II

Однажды, когда Кристин уже улеглась на покой, она вдруг пробудилась от шума: какие-то всадники въехали во двор усадьбы. Хлопнула дверь верхней горницы – Кристин услышала, как Гэуте громко и радушно приветствует своих гостей. Слугам пришлось встать и выйти во двор. Наверху послышались говор и топот ног – Кристин различила раздраженный голос Ингрид. Да, славная девушка, эта молодая служанка, уж она не допустит никаких вольностей с собою. Взрыв веселого молодого смеха был ей наградой за находчивые, язвительные речи. Фрида что-то вопила. Бедняжка, она так и не поумнела; ей было почти столько же лет, сколько и Кристин, и все-таки хозяйке по сей день приходилось опекать ее…

Кристин повернулась на постели и уснула.

На другое утро Гэуте поднялся с петухами. Обычно его утренний сон не был долог, даже если ему случалось выпить на ночь пива. Но гости вышли только к завтраку. Они остались в усадьбе на весь день. Приехали они частью по торговым делам, а частью по дружбе. Гэуте был необыкновенно гостеприимным хозяином.

Кристин позаботилась о том, чтобы друзьям Гэуте подали на стол все самое лучшее. Она не замечала, что молча улыбается шуму и веселью, которыми с приездом молодежи опять наполнилась старая отцовская усадьба. Но она сама мало беседовала с молодыми людьми и мало их видела. Впрочем, она заметила, что Гэуте был весел и обходителен.

Гэуте, сын Эрленда, пользовался большой любовью как среди мелкого люда, так и среди состоятельных крестьян. Хотя суд над убийцами Эрленда навлек большое несчастье на их родичей и в приходе было немало усадеб и семейств, где люди усердно избегали встреч с сыновьями Эрленда, но сам Гэуте не имел ни единого недруга.

Господин Сигюрд из Сюндбю возымел самую горячую приязнь к своему молодому родственнику. Этот двоюродный брат Кристин, которого она ни разу не встречала, пока судьба не привела его к смертному ложу Эрленда, выказал ей тогда самые преданные родственные чувства. Он оставался в Иорюндгорде почти до самого рождества и прилагал все силы к тому, чтобы помочь вдове и осиротевшим мальчикам. Сыновья Эрленда учтиво и благопристойно проявляли свою благодарность к нему, но один только Гэуте близко сошелся с ним и с того времени часто бывал в Сюндбю.

Когда этот внук Ивара Йеслинга умрет, усадьба Сюндбю уйдет из его рода. Господин Сигюрд не имел детей, и его ближайшими наследниками были сыновья Хафтура. Он был уже человеком преклонных лет, и в жизни ему выпала тяжкая участь: его молодая жена лишилась рассудка во время первых родов. Он уже сорок лет жил с сумасшедшей женой, но все-таки каждый день приходил в ее покой и справлялся о ней. Она жила в одном из лучших домов Сюндбю, и множество служанок было приставлено ходить за ней.

– Узнаешь ли ты меня нынче, Гюрид? – спрашивал муж.

Иногда она ничего не отвечала, но бывали дни когда она говорила:

– Тебя-то я знаю хорошо: ты пророк Исайя, что живет в Брутвейте, к северу под Брутвейтским холмом.

Она всегда сидела с веретеном. Когда ей бывало получше, она пряла ровную и хорошую нить. Но потом на нее что-то находило, она разрывала пряжу и расшвыривала по всей горнице шерсть, которую служанки чесали для нее. После того как Гэуте рассказал обо всем матери, она неизменно принимала своего родственника сердечно и приветливо, когда ему случалось приезжать к ней в усадьбу. Однако сама Кристин уклонялась от поездки в Сюндбю. Она не бывала там ни разу после того, как венчалась в тамошней церкви.

