Глава 18
Вьюга унялась только под утро, превратив нашу дружную компанию в большой рыхлый сугроб. Поспать удалось от силы часа два. Из-под снега я выбрался в чертовски плохом настроении и сразу организовал поисковую операцию, чтобы испортить его и остальным. Ведь известно — порча чужого настроения, как ни что другое помогает поднять собственное.
— Урнэ, — подозвал я свою верную, со вчерашнего дня, помощницу. — Скажи своим, чтобы развели огонь и от него не отлучались. Со мной пойдёшь.
— Куда это? — осведомился Ткач, раздирая смёрзшуюся бороду.
— И ты тоже. Хочу выяснить, что за хрень паслась тут ночью.
— А разве мы это не выяснили? — развёл он руками.
— Лесные жители?
— Да-да, — быстро закивала Урнэ. — Это они. Менк…
— Стоп, — поднял я указательный палец. — Расставим точки над "и". Мне не пять лет. Но и в пять лет я не верил сказкам. Я сто раз слышал, что восточнее Соликамска никто не живёт, и вот этому я верю, потому что с качеством жизни здесь хуёво. А раз так, я хочу получить вменяемое объяснение произошедшего.
— И каково оно по-твоему? — сплюнул Ткач.
— Волки, например.
— Общающиеся свистом?
— Да. Такие вот необычные волки. Ты что, мало необычного встречал в разной глуши?
— Я тебя хотел о том же спросить.
— А ты, стало быть, веришь?
— Верю. И в богов ихних верю, — кивнул Ткач на Урнэ, — и в Золотую Бабу, и особенно верю в то, что нам надо валить отсюда, пока ещё можем.
— Всё, хватит этого соплежуйства! Ты задрал уже! Ноешь как девка! Ты девка, а?! — схватил я Ткача за яйца, приставив кинжал к горлу, отчего Алексей слегка опешил и поднял руки. — Тогда иди к костерку! Перетри там с подружками, как всё хуёво! Как мы скоро все сдохнем! Только мне больше мозги этим не еби!!! — я отпихнул охуевшего Ткача и зашагал в направлении, куда отчалила ночью плоскомордая дура. — Красавчик, Урнэ, за мной!
Вьюга почти замела следы, оставив лишь едва заметное углубление на ровной снежной целине. Мы прошли вдоль него около сотни метров, пока запорошенная борозда не прервалась, пересечённая другой — значительно более широкой и глубокой.
— Менквы большие, — пояснила узкоглазая всезнайка, видя задумчивое выражение на моём лице.
— Заткнись, — я присел и осторожно смахнул мягкий ещё снег с пересекающихся следов.
Под невесомым белоснежным покровом обнаружились алые комки и шерсть — толи с одежды потерпевшей, толи со шкуры нападавшего. Больше ничего. Ни тела, ни его частей. Следы от места убоя вели в лес.
— Волки так не делают, — не унималась Урнэ. — Волки в клочья рвут.
— Она права, — подоспел отошедший от потрясения Ткач. — Не зверь поработал. Крови мало совсем. Одним ударом убили.
— А шерсть? — указал я на редкий ворс в снегу. — Она чья? С менквов ваших? Красавчик, ну-ка нюхни.
Тот нехотя подошёл, склонился над бурыми волосами и отпрянул, трусливо съёжившись.
— Вот как? — усмехнулся я, радуясь, пусть и косвенному, но подтверждению моей гипотезы о животном происхождении источника опасности.
— Что это значит? — нахмурился Ткач.
— Красавчик боится только одного существа на этой планете — медведя.
— Чушь. Будь то медведь, мы бы не капли крови нашли, а красную яму в снегу да кишки по всей округе размотанные. И свист медведем не объяснишь.
— На счёт свиста я и ослышаться мог. Наверное, ветер в дупле каком-нибудь гулял, а мне почудилось. Да, я тоже могу ошибаться. И с чего ты взял, что медведь не сломал девахе шею и не уволок её тушку в лес, чтоб употребить без спешки? Ты что — твою мать — специалист по медведям?
— Смотрите! — вскрикнула Урнэ, протягивая для всеобщего обозрения лежащий на ладони шарообразный камень.
— Хм, — взял его Ткач. — Тут кровь. Похоже, именно этим камушком наш мишка и прихлопнул бабёнку. Да, чудные дела твои, Господи.
На камне действительно были следы крови. Да и сам камень сильно напоминал ядро, тщательно обработанное для использования в неведомом метательном орудии.
— Праща? — высказал я предположение, усомнившись в верности ранее озвученной мною гипотезы.
— Даже не знаю, — издевательски протянул Ткач, осматривая находку. — Может статься, этот камень образовался в медвежьих почках и был насилу выссан, что, в свою очередь, объясняет наличие крови на нём. Годится версия?
