Гордый своей победой, Освальд увез с собой Коринну; обычно склонный омрачать свои радости размышлениями и раскаянием, на сей раз он не страдал от своей нерешительности. Он еще не принял окончательного решения — он просто ни о чем не думал, предоставляя событиям идти своим чередом и втайне надеясь, что его желания сами собой осуществятся. Они проехали окрестности Альбано, где и сейчас еще показывают легендарную гробницу Горациев и Куриациев, потом миновали озеро Неми, окруженное священными рощами. По преданию, Диана именно здесь воскресила Ипполита; она запретила коням приближаться к этим местам и своим повелением увековечила память о несчастье, происшедшем с ее юным любимцем. Так в Италии поэзия, переплетаясь с историей, почти на каждом шагу напоминает о прошлом, а прелестные пейзажи, овеянные этими воспоминаниями, смягчают все печальное, связанное с минувшим, и сообщают ему как бы вечную молодость.

Освальд и Коринна затем пересекли Понтийские болота — плодородные и вместе с тем вредоносные земли, — где не видно жилья, хотя там весьма тучная почва. Какие-то люди болезненного вида перепрягают лошадей путешественников и советуют им не засыпать, проезжая через болота, ибо сон там — верный предвестник смерти. Кое-где на этих роковых полях беспечный землепашец еще шагает за плугом, который тащат буйволы, пригнув к земле свирепые морды на коротких шеях, и яркое солнце заливает ослепительным светом это унылое зрелище. Болотистая и нездоровая местность на Севере имеет устрашающий вид; но на Юге даже в самых гиблых уголках природа сохраняет свою прелесть и коварною мягкостью вводит в заблуждение путешественников. Если верно, что крайне опасно спать в Понтийских болотах, то неодолимая дремота, овладевающая там человеком в знойный день, свидетельствует о предательском свойстве этих мест. Лорд Нельвиль не спускал глаз с Коринны: она то склоняла голову на плечо сопровождавшей их Терезины, то смыкала веки, побежденная сладкой истомой, разлитой в воздухе. Освальд в невыразимом ужасе спешил разбудить ее и, от природы молчаливый, теперь без конца придумывал все новые интересные темы для разговора, стараясь помешать ей хоть на минуту предаться губительному сну. О, разве не извинительны горькие сожаления женщины, вспоминающей то время, когда она была любима, когда ее жизнь была столь необходима другому, когда она непрестанно была окружена заботой и вниманием? Какое одиночество наступает после таких блаженных дней! и как счастливы женщины, связанные священными узами брака: они постепенно переходят от любви к дружбе и не ведают жестоких потрясений, разбивающих жизнь!

Совершив трудный переезд через Понтийские болота, Освальд и Коринна прибыли наконец в Террачину, расположенную на берегу моря, на самой границе Неаполитанского королевства. Здесь начинается настоящий Юг, открывающийся взорам путешественников во всем своем блеске. Неаполитанская земля, эта «счастливая страна», славно отделена от остальной Европы омывающим ее берега морем и опасной дорогой, которой сюда добираются. Можно подумать, будто природа, оберегая тайну этих пленительных мест, пожелала затруднить к ним доступ. Рим еще нельзя назвать южным городом; там только предвкушаешь прелесть южной природы — подлинное ее очарование можно ощутить лишь на неаполитанской земле. Недалеко от Террачины виднеется мыс, который поэты избрали местом пребывания Цирцеи, а над Террачиной возвышается Анксур. Готский король Теодорих воздвиг на этой горе укрепленный замок; северные завоеватели построили в этом краю множество таких крепостей. Нашествия варваров оставили в Италии лишь незначительные следы, но и вызванные ими разрушения теперь нелегко отличить от разрушений, причиненных временем. Полунощные народы не сообщили этой стране того воинственного облика, каким отличается и по сию пору Германия. Крепостные стены и цитадели, которыми ощетинились северные страны, казалось, не смогли удержаться на рыхлой почве Авзонии. В Италии редко встречаются готические строения и феодальные замки: там господствуют памятники античности, оставшиеся жить в веках, вопреки завоеваниям варваров.

На горе, возвышающейся над Террачиной, зеленеют апельсиновые и лимонные рощи, разливающие вокруг дивное благоухание; нет запаха в наших краях, который сравнился бы с южным ароматом лимонных деревьев в цвету. Он действует на воображение почти так же, как мелодическая музыка: настраивает на поэтический лад, вдохновляет художника, опьяняет дыханием природы. Алоэ и широколистные кактусы, встречающиеся на каждом шагу, своим необычным обликом напоминают нам о грозной африканской растительности. Растения эти внушают ужас: кажется, что они порождены жестокой и деспотической природой. Все удивительно в этой стране: как будто попал в иной мир, знакомый нам лишь по описаниям поэтов античности — фантастическим и в то же время полным точных деталей. Когда коляска Коринны въехала в Террачину, дети забросали ее охапками цветов, сорванных в горах или на обочинах дорог; они беззаботно рассыпали цветы по земле — такова была вера в неиссякаемую щедрость природы! Телеги, увозившие урожай с полей, были украшены гирляндами из роз, детские руки кое-где обвили цветами ступицы колес: под прекрасным небом воображение народа тоже становится поэтическим. Любуясь этими веселыми картинами, Освальд и Коринна слушали шум моря, которое яростно разбивало о берег свои валы. Волнение было вызвано не бурей, а прибрежными скалами, этой вечной преградой, возмущающей морскую стихию.