Гэуте, сын Эрленда, был не так высок ростом, как остальные сыновья Кристин. По сравнению с рослой матерью и долговязыми братьями он казался почти что маленьким, хотя на самом деле он был выше среднего роста. И вообще Гэуте стал более видным во всех отношениях после того, как два старших брата и близнецы, которые по годам следовали за ним, покинули усадьбу. Между ними всеми он как-то терялся. Все окрестные жители считали его необыкновенно красивым. Он и вправду был хорош собой. Он очень походил на своего деда по матери – светлыми, как лен, волосами, большими серыми глазами под высоким лбом, продолговатым, в меру округлым лицом, свежей кожей и красиво очерченным ртом. У него была очень красивая посадка головы, и необыкновенная силища таилась в его несколько великоватых, но прекрасной формы руках. Однако нижняя часть туловища у него была немного коротка, а ноги изогнуты колесом. Оттого он постоянно носил длинное платье, если только какая-либо работа в усадьбе не принуждала его надевать короткую куртку; хотя именно в эти годы стало считаться красивым и пристойным шить праздничную одежду мужчин более короткой, чем в прежние времена. Жители здешних мест переняли этот обычай у знатных путников, проезжавших через долину. Но когда Гэуте, сын Эрленда, появлялся в церкви или в гостях в своем долгополом с зеленой вышивкой кафтане, с серебряным кушаком вокруг тонкой талии и откинутым за плечи плащом, подбитым оленьим мехом, то все окрестные жители удовлетворенно и благожелательно провожали взглядом молодого хозяина Йорюндгорда. В руках у Гэуте всегда была прекрасная, отделанная серебром секира, которую Лавранс, сын Бьёргюльфа, некогда получил в наследство от своего тестя, Ивара Йеслинга. И людям казалось весьма похвальным, что Гэуте, сын Эрленда, столь еще юный, следует по пути своих отцов и придерживается Древних крестьянских обычаев как в одежде, так и в образе жизни.

И верхом на коне Гэуте тоже выглядел красиво, как никто другой. Он был отчаянно лихим наездником, и жители в округе похвалялись, что во всем норвежском королевстве не сыщется коня, которого их Гэуте не смог бы укротить или обуздать. Когда Гэуте год назад был в Бьёргвине, ему довелось там объезжать жеребца, с которым прежде никто не сумел сладить. И вот под руками Гэуте жеребец сделался таким смирным, что тот проехал на нем без седла, с девичьей лентой вместо уздечки. Но когда Кристин стала выспрашивать сына об этом случае, он только рассмеялся и не захотел ничего говорить.

Кристин знала, что Гэуте бывает ветреным в обращении с женщинами, и это было ей не по нраву, но она думала: все это происходит большей частью из-за того, что женщины слишком уж ласковы с красивым юношей, а Гэуте общителен и добросердечен. Наверное, чаще всего это были просто дурачества и забавы, потому что он никогда не принимал близко к сердцу своих любовных дел и не таил их от всех, как когда-то Ноккве. Он сам пришел и рассказал матери, когда у него родилось дитя от одной молодой девушки из Сюндбю. Это случилось два года назад. Гэуте щедро наделил мать ребенка приличным ее положению приданым, а девочку он намеревался взять к себе, когда ее отнимут от груди, рассказывал Кристин господин Сигюрд. Гэуте, казалось, очень любил свою маленькую дочь и всегда навещал ее, когда бывал в Вогэ. Она была прелестным ребенком, с гордостью рассказывал Гэуте, и при крещении он велел дать ей имя Магнхильд. Кристин также полагала, что раз уж мальчик согрешил, то лучше всего будет, если он возьмет свое дитя к себе домой и станет ему преданным отцом. Она сама очень радовалась тому, что маленькая Магнхильд будет жить здесь. Но девочка умерла, достигнув годовалого возраста. Гэуте очень сокрушался, прослышав об этом, да и Кристин была опечалена тем, что так ни разу и не повидала своей маленькой внучки,

Кристин всегда бывало очень тяжело бранить Гэуте. Он был таким хилым в младенчестве и потому дольше, нежели все другие дети, держался около материнской юбки. К тому же он очень походил на ее отца. И казался таким степенным и положительным малышом – серьезно, совсем как взрослый, ковылял он следом за матерью и постоянно с самыми благими намерениями пытался сделать что-нибудь для нее, полагая в своей детской невинности, что приносит ей этим огромную пользу. Нет, у нее никогда не хватало духу быть слишком строгой с Гэуте – если он и делал что-нибудь не так по свойственным его возрасту недомыслию или простоте, то всегда достаточно было нескольких ласковых наставлений. Ведь мальчик был такой понятливый и разумный.

Когда Гэуте минуло два года, их домашний священник в Хюсабю, который был весьма сведущ в детских недугах, посоветовал, чтобы мальчику снова стали давать женское молоко, раз уж никакие другие средства не помогают. Близнецы тогда только что родились, и у Фриды, кормившей Скюле, хватило бы молока еще на одного ребенка. Но Фрида брезговала бедняжкой Гэуте – он был такой уродливый, с огромной головой, худеньким и вялым тельцем. К тому же он еще не мог ни разговаривать, ни держаться на ножках. Служанка боялась, что он подкидыш троллей, хотя ребенок был вполне здоровым и пригожим до того, как с ним десяти месяцев от роду приключилась болезнь. Но все-таки Фрида отказалась положить Гэуте у своей груди; поэтому Кристин пришлось самой начать кормить, и он сосал материнскую грудь, пока ему не минуло четыре зимы.