— Да, забавная. Продолжай.
— Ну, исходя из вышеизложенного, нам бы следовало привязать одну ездовую к дереву. А когда медведь вернётся, чтобы снова поссать перед ней почечными камнями, как он это любит, пристрелим его. И никакого больше беспокойства.
— Молодец. Так и сделаем.
— Что?!
— Только привязывать не будем. Слишком очевидно. К ночи устроим засидку на дереве и выпустим одну бабёнку попастись рядышком. Тогда и узнаем, что тут за зверь.
— А куда остальных денем?
— Кого?
— Баб. Их же четверо. Сами на дерево залезем. А их что, в снег зарыть?
— Да, незадача, — глянул я на бледную, раскрывшую в беззвучном вопросе рот Урнэ. — Придётся вас всех к делу приобщать.
— Нет, — выдавила она, наконец. — Нет-нет-нет, пожалуйста.
— Ну-ну, спокойно. Вы же будете под надёжным прикрытием.
— Они убьют нас, — кинулась Урнэ мне в ноги, заливаясь слезами. — Всех убьют!
— Не обсуждается. Встань и утрись. Напугаешь своих товарок — шансов выжить у вас станет совсем мало. А так — они весьма недурны. Шансы, разумеется. Всё, сворачиваем лагерь. Пора выдвигаться навстречу новому дню, чтоб его…
С помощью моего ножа и кожаных шнурков наши плоскорылые подруги довольно споро соорудили волокуши из жердей и прутьев, погрузили на них уцелевшие пожитки, после чего вся честная компания позавтракала и двинулась на восток.
Не смотря на потерю большей части груза, наша скорость заметно понизилась. Волокуши — не сани, да и тянуть их могут только двое, хотя и посменно. Перспектива лишиться ездовых и тащить всю эту тряхомудию самостоятельно мне совершенно не нравилась, и я даже начал подумывать — а не заменить ли наших четырёх живцов Красавчиком. Но потом вспомнил, что баб в лесу один чёрт не спрячешь, и смирился. К тому же, Красавчика, если что, можно запрячь. Да и жалко его, на приманку-то. Как-никак давно с ним знакомы, нечета Урнэ, хоть та и посимпатичней.
Дневной переход завершился без эксцессов. Шли, в основном, по лесу, который теперь редко сменялся прогалинами. К вечеру наши северные красавицы умаялись так, что от утреннего беспокойства не осталось и следа. Вполне допускаю, что они приняли бы смерть как избавление. Но сохранить такой продуктивный настрой до ночи не удалось. Пока мы с Ткачём сооружали засидку, наш не соображающий от усталости гарем успел отдохнуть и занять свои головы деструктивными мыслями о скорой, неминуемой и совсем уже не желательной смерти. Это вылилось в нытьё, слёзы и робкие попытки бегства. Так что пришлось позволить Красавчику слегка пожевать одну из смутьянок, другим в назидание.
Когда засидка была, наконец, готова, а мы кое-как уселись, я дал команду Урнэ разводить огонь и жарить оставшуюся рыбу. Вскоре пустующий с утра желудок начал жалобно урчать, томимый идущим снизу аппетитным ароматом.
— Твою мать, — проскрипел Ткач, спустя полчаса этой изощрённой пытки. — Ещё немного и я их сожру. Какого хера мы вообще делаем? А если не придёт никто, до утра будем сидеть?
— Заткнись.
— К тому же я ничерта не вижу. Куда стрелять-то? Наугад?
— Блядь. Как с тобой тяжело. Совсем слепой что ли?
— Это всё из-за сраного костра. Пусть потушат.
— Нельзя. Огонь должен привлечь их. Огонь и запах.
— Надо было хоть одну самим съесть. А так все задарма пропадут.
— Ты пересмотрел отношение к каннибализму?
— Я про рыбу, больной ублюдок.
— Ничего, скоро это у тебя пройдёт.
— Что пройдёт?
— Наивная вера в собственную человечность. Скольких ты убил, Ткач?
— Я уже говорил — не считаю.
— Не считаешь… Да всех и не упомнить, наверное?
— Зачем мне их помнить?
— Незачем? То есть, тебе похуй, кого ты замочил? А ведь у многих, наверняка, были семьи. Скольких детей ты оставил голодными сиротами? Скольких стариков-родителей вверг в безутешное горе? Скольких вдов наплодил? Не интересно?
— Нет.
