10
Если бы не ветер, можно было бы кое-как терпеть. Христиан тяжело заворочался под одеялом и провел кончиком языка по обветренным губам. Песок… Всюду этот проклятый песок! Ветер нес его с невысоких каменистых хребтов и злобно швырял в лицо, в глаза, забивал горло и легкие.
Христиан с трудом приподнялся и сел, кутаясь в одеяло. Только начинало светать, и пустыня все еще была скована безжалостным холодом ночи. У него стучали зубы. Пытаясь согреться, он сидя сделал несколько вялых движений.
Некоторые из солдат спали. Христиан с удивлением и ненавистью посмотрел на них. Гарденбург и пятеро солдат лежали у самого гребня. Над зубчатой кромкой виднелась только голова Гарденбурга. Лейтенант внимательно рассматривал в бинокль расположившуюся неподалеку транспортную колонну англичан. На нем была длинная толстая шинель, но даже под ее складками было видно, как напряглось его тело.
«Черт бы его побрал! — мысленно выругался Христиан. — Да уж спит ли он когда-нибудь? Вот было бы здорово, если бы Гарденбурга сейчас убили!»
Христиан с наслаждением стал развивать эту мысль, но тут же отбросил ее и вздохнул. Нет, это невозможно. В это утро могут убить всех, только не Гарденбурга. Достаточно раз взглянуть на него, чтобы понять: этот выживет до конца войны.
Гиммлер, лежавший у гребня рядом с Гарденбургом, осторожно, стараясь не поднимать пыли, сполз вниз, разбудил спавших и что-то шепнул каждому из них. Солдаты зашевелились, двигаясь с осторожностью людей, которые находятся в темной комнате, сплошь заставленной хрупкой стеклянной посудой.
Гиммлер на четвереньках добрался до Христиана и осторожно присел рядом с ним.
— Он тебя вызывает, — шепнул он, хотя до англичан было добрых триста метров.
— Хорошо, — не двигаясь ответил Христиан.
— Гарденбург добьется, что нас всех перебьют, — пожаловался Гиммлер. Он заметно похудел, его давно небритое, заросшее щетиной лицо имело болезненный вид, глаза запали, как у пойманного, затравленного зверя. С тех пор как три месяца назад под Бардией над ними разорвался первый снаряд, Гиммлер перестал паясничать и забавлять офицеров своими шуточками. Казалось, что унтер-офицера подменили, что с прибытием в Африку в него вселился кто-то другой, тощий и отчаявшийся, а дух прежнего добродушного весельчака уютно устроился где-то в захолустном уголке Европы и преспокойно поджидает возвращения Гиммлера, чтобы вновь завладеть его телом.
— Он лежит себе там, наблюдает за томми и напевает, — снова зашептал Гиммлер.
— Напевает? — переспросил Христиан и тряхнул головой, чтобы отогнать сон.
— Напевает и улыбается. Он не спал всю ночь. С той минуты, как колонна остановилась там вчера вечером, он лежит, не отрывая глаз от бинокля, и все улыбается. — Гиммлер со злостью взглянул в ту сторону, где у гребня притаился лейтенант.
— Нет бы ударить по англичанам вчера вечером. Мы легко бы расправились с ними, но он, видите ли, боится, что какой-нибудь томми, не дай бог, спасется. И вот пожалуйста! Мы должны торчать тут целых десять часов и ожидать наступления дня, чтобы прикончить их всех до одного. Ведь какую тогда можно будет написать реляцию! — Гиммлер раздраженно плюнул на непрерывно пересыпающийся под ветром песок. — Вот увидишь, он дождется, что нас всех тут прихлопнут.
— Сколько всего англичан? — спросил Христиан. Он сбросил наконец одеяло и, дрожа от холода, нагнулся, чтобы взятье земли свой тщательно завернутый автомат.
— Восемьдесят, — ответил Гиммлер и с горечью осмотрелся по сторонам. — А нас тринадцать. Тринадцать! Только этот сукин сын мог взять с собой в дозор тринадцать человек. Не двенадцать, не четырнадцать, не…
— Они уже проснулись? — перебил его Христиан.
— Да. Кругом у них часовые. Просто чудо, что они до сих пор нас не обнаружили.
