XXI. Белый конь и конь вороной
«Поразительно, – сказал сам себе капитан, – Гурвиль весел и бегает по улицам как ни в чем не бывало, хотя он почти уверен, что Фуке угрожает прямая опасность. А между тем можно сказать, и тоже с почти полной уверенностью, что тот же Гурвиль, и никто иной, предупреждал Фуке той самой запиской, которую суперинтендант, находясь на террасе, изорвал на тысячу клочков и выбросил за парапет. Гурвиль потирает руки; это значит, что он выкинул что-нибудь исключительно ловкое. Но откуда Гурвиль идет? С улицы Озерб. А куда ведет эта улица?»
И д’Артаньян поверх крыш нантских домов, поскольку замок возвышался над ними, проследил взглядом линии улиц, как если бы перед ним находился план города. Только вместо мертвой и плоской, немой и глухой бумаги взору его открывалась живая рельефная карта, полная движения, криков и теней, отбрасываемых людьми и предметами.
За чертой города расстилались зеленые поля вдоль Луары, и казалось, что они убегают к багряному горизонту, испещренные лазоревою водой и черно-зелеными пятнами обильных в этих местах болот. Сразу же за воротами Нанта уходили в гору две белые дороги, разбегавшиеся в стороны и напоминавшие раздвинутые пальцы гигантской руки.
Д’Артаньян, охвативший, проходя по террасе, эту панораму с первого взгляда, заметил, что улица Озерб доходит до самых ворот, от которых и начинается одна из обнаруженных им дорог.
Еще шаг, и он, покинув террасу и войдя внутрь башни, начал бы спускаться по лестнице, чтобы, захватив карету с решетками, направиться к дому Фуке.
Но случаю было угодно, чтобы в последний момент, когда д’Артаньян уже готов был войти в пролет лестницы, его внимание было привлечено движущейся точкой, которая была видна на этой дороге и быстро удалялась от города.
«Что это? – спросил себя мушкетер. – Бегущая, сорвавшаяся с привязи лошадь. Но как она, черт возьми, мчится!»
Точка отделилась от белой дороги и перенеслась в заросшие люцерной поля.
«Белая лошадь, – продолжал капитан, обнаруживший, что на темном фоне эта точка кажется светлой и даже блестящей, – и к тому же она несет на себе всадника; это, наверное, какой-нибудь сорванец-мальчишка, лошадь которого захотела пить и летит к водопою прямо по полю».
Спускаясь по лестнице, д’Артаньян успел забыть эти быстрые и случайные мысли, порожденные в нем непосредственным зрительным впечатлением.
Несколько клочков бумаги лежало на почерневших ступенях, выделяясь своей белизной.
– Вот клочки записки, разорванной несчастным Фуке. Бедняга! Он доверил свою тайну ветру, а ветер не желает ее принимать и отдает королю. Судьба, бедный Фуке, решительно против тебя. Твоя карта бита. Звезда Людовика Четырнадцатого явно затмевает твою; где уж белке соревноваться с ужом в силе и ловкости.
Д’Артаньян, продолжая спускаться, поднял один из этих клочков.
– Бисерный почерк Гурвиля! – воскликнул он. – Я не ошибся.
И он прочел слово конь. Он поднял еще клочок, на котором не было ни одной буквы. На третьем клочке он прочел слово белый.
– Белый конь, – повторил он, как ребенок, читающий по складам. – Ах, боже мой! – вскричал подозрительный капитан. – Белый конь!
И д’Артаньян, вспыхнув, как горсточка пороха, которая, сгорая, занимает объем, стократно превышающий первоначальный, взбежал на террасу, одолеваемый потоком мыслей и подозрений.
Белый конь все так же несся к Луаре, а на реке, расплываясь в тумане, был едва виден крошечный, колеблемый, словно пылинка, парус.
– О, – вскричал мушкетер, – есть лишь один беглец, который может мчаться с такой быстротой по возделанным полям! Только Фуке, финансист, может бежать так среди бела дня на белом коне… Только сеньор Бель-Иля может спасаться по направлению к морю, когда на земле существуют такие густые леса… Но только один д’Артаньян во всем мире может нагнать Фуке, который имеет перед ним преимущество на целые полчаса и менее чем через час достигнет своего судна.