С той поры Фрида невзлюбила Гэуте и постоянно придиралась к нему, насколько ей позволял страх перед хозяйкой. Фрида теперь сидела на женской скамье по правую руку от госпожи и распоряжалась ее ключами, когда Кристин отлучалась из дому. Она говорила своим хозяевам все, что вздумается. Кристин многое спускала ей с рук; служанка забавляла ее. И хотя подчас и досаждала ей, но ока всегда старалась все сгладить и поправить, если Фрида совершала какое-либо безрассудство или бывала уж очень несдержанна на язык. Фрида безмерно досадовала, что Гэуте сидит теперь на почетном месте и скоро станет хозяином в усадьбе. Она все еще считала его несмышленым мальчишкой. Фрида расхваливала других братьев особенно Бьёргюльфа и Скюле, которых выкормила грудью. Над Гэуте же она глумилась за его низкий рост и кривые ноги. Гэуте относился к этому благодушно:

– Да, знаешь ли, Фрида, если бы я сосал твою грудь, то стал бы таким же богатырем, как мои братья. Но мне пришлось довольствоваться молоком моей матери. – И он улыбался Кристин.

Мать с сыном часто бродили вечерами вместе на вольном воздухе. Тропинки через пашни бывали местами так узки, что Кристин приходилось идти следом за Гэуте. Он шел впереди нее, держа в руках секиру. Он казался таким возмужалым! Мать невольно улыбалась за его спиной. Ее вдруг, совсем как в молодости, охватывало проказливое желание налететь на него сзади, прижать его к себе, смеяться и шутить с ним, как она иногда делывала в те дни, когда он был мальчиком.

Несколько раз они доходили до того места, где обычно стирали белье. Они садились и прислушивались к шуму реки, которая стремительно неслась мимо, пенясь и белея в предвечерних сумерках. Чаще всего они почти не разговаривали между собою. Но случалось, что Гэуте расспрашивал мать о старине и о прошлом ее рода. Кристин рассказывала ему обо всем, что она видела и слышала в детстве. Ни об отце, ни о годах, проведенных в Хюсабю, никогда не говорили они в такие вечера.

– Вы, верно, озябли, матушка, – сказал Гэуте. – Нынче вечер холодный.

– Да… И спина у меня застыла, пока я сидела тут на камне. – Кристин поднялась. – Я становлюсь совсем старухой, Гэуте!

Она поднималась в гору, опираясь рукой о его плечо.

Лавранс спал как убитый в своей постели. Кристин зажгла небольшую светильню. Ей захотелось немного посидеть и насладиться покоем, царившим в ее душе. К тому же и руки у нее тоже всегда было чем занять. Наверху, у нее над головой, Гэуте с грохотом уронил что-то. Потом она услышала, как он лег в постель. Мать выпрямилась на минуту и улыбнулась язычку светильни. Она слабо пошевелила губами, осенила крестом свое лицо, и грудь, и воздух впереди себя. Потом опять принялась за шитье.

Бьёрн, старый пес Эрленда, вскочил, отряхиваясь. Он сладко потянулся на передних лапах и зевнул. Потом затрусил через горницу к хозяйке. Стоило ей потрепать его по шее, как он сразу же положил передние лапы ей на колени, а когда она ласково заговорила с ним, принялся вертеть хвостом и усердно лизать ей лицо и руки. Потом Бьёрн стал потихоньку отползать обратно, поворачивая морду и искоса поглядывая на женщину: воплощением нечистой совести были и его маленькие, похожие на бусинки глазки и все его тугое мохнатое тело до завитка хвоста. Кристин украдкой улыбнулась и сделала вид, будто ничего не замечает, – тогда пес вспрыгнул на ее постель и свернулся клубочком в ногах.

Спустя некоторое время она загасила пальцами тлеющий фитиль и бросила его в масло. Серый свет летней ночи брезжил за маленьким оконцем. Кристин прочла перед сном молитвы, тихо разделась и забралась в постель. Она удобно подоткнула подушки под грудью и под плечом, а старый пес привалился сзади к ее спине. Вскоре она уснула.

Епископ Халвард сделал отца Дага своим управителем в приходе, и тогда Гэуте откупил у него епископскую десятину на три года вперед. Он также скупал в приходе кожи и съестные припасы, посылая все это санным путем в Рэумсдал, а оттуда весною морем до Бьёргвина. Кристин не совсем по душе были эти торговые дела сына; сама она всегда продавала товары в Хамаре, потому что так поступали раньше и отец ее и Симон, сын Андреса. Но Гэуте основал нечто вроде торгового сообщества со своим зятем Герлаком Паусом, а тот был Умелым купцом и находился в близком родстве со многими из самых состоятельных немецких купцов в Бьёргвине.

