается…
— Не перебивай! Баба сильнее, но она не защитит. Никто не защитит. Он всегда берёт своё. Если заприметил, не отступится.
— А что ему нужно? — выдохнул Ткач, чутко прислушиваясь к местному изустному фольклору.
— Души. Ваши бессмертные души.
— Он убил двух манси, что были с нами, — поведал я о трагических потерях. — Мог бы и нас прихватить заодно, раз такой всемогущий. Вряд ли засов его бы сдержал. Но как видишь, мы здесь, и души при нас.
— Ты уверен? — спросила старуха с ехидцей.
— Что это значит? — прошептал Ткач, припав губами к щели.
— Тех, кто ему не нужен, Он не убивает. Гонит прочь. Зверей, птиц, опят… Тех, кто пуст. И тех, чья душа чернее сажи.
— Всегда знал, что злодеем быть выгодно, — утешился я очевидным выводом.
— Почему он не идёт к городам? — спросил Ткач с таким видом, будто надеялся, что ответ даст ему повод рассчитывать на спасение той самой души, что даже сраному демону нахуй не спёрлась.
— А мне почём знать? Может, там все пустые. А может, Он не настолько силён.
— Но ведь и ты живёшь здесь уйму лет, и не нужна ему. Стало быть…
— Стало быть, — повторила старуха, соглашаясь с невысказанным предположением. — И хватит болтовни. Утро близко.
Как тут поспоришь? Да и в сон, несмотря на задушевную беседу, клонит будто каменной плитой.
— Ты первый на вахте, — известил я Ткача о планах на ночь, стаскивая ботинок. — Разбуди в четыре. И не смотри так на меня. Знаю, о чём думаешь. Мой ответ — нет.
— Почему? — проскрежетал он так жалобно, что я насилу сдержался, чтобы не обнять беднягу. — Мы могли бы…
— Хватит.
— …до весны…
— Хватит, сказал. Я шёл сюда… сам знаешь для чего, а не зиму с тобой коротать. И потом, мне нравится эта милая старушка.
— Подохнем же. Ты сам слышал. Никто не возвращается.
— Завязывай на сегодня со спиртом, — пристроился я на скамье, кое-как укрыв ноги кухлянкой. — Будет обидно, если дни мои прервутся от руки старушенции, хоть я к ней и неравнодушен. Бди.
Утром, впервые за несколько недель умывшись тёплой водой и навернув бабусиной стряпни под неотступным контролем шеф-повара с двустволкой, мы перешли к деловой части.
— Я возьму всё, — ткнула хозяйка толстым узловатым пальцем в мешок с солью.
— Ишь ты! — усмехнулся Ткач. — А рассчитаться-то будет чем? Натуру не предлагать.
— Вот, — тряхнула старуха собольими шкурами.
— И на что они нам сейчас?
— Нужны припасы, — подсказал я. — Мясо, крупа, котелок там, миски, пару больших шкур на подстилку, да и патроны лишними не будут. У тебя двенадцатый?
— Шестнадцатый, — расстроила меня старуха. — Но я погляжу. Может и завалялось чего.
— А "семёрок" нет? — поинтересовался Ткач. — Или девять на восемнадцать, хотя бы. Ты меня вообще понимаешь?
— Вроде не дура, — оскорбилась хозяйка. — Но за это я хочу всё, — снова ткнула она пальцем в мешок.
— Неси, — кивнул я. — А там видно будет.
— И самогона прихвати. Не поверю, что у тебя нет, — крикнул Ткач ей вдогонку. — А что? — повернулся он ко мне. — Я пустой.
— Ты за четыре часа всю флягу этого говна выхлебал? И не подох?
— Практика — великая вещь.
— Вот, — вернувшись из своих потаённых кладовых, бухнула старуха на пол два мешка: с вяленым мясом и с сушёным горохом. — И вот, — выложила она на скамью патроны: восемь "двенашек", дюжину "маслят" и три "семёрки".
— Не густо, — почесал бороду Ткач и взял один из патронов с тёмно-зелёной довоенной гильзой. — Они хоть годные?
— А мне почём знать? — бросила старуха. — Я ими не стреляю.
— Котелок, миски, две шкуры, — напомнил я.
— Любые бери, — указала хозяйка на полки с утварью и застеленный шкурами пол.
— А где обещанный самогон? — снова поднял Ткач, похоже, единственную волнующую его сейчас тему.
Старуха покачала головой и, снова скрывшись в недрах холма, вернулась с бутылью мутной жидкости.
— Во! Это дело! — схватил Ткач вожделенный сосуд и, откупорив со смачным "пок", нюхнул содержимое. — Годится!
— Обожди, — остановил я его руку, запрокидывающую бутыль в подставленную пасть. — Что ты как свинья? С хозяйкой выпей.
— Э-э… — опустил Алексей склянку. — И то верно. Прошу простить меня за отсутствие манер, — отстегнул он с карабина алюминиевую кружку и, набулькав в неё половину, протянул старухе. — За удачную сделку.
