Часть шестая
ПУТЬ К ТАЙНЕ
I. И тогда он позвал Мари…
Дофин ужасно закричал. Услышав этот душераздирающий вопль, люди, стоявшие за дверью, распахнули ее и вбежали в комнату.
— Назад! — еще громче заорал дофин. — Убирайтесь отсюда все!
— Спасен! — не веря своим глазам, воскликнули придворные. — Его Высочество спасен! Ноэль! Ноэль! Чудо!
Взрыв искренней радости окружающих почему-то рассмешил принца. Присутствующие окружили целителя, который, усевшись за стол, принялся быстро писать. Поставив точку, поднялся. Кружок расступился. Ужас, восторг и удивление ясно читались на всех лицах: принц, которого несколько минут назад они видели агонизирующим, предстал перед ними живым и чуть ли не здоровым!
— Господа! — отсмеявшись, сказал дофин. — Уходите отсюда, если хотите, чтобы я и в самом деле был спасен. И, что бы вы ни услышали, не открывайте дверей, пока вас не позовут.
На сей раз все подчинились требованию принца, но, выходя, восклицаниями: «Ура! Ура! Ноэль!» — и жестами продолжали демонстрировать бурную радость.
— Погодите, — сказал Нострадамус.
Несмотря на приказ королевского сына, все замерли на месте.
— Друг мой, — обратился Нострадамус к одному из присутствующих, — потрудитесь принести мне не позже чем через час все предметы, травы и жидкости, которые обозначены в этом списке. Идите и поторопитесь, речь идет о жизни дофина Франции!
Лакеи, врачи, придворные засуетились. Прошел не час, а только четверть часа, но все, чего потребовал целитель, уже стояло на столе.
— А вот теперь, — сказал Нострадамус, — всем действительно нужно выйти.
Минута — и спальня принца опустела. Тот, кто распоряжался здесь, не был королем, но он был больше чем король. Он был посланцем таинственных сил, которые распоряжаются и королями.
Нострадамус и Франсуа остались одни…
— Скажите мне еще раз, повторите, что я буду жить! — пылко взмолился дофин.
— Вы будете жить, — спокойно сказал Нострадамус, начиная работать с заказанными им банками и склянками.
— Значит, вы настаиваете на том, что меня отравили?
— Да, вас отравили. Я еще прошлой ночью знал, что кого-то отравят, но не мог понять, кому суждена смерть…
— Вы знали… — пробормотал потрясенный Франсуа.
— Знал наверняка, — все так же спокойно отвечал Нострадамус. — Я даже пытался заставить отравителя отказаться от своего намерения… Но это мне не удалось.
— Но мне же сказали, что вы сидели в темнице!
— Да. И был прикован к стене цепями за лодыжки.
— Тем не менее вы пытались…
— Воспрепятствовать преступлению, да…
Дофин почувствовал, как холодок страха пробегает у него по спине, пробирая до самых костей. Он почти выскочил из постели. Он смертельно побледнел. У него стучали зубы. Он лепетал:
— Всемогущим Богом заклинаю вас, умоляю: скажите мне, какую сущность вы представляете: бесовскую или небесную?
— Человеческую, — печально ответил Нострадамус. — Я плакал и плачу. Разве не по этому признаку можно узнать человека?
Он быстро толок порошки, размешивал их с жидкостями. Франсуа долго в молчании наблюдал за ним. Он дрожал. Нострадамус, не глядя в его сторону, слегка пожал плечами:
— Почему вы так боитесь? Не надо бояться…
В ту же минуту страх покинул душу дофина. Но зато — и это было куда хуже! — в нее вселилось любопытство: ему захотелось немедленно узнать имя того, кто покушался на убийство.
— Вы говорите, меня отравили?
— Я это понял сразу же, как только увидел ваше лицо, вашу шею, ваши веки, ваши губы… Я сразу же понял и то, каким ядом вы отравлены. Он подробно описан в очень редкой книге, она называется «Употребление ядов». Этот яд практически всегда убивает. Почти без исключений. Нас, знающих противоядие, способное справиться с ним, во всей Европе, может быть, человек десять. Но ведь достаточно мне одному из этого десятка оказаться здесь, правда? Как только вы выпьете микстуру, которую я сейчас составлю, вы будете спасены.
— И вы говорите, — не отставал принц, — что этой ночью пытались остановить отравителя. Значит, вы знаете, кто он?