«Вы еще не слышите, как гневно и глухо рокочет море». Это движение, не имеющее цели, эта ни на что не направленная, вечно обновляющаяся и непонятная нам сила манит нас к берегам, где открывается величавое зрелище; и человек испытывает смешанное со страхом желание приблизиться к волнам, заглушающим тревожные мысли.

К вечеру волнение утихло. Наслаждаясь прогулкой, Коринна и Освальд медленно прохаживались по равнине, и цветы, смятые ими, источали чудесный аромат. Соловьи стайками слетались на кусты роз, и пленительное пение сливалось со сладостным благоуханием. Прелести природы гармонично сочетаются друг с другом, но восхитительнее всего мягкий и теплый воздух. Когда созерцаешь прекрасный пейзаж на Севере, то суровый климат, постоянно напоминая о себе, несколько омрачает наше удовольствие. Ощущение холода и сырости, подобно фальшивому звуку в оркестре, слегка отвлекает наше внимание от красоты, открывшейся взору. Однако, приближаясь к Неаполю, испытываешь чувство такого блаженства, такого дружеского доверия к природе, что ничто уже не может нарушить радость, какую она нам дарит. В наших широтах человек всецело связан с обществом. В теплых краях с внешним миром его связывает природа, и душа его как бы растворяется в ней. Это не значит, что на Юге не ведают меланхолии: разве есть такие места, где судьба избавила человека от нее? Но в этой меланхолии нет ни недовольства собой, ни тоски, ни сожалений. В других странах жизнь такова, что человек не находит применения всем своим душевным силам; на Юге же этих сил недостаточно, чтобы охватить всю полноту жизни, и переизбыток чувств выливается там в мечтательную беспечность, в которой вряд ли отдаешь себе отчет.

Ночью в воздухе заплясали светящиеся мошки; казалось, что засверкала вся гора и из недр пылающей земли вырвались огненные искорки. Мошки летали среди деревьев, садились отдыхать на листья; ветер раскачивал эти крохотные звездочки, и их мигающий свет переливался на все лады. В песке повсюду блистали мелкие осколки железняка; огненная земля словно еще сохраняла в своих недрах полученное за день солнечное тепло. В этой природе столько жизни и вместе с тем столько покоя, что она отвечает самым разнообразным желаниям. Отдаваясь очарованию вечера, Коринна сияла радостью; но Освальд не мог скрыть своего волнения. Он то прижимал ее к своему сердцу, то отшатывался от нее, то снова приближался к ней, потом опять отдалялся — из уважения к той, которая должна была стать подругой его жизни. Коринна и не помышляла о том, что ей могла грозить какая-то опасность: она так высоко ставила Освальда, что, если бы он попросил ее принести всю себя ему в дар, она не усомнилась бы, что просьба его равна торжественному обету жениться на ней; но ее радовало, что он совладал с собой и принес ей эту жертву, чтобы возвеличить ее; душа ее была так полна счастья и любви, что ей больше ничего не оставалось желать. Однако Освальд был далек от такого спокойствия: прелесть Коринны воспламенила его. Он обнял ее колени с такой пылкостью, что, казалось, потерял самообладание; но Коринна взглянула на него так кротко и боязливо, словно она всецело признавала его власть над собой и вместе с тем молила не злоупотреблять ею, что эта смиренная защита внушила ему благоговение перед ней.

В это время она заметила на море отблеск огня: кто-то тихонько шел по берегу с зажженным факелом в руке, направляясь к ближайшему дому.

— Он идет к своей любимой, — сказал Освальд.

— Да, — ответила Коринна.

— А для меня, — продолжал он, — счастливый день приходит к концу.

На глазах Коринны, обращенных в это мгновение к небу, показались слезы. Испугавшись, что он оскорбил ее, Освальд бросился к ее ногам, умоляя простить овладевший им любовный порыв.

— Полно, — сказала Коринна, протягивая ему руку и жестом приглашая его вернуться домой, — полно, Освальд, я уверена, что вы сохраните уважение к той, которая вас любит. Вы сами знаете, что любая ваша просьба для меня — закон, но вы отвечаете за меня и никогда не согласились бы назвать меня своей женой, если бы я оказалась недостойною вас.

— Однако, — возразил Освальд, — если вы так верите в свою беспредельную власть над моим сердцем, то почему же, Коринна, вы так печальны?

— Увы! — ответила она. — Я говорила себе, что минуты, которые я переживаю сейчас вместе с вами, самые счастливые в моей жизни; но, когда я подняла взор к небу, чтобы возблагодарить Его, я невольно почувствовала, что в моем сердце ожило суеверие детских лет. Пока я смотрела на луну, ее закрыло облако, у которого был какой-то зловещий вид. Мне всегда казалось, что у неба есть свое выражение: то оно бывает отечески ласковым, то разгневанным; и этим вечером, уверяю вас, Освальд, оно осудило нашу любовь.

— Дорогая моя, — сказал лорд Нельвиль, — единственные провозвестники будущего человека — это его дурные или хорошие поступки; а разве я сегодня вечером не принес мои самые пламенные желания в жертву добродетели?

— Ну что же, тем лучше, если это предзнаменование вас не касается, — возразила Коринна, — и в самом деле, может быть, это хмурое небо угрожает только мне.