— Я это не пью, — отступила та на шаг. — Мне для компрессов. Суставы ломит.
— Не обижай моего друга, мать, — вежливо попросил я, расстёгивая кобуру. — У него бзик на это дело. Уважь.
— Да, уважь, — почти обиделся Ткач. — Будь любезна.
— Нельзя мне, — отступила хитрожопая ещё на шаг. — Язва у меня. И желтуха.
— Пей, — направил я ствол ПБ ей в голову за секунду до того, как показавшиеся из-под тряпок стволы успели подняться.
Старуха замерла, но всего на мгновение, быстро рассудив, что слабый шанс на жизнь лучше верной смерти.
ПБ хрустнул, и девятимиллиметровый комочек свинца зарылся в скрытую капюшоном голову.
— Паскуда! — швырнул Ткач бутыль в стену, раздосадованный больше отсутствием выпивки, чем попыткой отравить себя. — Чёрт… А ведь мы её стряпню жрали.
— Из общего котелка. А вчерашний чугунок старуха не успела бы травануть, он всё время на виду был. Я за этим слежу, в отличие от тебя — беспечного алкаша. Да и не рискнула бы она в своём доме. На дорожку яду подкинуть — это другое дело. Потом взяла бы след и обобрала наши скорчившиеся в мучительной агонии трупы.
— Я не беспечный, просто привык видеть людей, даже таких, с положительной стороны.
— Ну, хотя бы не отрицаешь, что алкаш. Это шаг в верном направлении.
— Заткнись. Что с мясом и горохом делать будем?
— Возьмём другие мешки. Не могла же она все свои запасы потравить.
— А может тогда и самогону…
— Вот тут не уверен. Возможно, старая не врала, что не употребляет. А потому логично предположить, что спиртное у неё только для гостей.
— Сука…
Проинспектировав бесхозное жилище на предмет съестного, мы разжились половиной свежей тушки зайца, предположительно чистыми мешками мяса и гороха, тремя десятками дробовых патронов двенадцатого калибра, плюс к тем восьми, что достались нам по договору, и крепкими салазками для транспортировки экспроприированного добра. Правда, вяленое мясо на вкус оказалось говна не лучше, так что тягать целый мешок этих неудобоваримых останков неизвестного происхождения мы не стали, ограничившись небольшим кульком на самый голодный день.
Около получаса ушло на то, чтобы отговорить Ткача от идеи остаться здесь навсегда. Не помогали ни аргументы про отсутствие баб, ни убеждения в бесперспективности автономного существования без навыков охоты и огородничества. Только напоминания об ошивающихся поблизости менквах и неумении плести корзины возымели эффект, и мы, наконец-то, покинули "гостеприимный" дом.
Человеку, впервые попавшему в тайгу зимой, может показаться, что она полностью необитаема. Но это только первое впечатление. Проходя по краю вымерзшего до дна болота, можно заметить на покрытых инеем березах угольно-черные точки косачей, если конечно тебе не отбили глаза в пьяной драке или ты не Алексей Ткачев. Всю ночь эти аппетитные птички проводят под снегом, и лишь утром голод выгоняет их на мороз. В этом мы от них мало отличаемся. Разве что мерзнуть нас заставляет желание прожить всю оставшуюся жизнь в тепле и сытости, и чтобы для этого больше ничего не надо было делать. Этакое авансирование в беспечную старость.
Нажравшись почек и сережек, тетерева снова, сложив крылья, бросаются с дерева в рыхлый сугроб. Облюбовав место, делают под снегом лунку и садятся на всю ночь. Имея такое чутье на эти мешки с кровью как у Красавчика, можно и не беспокоится о пропитании. Но дело в том, что конкурентов у любителей подснежных куриц тут тоже немало. Не говоря уж о том, что сами мы уже не раз и не два становились предметом охоты.
Если быть внимательным и не щелкать ебалом, то вовремя замеченные следы на снегу расскажут о жизнедеятельности многих четвероногих обитателей этих мест. Вот тонкая цепочка следов горностая ведет к старому полуистлевшему стволу кедра, под которым этот зверек ищет норку полевки; вот петляющий след зайца пересекается четким следом лисицы, Хитрожопая рыжая тварь хорошо разбирается в заячьих петлях, и тут Красавчику, похоже, уже ловить нечего. Но вот между сосен по снегу будто ступал кто-то обутый в чайные блюдца. Широкий шаг, твердая поступь… Что-то хищное. Скорее всего рысь. След лося вообще сложно с чем-то перепутать. Его, как и росомаху, соболя, северного оленя природа наградила широкими лапами, позволяющими им не проваливаться и быстро передвигаться по рыхлому снегу в лесу. Ну а у нас для этого есть лыжи, что несут вот уже которую неделю по заснеженной тайге к такой далекой горной гряде, хранящей в себе либо несметные богатства, либо лютую смерть.