— Нет. Я знал о том, что готовится преступление. Я знал, меня предупредили о том, что кого-то попытаются отравить. И все. Но теперь я знаю и имя отравителя…
— Вы его знаете? — тихо спросил дофин, утирая кончиком простыни пот, катившийся по его лицу.
Нострадамус прекратил работу, подошел к принцу и сказал:
— Да, знаю. И понимаю, что вам тоже хочется узнать.
— Да! О, да!
— Вы уверены, что этого хотите?
— Клянусь душой, хочу!
Нострадамус помолчал, размышляя. Странная улыбка искривила его губы. И он прошептал:
— Да, это справедливо, что вы хотите услышать имя отравителя. Ну, так знайте. Этой ночью, узнав о том, что сегодня кого-то отравят, я бросил в пространство крик, надеясь этим криком остановить преступника. И я убежден, что до него донесся мой голос. И — это тоже вам надо знать я назвал его Каином…
Франсуа так и подскочил на постели и стал еще бледнее, чем был только что, когда метался в агонии…
— Каин!!! — взревел он. — Каин!!! Но ведь тогда это должен быть… должен быть… Ох!
— Я не знал, кого он собирается отравить. Я не знал имени отравителя. Но я знал, что убийца заслуживает того, чтобы его назвать Каином… и я так назвал его…
— Каином! Именем человека, убившего своего… своего брата!
— Это вы сказали, — заметил Нострадамус с величественной и ужасающей простотой.
И снова принялся усердно трудиться над составлением противоядия.
— Анри! — едва выговорил охваченный смертельным ужасом дофин. — Анри! Это мой брат пытался отравить меня! Каин…
Наконец он замолчал. Больше никто из двоих не сказал ни слова. Время шло. Часы дворца звонко пробили одиннадцать раз. Одиннадцатью глухими ударами им ответил церковный колокол. В этот момент Нострадамус подошел к дофину. Он держал в руке маленький флакончик с изумрудной жидкостью. Франсуа жадно потянулся к лекарству.
— Нет, пока нельзя, — ласково сказал Нострадамус. — Этой микстуре нужно еще охладиться и настояться. На это уйдет не меньше часа.
— Значит, в полночь? — спросил дофин.
— Да, в полночь. Но что такое всего один час, если вы уже побывали на пороге вечности? Сейчас вы будете спать, так надо.
Нострадамус не отводил взгляда от принца, и тот, под воздействием этого внимательного взгляда, почувствовал, как на него волнами накатывает сон, как тяжелеют руки и ноги…
Внезапно глаза дофина закрылись. Нострадамус несколько минут прислушивался к его спокойному и ровному дыханию, потом вернулся к столу и сел, уронив голову на руки. Ученый в нем уступил место страдальцу… Бесконечно горестно, охрипшим от тоски голосом он тихо позвал:
— Мари!
Да-да, мы говорим только о том, что было на самом деле: он именно позвал! Черты его лица, казалось, окаменели. По лбу струился пот. Было видно, что он совершает нечеловеческое усилие. Он звал:
— Мари! Мари!
Перенесемся на минутку через пространство и окажемся в Париже.
Убогая и печальная лачужка неподалеку от тюрьмы Тампль. Бедная постель. Нищенскую обстановку освещает смоляной факел. На кровати — молодая женщина мечется в лихорадке… Мужчина гигантского роста сидит в углу… Над кроватью склоняется женщина… Мужчина — это тюремный смотритель Жиль. Женщина — это Марготт.
Только что пробило одиннадцать часов вечера. Больная… Нет, вернее, раненая… Эта молодая женщина внезапно садится в постели. Взгляд ее блуждает. Черты лица окаменели. Кажется, что она прислушивается… Она слушает!
И вдруг она испускает пронзительный, страшный крик. Марготт что-то шепчет ей, пытается уложить. Напрасные усилия: тело раненой напрягается, застывает в неподвижности. Это больше не человеческое существо, это мраморная статуя. Руки молитвенно сжаты у груди, глаза смотрят в одну точку, они остекленели. Она слушает!
Потом резко падает обратно на тощую подушку, безмолвная, бездыханная. Теперь она похожа на труп. Марготт поворачивается к замершему в своему углу мужу.
— Умерла? — спрашивает колосс.
— Нет. Сердце бьется. Но…
— Но?