— Чего же он ждет? — Христиан посмотрел на лейтенанта, лежавшего под самым гребнем в позе притаившегося зверя.
— А ты сам его спроси, — буркнул Гиммлер. — Он, может, ждет, что приедет Роммель — полюбоваться на его действия и после завтрака пришпилить ему орден.
Лейтенант соскользнул с верхушки склона и нетерпеливо махнул Христиану. Дистль и Гиммлер медленно поползли ему навстречу.
— Решил сам навести миномет, — продолжал ворчать Гиммлер. — Мне он, видите ли, не доверяет, я, видите ли, недостаточно учен. Всю ночь ползал взад и вперед, забавляясь подъемным механизмом. Ей-богу, если бы нашего лейтенанта осмотрели доктора, они тут же надели бы на него смирительную рубаху.
— Живо! Живо! — хрипло прошептал Гарденбург. Приблизившись к нему, Христиан заметил, что глаза его буквально горят от счастья. Лейтенант давно побрился, его фуражка была вся в песке, но выглядел он таким свеженьким, словно проспал десять часов подряд.
— Через минуту все по местам, — приказал Гарденбург. — Без моего приказания никто не должен шевелиться. Первым открывает огонь миномет. Сигнал рукой я подам отсюда.
Стоя на четвереньках, Христиан кивнул головой.
— По сигналу два пулемета выдвигаются на этот гребень и при поддержке стрелков ведут непрерывный огонь, пока я не скомандую отбой. Ясно?
— Так точно, господин лейтенант, — шепотом ответил Христиан.
— Корректировать огонь миномета буду я сам. Минометному расчету все время следить за мной. Понятно?
— Так точно, господин лейтенант, — повторил Христиан. — Когда мы откроем огонь?
— Когда я найду нужным. А сейчас обойдите людей, проверьте, все ли в порядке, и возвращайтесь ко мне.
— Слушаюсь.
Христиан и Гиммлер повернулись и поползли к миномету, около которого рядом с минами скорчились солдаты расчета.
— Если бы только этот ублюдок получил сегодня пулю в задницу, я умер бы счастливейшим человеком на земле, — вполголоса заметил Гиммлер.
— Замолчи, — огрызнулся Христиан, которому стала передаваться нервозность унтер-офицера. — Занимайся своим делом, а лейтенант сам о себе позаботится.
— Обо мне беспокоиться нечего, — обиделся Гиммлер. — Никто не может сказать, что я не выполняю свой долг.
— Никто этого и не говорит.
— Но ты-то хотел сказать, — сварливо ответил Гиммлер, радуясь возможности поспорить со своим постоянным врагом и хотя бы на минуту забыть о восьмидесяти англичанах, расположившихся в каких-нибудь трехстах метрах.
— Заткнись! — оборвал его Христиан и перевел взгляд на дрожавших от холода минометчиков. Один из них — новичок Шенер непрерывно зевал. Когда он открывал и закрывал рот, его губы нелепо тряслись. Но в общем расчет был наготове. Христиан передал солдатам приказ лейтенанта и, стараясь не пылить, пополз дальше, к пулеметному расчету из трех человек, расположившемуся на правом фланге возвышенности.
Люди и здесь были в готовности. Целая ночь ожидания в непосредственной близости от противника, находившегося сразу за невысоким скалистым хребтом, сказалась на всех. Две разведывательные машины и гусеничный транспортер стояли едва прикрытые небольшой высоткой. Если бы появился английский разведывательный самолет, все пошло бы прахом. Люди то и дело, как и весь вчерашний день, тревожно посматривали на ясное бескрайнее небо, освещенное первыми утренними лучами. К счастью, солнце, пока еще низкое, но уже нестерпимо яркое, поднималось у них за спиной. Еще примерно час оно будет слепить англичанам глаза.
За последние пять недель Гарденбург уже третий раз водил их в тыл английских позиций, и Христиан не сомневался, что лейтенант сам напрашивается в штабе батальона на подобные задания. Здесь, на крайнем правом фланге постоянно меняющейся линии фронта, в безводной и лишенной дорог пустыне, кое-где покрытой колючим кустарником, войск было мало. На большом удалении друг от друга были разбросаны отдельные посты, между которыми бродили патрули обеих сторон, и обстановка была совсем иной, чем у побережья, где проходила важная дорога с пунктами водоснабжения. Там была сосредоточена основная масса войск, а ожесточенный артиллерийский огонь и воздушные налеты не прекращались ни днем ни ночью. А здесь над пустыней нависло тяжелое молчание, насыщенное каким-то тревожным предчувствием.