Торопливо сбежав по лестнице, мушкетер приказал, чтобы карета с железной решеткой была быстро доставлена в рощу за городом. Затем он выбрал лучшего своего скакуна, взлетел ему на спину и понесся вихрем по улице Озерб. Д’Артаньян поскакал не той дорогой, по которой мчался Фуке, но проходившей у самой Луары, уверенный, что выиграет по крайней мере десять минут и настигнет беглеца, который с этой стороны не мог ожидать погони, на перекрестке обеих дорог.
Быстрая скачка и нетерпение, распаляющее преследователя, возбуждая как на охоте или войне, повели к тому, что добрый и мягкий по отношению к Фуке д’Артаньян сделался – и это удивило его самого – свирепым и почти кровожадным.
Он скакал и скакал, а между тем все еще не видел белого коня с его всадником; его досада росла, им овладевало неудержимое бешенство; он сомневался в себе, он готов был предположить, что Фуке воспользовался какой-то подземной дорогой, что он сменил белого коня на одного из тех знаменитых вороных скакунов, быстрых как ветер, которыми д’Артаньян так часто любовался в Сен-Манде, завидуя их силе и легкости.
В эти минуты, когда ветер дул ему прямо в лицо, так что на глазах выступали слезы, когда седло горело под ним, когда конь, израненный шпорами, хрипел от боли и выбрасывал копытами задних ног целый дождь песка и мелкого щебня, д’Артаньян поднимался на стременах и, не видя белого коня ни в воде, ни под деревьями, начинал искать его, как безумный, в воздухе. Он сходил с ума. Обуреваемый жаждой во что бы то ни стало нагнать беглеца, он мечтал о воздушных путях, открытии следующего столетия, вспоминал Дедала с его широкими крыльями, спасшими его из критской тюрьмы.
Глухой стон вырвался из уст мушкетера. Он повторял, измученный страхом оказаться в смешном положении:
– Меня, меня обманул Гурвиль! Меня!.. Скажут, что я старею, скажут, что, дав Фуке возможность бежать, я получил от него миллион.
И он вонзил шпоры в бока своего скакуна; теперь он преодолевал лье за две минуты. Вдруг на краю какого-то пастбища, за изгородью, он увидел что-то белое; это белое то показывалось, то вновь исчезало и наконец на месте, бывшем чуть выше, стало отчетливо видным.
Д’Артаньян вздрогнул от радости и тотчас же успокоился. Он вытер пот, струившийся с его лба, разжал колени, отчего лошадь его вздохнула свободнее, и, отпустив повод, умерил аллюр могучего животного, своего сообщника в этой охоте на человека. Лишь теперь он смог окинуть взглядом дорогу и определить свое положение относительно беглеца.
Суперинтендант окончательно измучил своего замечательного коня, гоня его все время по пашне. Он почувствовал необходимость добраться до более твердой почвы и мчался напрямик к дороге.
Д’Артаньяну нужно было продвигаться вперед по склону холма, круто спускавшегося к Луаре и скрывавшего капитана от взоров Фуке; он хотел, таким образом, настигнуть Фуке, как только суперинтендант выберется на большую дорогу. Там начнется настоящая гонка; там начнется борьба.
Д’Артаньян дал своему коню подышать во всю силу легких. Он увидел, что суперинтендант перешел на рысь, значит, и он тоже позволил своему коню отдых.
Но и тот и другой слишком спешили, чтобы долго сохранять этот аллюр. Достигнув более твердой земли, белый конь полетел как стрела. Д’Артаньян опустил повод, и его вороной конь перешел на галоп. Теперь они неслись по дороге один за другим. Топот коней и эхо, порождаемое им, сливались вместе, образуя невнятный гул. Фуке все еще не замечал д’Артаньяна.
Но когда он вылетел из-под нависавшего над дорогой обрыва, до его слуха отчетливо донеслось раздававшееся за его спиной эхо – стук копыт вороного коня; оно разносилось, словно раскаты грома.
Фуке обернулся; в ста шагах позади него, пригнувшись к шее своего скакуна, мчался во весь опор его враг. Сомнений быть не могло – блестящая перевязь, красный плащ – мушкетер. Фуке отпустил повод, и его белый конь вырвался вперед, увеличив расстояние между ним и его преследователем еще на десяток шагов.
«Однако, – пронеслось в мыслях у мушкетера, – конь под Фуке – особенный конь. Держись, капитан!»
