Глава 15
От Босса я возвращался удовлетворённый во всех отношениях. Огромную дыру в бюджете, прожранную ткачёвскими хотелками, я подлатал, а подзабытые представления о женских особях человека удалось обновить так, что они заиграли новыми красками. Теперь предстояло разобрать кучу барахла и подготовит всё к отъезду.
Напарник мой тоже видимо был преисполнен оптимизма. Я ожидал, что Ткач начнет сушить мне мозг по поводу моего внезапного отсутствия, но он занимался тем, что, как ребенок игрушки, перебирал и перекладывал наши покупки. Ими был завален весь пол, и даже топчан. Ткач лишь обернулся и бросил мне мимоходом, будто я только что выходил поссать и вернулся:
— На спички не наступи и соль не просыпь. Она там, в углу у печки стоит.
— Боишься, поссоримся?
— Я в приметы верю.
— Даже не спросишь, где я был?
— Босса полировал?
— А ты смышлёный, иногда. Заканчивай играться, выезжаем.
— Что за спешка? Саманте не понравилось?
— Шутишь? Я, можно сказать, из-под алтаря сбежал. Но дело не в этом. Нужно проведать тут одного проходимца, что дает добро на посещение нужных нам с тобой мест. Я особо в эту херню не верю, но тот чмырь может рассказать что-то полезное.
— Тогда уже нужно начинать грузить все барахло на сани, а печка все еще горячая.
— Печка? Ты бы еще всю свою мебель с собой взял.
— Будет надо, и возьму. А без буржуйки в палатке вымерзнем к чертям.
— Ладно, хер с тобой. Все одно не мне тащить. Выноси ее сам, на морозе остынет. А лыжи где?
— Вон у стены стоят.
Узнав, что нам придется завернуть в Подгорный лог, чтобы обзавестись пропуском в неизведанный мир уральских гор, Ткач даже не ворчал, а наоборот — только обрадовался. Пару дней назад я бы и упоминать об этом шамане не стал, посрав на рекомендации Саманты, но блуждания между Березниками и Соликамском сделали из меня того еще суеверного параноика. Хотя в этом вопросе Ткач далеко впереди. Похоже, уверовал он во все, во что только можно уверовать. Не удивлюсь, если у него под фуфайкой висит и нательный крест, и звезда Давида, и пучок оберегов на все случаи жизни.
Суетясь и пререкаясь, часам к десяти, мы, наконец, упаковали все пожитки на сани.
— Так, — Ткач поправил капюшон, — печка, гречка, ружбайка — вроде все на местах. А с ездовыми что?
— А что с ними?
— Так они цепями скованны. Непорядок.
— Километров десять от города отъедем и раскуем. Иначе разбегутся ночью.
Лады, — махнул рукой напарник и отправился в бойлерную, где под провалившейся крышей ютились шесть ездовых, а я надел лыжи и сделал пробный круг. Снег в ноябре тут уже достаточно глубокий и рыхлый. Здесь, в городской черте, еще ничего, а в лесу тяжело идти будет. Но ждать, пока наст затвердеет, тут нам никто не даст. Можно было бы перекантоваться у Ольги с месячишко. Так ведь другая напасть — морозы ударят что пиздец. Хрен редьки не слаще, а время потеряем.
Ткач, уже после того, как запряг ездовых, заставил меня присесть на дорожку. Снова он с этими приметами и верованиями. "На посошок", дождичек в дорогу и прочая ерунда. Вместо дождичка в дорогу начался снегопад, подсыпавший и без того уже солидные сугробы, по которым впрочем и мы с Ткачем, и сани скользили легко. Оказывается надо было только войти в ритм. А вот ездовые бежали, проваливаясь по щиколотку, несмотря на снегоступы. Цепи, заставляющие наших эрзац-лаек семенить, тоже не добавляли скорости.
Надолго ли их хватит?
В Подгорный лог вкатились к обеду. Это не поселок даже, а всего лишь несколько домов, которых не хватало и на одну полноценную улицу. Выстроились они по левую сторону дороги. По другую же извивался местами пологий овраг, в котором и протекала мелкая речка Подгорный лог, давшая название поселению.
Отевах жил чуть поодаль на возвышении. Прямо за его обнесенным высоким забором домом располагалось капище, скрытое от чужих глаз грядой камней и плотными зарослями ивняка.
Сразу туда мы не пошли, а постучались в дом, из печной трубы которого струился дымок. Хотелось разузнать что-нибудь про шамана. И мы разузнали.