Дочь Эрленда Маргрет и ее муж побывали в Йорюндгорде летом, вскоре после смерти отца; они принесли богатые дары церкви за упокой души Эрленда. Когда Маргрет была юной девушкой и жила в Хюсабю, ее отношения с мачехой не шли дальше весьма умеренной дружбы, и в те годы она не обращала внимания на своих маленьких сводных братьев. А ныне ей было уже тридцать лет, и она не имела детей в браке; теперь она выказывала своим красивым взрослым братьям самую горячую сестринскую приязнь. И не кто иной, как Маргрет устроила этот договор между мужем и Гэуте.

Маргрет была все еще хороша собою, но она сделалась такой громадной и толстой, что Кристин казалось, будто она никогда в жизни не видела столь тучной женщины. Но тем больше серебряных пластинок умещалось на ее кушаке, а серебряная застежка величиною с небольшой ручной щит вполне к месту красовалась на ее обширной груди. Ее дородное тело было всегда, словно алтарь, убрано самыми дорогими тканями и украшениями из позолоченного металла – Герлах, сын Тидекена, как видно, чрезвычайно горячо любил свою супругу.

Весной прошлого года, во время весеннего тинга, Гэуте гостил у сестры и зятя в Бьёргвине, а осенью отправился через горы с табуном лошадей и там продал его. Поездка эта оказалась столь прибыльной, что Гэуте поклялся снова повторить ее нынешней осенью. Кристин полагала, что ему не следует в этом препятствовать. Видно, и у него в крови было что-то от отцовского пристрастия к дальним поездкам. Он, наверное, угомонится, когда станет постарше. Увидев, что он томится и жаждет уехать со двора, мать стала сама поторапливать его, так как в прошлом году ему пришлось возвращаться домой через горы уже посреди зимы.

И вот ясным солнечным утром, сразу же после дня святого Варфоломея, он отправился в путь. Было как раз время убоя козлов, и по всей усадьбе распространялся запах вареной козлятины. Люди ходили сытые и довольные. В течение всего лета им почти ни разу не доводилось отведать свежего мяса, разве только по большим праздникам. А теперь они вот уже много дней получали увесистые куски мяса и наваристую, жирную похлебку и к завтраку и к ужину. Захлопотавшаяся и возбужденная от первого в этом году большого убоя и заготовки колбас, стояла Кристин у края проселочной дороги и махала краешком своего головного платка вслед Гэуте и его свите. Это было красивое зрелище: холеные кони, дюжие молодые парни, сверкающее на солнце оружие и звенящая сбруя. Все загремело под ними, когда они ступили на высокий мост. Гэуте обернулся в седле и помахал шапкой матери в ответ, а она с тихим возгласом удовольствия и гордости снова замахала ему своим платком.

Вскоре после наступления зимней ночи начались дожди и распутица в долине и снежные бураны в горах. Кристин немного тревожилась о Гэуте, который все еще не вернулся домой. Но все-таки она никогда не боялась за него так, как за его братьев, – она верила в счастье этого своего сына.

Неделю спустя поздним вечером Кристин возвращалась со скотного двора и заметила нескольких всадников у калитки. Туман, словно белый дым, клубился вокруг фонаря, который был у нее в руках; Кристин пошла под дождем навстречу людям, одетым в темные меховые одежды. Это, верно, Гэуте… Едва ли можно было ожидать приезда чужих в такой поздний час.

Тут Кристин узнала в головном всаднике господина Сигюрда из Сюндбю – он тяжеловато, по-стариковски слезал с лошади.

– Я привез вести от Гэуте, Кристин, – сказал рыцарь после того, как они поздоровались. – Вчера он приехал в Сюндбю…

На дворе было так темно, что Кристин не могла разглядеть выражения его лица. Но голос у него звучал как-то странно. И когда он подошел к Двери горницы, то велел своим слугам идти в людскую вместе с конюхом Кристин. Она испугалась, так как он больше ничего не сказал, но когда они остались одни в горнице, спросила очень спокойно:

– Что же это за вести, родич? Гэуте, наверное, болен, раз он не приехал домой вместе с тобою?

– Нет, Гэуте здоров, как никогда. Но спутники его устали…

Он сдул пену с пива, которое Кристин поднесла ему в чаше, выпил и похвалил питье.

– Доброе угощение тому, кто приносит добрые вести, – промолвила хозяйка, улыбаясь.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда выслушаешь мои вести до конца, – ответил он уныло. – На этот раз он едет домой не один, твой Гэуте.