И он принялся изучать своим острым взглядом аллюр и повадки белого скакуна. Он видел перед собою округлый круп, небольшой, торчком отставленный хвост, тонкие и поджарые, точно сплетенные из стальных мускулов, ноги, копыта тверже мрамора.
Д’Артаньян пришпорил своего вороного, но расстояние между ним и Фуке не сократилось. Капитан прислушался: белый скакун дышал ровно, а между тем он летел стрелою, разрезая грудью потоки встречного воздуха. Вороной конь, напротив, начал храпеть: он задыхался.
«Нужно загнать коня, но настигнуть Фуке», – подумал капитан мушкетеров. И он стал рвать мундштуком губы измученного животного и терзать шпорами его и без того окровавленные бока. Доведенный до бешенства конь стал нагонять Фуке. Теперь д’Артаньян оказался на расстоянии пистолетного выстрела от него.
«Крепись, – сказал себе мушкетер, – крепись! Еще немного, и белый конь выдохнется; ну а если конь устоит, то не выдержит всадник».
Но и конь и всадник продолжали эту невероятную скачку, и всадник все так же крепко держался в седле; они были слиты друг с другом, представляя собой одно целое, и расстояние между Фуке и д’Артаньяном понемногу стало опять увеличиваться.
Д’Артаньян дико вскрикнул, и этот крик заставил Фуке обернуться; его конь понесся еще быстрее.
– Несравненный конь, неистовый всадник! – пробурчал капитан сквозь зубы. – Проклятие! Господин Фуке, эй вы, послушайте! Именем короля!
Фуке ничего не ответил.
– Вы меня слышите? – завопил д’Артаньян.
Его конь оступился.
– Еще бы! – лаконично заметил Фуке. И полетел дальше.
Д’Артаньян обезумел; его глаза налились кровью, она стучала в висках.
– Именем короля! – крикнул он вторично. – Остановитесь, или я собью вас пистолетной пулей.
– Сбивайте! – ответил Фуке, продолжая скачку.
Д’Артаньян выхватил один из своих пистолетов и взвел курок, надеясь, что этот звук остановит его врага.
– У вас тоже есть пистолеты, – прокричал он, – защищайтесь!
Фуке действительно обернулся на звук взводимого д’Артаньяном курка и, глядя прямо в лицо мушкетеру, приподнял правой рукой полу своего платья, но так и не прикоснулся к кобуре пистолета.
Между ними было теперь каких-нибудь двадцать шагов.
– Черт возьми! – закричал д’Артаньян. – Я не стану вас убивать; если вы не хотите разрядить в меня пистолет, сдавайтесь! Что такое тюрьма?
– Лучше умереть, – ответил Фуке, – я буду по крайней мере меньше страдать.
Д’Артаньян в отчаянии бросил свой пистолет на дорогу:
– Я возьму вас живым!
И чудом, на которое был способен только этот не имеющий себе равных всадник, он побудил своего коня приблизиться еще на десять шагов к белому скакуну; он уже протянул руку, чтобы схватить настигаемую добычу.
– Право же, убейте меня! Это не в пример человечнее, – прокричал Фуке.
– Нет, живым, только живым! – пробормотал капитан.
Его конь вторично споткнулся; конь Фуке опять получил преимущество.
Невиданным зрелищем было это соревнование двух коней, жизнь которых поддерживалась только волею всадников. Бешеный галоп сменился быстрой рысью, потом рысью обыкновенной, но этим изнемогающим от усталости, остервеневшим соперникам продолжало казаться, что они скачут все так же неудержимо. Измученный вконец д’Артаньян выхватил второй пистолет и навел его на белого скакуна.
– В коня, не в вас! – прокричал он Фуке и выстрелил.
Животное, пораженное его выстрелом в круп, сделало бешеный скачок в сторону и взвилось на дыбы. В это мгновение вороной конь д’Артаньяна пал замертво.
«Я обесчещен, – сказал себе мушкетер, – я жалкая тварь».
– Господин Фуке, – крикнул он, – умоляю вас, бросьте мне один из своих пистолетов, и я застрелюсь!
Фуке снова заставил коня затрусить мелкой рысцой.
– Умоляю вас, умоляю! – продолжал д’Артаньян. – То, чего вы не даете мне сделать немедленно, я все равно сделаю через час. Но здесь, на этой дороге, я умру мужественно, я умру, не потеряв моей чести; окажите же мне услугу, молю вас!
