А в это самое время, поклонившись королю в полном соответствии с правилами придворного этикета, Ролан де Сент-Андре вел рассказ о своих приключениях. Рассказ был недолгим, и несколько минут спустя он уже заканчивал его:

— Вот, сир, как все было… Наглость этих разбойников безгранична. Сир, я прошу справедливого возмездия для бандита по имени Руаяль де Боревер, который чуть было не лишил Ваше Величество одного из самых верных и преданных слуг!

— Правосудие свершится, — сказал король. — Приведите сюда великого прево.

Нострадамус слушал, и легкая улыбка освещала его угрюмое лицо. Ролан бросился на поиски Роншероля, который тут же явился к королю.

— Господин великий прево, — спросил Генрих II, — известен ли вам разбойник и бродяга по имени Руаяль де Боревер?

— Да, сир, — ответил Роншероль, — и не только он, но и вся его банда, состоящая из четырех отъявленных негодяев: Тринкмаля, Страпафара, Буракана и Корподьябля. Эти пятеро заслуживают смерти.

— Я хочу, чтобы в течение ближайших двух дней их повесили, — спокойно сказал король.

— Спасибо, сир! — воскликнул, сияя от счастья, Ролан де Сент-Андре.

— Погодите, барон де Роншероль, — вдруг мрачно сказал король, — погодите минутку. Мне нужно кое-что сказать вам. Подойдите ближе. И вы тоже, маршал… Поближе… Еще… Еще…

Юный Ролан отошел в сторону и присоединился к компании Брантома. Те, кто находился рядом с королем, все, включая королеву, расступились. Генрих II осмотрел стоявших поблизости от него придворных, убедился, что среди них нет Нострадамуса, и только тогда заговорил снова.

— Подойдите еще ближе, — сказал он тихонько Роншеролю и Сент-Андре. — Маршал, вы командуете моими войсками в Париже. А вы, великий прево, вы командуете всеми сторожевыми дозорами и ночными патрулями. Все вооруженные силы столицы королевства ваших руках. Я хочу, вы слышите, я хочу, чтобы этот человек, этот колдун, этот демон, был схвачен и сожжен на одной из наших площадей перед всем народом.

— Сир, — спокойно спросил Роншероль, — Вашему Величеству угодно, чтобы я арестовал его?

— А вы осмелитесь? Разве вы не видели, что даже сам Монтгомери не смог этого сделать?

— Сир, только отдайте приказ, и я арестую, если понадобится, самого дьявола, — с достоинством ответил Роншероль.

— И я тоже! — поторопился добавить приревновавший маршал де Сент-Андре. — Слава богу, когда речь идет о том, чтобы оказать услугу королю, я еще никому никогда не позволял меня опередить!

— Да, — прошептал Генрих, — я знаю, вы оба — мои единственные настоящие друзья с того далекого времени, когда…

— Когда мы помогали вам в любовных делах, сир, — поспешил закончить фразу маршал, видя, что король в затруднении остановился.

— Когда мы устранили этого Рено! — добавил с бледной улыбкой Роншероль.

— Рено… — пробормотал Генрих II, — Рено… — Он вытер взмокший лоб трясущейся рукой. — Да-да, так звали того молодого человека… Что с ним стало? Как странно, я и сегодня часто думаю о том, кто был женихом Мари… А вы, вы оба, припоминаете Мари?

— Что толку в пустых химерах, сир? Этот человек мертв. А мертвецы не выходят из могилы, что бы там ни говорил колдун Нострадамус!

— Мари… — мечтательно продолжал король. — Скольких женщин я любил с тех пор… Но ни к одной у меня не было такой страсти… Ладно, оставим эти печальные воспоминания! — добавил он, покачав головой. — Я не хочу, чтобы Нострадамус был арестован в Лувре сегодня вечером. Но в день, когда вы скажете мне, что он схвачен и готов умереть…

— Что, что будет в этот день, сир?

— В этот день, Роншероль, я назначу вас на место Франуса Оливье, которое прежде обещал Л'Опиталю…

— Сир, сир! — задыхался великий прево, в глазах которого засверкал огонь, который способно зажечь лишь не соразмерное ни с чем честолюбие. — Только подумать: вы обещаете мне место великого канцлера и хранителя королевской печати!

— Я не отказываюсь от своих обещаний, — произнес король.

— А мне, сир? — жадно спросил маршал де Сент-Андре. — Что вы пообещаете мне?

— Ты получишь от меня сто тысяч экю!

Сент-Андре задрожал от головы до пят. Сердце его забилось сильнее. Он кусал губы, чтобы не закричать от радости.

Никому из них — ни самому королю, ни его маршалу, ни великому прево — не показалось странным, что столь значительное вознаграждение предлагается за арест колдуна в то самое время, когда и дня не проходило без того, чтобы на какой-нибудь площади не сожгли какого-нибудь колдуна, какую-нибудь ведьму или какого-нибудь еретика при огромном стечении народа. Вот только все трое испытывали ощущение, что над ними тяготеет некая чудовищная сила. И они трое — король, маршал, прево — пытались противопоставить ей сразу три силы, три природные страсти, направленные сейчас против одного-единственного человека: Страх, Алчность и Тщеславие образовали заговор, целью которого было уничтожить его.