Кристин молча ждала, что он скажет дальше.

– С ним едет… да, дочь Хельге из Ховланда… Дело в том, что он увез эту… эту девушку… увез силой от отца ее…

Кристин все еще молчала. Но она опустилась на скамью напротив гостя. Рот у нее был крепко сжат.

– Гэуте попросил меня приехать сюда… Он боялся, что тебе это не понравится. Он просил меня сказать тебе… И вот я рассказал, – вяло закончил Сигюрд.

– Придется уж тебе рассказать мне все, что знаешь об этом деле, Сигюрд, – спокойно попросила Кристин.

Господин Сигюрд так и сделал, но рассказывал он очень сбивчиво и невразумительно, со многими недомолвками и отступлениями. Он и сам был очень напуган поступком Гэуте. Но все же Кристин поняла из его речей, что Гэуте повстречался с девушкой в прошлом году в Бьёргвине, звали ее Юфрид. Нет, она ни с кем не была сговорена, но Гэуте, видно, понял, что если он вздумает говорить о девушке с ее родственниками, то это ни к чему не приведет. Хельге из Ховланда был необычайно богат; он происходил из так называемого рода Дюк и владел обширными землями, главным образом в Боссе. И вот нечистый попутал этих двух молодых людей… Господин Сигюрд беспокойно ерзал на месте, чесал затылок, точно он совсем завшивел.

А нынешним летом, когда Кристин думала, что Гэуте поехал в Сюндбю, чтобы вместе с господином Сигюрдом затравить тех двух медведей, что задрали много скота на горных выгонах… Он на самом деле направился через горы в Согн… Девушка жила там у своей замужней сестры. У Хельге Дюка было три дочери и ни одного сына. Сигюрд застонал в отчаянии – да, он ведь обещал Гэуте молчать обо всем этом. Он, правда, знал, что Гэуте едет повидаться с какой-то девушкой… Но ему невдомек было, что парень может замыслить подобное безрассудство…

– Да, за это сын мой может дорого поплатиться, – сказала Кристин. Лицо у нее было застывшее и спокойное.

Сигюрд ответил, что теперь ведь уже наступила зима и дороги стали труднопроходимыми. А поскольку у владельцев Ховланда будет время как следует поразмыслить об этом деле, то, быть может, они сочтут более разумным согласиться на то, чтобы Гэуте получил Юфрид в жены, раз уж она все равно принадлежит ему.

– Но если они не сочтут это разумным и захотят мстить за похищение женщины?

Господин Сигюрд стал еще сильнее корчиться и еще отчаяннее заскреб в затылке.

– Это, кажется, считается оскорблением, которое не может быть искуплено пеней, – сказал он тихо. – Я не очень сведущ в этих делах…

Кристин молчала. Тогда господин Сигюрд опять заговорил с мольбой в голосе:

– Гэуте сказал… Он полагает, что ты с любовью встретишь их… Он говорил, ты ведь еще не настолько старая женщина, чтобы забыть… Ну, он хотел сказать, что ты ведь добилась того супруга, которого сама желала, понимаешь?

Кристин кивнула.

– Она самое красивое дитя, какое я когда-либо видел, – сказал. Сигюрд искренне. Глаза его увлажнились. – Дурно, что дьявол соблазнил Гэуте на столь бесчестный поступок… Но ты ведь все-таки приветливо встретишь этих двух бедных детей? Кристин снова кивнула.

Все вокруг казалось неприютным и серым, когда Гэуте на следующий день после полудня въезжал во двор усадьбы. Кристин, нагнувшись под дверным косяком, переступила порог дома и вдруг почувствовала, что лицо ее покрылось холодным потом: она увидела Гэуте, который помогал сойти с лошади женщине в черном плаще с капюшоном. Женщина была маленького роста и едва доставала юноше до плеча. Гэуте хотел взять ее за руку и подвести к матери, но она отстранила его и сама пошла навстречу Кристин. Гэуте стал здороваться с челядью и отдавать распоряжения тем слугам, которые приехали вместе с ним. Когда он снова взглянул на двух женщин, то увидел, что Кристин, стоя у входа в дом, обнимает девушку. Гэуте подбежал к ним с радостным приветствием на устах. В сенях господин Сигюрд обнял его за плечи и отечески похлопал по спине. Старик пыхтел и отдувался после перенесенного волнения.