— А знаешь почему? Да потому, что ты, Алексей — чёрствая, аморальная скотина с рудиментарными представлениями о человечности вообще и о нормах поведения в частности. Замочить человека для тебя — раз плюнуть, а съесть его — табу. Но это же лицемерие. Вот скажи, ты, когда бабу трахаешь, извиняешься в процессе за то, что ненароком узрел её наготу? Ах, простите, вы неодеты. Чпок-чпок-чпок. Приношу свои извинения, мне не стоило входить без стука. Чпок-чпок-чпок. Боже мой, как неловко.
— Сравнил хуй с пальцем.
— А чего не так? Может, ты считаешь, что отужинав хорошо прожаренным куском человека, нанесёшь ему больше вреда, чем уже нанёс, убив?
— Да не ему, дурья твоя башка. Не ему я вред нанесу, а себе.
— У тебя что, несварение от человечины?
— Иди ты… С тобой, бля, невозможно разгова…!
— Тс-с-с! — поднял я руку, давая своему слепому балаболу-напарнику знак умолкнуть.
Вдалеке за деревьями мелькнула едва заметная тень.
— Они? — подобрался Ткач.
— Не знаю. Помолчи.
Я обратился в слух. За треском костра, шуршанием одежды наших "подсадных уток" и урчанием собственного желудка слышался слабый, но вполне различимый скрип снега под тяжёлыми шагами, метрах в пятидесяти. Чёртов костёр и впрямь слепил, ярко освещая всё рядом и делая почти непроницаемой тьму чуть поодаль.
— Туши, — прошипел я, свесившись с засидки, и бросил вниз шишку. Та, попав Урнэ точно по макушке, заставила обратить на меня внимание. — Туши костёр, говорю!
Урнэ что-то пролепетала своим товаркам, и они все вместе принялись лихорадочно заваливать огонь снегом.
Надеясь, что светомаскировка была применена не слишком рано, и таинственные недоброжелатели успели заметить наш милый пикничок, я поднял ВСС.
— Что там? — не унимался любознательный Ткач. — Куда стрелять?
— Не мешай, — убрал я прицел от глаза.
Сбитое с толку огнём зрение постепенно возвращалось к норме. В неясной тёмной массе поверх яркого пятна заснеженной поляны стали проявляться очертания отдельных деревьев, кустов…
— Чё-ё-ёрт, — невольно протянул я вслух.
— Что?! — всполошился Ткач, будто его позвали по имени.
— Там, — указал я в сторону скрывающегося за кустами нечто. — Видишь его?
— Нихрена не вижу, — протёр он окуляры вытащенного из-за пазухи бинокля.
— Да блядь! Вон же! Метров сорок всего.
— Зараза, — опустил Ткач свою бестолковую оптику. — Стреляй.
— Рано. Пусть ближе подойдут.
— Он не один?
— Второй за деревьями, — собрался я указать местоположение другого противника, но решил на сей раз воздержаться от неблагодарного занятия.
Здоровенные твари. Метра под три ростом, если не больше. Тощие, с длинными руками. И голова… Не разглядел. Что у них такое с головой? Неужели…
— Их две.
— Бабы что ли? — не понял Ткач.
Прячущийся за кустами великан тем временем переместился правее и, не спеша, пошёл к кострищу. Его подельник, напротив, двинулся влево, обходя насмерть перепуганных ездовых с противоположного фланга.
— Твою мать! — выдохнул Ткач. — Я его вижу. Вижу суку, — поднял он автомат.
— Жди, — уткнул я приклад в плечо и огляделся.
Чёрт. А где Красавчик? Куда делась эта скотина? Ведь должен был позади нашего дерева сидеть. А там только снег примятый, и следы в лес уходят. Ладно, ещё побеседуем.
— После меня, — припал я глазом к резиновой накладке окуляра.
— Готов, — отозвался Ткач.
Угольник прицельной сетки подёргался в районе того, что я отметил для себя как головы, и опустился к груди. Тут как-то понятнее. Палец нежно выбрал спуск, и ВСС, сухо щёлкнув, отправил шестнадцать граммов свинца в цель.
Великан дрогнул, но, вопреки ожиданиям, не завалился навзничь, а, брякнувшись на четвереньки, с удивительной скоростью метнулся прочь.
Почти одновременно с моим выстрелом застучал АК Ткача, посылая вниз длинную очередь.
— Блядь! — я перебросил винтовку за спину и, взяв дробовик, дал четыре незрячих выстрела пулевыми по близлежащим кустам, после чего тут же напихал в магазин картечи.
Внизу разразился диким визгом девичий квартет.
— Мой ушёл! — заорал Ткач, рыская стволом вокруг кровавых пятен на снегу.
— И мой!
— Дьявол! Я в него полмагазина всадил!