«Прошлая война, — думал Христиан, — в некотором отношении была лучше. Конечно, и тогда в окопах шла ужасная бойня, но все было как-то более организованно. Вы регулярно получали еду, чувствовали, что все совершается в соответствии с установившимся порядком и даже опасность приходит обычным, известным путем. В окопе над вами не так тяготеет власть вот такого сумасшедшего искателя славы, — продолжал размышлять Христиан, медленно подползая к Гарденбургу, который снова улегся у гребня возвышенности и рассматривал англичан в бинокль. — В шестидесятом году этот маньяк станет, чего доброго, начальником немецкого генерального штаба, и да поможет тогда бог немецкому солдату!»
Не поднимая головы над гребнем. Христиан осторожно опустился на песок рядом с лейтенантом. От листьев полузасохшего кустарника, цеплявшегося за камни, исходил слабый кисловатый запах.
— Все готово, лейтенант, — доложил Христиан.
— Хорошо, — не двигаясь отозвался Гарденбург.
Христиан снял фуражку, осторожно поднял голову и посмотрел через гребень.
Англичане кипятили чай. Из небольших жестянок, наполовину наполненных песком, пропитанным бензином, поднималось бледное пламя. Вокруг с эмалированными кружками в руках стояли люди. Время от времени на блестящей эмали кружек вспыхивали яркие солнечные зайчики, и тогда казалось, что люди вдруг начинают тревожно перебегать с места на место.
Отсюда, на расстоянии в триста метров, англичане казались детьми, а их покрытые камуфляжной раскраской грузовики и легковые машины — поломанными игрушками. У пулеметов, установленных на кабине каждого грузовика, стояли часовые. Но в целом сцена напоминала воскресный пикник горожан, которые оставили жен дома и решили в мужской компании провести утро на свежем воздухе. Среди машин все еще валялись одеяла: на них ночью спали солдаты. Кое-кто из англичан брился, поставив перед собой полную чашку воды. «Должно быть, у них воды хоть отбавляй, — механически подумал Христиан, — если они так щедро ее расходуют».
Грузовиков было шесть: пять открытых, груженных ящиками с продуктами, и один крытый, очевидно с боеприпасами. К кострам один за другим стали подходить часовые с винтовками в руках.
«Англичане, должно быть, чувствуют себя в полной безопасности, — размышлял Христиан, — здесь, в тылу, в пятидесяти километрах от передовых позиций, совершая обычный рейс на свои южные посты. Они даже не сочли нужным окопаться, и теперь им негде укрыться, разве только за грузовиками». Не верилось, что восемьдесят человек могут так беспечно и так долго расхаживать под прицелом противника, который ждет только мановения руки, чтобы открыть убийственный огонь. Было странно видеть, как они спокойно бреются, готовят чай. «Ну что ж, если уж кончать с ними, так именно сейчас…»
Христиан взглянул на Гарденбурга. На лице лейтенанта застыла слабая улыбка, он, как еще раньше подметил Гиммлер, и в самом деле что-то напевал. Улыбка его казалась почти нежной — так улыбался бы взрослый, наблюдая за трогательными, неуклюжими движениями малыша. Гарденбург медлил с сигналом, и Христиану не оставалось ничего иного, как устроиться на песке с таким расчетом, чтобы видеть все происходящее внизу, и ждать.
Но вот вода у англичан закипела, о чем свидетельствовали относимые ветром фонтанчики пара. Христиан видел, как томми принялись по-домашнему отмеривать в кипяток чай и сахар из баночек и мешочков и добавлять сгущенное молоко. «Они не скупились бы, — усмехнулся про себя Христиан, — если бы знали, что им ничего не потребуется на ленч и на обед».
Он видел, как от окруженных солдатами костров отделилось по одному человеку. Они собрали кульки и баночки и тщательно уложили их в грузовики. Англичане по очереди черпали кипящую жидкость и, наполнив чашки, уступали место другим. Получив завтрак, люди усаживались на песок, и временами порывы ветра доносили обрывки их болтовни и смеха. Христиан с завистью облизал губы. Уже двенадцать часов у него во рту не было и маковой росинки, после выхода из расположения роты он не пил ничего горячего. Ему казалось, что он ощущает сильный, приятный аромат и чуть ли не вкус крепкого, горячего чая.