Кристин была поражена, когда девушка подняла к ней свое лицо – такое белое и прелестное под насквозь промокшим от дождя капюшоном. Она была совсем юная – и маленькая, словно ребенок. Тут приезжая сказала:

– Я не жду от вас радушного приема, мать Гэуте, но теперь все двери закрыты передо мной, кроме этой. И если вы, госпожа, пожелаете терпеть меня здесь, в усадьбе, то я всегда буду помнить, что пришла сюда без чести и имущества, но с желанием служить вам и Гэуте, господину моему…

Кристин взяла девушку за руки и, даже не успев как следует осознать свои слова, сказала:

– Пусть бог простит моему сыну то, в чем он погрешил пред тобою, красивое мое дитя… Войди же, Юфрид… И да поможет господь вам обоим так же, как я буду помогать тебе, чем только

смогу.

В тот же миг ей показалось, что она проявила слишком уж большое радушие к этой женщине, которой она совсем не знала. Но вот Юфрид сняла с себя верхнюю одежду. Ее зимнее платье из плотного бледно-голубого домотканого сукна насквозь промокло от дождя у подола и на плечах, где влага пропиталась сквозь плащ. Эта девушка, почти ребенок, держалась с каким-то кротким, печальным достоинством. Она очаровательно склоняла свою черноволосую головку, и две толстые черные как смоль косы опускались у нее ниже стана.

Кристин ласково взяла девушку за руку, подвела ее к скамье и усадила на самое теплое место около печи:

– Ты ведь, наверное, озябла?

Гэуте подошел к ним и горячо обнял мать:

– Матушка, пусть свершится все, что суждено. Приходилось ли вам когда-нибудь видеть девушку прекраснее Юфрид? Она должна была стать моей, чего бы мне это ни стоило… И вы ведь будете добры к ней, дорогая моя матушка?..

Очень хороша была Юфрид, дочь Хельге. Кристин не могла отвести от нее взор. Она была небольшого роста, широка в плечах и бедрах, но ладно и красиво сложена. Кожа у нее была такая нежная и чистая, что Юфрид казалась прекрасной, несмотря на свою крайнюю бледность. У нее были короткие и широкие черты лица, но округлые щеки и четкая линия подбородка придавали им особую привлекательность. А рот у нее был продолговатый, с узкими розовыми губами, из-за которых были видны ровные мелкие зубы, похожие на молочные зубки ребенка. Когда она поднимала тяжелые веки, то ее ясные серо-зеленые глаза сияли, словно звезды, под длинными черными ресницами. Черные волосы и светлые глаза – привлекательнее этого Кристин ничего не могла себе представить в человеке. Так думала она с тех самых пор, как впервые увидела Эрленда. И у большинства ее собственных красавцев сыновей тоже были светлые глаза при темных волосах.

Кристин подвела Юфрид к скамье для женщин и усадила ее рядом с собою. Она скромно и благопристойно сидела среди чужой для нее челяди, ела очень мало и вспыхивала чистым румянцем всякий раз, когда Гэуте во время трапезы поднимал кубок и пил за ее здоровье.

А он, сидя на почетном месте хозяина дома, весь светился гордостью и беспокойным счастьем. В честь возвращения сына Кристин в этот вечер устлала стол скатертью и поставила на него две восковые свечи в подсвечниках из позолоченной меди. Гэуте и господин Сигюрд то и дело пили здоровье друг друга, и старый рыцарь казался все более и более растроганным; он обнял Гэуте за плечи и пообещал, что будет ходатаем за него перед своими богатыми родичами и даже перед самим королем Магнусом. Он добьется для него примирения с оскорбленными родственниками девушки. Ведь сам он, Сигюрд Элдьярн, не имеет ни единого недруга – только неуживчивый нрав отца да его собственное несчастье с женою повинны в том, что он несколько одинок.

Под конец Гэуте вскочил с места, держа в руке рог с вином. «Как он хорош собою», – думала Кристин. И до чего похож на ее отца! Тот тоже выглядел так, когда бывал слегка навеселе. Он был такой же сияющий, жизнерадостный, окрыленный.

– Так уж вышло у меня и этой женщины, Юфрид, дочери Хельге, что сегодня мы пируем в честь нашего приезда домой, а свадьбу нашу мы сыграем после, ежели господь будет милостив. Тебя, Сигюрд, мы благодарим за твою родственную преданность, а вас, матушка, за то, что вы приняли нас так, как я того и ожидал, зная ваше верное материнское сердце. Мы, братья, часто говорили между собой, что вы кажетесь нам великодушнейшей из всех женщин и добрейшей из матерей. И потому я прошу вас оказать нам честь и самолично постлать наше брачное ложе как можно великолепнее и пышнее, чтобы я без стыда мог предложить Юфрид разделить его со мной. И еще я прошу вас сопровождать Юфрид в верхнюю горницу, чтобы она могла возлечь на брачную постель столь благопристойно, насколько это возможно. Ведь мать ее умерла, и здесь при ней нет никого из ее родственников…