Сосны, сопки, балки, крутые берега покрытых уже толстым льдом рек. Холмистые пейзажи постепенно уступают место гористым, но это еще даже не предгорья. Хотя все больше встречается присыпанных снегом камней, иногда выстраивающихся в целые гряды. Идти от этого становится трудней, но хоть немного веселее. Однообразие этой глухомани с ее бесконечной чередой стройных сосновых стволов и белым полотном под ногами, утомляет человеческий глаз. Тем более глаз городского жителя. Бесконечное желание согреться и что-нибудь съесть высушило меня, превратив в одну сплошную натянутую жилу. Последняя ночевка была "холодной". Мы просто не нашли места, где можно было бы развести костер. Еще одной такой ночи мой организм может и не вынести. Грызть мерзлую галету или кусок вяленого мяса, укрываясь при этом от ветра за толстым стволом лиственницы, каждый божий день он не согласен, и об этом уже подает недвусмысленные сигналы своему владельцу.
Верхняя Косьва. На поселок мы вышли к ночи. Поэтому порадоваться увиденным впервые за несколько недель правильным геометрическим очертаниям рукотворных жилищ homo sapiens в темноте Алексею не довелось. Он едва не втемяшился в стену сослепу.
Из всех домов хоть что-то обладающее крышей нашли лишь на дальней окраине поселка. Да и та перекрывала хату только наполовину. Зато вторая обрушившаяся часть образовала нечто вроде шалаша, надежно укрывавшего обитателей от ветра. Тут мы и разожгли костер.
— Красота. Теперь можно и умереть, — Ткач облизал ложку сложил ее и, убрав мультитул в разгрузку, откинулся на спинку скелета кресла, найденного в развалинах соседнего дома.
— Две жирные кроличьи тушки не повод к самоубийству, как мне кажется, — я кинул обсосанную косточку в угол и уставился на напарника. — Вот у меня на свою жизнь другие планы.
— Какие?
— Какие планы могут быть у человека, ухватившего удачу за яйца? Начну спускать все, чем мы разживемся под камнем. Закуплюсь обещанным тобой герычем и вперед.
— Не хочешь не говори. Тем более что мне похуй.
— Значит интересно?
— Раз уж начал, валяй.
— Сначала ты. Колись, на что планируешь потратить навар за нашу добычу?
Ткач закряхтел и оглянулся, будто хотел попросить у кого-то помощи в ответе на столь нелегкий вопрос. Но из темноты подсказывать не собирались. Лишь ветер рванул остатки драни на рухнувшей крыше.
— Я… я … я не думал об этом.
— Ка-а-ак? Ты сам говорил, что поставил на карту все, вложился последним, что-то еще про свою банду, почившую в бозе нес, а в итоге ты даже не можешь ответить, ради чего было проебано это все? Я с тебя хуею, Алексей!
— Погоди ржать-то, — насупился Ткач. Могу поклясться, что он даже покраснел. Хотя пляшущие отблески костра на его лице не позволяли настаивать на этом. — Я по жизни привык решать проблемы по мере их поступления и не забивать голову лишним. Сначала надо бы подумать, как достать эти богатства, потом, как превратить их в звонкую монету и не склеить при этом ласты. А уж потом я бы придумал, на что потратить все это.
— Хм. Как интересно. Мотовство и геморрой по-твоему одного поля ягоды. Обращать удовольствие в проблему — это твой конёк, как я заметил. Возьмем хотя бы выпивку. Этот приятственный процесс, Алексей, ты умудрился превратить в болезнь. А в тот момент, когда под тобой кричит баба, ты, конечно же, думаешь, что делать, если подцепил от неё трипак?
— Иди нахуй! — Ткач махнул рукой и принялся укладываться возле костра. Там он полежал немного, потом не выдержал гнета тяжелых мыслей и вскочил. — А вот ты, ты на что потратишь бабло?
— Во-первых, — я загнул мизинец и мечтательно уставился на кирпичную стену, где кривлялись причудливые тени, — я куплю себе трехэтажный бордель. Баб много не бывает, а я люблю их. И вообще надоело шляться по чужим углам. Представляешь, семь-восемь телок мылят всего тебя с ног до головы пахучей пеной, а еще одна разливает вино по бокалам. И все это твое.
— Ни хера ты на месте долго не усидишь, я-то тебя знаю, — ухмыльнулся Ткач. — Снова ломанешься куда-нибудь, а когда вернешься, твоих баб и след простыл. Они — товар скоропортящийся и спрос имеют. Растащат.
— Тут ты прав, — признал я. — Тяга к путешествиям умрет вместе со мной. И поэтому под бордель я приспособлю трехпалубный пароход. Найду спеца, чтобы поставил на него движок, и вниз по Каме до самого моря, погляжу. Может, вдоль берега пойду, а может вообще через море к далеким берегам. Как думаешь, Алексей? А? Тьфу бля! Спит зараза.