Гарденбург по-прежнему не шевелился. Та же улыбка, то же режущее слух мурлыканье… «Чего он ждет, черт бы его побрал? Чтобы нас обнаружили? Хочет обязательно подраться, вместо того чтобы хладнокровно убивать из-за укрытия? Или он ожидает, пока нас не заметят с самолета?» Христиан оглянулся. Немцы лежали в напряженных, неестественных позах, не спуская тревожных взглядов с лейтенанта. Солдат справа от Христиана с трудом глотнул пересохшим ртом, и звук этот прозвучал как-то неестественно громко.
«А ведь он наслаждается! — мысленно воскликнул Христиан, снова взглянув на Гарденбурга. — Нет, армия не имеет права доверять солдат такому человеку. И без того не сладко».
Покончив с завтраком, англичане, рассевшиеся между грузовиками, принялись набивать свои трубки и задымили сигаретами. Это придавало всей картине еще более мирный вид, подчеркивало царившую среди солдат противника атмосферу довольства и беспечности, и Христиану мучительно захотелось курить. Конечно, на таком расстоянии трудно было как следует рассмотреть англичан, но они казались самыми обыкновенными томми — худощавыми и низкорослыми в своих шинелях, как всегда флегматичными и неторопливыми. Некоторые из них тщательно вычистили песком свою посуду, а затем направились к грузовикам и принялись скатывать одеяла. Часовые у пулеметов, установленных на машинах, соскочили на песок, собираясь позавтракать. Минуты две-три у пулеметов никого не было.
«Так вот чего ждал Гарденбург!» — догадался Христиан и быстро осмотрел солдат, проверяя, все ли готовы. Никто из немцев не пошевелился, они по-прежнему лежали, скорчившись в неудобных позах.
Христиан взглянул на Гарденбурга. Если лейтенант и заметил, что у английских пулеметов никого нет, то не подал виду. На губах у него играла все та же легкая улыбка, и он по-прежнему что-то напевал.
Самое безобразное у Гарденбурга — его зубы. Большие, широкие, кривые и редкие. Легко представить, с каким шумом он втягивает в себя жидкость, когда пьет. А как он доволен собой! Это прямо-таки написано на его лице, когда он, невозмутимо улыбаясь, смотрит в бинокль. Он знает, что все не сводят с него глаз, что все ждут, когда наконец он прекратит своим сигналом эту томительную пытку. Он знает, что все ненавидят его, боятся и не понимают.
Христиан усиленно замигал и снова, словно сквозь дымку, посмотрел на англичан, стараясь хоть на мгновение забыть насмешливое, с тонкими чертами лицо Гарденбурга. Места у пулеметов не спеша занимали новые часовые. Один из них — светловолосый, без фуражки — курил сигарету. Солдат расстегнул воротник, греясь в лучах поднимающегося солнца. Он стоял, удобно опираясь спиной на высокий железный борт, на губе у него висела сигарета, руки лежали на пулемете, направленном прямо на Христиана.
«Ну вот, — разозлился Христиан, — Гарденбург-таки упустил благоприятную возможность! Чего же, в конце концов, он ждет?.. Надо было, пока я мог, побольше узнать о нем у Гретхен. Что руководит им? Чего он добивается? Почему он стал таким угрюмым?.. Какой к нему нужен подход?.. Да ну давай же, давай, — умолял Христиан лейтенанта, заметив, что два английских офицера с лопатками и туалетной бумагой в руках направились в сторону от колонны… — Давай же скорее сигнал!..»
Но Гарденбург не шевелился.
Христиан почувствовал, что во рту у него совсем пересохло, и судорожно пытался проглотить слюну. Ему было холодно — холоднее, чем в ту минуту, когда он проснулся. У него начали трястись плечи, и он никак не мог унять дрожь. Язык распух, превратился в огромный шершавый комок, на зубах хрустел песок. Он взглянул на свою руку, лежавшую на затворе автомата, и попытался пошевелить пальцами. Они плохо повиновались ему, словно принадлежали кому-то другому.
