Коринна вернулась домой в страшном смятении, не зная, на что решиться: сообщить ли лорду Нельвилю о своем приезде и как его объяснить; с каждой минутой она теряла веру в любовь Освальда, и порой ей чудилось, что она увидит чужого человека, страстно ею любимого, но который, возможно, даже не узнает ее. На другой день вечером она послала слугу к лорду Нельвилю и услышала, что он находится у леди Эджермон; через день она получила такой же ответ, но вдобавок ей сказали, что леди Эджермон больна и, как только выздоровеет, уедет в свое поместье. Коринна решила дождаться ее отъезда и лишь тогда известить лорда Нельвиля о том, что она приехала в Англию; каждый вечер проходила она мимо дома леди Эджермон и всякий раз видела у ее ворот экипаж Освальда. Ее сердце больно сжималось, но на следующее утро она возобновляла ту же прогулку и снова терзалась тою же мукой. Коринна заблуждалась, однако, думая, что Освальд посещал леди Эджермон, домогаясь руки ее дочери.

В день спектакля, когда Освальд провожал леди Эджермон до кареты, она сказала ему, что Коринна, так же как и Люсиль, стала наследницей скончавшегося в Индии родственника лорда Эджермона, и попросила его заехать к ней, чтобы ознакомиться с ходом ее дел, а затем сообщить обо всем этом в Италию. Освальд обещал приехать к ней, и ему показалось, что в это мгновение рука Люсиль, которую он держал, слегка дрогнула. Молчание Коринны могло внушить ему мысль, что она его разлюбила, но волнение этой девушки убеждало его, что в ее сердце уже зарождалось чувство к нему. Однако он вовсе не собирался нарушить обет, данный им Коринне, и кольцо, которым она владела, было надежным залогом того, что он не женится на другой без ее согласия. На следующий день он явился к леди Эджермон, чтобы защищать интересы Коринны; но леди Эджермон была так плоха, а ее дочь так растерялась, очутившись в Лондоне одна, без родственников (мистер Эджермон уже уехал оттуда), даже не зная, к какому врачу обратиться, что Освальд счел своим долгом позаботиться о старинной приятельнице своего отца и посвятил ей все свое время.

Леди Эджермон, по натуре резкая и надменная, казалось, благоволила только к Освальду: она разрешала ему ее навещать ежедневно, хотя он не обнаруживал намерения жениться на ее дочери. Благодаря своему имени и красоте Люсиль стала одной из самых блестящих невест Англии, и, с тех пор как она побывала в театре и ее узнали в Лондоне, в дом ее матери беспрерывно приезжали с визитом самые знатные вельможи страны. Леди Эджермон упорно отказывалась их принимать, совсем не выходила из дому и виделась только с лордом Нельвилем. Могло ли не польстить ему столь деликатно выраженное предпочтение? Молчаливое благородство, с каким принимали его услуги, не обращаясь к нему ни с какими просьбами и ни на что не жалуясь, глубоко его трогало, но всякий раз, отправляясь к леди Эджермон, он опасался, как бы его присутствие в ее доме не было истолковано как некое принятое им на себя обязательство. Если бы леди Эджермон поправилась, он перестал бы ее посещать, так как этого больше не требовали интересы Коринны. Но когда уже показалось, что ей стало лучше, она снова захворала, и на этот раз еще опаснее, чем раньше; если бы она умерла, у Люсиль в Лондоне не было бы опоры, кроме Освальда, ибо ее мать ни с кем не завела знакомства.

Люсиль не проронила ни слова, которое могло бы открыть лорду Нельвилю, что он ее избранник! Но порой он мог догадаться об этом по легкому румянцу, вспыхнувшему на ее щеках, по внезапно потупленному взору, по ее учащенному дыханию; он изучал сердце девушки с интересом и нежностью, но ее глубокая сдержанность всегда лишала его уверенности и вызывала сомнение в ее чувстве. Бурные проявления страсти и внушенное ею красноречие не могут нас полностью удовлетворить: сердце вечно жаждет чего-то большего и, не получая его, остывает и утомляется, меж тем как слабый огонек, чуть брезжущий в тумане, надолго приковывает к себе наше внимание, словно обещая нам некие неизведанные переживания и откровения. Впрочем, такие ожидания не всегда оправдываются; и когда наконец мы узнаем, что скрывалось за этим молчанием, то исчезает все очарование тайны и мы начинаем сожалеть о горячих порывах пылких натур. Увы! как продлить эти восторги сердца, эти упоительные мечтания? Рано или поздно им приходит конец; их убивает и чрезмерное доверие, и сомнения в любви, для них пагубны и дни счастья, и дни печали. Небесные радости чужды нашей земной юдоли! Лишь иногда они озаряют наши сердца, напоминая нам о нашей горней родине, вселяя в нас спасительную надежду!

Когда леди Эджермон стало лучше, она решила через два дня поехать в Шотландию и посетить имение покойного мужа, находившееся по соседству с владениями лорда Нельвиля. Она ожидала, что он вызовется сопровождать ее, так как еще недавно говорил, что собирается побывать в Шотландии прежде, чем выступит в поход его полк; однако он ничего не ответил. Люсиль взглянула на него в это мгновение, но он продолжал молчать. Тут она встала и подошла к окну. Вскоре под каким-то предлогом лорд Нельвиль приблизился к ней, и ему показалось, что глаза ее влажны от слез; это его взволновало, и у него вырвался вздох; ему вспомнилось, что подруга забыла его, и он спросил себя, не проявит ли эта девушка больше постоянства в любви, чем Коринна.

Освальду хотелось чем-нибудь загладить огорчение, причиненное им Люсиль, ведь так приятно видеть сияние радости на полудетском лице! Печаль не пристала чертам, на которых еще не проложили следов размышления. На другой день в Гайд-парке должен был состояться смотр полка, которым командовал лорд Нельвиль, и он спросил леди Эджермон, не угодно ли ей приехать туда с Люсиль и не позволит ли она ему после окончания церемонии совершить с ее дочерью прогулку верхом, сопровождая ее карету. Люсиль как-то сказала, что ей очень хочется покататься верхом. Она взглянула на мать с обычной покорностью во взоре, однако можно было догадаться, что она жаждет получить согласие. Леди Эджермон с минуту подумала, потом, протянув лорду Нельвилю свою слабую высохшую руку, сказала:

— Раз вы об этом просите, милорд, я согласна!

Эти слова, произнесенные столь выразительно, несколько испугали Освальда, и он готов был отказаться от своей просьбы, но вдруг Люсиль с несвойственной ей живостью схватила руку матери и с благодарностью поцеловала. У лорда Нельвиля не хватило духу лишить удовольствия это невинное создание, которое вело такую уединенную и печальную жизнь.