Высоченный силуэт снова замелькал среди деревьев, удаляясь, и я вскинул ружьё. Но меня отвлёк звук, стремительно нарастающий с противоположной стороны. Чертовски неприятный звук ломающихся веток и тяжёлого свирепого дыхания огромной, несущейся во весь опор твари.
— Так не бывает…
Громадный медведь с седоком на спине под оглушительный треск вылетел из чащи и, в считанные секунды миновав поляну, обрушил свой вес на облюбованное нами дерево.
— Бля!!! — Ткач едва удержался от падения, но неосмотрительно снятый с шеи автомат этим похвастать не смог и исчез в сугробе.
— Стреляй по морде!!!
Я направил ствол в разверзшуюся внизу окутанную облаком пара пасть и нажал спуск, но чудовищный удар, сотрясший дерево, увёл сноп картечи в сторону.
Пистолетная пальба Ткача заметных результатов так же не дала.
— Гранаты есть?!
— РГО! — крикнул Алексей, перезаряжая ПММ и отчаянно борясь с земным притяжением.
— Кидай!
— Самих заденет!
Очередной удар громадной лапы с треском раскол ствол дерева.
— Кидай!!! Блядь! — я насилу увернулся от просвистевшего возле головы камня, не в состоянии обнаружить метателя из-за постоянной тряски. — Живее!!!
Ткач, наконец-то, изловчился вытащить гранату из подсумка и, выдернув чеку, отпустил алюминиевый "жёлудь" с гексоген-тротиловой начинкой в полёт.
Но взрыва не произошло. Видимо, рыхлый снег слишком мягко затормозил падение гранаты, и ударная цепь взрывателя не сработала.
Я уже начал беспокоиться, когда внизу раздался громкий хлопок, а медвежий рёв захлебнулся хрипами. Звериная вонь ненадолго сменилась приятным ароматом выгоревшего ВВ.
Медведь отшатнулся в сторону от только что терроризируемой берёзы и побрёл прочь, орошая снег кровью из раскуроченного бока. Наездник остался лежать под деревом, судорожно сжимая культю, образовавшуюся на месте левой ступни. Секунду спустя, припорошивший его снег взвился, поднятый пулями и картечью.
— Сдохни, сука! — в сердцах заорал Ткач и тут же затих.
Обмякшая тушка Алексея качнулась и повалилась набок.
— Дерьмо! — метнулся я на выручку компаньону, но не успел.
Ткач сорвался с засидки и, треснувшись по пути о ветку, составил компанию своему автомату в сугробе.
Пожалуй, никогда ещё не испытывал я столь смешанных чувств. С одной стороны смотреть, как Ткач мешком летит вниз, было чертовски приятно. Область мозга, отвечающая за примитивные низменные эмоции, воодушевлённо генерировала наслаждение. Но прагматичная область портила картину, жирными мазками тревоги и сожаления.
Дерево — не слишком удобная для боя позиция, когда ты обнаружен. На засидке особо не поманеврируешь. Так что, не дожидаясь пока камень прилетит и в мою голову, я поспешил спуститься.
Получивший изрядную порцию свинца наездник, как ни странно, был всё ещё жив, и даже предпринимал слабые попытки достать меня причудливым, похожим на косу оружием.
Повысив на два заряда картечи содержание тяжёлых металлов в организме недобитка, я двинулся в сторону, откуда по моим предположениям прилетел едва не нокаутировавший меня камень.
Ткач в сугробе не шевелился, но выдыхаемые всё ещё облачка пара внушали надежду на благополучный исход падения. Метрах в десяти от нашего дерева, свесив голову в воронку подтаявшего от натёкший крови снега, распласталась одна из баб. Подойдя ближе, я убедился, что это не Урнэ, и с немалым для самого себя удивлением порадовался этому факту. От трупа в чащу тянулась вереница кровавых капель. Резонно предположив, что бабе с разломанным надвое черепом ни к чему было возвращаться к костру, чтобы умереть, и эта кровь принадлежит её убийце, я пошёл по следу.
"Где спрятаться раненому трёхметровому гиганту в зимнем лесу?" — такой вопрос встал передо мною, когда след неожиданно оборвался возле каменных валунов. Беглый осмотр места таинственного исчезновения показал, что один валун явно сдвигали. Попытка повторить сей трюк с моей стороны успехом не увенчалась, и я, несолоно хлебавши, отправился на поиски второго великана. С этим мне повезло больше. Изуродованную тушу "лесного жителя" удалось обнаружить по хрусту костей и треску разрываемой плоти.
— И как оно? Ничего?
Красавчик вынул перемазанную в крови морду из своего позднего ужина и довольно оскалился.
— Когда вернёмся, я запру тебя в одной клетке с медведем и буду там держать, пока он не станет тебя бояться. За мной, ссыкло.