Король хотел было жестом отослать заговорщиков, но они не сдвинулись с места. Переглянулись. Потом, по знаку Роншероля, маршал де Сент-Андре заговорил:

— Сир, раз уж так получилось, что мы с великим прево удостоены одновременно беседы с Вашим Величеством, разрешите испросить милости, в которой мы оба нуждаемся!

— Что вы имеете в виду? — удивился Генрих II.

— Сир, — продолжил Сент-Андре, — вы знаете, какая долгая и крепкая дружба объединяет нас с господином великим прево. Мы решили превратить эту дружбу в нерушимый союз. Для этого мы уже давно разработали проект воссоединения, который и просим Ваше Величество одобрить.

— Какой еще проект? — пробормотал король, бледнея.

— Сир, речь идет о бракосочетании виконта Ролана де Сент-Андре, моего сына, и благородной девицы Флоризы де Роншероль, дочери великого прево.

Все, кто в этот момент смотрел в сторону короля, заметили, что по его лицу и телу пробежала судорога и что его сверкающий взгляд заметался между собеседниками. Но Роншероль и Сент-Андре сделали вид, что они-то ничего не заметили, и продолжали оставаться на своих местах все так же спокойно и уверенно. Тогда Генрих снова сделал жест, отсылавший устремившихся было к нему верноподданных.

— И вы тоже уходите! — грозно сказал он Роншеролю.

Тот повиновался. Взял виконта Ролана под руку и повел его к своей дочери Флоризе.

— Что это еще за предательство? — поджав губы и злобно глядя на Сент-Андре, процедил Генрих II. — Тебе следует быть поосторожнее, мой храбрый маршал! Вспомни, что это я сделал тебя маршалом. Тебе это, конечно, все равно, согласен, но вспомни заодно, какими благодеяниями я тебя осыпал… Потому что чины и звания вместе с золотом могут в один прекрасный день исчезнуть, как сладкий сон, понимаешь? Стоит мне только пальцем пошевелить… Не говоря уж о том, что для предателей всегда готова веревка, даже если они такого знатного рода, как ты.

Сент-Андре побледнел, как смерть. Но держался твердо.

— Тебе известно, что я хочу эту девушку, — продолжал король, скрипя зубами. — Я хочу ее! Это ведь ты каждую ночь сопровождал меня к дому Роншероля! Это ведь ты вздыхал вместе со мной под окнами красавицы! Ты мне обещал помощь и содействие… И вот теперь — вдруг! — ты приходишь и говоришь, что Флориза будет принадлежать твоему сыну!

— Сир, — ответил маршал де Сент-Андре, — только женитьба моего сына на дочери Роншероля может обеспечить вам возможность добиться того, чего вы хотите. Если мой сын женится на Флоризе, она станет постоянно бывать при дворе, и вы, если понадобится, сделаете ее придворной дамой. А в самый день свадьбы вы дадите Ролану срочное поручение, и он отбудет с этой неотложной миссией куда-нибудь, к примеру, в Мец, чтобы посмотреть, что там делается…

— И он уедет?

— Об этом позвольте позаботиться мне!

Генрих II, вздрогнув, посмотрел с каким-то загадочным выражением прямо в лицо собеседника.

«Вот отъявленный мерзавец!» — подумал он, а вслух сказал:

— Продолжай, продолжай, Сент-Андре… Твое предложение начинает интересовать меня…

— Черт возьми! Я был в этом уверен! — обрадовался маршал. — Послушайте меня, сир. Я знаком с Роншеролем больше двадцати лет. Не стану говорить, насколько он тщеславен. Помимо этого, у него, пожалуй, не найти ни одной страсти. Это человек из мрамора, нет, скорее отлитый из бронзы. Ничто не способно вывести его из себя. Это ужасный человек, сир. Но одна слабость у него все же есть. И потому — хочу, чтобы вы поняли это, сир, — ему легче своими руками заколоть кинжалом собственную дочь, чем увидеть ее вашей любовницей. Этот железный человек однажды плакал у меня на груди из-за того, что Флориза подхватила лихорадку. Он спалил бы Париж дотла, лишь бы его дочь не пролила ни слезинки, понимаете? Значит, вы должны понять, как ревностно он ее охраняет.

— Продолжай, продолжай, друг мой…

— А теперь, сир, вам следует узнать, что однажды во дворе дома Роншероля состоялось сражение между его людьми и молодым парнем, который вроде бы дрался, как лев, и который, когда его схватили и заперли, сумел каким-то волшебным образом улизнуть из темницы.

— И как же его зовут? — спросил король.

— Сир, его имя — Руаяль де Боревер.

— Как? Тот самый молодец, который так славно отделал твоего сына?

— Тот самый, сир, тот самый, кого вы несколько минут назад приказали повесить. Кроме того, вам следует знать еще вот что: этот негодяй сумел произвести на одну женщину столь живое и неизгладимое впечатление, что она, как подозревают, помогла ему бежать после того, как он был арестован во дворе дома великого прево.