Оказывается, зовут его Сергей Собакин, а Отевах вроде бы как погоняло. Сам он не из манси, а полукровка. И поэтому, как часто бывает у полукровок, презирает своих манси и ненавидит соликамских. Мне подумалось — может от этого он и стращает всех горожан карами небесными? Мужичёк, поделившийся с нами разведданными, к шаману тёплых чувств явно не питал, но при этом говорил шёпотом и с большой осторожностью, словно боялся взболтнуть лишнего.
Услышанное лишь подтвердило мои догадки относительно шарлатанства, о чём я и сообщил Ткачу. Но тот сходу отмёл предложение по-быстрому допросить шамана на предмет мистической хуеты в тайге, и продолжить путь:
— Ни за что! Только после обряда.
— Бля, Алексей, это же банальное кидалово.
— Не обеднеешь.
— Как сказать.
— Слушай, — нацелил он в меня указательный палец, — не веришь — дело твоё, а я верю. Если он шут гороховый, так и что с того? Хуже не сделает. А если настоящий шаман, так его шаманство может жизнь нам спасёт.
— Слышал бы ты себя в прошлом году.
— Вот именно, что в прошлом. Я за это время такого понасмотрелся — ни приведи Господи. Вон, — указал Ткач на потирающих скованные кандалами ноги рабов, — давай у местных спросим, они лучше знают.
— Да, конечно, ещё с ветром поговори.
— Ты, — поднял Ткач за шиворот скуластую плоскомордую девку, — по-нашему балакаешь? Ну?!
Та, напуганная, сжалась в комок и часто затрясла головой.
— Что скажешь про здешнего шамана? Отевах. Слыхала о таком?
Ездовая захлопала раскосыми глазами, переводя взгляд с Ткача на меня и обратно.
— Говори, не бойся, — дал я отмашку.
— Отевах злой, — начала та, будто выплёвывая слова. — Тёмный шаман. Он предал свой род, предал племя. Теперь Шайтан — его племя.
— Да мне один хуй, — парировал Ткач. — Главное — чтобы работало. Есть у этого Отеваха силы?
— Силы есть, — прищурила рассказчица глаза, отчего те превратились в узкие чёрные щёлки. — Большие силы.
Она хотела сказать что-то ещё, но Ткач её прервал:
— Вот и славно. Значит, мы пойдём к нему и заплатим, — перевёл он взгляд на меня. — Не жмотись. Через две недели вернёмся богачами. Так ведь?
— Ну да.
Открыл нам сам Отевах. После того, как сани загнали во двор, а ездовых устроили на подстилке под навесом, мы прошли в крепко сложенный, но почерневший от времени дом. Внутри тоже не блистало, зато было тепло. Шаман жестом предложил нам расположиться на старой медвежьей шкуре, расстеленной прямо на полу возле очага.
— Чем могу, гости дорогие, — поинтересовался он услужливо.
Я посмотрел на старика. Красная, дубленая морозом кожа, тонкая седая бородка клинышком, хитрые глаза-бусинки. Заметно, что Отевах привык видеть в собеседниках лохов, готовых расстаться с последним имуществом, чтобы решить свои проблемы.
— Да вот по тайге прогуляться решили, отец, — начал Ткач. — Твоя помощь нужна.
— Далеко идете?
— Полторы сотни километров, если по прямой.
— Значит, до больших камней. Туда вас она точно не пустит.
— Что за "она"?
— Золотая баба. Хозяйка этих мест.
— То есть никак? — спросил я, предвидя, что за этим последует.
— Моление, смирение, жертвенность. Золотая баба пропустит вас, если ее как следует ублажить и задобрить, и накормить.
— Накормить?
— Да. Она питается золотом и кровью. Нужно много золота и крови. Золота… — глаза у Отеваха разгорелись, а борода затряслась.
— Ну, с золотом понятно, — я усмехнулся, — а кровь…
— Если Бабу просят об удачной охоте или спрашивают имя для сына, достаточно помазать ей губы и глаза кровью добытого зверька. Тогда она сыта, довольна и лучше видит. Но вам нужна настоящая человеческая кровь.
— Любая?
— Лучше ваша. Она напитается вами и больше вашей крови ей будет не нужно.
— Да ты охуел совсем, старик, — я привстал.
— Погоди не кипишуй, — Ткач сделал примирительный жест, — ради такого дела мне своей кровушки не жалко.
