III. После битвы
А назавтра, в четверг…
Раненый в таверне так и не пришел в сознание. Лишь иногда он шептал какие-то невнятные слова.
Ближе к полудню из леса вырвалось облако пыли: это была группа всадников. Впереди — в десяти шагах от блестящего эскорта — два знатных сеньора. Они болтали и смеялись на скаку.
Это были король Генрих II и его любимец — маршал Жак д'Альбон де Сент-Андре.
За ними — на тяжелых боевых конях, великолепно сидящие в седлах, прекрасно экипированные охранники шотландской гвардии во главе со своим капитаном Габриэлем Монтгомери.
Все обитатели Пьерфона высыпали из домов и побежали навстречу с радостными криками: «Ноэль! Ноэль!»
Генриха II почти сразу же узнали. Закричали сильнее: «Да здравствует король!» Замок, со своей стороны, приветствовал хозяина выстрелами из аркебуз, поднимавшими с земли и деревьев тучи ворон. Флаг с гербом Франции тоже взметнулся в небо над Пьерфоном, и вся кавалькада, перебравшись через ров, въехала в необычайно красивый парадный двор с галереей, украшенной фантастическими гаргульями и ясно говорившей о той роскоши и том великолепии, в каких жили феодальные сеньоры.
Но очень скоро весь этот шум, все это движение, общее волнение замерли. Над замком нависла тяжелая тишина, она перекинулась на его окрестности и, казалось, на всю округу.
Несколько минут спустя группа из пяти или шести офицеров поспешила к находившейся поблизости таверне. С ними были король, маршал и хирург.
Эта группа под водительством врача, промелькнув мимо хозяина трактира и его жены, буквально ворвалась внутрь. Король был белым от гнева. Сент-Андре дрожал. Все поднялись в комнату, где уложили раненого Ролана.
— Сир, — сказал хирург, — вот раненый, о котором я только что говорил. Мое смиренное мнение: этот молодой человек имеет какое-то отношение к событию, беспокоящему Ваше Величество, и его ранение…
— Ролан! — воскликнул король, прерывая лекаря.
— Мой сын! — прошептал подбежавший к постели Сент-Андре.
И снова воцарилась тишина, ужасная, мертвая тишина, нарушали которую лишь хриплые стоны раненого. Наконец Генрих II произнес:
— Пусть все немедленно выйдут! А вы, маршал, останьтесь!
Никто не решился ослушаться короля, все быстро вышли из комнаты. Когда король и маршал остались одни, Генрих повернулся к Сент-Андре, и тот увидел, что лицо государя конвульсивно дергается.
— Вот! — воскликнул король с неописуемым бешенством. — Вот, значит, почему я не смог найти в замке Флоризу! Ваш сын похитил ее у меня! Украл! — Внезапно его осенила догадка, и он добавил, накаляясь все больше: — Если вы в этом замешаны, маршал… Если вы осмелились так играть мною, клянусь Богоматерью, ни ваш титул, ни ваши прежние заслуги, ни моя давняя привязанность к вам не помешают примерно вас наказать! Будьте осторожны! В Париже нас ждет палач и…
Он не закончил фразы. Но маршалу и сказанного было достаточно. Сент-Андре побледнел от охватившего его ужаса, однако гордость пересилила страх и придала ему энергии.
— Сир, — сказал он твердо, — вы уличаете в неслыханном и несуществующем преступлении убитого горем отца, стоящего у изголовья умирающего сына! Это недостойно ни короля, ни одного из Валуа!
Впервые в жизни Сент-Андре показал своему монарху, что он не просто знатный дворянин, что он — человек! Его слова задели Генриха за живое. Он протянул маршалу руку, которую тот, снова превратившись всего лишь в придворного, каким, по существу, всегда и был, с глубоким поклоном поцеловал, шепча:
— Ах, сир, вы удостаиваете меня такой чести, чтобы утешить…
— Какая злая судьба! — охватив голову руками, воскликнул король. — Господи! Но ты понимаешь, Сент-Андре, я хочу знать все, все!
— Сир, — ответил маршал, — сейчас вы узнаете правду. Посмотрите: Ролан открывает глаза!
— Отлично! — Генрих скрипнул зубами. — Раз так — допроси его сам! Потому что мне, хоть он и умирающий, не хватит мужества выслушать его и не придушить!
Генрих упал в кресло и принялся тяжело вздыхать, каждый его вздох звучал, как рыдание.
— Ролан, — наклонился к сыну маршал, — ты слышишь меня? Ты узнаешь меня?
— Да, — свистящим шепотом ответил раненый. — И еще я узнаю человека, сидящего вон там…
— Твоего короля, несчастный, твоего короля! Сир, он бредит! — поспешил оправдать сына Сент-Андре.
— Допрашивай его! — сурово приказал король.
— Ролан! Ролан! Наступает самый ответственный момент вашей жизни. Вы готовитесь предстать перед Господом нашим. Заклинаю вас: говорите правду. Кто похитил мадемуазель де Роншероль?
— Я! — ответил раненый.
Он приподнялся в постели: в последние минуты агония, как ни странно, иногда награждает умирающих приливом жизненных сил.
— Я! — диким голосом проревел он. — Да, я! А вот и он! Ах, он отнимает ее у меня! О, негодяй! Он убивает меня! На, получай! Подохнешь, как собака! Нет, это я умираю! Он убивает меня, он убил меня! О, сжальтесь, сжальтесь, бегите за ним, догоните его, арестуйте! Я же говорю: он украл ее у меня!
— Кто украл? О ком он говорит? — вспыхнул король.
— Боревер! Руаяль де Боревер! — словно услышав его вопрос, откликнулся умирающий.
— Опять он! — в бешенстве закричал Генрих. — О, горе, горе ему!
— Горе… — повторил, заметавшись в последнем приступе агонии, раненый все тем же страшным голосом. — Да, горе мне! Она любит его! Она его обожает, слышите?! А я… А меня… А меня она ненавидит! Она меня презирает!
Ролан сел, протянув вперед руки. Его взгляд пылал. Но внезапно он упал на подушки, вытянулся. Глаза и рот остались открытыми, но все было кончено.
Маршал и король вышли из комнаты. Они спустились вниз по лестнице, сгорбившись, взъерошенные, подавленные…
Десять минут спустя кавалькада галопом скакала к Парижу.