«Я не смогу выстрелить! — Христиану казалось, что он сходит с ума. — Он подаст сигнал, а я не смогу даже поднять автомат». Он почувствовал резь в глазах и мигал до тех пор, пока не выступили слезы. Сквозь туманную пелену восемьдесят англичан внизу, грузовики и костры показались ему бесформенной колышущейся массой.
«Нет, это уж слишком! Лежать здесь так долго и наблюдать, как люди, которых ты намерен убить, просыпаются, готовят завтрак, отправляются освободить желудок! Теперь уже человек пятнадцать — двадцать, спустив брюки, присели в стороне от грузовиков… Таков солдатский распорядок в любой армии… Если ты не сходишь по своей надобности через десять минут после завтрака, то, вероятно, не найдешь другого времени в течение всего дня… Отправляясь на войну с развевающимися знаменами, под грохот барабанов и пение горнов, маршируя по чисто подметенным улицам, даже не представляешь себе, что это значит — десять часов лежать в ожидании на холодном, колючем песке в таком месте, куда раньше не заглядывали даже бедуины; лежать и наблюдать, как двадцать англичан отправляют свои естественные надобности в киренаикской пустыне. Вот что следовало бы сфотографировать Брандту для „Франкфуртер цейтунг“».
Христиан услышал странные, ритмичные звуки и медленно повернулся. Рядом с ним радостно хихикал Гарденбург.
Христиан отвернулся и закрыл глаза. «Нет, конечно же, это должно кончиться, — сказал он себе. — Кончится хихиканье, кончится утренний туалет англичан, наступит конец и лейтенанту Гарденбургу, Африке, солнцу, ветру, войне…»
Позади Христиана послышался какой-то шум. Он открыл глаза и мгновение спустя увидел разрыв мины. Он понял, что Гарденбург подал сигнал. Мина попала в светловолосого юношу — того, что только сейчас стоял в грузовике и курил. Юноша исчез.
Машина загорелась. Мины одна за другой рвались среди грузовиков. Выдвинутые на гребень возвышенности пулеметы открыли огонь по колонне. Маленькие фигурки, нелепо раскачиваясь, разбегались во всех направлениях. Люди, присевшие в стороне от грузовиков, поднялись и, придерживая брюки, побежали, сверкая ягодицами, спотыкаясь и падая. Какой-то солдат помчался прямо к высоте, где сидели немцы, словно не соображая, что отсюда и ведется огонь. Уже метрах в ста, не больше, он заметил пулеметы. Несколько секунд он стоял как вкопанный, потом повернулся и бросился бежать обратно, придерживая одной рукой брюки. Кто-то из немцев небрежно, словно между делом, застрелил его.
Корректируя огонь миномета, Гарденбург время от времени принимался хихикать. Две мины попали в грузовик с боеприпасами, и машина взорвалась. На месте взрыва всплыл огромный клуб дыма, осколки просвистели над головами немцев. Перед грузовиками на песке там и тут валялись убитые. Английский сержант собрал горстку уцелевших солдат и, беспорядочно стреляя с бедра, бегом повел их на высоту. Один из немцев выстрелил в сержанта; он упал, но тут же приподнялся и продолжал стрелять сидя, пока его не сразила вторая пуля. Сержант ткнулся головой в песок, вытянулся и замер. Люди, которых ему удалось собрать, в беспорядке устремились к грузовикам, но полегли все до одного, настигнутые пулями немцев.
Минуты через две со стороны англичан уже не было слышно ни одного выстрела. Сильный ветер уносил в сторону дым горящих грузовиков. Кое-где на песке бились в конвульсиях умирающие.
Гарденбург встал и поднял руку. Огонь прекратился.
— Дистль! — приказал он, окидывая взглядом горящие грузовики и мертвых англичан. — Продолжать пулеметный огонь.
— Что, господин лейтенант? — тупо спросил Христиан, поднимаясь с земли.
— Продолжайте вести огонь из пулеметов.
Христиан взглянул на разгромленную колонну. Все было мертво, только шевелились языки пламени, пожиравшего грузовики.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
— Прочесать огнем весь участок. Через две минуты мы спустимся туда. Я хочу, чтобы там не оставалось ничего живого. Вы поняли?