Марготт бледнеет, дрожит и глухим голосом отвечает:
— Но душа опять улетела…
В кардинальском дворце городка Турнона, в комнате, где мирным сном спит дофин Франции, Нострадамус, облокотившись на стол и спрятав лицо в ладонях, неподвижный, окаменевший, мысленно произносит какие-то слова. Вот что он говорит:
«Где ты? Почему уже столько месяцев подряд я ищу тебя и не могу найти? Моя мысль, унесенная на крыльях Неведомого, летит к тебе, тщетно обшаривая пространство… Значит, ты бежишь от меня? Мари! Мари! Разве ты не чувствуешь, разве ты не понимаешь, что в моем сердце восторжествовала любовь?»
Дрожь пробегает по телу молодого человека, но он продолжает немой разговор с отсутствующей:
«Послушай, Мари! В ту ночь, когда я простил тебя, в ту ночь, когда я, окровавленный и истерзанный, уткнувшись лицом в каменные плиты, взывал к тебе, кричал о любви и о прощении, моя мать не явилась мне. Она не вышла из могилы, чтобы напомнить сыну о данной им клятве! Она не пришла сказать, что я должен с неутихающей ненавистью преследовать дочь Круамара! Мари! Мари! Тогда я все понял! Мари де Круамар, ты — невинная жертва собственного проклятого имени! Мари, ты была всего лишь бессознательным орудием в руках судьбы, слепым орудием рока, поразившего мою мать! Мари, я прощаю тебя! Мари, я люблю тебя! Послушай, послушай же! Мари, я умоляю, я заклинаю тебя! Мари! Мари! Где бы ты ни была, я хочу, чтобы ты услышала голос, который зовет тебя! Голос твоего возлюбленного… Твоего супруга… Мари, живая или мертвая, я хочу, чтобы ты пришла!»
«Живая или мертвая!»
Означали ли эти слова, что дерзкий и отважный дух молодого человека решился не только преодолеть пространство, но и победить саму Смерть? Или Нострадамус стал жертвой мимолетного безумия, порожденного отчаянием? Или, наконец, он на самом деле попытался проникнуть в тайные глубины, которые не дано постичь никакому человеку?
Тишина в комнате стала трагической. Медленно-медленно тянулся час, в конце которого должно было наступить назначенное время. Стрелки, которые невозмутимо двигались к своей цели, словно змея, подбирающаяся к жертве, потихоньку приближались к цели, намеченной судьбой: к цифре XII… Полночь!
Незадолго до того как часы должны были пробить двенадцать, дофин Франсуа пробудился, судорожным движением приподнялся в постели, вытянул руки так, словно отталкивал что-то невидимое, и, снова упав на подушки, закричал — дико, истошно, ужасно.
Этот крик заставил очнуться и Нострадамуса: он силой оторвал молодого человека от мира непостижимой мечты и вернул в реальный, видимый, осязаемый мир. На лицо Рено… на лицо возлюбленного Мари легла печать невыразимой печали. Казалось, он переполнен отчаянием. Губы его дрожали. Он шептал:
— Она не пришла… Почему? Почему?! Неужели мы разлучены? Разлучены навеки? Чем? Кем?
Он встал пошатываясь. Его колени подгибались. Сердце сжимала тоска. Ему чудилось, что он умирает. Впервые в жизни — да, впервые с тех пор, как он встретил и полюбил Мари, — сомнение проникло в его душу… Он прохрипел, словно задыхаясь в агонии:
— Она не слышала меня! Она не пришла! А это значит… это значит… О! Может быть, это означает, что она больше не принадлежит мне! Может быть, она отдалась другому?!
Новый крик дофина заставил его подойти к кровати. В нем снова проснулся ученый. Посмотрев на Франсуа, он вернулся к столу и взял флакончик. Но в этот момент крики принца сменились бормотанием, и в этом лепете больного можно было ясно расслышать:
— Она здесь! Я говорю вам, она только что вошла, и вот она здесь! Она пришла ко мне! Не покидайте меня!
Одно резкое движение — и Нострадамус снова оказался у кровати. Он держал в руке спасительный флакончик с противоядием, которое с таким старанием приготовил.
«Он бредит? — подумал Нострадамус, откупоривая бутылочку, чтобы вылить ее содержимое в рот дофина.
— Это бред? — сказал он вслух, и внезапная дрожь проникла до самых глубин его существа. — Бред? Или… или Видение?
Он снова заткнул пробкой флакончик. Лицо его стало смертельно бледным. Он схватил руку Франсуа и спросил этим странным, звучным, напоминающим отдаленный звон металла голосом, которым иногда начинал говорить:
— Кто здесь? Кто сюда вошел?
И Франсуа на одном дыхании, так похожем на последний вздох умирающего, произнес:
— ТА, КОТОРУЮ ВЫ ЗВАЛИ!