Господин Сигюрд, который уже изрядно захмелел, вдруг разразился хохотом:

– Ведь вы же и в моем доме спали вместе в верхней горнице… А мне-то было невдомек…. Но я думал, раз вы до этого уже побывали в одной постели, то…

Гэуте высокомерно тряхнул золотистыми волосами:

– Да, родич… Но этой ночью Юфрид впервые будет спать в моих объятиях здесь в этой усадьбе, где она когда-нибудь станет хозяйкой, если господь пожелает. А вас, люди добрые, я прошу пить и веселиться нынче вечером. Теперь вы видели ту, что станет моей женой и хозяйкой Йорюндгорда; ею будет она или никакая другая женщина в мире, я клянусь в том своей христианской верой и господом нашим Иисусом. Я надеюсь, что все вы, и мужчины и женщины, станете почитать ее, а вы, мои верные ребята, поможете мне охранять и защищать ее, как подобает мужчинам.

Под громкие крики и шум, раздавшиеся сразу же после речи Гэуте, Кристин потихоньку встала из-за стола и шепотом велела Ингрид следовать за нею наверх.

Великолепная верхняя горница Лавранса, сына Бьёргюльфа, содержалась в страшном запустении все эти годы, пока здесь хозяйничали сыновья Эрленда. Кристин не желала жертвовать для небрежных юнцов ничем, кроме самого необходимого: грубого постельного белья и самой неприхотливой утвари. Она даже редко заставляла прибирать в горнице, потому что это был совершенно напрасный труд. Стоило только немного подмести здесь, как Гэуте и его друзья тотчас же снова наносили сюда сору и грязи. В горнице стоял укоренившийся запах мужчин, которые, воротившись с работы в лесу или в усадьбе, сразу же бросались в постель, грязные, насквозь пропахшие конюшней, кожами и мокрой псиной.

Теперь Кристин и служанка поспешно подмели здесь и привели все в порядок, как могли лучше. Хозяйка принесла тонкое постельное белье, покрывала и подушки, накурила можжевельником. Она поставила на маленький столик серебряный кубок с последним глотком вина, отыскавшимся в доме, пшеничные лепешки, восковую свечу в металлическом подсвечнике, а затем придвинула столик к кровати. Теперь в комнате стало так уютно, как только можно было сделать на скорую руку.

На дощатой стене, отделявшей горницу от чулана, висело оружие – тяжелый двуручный боевой меч Эрленда и меч поменьше, который он постоянно носил при себе. Здесь висели также плотничьи и дровяные топоры, и среди них все еще находились две секиры, когда-то принадлежавшие Ноккве и Бьёргюльфу. Были тут и два маленьких топорика, которыми юноши пользовались редко, так как считали их слишком легкими. Но при помощи этих топориков отец ее в былые дни столь искусно мастерил и вырезывал разные вещицы, что потом приходилось лишь самую малость подправлять их ножом и стамеской. Кристин вынесла топоры в чулан и спрятала их в сундук Эрленда, где уже лежали его окровавленная рубаха и секира, которая была у него в руке в тот момент, когда ему нанесли смертельную рану.

Гэуте со смехом предложил Лаврансу посветить невесте, когда та будет подниматься в верхнюю горницу. Мальчик был одновременно и горд и смущен этим. Кристин видела, что Лавранс отлично понимает, какой опасной игрой была эта беззаконная свадьба брата, но в то же время мальчик в своей юношеской беспечности радовался необыкновенному событию. Сияющими глазами глядел он на Гэуте и его красивую жену.

На лестнице светильня погасла. Юфрид сказала, обращаясь к Кристин:

– Гэуте не просил бы вас об этом, когда бы так сильно не захмелел. Не провожайте меня дальше, хозяйка. Не опасайтесь, я не забуду, что я всего лишь совращенная женщина, бежавшая из-под опеки своих родичей.

– Да и я уж не настолько праведна, чтобы не послужить тебе до той поры, пока сын мой не искупит свой грех перед тобою и ты не сможешь по праву называть меня свекровью, – молвила Кристин. – Садись, я расчешу твои волосы… Невиданно красивы они у тебя, дитя мое…

Но когда домочадцы разошлись на покой и Кристин улеглась в постель, она снова ощутила какую-то тревогу. Нежданно для самой себя она сказала этой Юфрид больше, чем собиралась пока говорить. Но девушка так юна… и так ясно дает понять, что не требует, чтобы о ней судили лучше, чем она того заслуживает… Дитя, отринувшее честь и послушание.