— Так точно.
Христиан приказал обоим расчетам продолжать огонь, пока не поступит новое распоряжение.
Пулеметчики с недоумением посмотрели на Христиана и молча заняли свои места. Захлебывающийся, раздраженный треск пулеметов казался каким-то неуместным сейчас, когда смолкли все окрики и молчало другое оружие. Солдаты один за другим поднялись на гребень и стали наблюдать, как пули отскакивают от земли, ударяются в мертвых и поражают раненых, заставляя их подпрыгивать и корчиться на гонимом ветром песке.
Одна из пуль попала в притаившегося у костра английского солдата. Он сел, запрокинул голову и пронзительно закричал, дико размахивая руками. Человеческий крик, такой неожиданный на фоне сухого треска пулеметов, донесся до гребня. Пулеметчики прекратили огонь.
— Продолжать огонь! — заорал Гарденбург.
Крик оборвался, и сраженный пулеметной очередью англичанин откинулся на спину.
Солдаты как зачарованные наблюдали за этой сценой. На их лицах был написан ужас. Только у Гарденбурга выражение лица было совсем иным. Скривив рот, оскалив зубы и полузакрыв глаза, он прерывисто дышал, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение. Христиан попытался вспомнить, на чьем лице он видел точно такое же самозабвенное выражение… Ну конечно, на лице Гретхен в самые интимные мгновения. «До чего же они похожи друг на друга! Прямо как родные!» — подумал Христиан.
Пулеметы все еще вели огонь, и их ровный дробный стук уже стал казаться солдатам почти таким же привычным, как грохот завода в соседнем квартале родного города. Двое из стоявших на гребне солдат вынули сигареты и закурили с самым равнодушным видом, явно пресыщенные однообразием того, что происходило у них на глазах.
«Вот она, солдатская жизнь! — подумал Христиан, взглянув на корчившиеся внизу тела. — Если бы они остались в Англии, с ними бы ничего не случилось. И кто знает, не угостит ли меня завтра свинцом какой-нибудь парень из лондонского Ист-Энда?»
Христиан внезапно почувствовал прилив гордости. Конечно, приятно сознавать, что ты выше поляков, чехов, русских, итальянцев, но самое главное, что ты живой, а потому несравненно выше любого мертвого, кем бы он ни был. Он вспомнил красивых, томных, молодых англичан, которые приезжали в Австрию кататься на лыжах. В кафе они всегда разговаривали громко и самоуверенно и не обращали на окружающих никакого внимания. «Надеюсь, — подумал Христиан, — что среди тех изуродованных офицеров, что валяются сейчас внизу, уткнувшись лицом в окровавленный песок, есть кое-кто из этих юных лордов».
Гарденбург взмахнул рукой.
— Прекратить огонь! — скомандовал он.
Пулеметы смолкли. Ближайший к Христиану пулеметчик громко вздохнул, вытер с лица обильный пот и устало облокотился на замолкнувший ствол.
— Дистль! — окликнул Гарденбург.
— Слушаю, господин лейтенант.
— Мне нужны пять солдат и вы. — Он направился вниз, к затихшему полю боя, утопая ногами в глубоком песке, сползающем со склона.
Христиан жестом приказал пяти ближайшим солдатам следовать за ним и двинулся за лейтенантом.
Гарденбург неторопливо, словно собирался принимать парад, зашагал к грузовикам, неловко размахивая руками в такт своим шагам. Дистль и солдаты двигались позади. Они приблизились к англичанину, который так глупо бросился на огонь немцев. Он был сражен несколькими пулями в грудь. Среди пропитанных кровью лохмотьев его куртки торчали осколки ребер, но он еще дышал и молча взглянул на них. Гарденбург вынул пистолет, передернул затвор, небрежно выпустил в голову англичанина две пули и все тем же неторопливым шагом двинулся дальше.
Они подошли к куче распростертых на песке тел. Здесь лежало человек шесть. Все они казались мертвыми, однако Гарденбург приказал: «Прикончить их!», и Христиан, не целясь, несколько раз выстрелил в убитых. Он ничего при этом не почувствовал.