— Хорошо, — сразу повеселел шаман, — завтра с рассветом нужно будет совершить это жертвоприношение у меня на капище.
— С рассветом? — переспросил я. — А пораньше никак? Мы всё же золотом башляем, мог бы и поторопить своих духов. Или как их там?
— Хорош! — пихнул меня Ткач локтем в бок.
— Раньше нельзя, — ощерился Отевах. — Баба дары только на рассвете принимает.
— Хуёвый у тебя сервис, отец, — попенял я старикану. — Ладно, теперь расскажи, зачем нам ублажать эту твою бабу.
— Золотая баба владеет этими местами испокон веков. Она может превратить час в день, а день в месяц, и тогда для тебя завтра станет вчера, север югом, а Соликамск Березниками. Она может сделать тайгу бесконечной, а жизнь мизерной, может превратить твое ружье в корягу, а твоего друга в оленя.
Услышанное заставило меня задуматься. Если насчет Ткача я не беспокоился — трансформация из барана в оленя не великое дело — то мутные намеки Отеваха на мои блуждания по соликамскому тракту меня напрягли. Откуда он знает?
— Заметано. Где у тебя тут можно кости кинуть? — осмотрелся я в поисках подходящего угла.
— Обычно путники ночуют у меня на чердаке.
— Годится, — я засунул подмышку парку и направился к указанной Отевахом лестнице наверх.
Шаман ещё долго возился внизу, а потом вышел.
— Как думаешь, что там? — спросил я, поправляя выбившуюся из-под скатанной парки солому.
— Где "там"? — буркнул недовольно Ткач, делая вид, что разбужен моим вопросом.
— В бункере. Какие сокровища ждут нас за стальными вратами?
— Я не знаю.
— Что, и не задумывался никогда?
— Какой в этом прок? Мои думки ничего не изменят.
— Бля, до чего же ты скучный, Алексей. А я вот люблю помечтать. Помнится, в детстве — лет в шесть, наверное — мне за особое прилежание к Новому году был обещан подарок. Представляешь? Настоящий — мать его — новогодний подарок! Правда, ёлки у нас не было, и про Деда Мороза я первый раз услышал годам к восемнадцати… Но кому они нахуй спёрлись? Подарок — вот что главное. Мне хотелось кинжал. Хотелось безумно, до дрожи, до зубной ломоты. Тот, кто обещал подарок, знал об этом. И я знал, что он знает. Я две недели мечтал о своём кинжале. Непрерывно. Даже ночами мне грезился его стройный, холодный, острый как жало клинок. И знаешь, что я получил в новогоднюю ночь? Карамельного петушка на палочке! Я просто охуел. Не мог поверить. У меня в голове не укладывалось. А тот кинжал… Мой кинжал. Он висел на поясе у… Этот гад лыбился, держа у меня перед носом своего сраного петушка, а потом ещё удивлялся, отчего это я — неблагодарный сучёнок — не счастлив.
— Что за кинжал такой?
— Этот, — вынул я из ножен пятнадцатисантиметровый клинок.
— Хм. Так ты всё же его получил?
— Да. Много позже. Снял с трупа своего… благодетеля. Но это было уже не так приятно, как мечтать о нём.
— В последний Новый год я подарил сыну деревянный поезд. Он был счастлив.
— Сколько ему было?
— Три.
— Да… Михаил, кажется?
— У тебя и впрямь хорошая память.
— В прошлый раз ты так и не рассказал, что случилось с твоей семьёй.
— Зачем тебе это?
— Ну, я обычно не без интереса отношусь к людям, с которыми иду туда, куда-никто-не-ходит.
Ткач усмехнулся.
— Своей историей я не добавлю тебе уверенности.
— Не переживай. Уверенности у меня в достатке.