— Что же, она влюбилась в этого юного героя?

— Очень может быть, сир! Во всяком случае, именно это заподозрил ее отец. Потому что эта женщина, вернее, эта молодая девушка — Флориза де Роншероль, Ваше Величество…

Король глухо выругался. Он побледнел. Его обычно тусклые, бесцветные глаза запылали. Губы задрожали.

— Как только этого Боревера поймают, — пробормотал он, — пусть скажут мне: я сам хочу увидеть его на виселице!

— Будьте уверены, сир… Нет смысла объяснять вам, в какое бешенство пришел от всего этого великий прево и как ему было больно… Ему куда приятнее было бы видеть свою дочь мертвой, чем потерявшей голову от любви к разбойнику с большой дороги. К висельнику. Из такого положения есть только один выход: замужество. Роншеролю известно, насколько горда и чиста его дочь. Он знает, что, поклявшись перед алтарем в верности одному человеку, она никогда не отдастся другому и во что бы то ни стало сдержит свою клятву. Роншероль опасается всего — стыда, смерти, катастрофы, — пока Флориза остается девушкой, способной на любой каприз. Но как только она станет замужней женщиной, ему не о чем будет тревожиться. Вот почему он предпочитает остаться с разбитым сердцем, разлучившись с той, кто ему дороже жизни, с той, кого он хотел бы всегда держать подле себя… и беречь, как самое драгоценное из всех сокровищ мира!

Король помрачнел. Страсть, видимо, подтолкнула его к каким-то странным подсчетам. Он нахмурился, он напряженно размышлял, иногда цедя сквозь зубы обрывки фраз, отдельные слова, которые, впрочем, были скорее всего понятны маршалу. Потому что тот наклонился к уху монарха и прошептал:

— Сир, верность Флоризы не вызывает сомнений. Когда она выйдет замуж, нам можно больше не опасаться, что ее сердечко взволнует кто-то другой. К тому же, и Боревер будет уже давно качаться на веревке. Но верность Флоризы не должна обескураживать нас самих: разве впервой нам преодолевать сопротивление?

— Да уж, — улыбнулся совершенно успокоенный король, которому, наверное, очень понравилось, что его поняли без каких-либо объяснений. — Отлично. Я хочу, чтобы свадьба состоялась как можно скорее.

Сент-Андре быстро обернулся и сделал знак Роншеролю. В ту же секунду король покраснел до ушей, потом так же резко побледнел, вскочил со своего места и рухнул обратно в кресло, тяжело дыша: Роншероль приближался к нему об руку с Флоризой…

Все собравшиеся с восторгом смотрели на красавицу девушку и так шумно выражали свое восхищение, что музыкантам пришлось остановиться. Придворные стали подходить ближе.

Король трепетал. Диана де Пуатье во все глаза глядела на приближающуюся Флоризу: так заходящее солнце могло бы изучать восходящую с другой стороны горизонта незнакомую звезду, еще ярче сияющую и куда более светлую и лучезарную, чем оно само. Екатерина вся дрожала: ее заставляло испытывать все муки ада это проклятое чувство, терзающее королев точно так же, как обычных женщин, и именуемое ревностью. А Мария Стюарт просто восхищалась, как восхищается истинный поэт и художник при виде совершенного творения господня.

— Сир, — сказал, подойдя к королю, Роншероль, и в голосе его прозвучало отчаяние высшего самоотречения, — не соизволит ли Ваше Величество разрешить мне представить мою дочь, невесту благороднейшего виконта Ролана д'Альбона де Сент-Андре? Мы просим Ваше Величество удостоить благословения этот союз, который составит счастье двух семей.

Он испустил тяжелый вздох и замер, не способный больше выдавить из себя ни слова.

— Подойдите, виконт! — приказал король тоном непередаваемой угрозы. — Мадемуазель, — продолжал он (и голос его дрогнул), — я счастлив дать вашему отцу разрешение на брак, о котором он просит. И я обещаю возложить на вашего супруга миссию, которая лучше всего скажет о моем к нему доверии. — Ролан чуть не упал на колени. — Что до вас самой, мне бы хотелось обеспечить вас приданым. Идите, господа, и пусть эта свадьба состоится как можно скорее.

Сказав это и не обратив внимания на то, как поспешно все отступили назад, Генрих II умолк: скорее всего, потому, что силы его были на исходе. В ту же минуту Флориза быстро сделала два шага вперед и прошептала:

— Сир…

Договорить она не смогла. Девушка упала без чувств на руки великого прево, который, отмахиваясь от предложений помощи, бережно поднял дочь и отнес в карету.

— Вот видите, сир, — шепнул в ухо королю Сент-Андре, — насколько мало нам опасен муж нашей прелестницы? Я абсолютно убежден, что нашел верный и надежный путь к успеху Вашего Величества…

А ведь тот, кто произнес столь постыдные слова, был отцом будущего супруга Флоризы!