Немцы остановились около костров, и Христиан рассеянно отметил, что в жестянках с песком, превращенных в самодельные очаги, были проделаны аккуратные отверстия для тяги. Видимо, жестянки давно уже служили солдатам верой и правдой. В воздухе стоял тяжелый запах чая, паленой шерсти, тлеющей резины и горелого мяса — он доносился из грузовиков, из которых не успели выскочить солдаты. Один из англичан, весь объятый пламенем, сумел выскочить из машины. С обожженной, почерневшей головой он лежал на боку в какой-то настороженной позе. Здесь же, среди рассыпанного чая, банок с солониной и сахаром, валялись две оторванные миной ноги.
Другой солдат сидел, прислонившись спиной к колесу машины, голова у него держалась лишь на лоскутке кожи. Христиан посмотрел на повисшую голову. Лицо с сильными челюстями, несомненно, принадлежало рабочему. На нем застыло столь характерное для англичан выражение внешнего добродушия и скрытого упорства. Изо рта, заставляя губы кривиться в насмешливой улыбке, торчала вставная челюсть. У него были чисто выбритые покрасневшие щеки и седеющие виски. «Один из тех, кто брился утром, — решил Христиан. — Тот самый аккуратный солдат, какого можно найти в любом взводе. В это утро ему можно было и не беспокоиться!..»
То там, то здесь шевелились руки и раздавались стоны. Солдаты разошлись в разные стороны, и отовсюду послышались одиночные выстрелы. Гарденбург подошел к головной машине, по всем признакам принадлежавшей начальнику колонны, и стал рыться в поисках документов. Он взял несколько карт, отпечатанных на машинке приказов, извлек из полевой сумки фотографию светловолосой женщины с двумя детьми, потом поджег машину.
Отойдя в сторону, они вместе с Христианом смотрели, как горит автомобиль.
— А нам повезло: они остановились как раз там, где нужно, — усмехнулся Гарденбург. Христиан тоже улыбнулся. Это никак не похоже на его первый опереточный бой на подступах к Парижу. Это совсем не то, что спекуляция и полицейская служба в Ренне. Это было именно то, к чему они готовились, это была война, а мертвецы, валявшиеся на песке, составляли их реальный, конкретный вклад в завоевание победы. И победа эта близка. На помощь американцев англичанам особенно рассчитывать не приходится.
— Ну ладно! — крикнул солдатам Гарденбург. — Те, кого вы не добили, могут добираться домой пешком. Возвращайтесь на высоту.
Гарденбург и Христиан пошли обратно. На гребне высоты, на фоне неба четко вырисовывались фигуры наблюдающих за ними солдат. «Какими уязвимыми они кажутся, — озабоченно подумал Христиан, — какими одинокими в этой бескрайней пустыне, и как хорошо, что я не один, что они со мной…»
Они прошли мимо полуобнаженного английского офицера. У него была нежная, бледная кожа аристократа.
— Помните, какой у него был вид, когда раздались первые выстрелы? — усмехнулся Гарденбург. — А как он бежал, пытаясь жестами приказать что-то своим солдатам и одновременно придерживая брюки?.. Капитан армии его величества английского короля… Готов биться об заклад, что в Сандхерсте их не обучают, как вести себя в подобных случаях!
Гарденбург рассмеялся. Комизм всплывавших в его памяти сцен действовал на него все сильнее и сильнее. В конце концов он даже вынужден был остановиться. Согнувшись, упираясь руками в колени и задыхаясь, Гарденбург хохотал, как безумный, и ветер тут же уносил его смех.
Христиан тоже засмеялся. Вначале он крепился, но потом смех охватил его с такой силой, что он стал беспомощно раскачиваться из стороны в сторону. Глядя на корчившихся от хохота лейтенанта и унтер-офицера, начали посмеиваться и остальные. Сначала они только хихикали, но смех Гарденбурга и Христиана был таким заразительным, что вскоре и пять сопровождавших их солдат, и пулеметчики на гребне захохотали во все горло. Звуки дикого смеха неслись над испещренной воронками пустыней, над неподвижно распростертыми телами и потухающим пламенем костров, на которых английские солдаты готовили завтрак, над разбросанными винтовками, над потешными лопатками, которыми так и не успели воспользоваться англичане, над горящими грузовиками и над мертвецом, что сидел, прислонившись к колесу, с полуоторванной головой и вставной верхней челюстью, торчавшей из судорожно искривленного рта.