— Что ж… Это случилось… — он задумался, вспоминая — восемь лет назад. Или уже девять? Чёрт. Знаешь, иногда я ловлю себя на мысли, что забываю лица своих сыновей. В голове есть образ, но я больше не уверен, правдив ли он. Я в то время работал на лесосеке, днём. А ночами подрабатывал вышибалой в игорном доме. Ничего особенного, просто следил за порядком в заведении, иногда утихомиривал особо буйных. Но большую часть смены сидел в своём углу и потягивал чаёк, наблюдая за игроками. Не пыльная работёнка. Я справлялся, и на жизнь хватало. Всё было хорошо… до той проклятой ночи. Тогда за карточным столом появился этот недомерок в очках. Я его раньше не видел. Он не был похож не тех, кто создаёт проблемы. Маленький, щуплый, средних лет. Начал с небольших ставок. Разыгрался, и пошёл по крупному. Но удача от него отвернулась. Один проигрыш, другой, третий… Он заказал выпивки. А тут ещё, как назло, юмористу, сидящему за тем столом, вздумалось блеснуть остроумием по поводу везения. Да не раз. В общем, вдрызг проигравшийся и поддатый недомерок разбил шутнику стакан об рожу, а когда я вмешался, выхватил нож. Мне пришлось сломать ему руку, после чего пинками выставить вон. На этом всё и закончилось, как я думал. Прошёл день, другой… неделя. И вот однажды под утро я возвращаюсь домой и ещё на подходе чую запах гари. Раннее утро, а на улице народу полно. Они идут туда же, куда и я. Идут поглазеть… У моего дома стоит пожарная подвода. Мужики в плащах и шлемах скатывают рукав. Я смотрю на окна, а там сплошная чернота. Всё черно. Захожу внутрь… Моя жена и двое сыновей лежат в кроватях. Примотанные проволокой. Рядом валяется пустая канистра…
Ткач сглотнул и замолчал.
— Ты нашёл его?
— Да. Этот недомерок… Он оказался большой воровской шишкой. А такие не прощают унижения.
— И что ты сделал?
— Выследил гада. Потратил на это месяц, каждый день которого мечтал, как разделаюсь с мразью. Дождался удобного случая. Оглушил, отвёз в лес, привязал к дереву, облил керосином и поджог. Но глядя, как он горит, я не почувствовал никакого облегчения. Ничего не изменилось. Ты прав. Мечты куда лучше реальности.
Рассвет в середине ноября тут наступает в половине десятого, к этому времени мы с Ткачем уже проснулись, успели позавтракать, два раза сцепиться по поводу грядущего жертвоприношения и устать ждать пройдоху Отеваха. Наконец, внизу скрипнули половицы, и раздался зычный возглас хозяина. Вчера он не казался таким бодрецом, а сегодня так и скачет вокруг. Никак предчувствие золота и крови старика возбудило?
Капище представляло из себя площадку, укрытую с трех сторон камнями от ветра и любопытных взглядов. Посреди нее на небольшом возвышении стоял каменный уродец, из живота которого выглядывал еще один поменьше, а из живота того — третий. Как только мы приблизились, внутри истукана что-то завыло, а Отевах бухнулся на колени и затараторил на манси.
Я и не заметил, как в руках у него оказался бубен и колотушка.
Бух. Шаман закружил вприсядку вокруг уродливого идола. Бух. Из стариковского горла полилось странное гортанное пение. Через пять минут, когда я уже начал скучать, Отевах подскочил к Ткачу, и тот щедро отсыпал ему в чашку выданных мною накануне золотых монет. Я посмотрел на Алексея. Его оловянный взгляд застыл на истукане. Шаман подскочил ближе и полоснул костяным ножом Ткачу по кисти. Брызнула кровь. Отевах, не мешкая вымазал в ней ладонь и провел ею по губам и глазам истукана.
Бух. Шаман подскочил ко мне.
— Золото! Много золота!
— Погодь. Ты говорил, что все равно, чья кровь?
— Да, — Отевах в ужасе попятился от меня. — Нет! Золотая баба не простит тебя! Каленое лезвие перехватило старику яремную вену, и его кровь щедро окатила все каменное изваяние. Шаман завалился на снег, из его рта пошли розовые пузыри.
— Бог простит.
— Ты что? — пришедший в себя Ткач удивленно моргал глазами.
— Тебя сейчас порезали и обобрали, вот что, — я вывернул карманы у Отеваха. Там кроме монет лежал пакетик с каким-то белым порошком. — Он еще и вмазался, чтобы в раж войти.
— М-м-м… — Ткач взял у меня из руки один золотой и положил к подножию истукана. — Пусть будет.
— Алексей, ты неисправим.
— А вдруг он не успел что-то важное сделать?
— Что именно?
— Ну пошаманить как-то, чтобы нам проход был. Бабу эту золотую умаслить. Вон она как выла вначале, так и воет, — Ткач кивнул в сторону каменного истукана.
Я ухмыльнулся, взял горсть снега, подошел к идолу и заткнул дырку в его животе. Завывания сразу прекратились.
— Еще вопросы есть? Тогда пошли собираться. Часов через пять-шесть стемнеет уже, а у нас ездовые еще в дорогу не кормлены.
