Марготт убежала, заперев за собой дверь на задвижку. Мари взяла ребенка на руки и забилась поглубже в свой угол, не сводя глаз с двери. Запоры снова взвизгнули. Камера осветилась желтоватым светом. Появился Анри. Мари крепче прижала малыша к груди. Принц подошел к ней и сказал:

— Вы свободны.

Мари задрожала. Свободна! Ведь это же означает свет и воздух для ее сына!

— Я свободна? — пролепетала она, не веря своим ушам.

Анри пристально всмотрелся в нее и повторил:

— Да, свободны. Я добился для вас помилования. Сейчас вы выйдете за эту дверь, подниметесь по лестнице — и окажетесь на воле, на дороге, посреди цветущих палисадников…

Но она говорила все так же неуверенно, словно во сне:

— Монсеньор! Как я могла проклинать вас, вас, который только что подарил свет моему ребенку? Я отдала бы за вас жизнь, Монсеньор!

Она говорила, а по исхудалым побледневшим щекам ручьями катились слезы. Потом она замолчала и, будто опомнившись, быстрыми и неловкими движениями дрожащих рук принялась заворачивать младенца в пеленки. Она продолжала плакать, но плач то и дело переходил в смех, и она неустанно повторяла малышу, что он должен любить и почитать этого достойного сеньора, который… Наконец все было готово, и Мари с мальчиком, которого она судорожно прижимала к груди, пошатываясь, направилась к двери. Но Анри жестом остановил ее.

— Я еще не все сказал вам, — произнес он. — Ваш муж ждет вас наверху.

Она страшно закричала. Содрогнулась всем своим существом. Потом, упав на колени, прохрипела:

— Рено!

— Да, Рено, — повторил за ней Анри, жадно всматриваясь в ее лицо. — Я же сказал — ваш муж…

Мари сделала над собой отчаянное усилие, пытаясь встать на ноги, ей надо было идти, бежать, скорее, скорее… Но, не справившись с волнением, несчастная упала навзничь без чувств, сраженная неожиданной и почти непереносимой радостью, успев только прошептать перед этим:

— Я благословляю вас, Монсеньор!

Обморок Мари, вызванный обещаниями принца, длился всего несколько минут. Очень скоро она очнулась, и сразу же — совершенно машинально — потянулась к ребенку, желая прижать его к себе. С бессознательным волнением, которое мгновенно подсказало ей единственно для нее важную в ту секунду мысль, она прошептала: «Хоть бы я ничего не повредила ему, когда упала…» И тут же она замерла, оглушенная удивлением. Глаза ее блуждали по камере, она силилась и не могла понять, что же произошло: в поисках ребенка руки ее хватали… пустоту! Ребенка не было! Она вскочила на ноги и вцепилась в руку Анри, пронзительно крича:

— Где мой сын? Где мой сын?

Анри холодно ответил:

— Я сказал, что вы свободны…

— Свободна? Боже! Свободна! Хорошо. Отдайте мне моего ребенка, и я уйду.

— Брабан! — крикнул Анри.

— Да, мой принц? — ответил неприятный хриплый голос.

На пороге камеры появился мужчина. Лицо, будто вырубленное топором из грубого камня, черные, закрученные кверху усы, часто моргающие блестящие глаза… Типичная физиономия наемного убийцы, солдафон, готовый на все, лишь бы ему как следует заплатили…

— Брабан? — дрожащим голосом спросила Мари. — Зачем мне Брабан? Мне нужен мой ребенок, мой сын! Монсеньор, вы сказали, что я свободна. Разве сын короля может солгать?

— Вы свободны, — подтвердил Анри таким мрачным голосом, что несчастная застыла на месте в безмолвном отчаянии. — Брабан, где ребенок?

— В надежном месте, мой принц!

Мари очнулась и бросилась на наемника со страшным желанием вцепиться ногтями в его физиономию. Анри перехватил ее руку и отшвырнул молодую женщину в дальний угол. Она взмолилась:

— Смилуйтесь, Монсеньор! Послушайте, не надо выпускать меня, я останусь здесь! Я останусь здесь до конца своих дней! Можете даже заковать меня в цепи, если захотите… Только отдайте мне моего ребенка… Я уверяю вас, что…

— Брабан! — прервал рыдающую узницу Анри. — Я отдал тебе приказ. Повтори его, чтобы я мог убедиться в том, что ты хорошо все понял.

Наемник скорчил омерзительную гримасу, откашлялся, покосился в сторону подавленной, убитой горем Мари. Мари напряглась; если бы кто-то взглянул на нее со стороны, ему наверняка показалось бы, что она слушает с таким громадным вниманием, словно вся ее жизнь сосредоточилась сейчас в словах, которые вот-вот сорвутся с губ этого ужасного человека.

— Нелегкое дело, мой принц! — прозвучал хриплый голос наемника. — Но ведь я обещал. И исполню обещанное, не будь я Брабан-Брабантец! Значит, так… Сейчас девять часов вечера. В полночь вы лично явитесь ко мне домой и скажете: «Поскорее отнеси ребенка матери!» Тогда, мой принц, я возьму ребенка и отнесу его прямо к матери в то место, которое вы мне укажете. Вот…

— Отлично, — сказал Анри. — Но если ровно в полночь я не приду в твой дом?

— Ах-ах! Так прямо и не скажешь, мой принц!

— Не валяй дурака! Будешь говорить, скотина?

— Ладно-ладно… В таком случае мне следует подождать до часу ночи. То есть ровно один час. Если пройдет хоть на минуту больше, это будет означать, что ребенок покинут Богом и людьми. А поскольку известно, что своим рождением на свет он обязан сатанинским силам, я осуществлю правосудие. Я окроплю святой водой голову маленького дьяволенка, а потом передам его палачу, который уберет его из этого мира. Вот!

— Отлично. Иди исполняй. И смотри за ребенком, глаз с него не спускай.

Наемный убийца исчез. Мари находилась в полной прострации. Она хрипела. Она бормотала какие-то нечленораздельные слова, прерывая бесконечный их поток пронзительными криками. Она подползала к принцу и валялась у него в ногах. В конце концов Анри резко наклонился, схватил несчастную за плечи, поставил перед собой и, еще более бледный, чем его жертва, прорычал:

— Я хочу, чтобы ты принадлежала мне. Слушай. Я жду тебя на улице де ла Аш, в доме Роншероля, до полуночи. Запомни это хорошенько. Понимаешь?

— Дом Роншероля, улица де ла Аш, да, понимаю, — еле выговорила Мари, перемежая свои слова судорожными всхлипами, напоминавшими предсмертный хрип.

— Отлично! Если ты придешь, я верну тебе твоего сына. Не придешь — правосудие свершится. А теперь ты свободна…

Сказав это, принц удалился.