Фуке ничего не ответил; он по-прежнему медленно продвигался вперед.
Д’Артаньян пустился бежать за своим врагом.
Он бросил на землю шляпу, затем куртку, которая мешала ему, потом ножны от шпаги, чтобы они не путались под ногами. Даже шпага, зажатая у него в кулаке, показалась ему чрезмерно тяжелою, и он избавился от нее так же, как избавился от ножен.
Белый конь хрипел; д’Артаньян догонял его. С рыси обессиленное животное перешло на медленный шаг; оно трясло головою; изо рта его вместе с пеной текла кровь.
Д’Артаньян сделал отчаянное усилие и бросился на Фуке. Уцепившись за его ногу, он, задыхаясь, заплетающимся языком произнес:
– Именем короля арестую вас; застрелите меня, и каждый из нас исполнит свой долг.
Фуке с силой рванул с себя оба пистолета и кинул их в реку. Он сделал это, чтобы д’Артаньян не мог их отыскать и покончить с собой. Затем он слез с коня и молвил:
– Сударь, я – ваш пленник. Обопритесь о мою руку, потому что вы сейчас лишитесь сознания.
– Благодарю вас, – прошептал д’Артаньян, который действительно чувствовал, что земля ускользает у него из-под ног, а небо валится ему на голову.
И он упал на песок, обессиленный, едва дышащий.
Фуке спустился к реке и зачерпнул в шляпу воды. Он освежил принесенной водой виски мушкетеру и несколько капель ее влил ему в рот. Д’Артаньян слегка приподнялся и посмотрел вокруг себя блуждающим взором. По-видимому, он кого-то или что-то искал.
Он увидел Фуке, стоящего перед ним на коленях с мокрою шляпой в руках. Фуке, смотря на него, ласково улыбался.
– Так вы не бежали! – воскликнул он. – О сударь! Настоящий король – по благородству, по сердцу, по душе – это не Людовик в Лувре, не Филипп на Сент-Маргерит, настоящий король – это вы, осужденный, травимый.
– Я погибаю теперь из-за одной допущенной мною ошибки, господин д’Артаньян.
– Какой же, ради самого создателя?
– Мне следовало быть вашим другом… Но как же мы доберемся до Нанта? Ведь мы довольно далеко от него.
– Вы правы, – заметил д’Артаньян с мрачным и задумчивым видом.
– Белый конь, быть может, еще оправится; это был такой исключительный конь! Садитесь на него, господин д’Артаньян. Что до меня, то я буду идти пешком, пока вы хоть немного не отдохнете.
– Бедная лошадь! Я ранил ее, – вздохнул мушкетер.
– Она пойдет, говорю вам, я ее знаю; или лучше сядем на нее оба.
– Попробуем, – проговорил д’Артаньян.
Но не успели они осуществить свое намерение, как животное пошатнулось, затем выпрямилось, несколько минут шло ровным шагом, потом опять пошатнулось и упало рядом с вороным конем д’Артаньяна.
– Ну что ж, пойдем пешком, так хочет судьба, прогулка будет великолепной, – сказал Фуке, беря д’Артаньяна под руку.
– Проклятие! – вскричал капитан, нахмурившись, с устремленным в одну точку взглядом, с тяжелым сердцем. – Отвратительный день!
Они медленно прошли четыре лье, отделявшие их от леса, за которым стояла карета с конвоем. Когда Фуке увидел это мрачное сооружение, он обратился к д’Артаньяну, который, как бы стыдясь за Людовика XIV, опустил глаза:
– Вот вещь, которую выдумал дрянной человек, капитан д’Артаньян. К чему эти решетки?
– Чтобы помешать вам бросать записки через окно.
– Изобретательно!
– Но вы можете сказать, если нельзя написать, – проговорил д’Артаньян.
– Сказать вам?
– Да… если хотите.
Фуке задумался на минуту, потом начал, глядя капитану прямо в лицо:
– Одно только слово, запомните?
– Запомню.
– И передадите его тем, кому я хочу?
– Передам.
– Сен-Манде, – совсем тихо произнес Фуке.
– Хорошо, кому же его передать?
– Госпоже де Бельер или Пелисону.
– Будет сделано.
Карета проехала Нант и направилась по дороге в Анжер.