Так вот как оно бывает, когда невеста входит в дом жениха, не дождавшись свадьбы. Кристин вздохнула; когда-то и она склонна была отважиться на это ради Эрленда. Но она не уверена, что посмела бы приехать в Хюсабю, если бы там находилась его мать. Нет, нет, ей не следует делать участь этой девочки еще тяжелее…

Господин Сигюрд, все еще пьяно шатаясь, топтался по комнате, – он должен был спать с Лаврансом. Он бормотал что-то бессвязное, но от чистого сердца: он ничего не пожалеет, чтобы помочь им выпутаться из этой рискованной игры…

Днем позже Юфрид показала матери Гэуте все, что она привезла с собой из дома, – два кожаных мешка с одеждой и маленький ларец из моржовой кости, в котором хранились ее украшения. Словно читая мысли Кристин, девушка сказала, что все это ее собственные вещи, которыми она вправе распоряжаться. Она частью получила их в подарок, а частью унаследовала от матери. У отца она не взяла ничего.

Кристин сидела, печально подперев щеку рукой. В ту ночь, в давние-давние времена, когда она сама складывала свои золотые украшения в ларец, собираясь украдкой покинуть родной дом, она тоже отобрала большей частью то, что было подарено ей родителями, которых она втайне опозорила, а теперь намеревалась оскорбить и опечалить у всех на глазах…

Но по одним только нарядам и украшениям Юфрид можно было понять, что она происходит из необычайно богатой семьи. Все эти вещи, по подсчету Кристин, оценивались более чем в тридцать марок чистого серебра, – одно только пурпурное платье с серебряным рисунком, отделанное белым мехом, да дополняющий этот наряд плащ на шелковой подкладке стоили никак не меньше десяти – двенадцати марок. Если бы отец девушки пошел на примирение с Гэуте, то это было бы хорошо; но ведь сын Кристин никак не может считаться ровней этой женщине. А если Хельге хочет взыскать с Гэуте со всей суровостью, сообразно своим правам и силе, то дело обстоит как нельзя хуже.

– Это кольцо, – сказала Юфрид, – всегда носила моя мать. Если вы, хозяйка, пожелаете принять его от меня, то я пойму, что вы не осуждаете меня так сурово, как того можно было бы ожидать от столь почтенной и высокородной женщины.

– Ну, теперь мне придется быть тебе вместо матери, – улыбаясь, промолвила Кристин и надела кольцо себе на палец. Это было маленькое серебряное колечко с красивым белым агатом, и Кристин подумала, что девочка, видно, считает его особенно дорогим, раз оно напоминает ей о матери.

– Я думаю, мне следует отдарить тебя чем-нибудь.

Кристин достала свой ларец и отыскала в нем золотое кольцо с сапфирами.

– Когда Гэуте появился на свет, отец его положил это кольцо мне на постель.

Юфрид взяла кольцо и поцеловала руку Кристин.

– А я хотела бы выпросить у вас другой подарок… матушка… – Она так очаровательно улыбнулась, – Не опасайтесь, что Гэуте привел в свой дом досужую или нерадивую женщину. Но у меня нет с собою подходящего платья для работы. Дайте мне какое-нибудь старое платье с вашего плеча и позвольте помогать вам; тогда, быть может, в скором времени я больше прийдусь вам по душе, чем вы можете сейчас…

Тут Кристин ничего другого не оставалось, как показать молодой женщине содержимое своих сундуков. Юфрид так умело расхваливала красивые веши, сделанные руками Кристин, что старшая хозяйка дарила ей то одно, то другое – две полотняные простыни с бахромчатой шелковой оторочкой, полотенце с синей каймой, тканое покрывало и, наконец, большой настенный ковер с изображением соколиной охоты.

– Я хочу, чтобы эти вещи навсегда остались здесь, в Йорюндгорде, а с помощью бога и девы Марии этот дом когда-нибудь будет твоим.

Потом они пошли по клетям и кладовым. Так они провели вместе много часов и остались очень довольны друг другом.

Кристин хотела дать молодой женщине свое платье из зеленого сукна, затканного черными горошинами. Но Юфрид оно показалось слишком хорошим для домашней работы. «Бедняжка, ей так хочется подольститься к мужниной матери», – подумала Кристин, подавляя улыбку. Наконец они отыскали старое коричневое платье, которое, по мнению Юфрид, было бы вполне подходящим, если его немного укоротить и поставить заплаты на локтях и под мышками. Она попросила ножницы и принадлежности для шитья и сразу же принялась за дело. Кристин тоже взялась за шитье, и так они сидели вместе, работая, когда Гэуте и господин Сигюрд пришли к ужину.