Однажды после полудня Оннода-бабу, желая посидеть с Хемнолини вдвоем за чаем, пошел за ней наверх. Но он не нашел девушки ни в гостиной, ни в спальне. Расспросив слугу, он узнал, что из дому Хемнолини тоже не выходила. Сильно обеспокоенный, Оннода-бабу поднялся на крышу. Угасающие лучи зимнего солнца слабо освещали уходящие вдаль причудливые кровли домов. Кружил, где ему вздумается, легкий вечерний ветерок. Хемнолини тихо сидела в тени у лестницы.

Она не заметила, как сзади к ней подошел Оннода-бабу. И лишь когда он стал рядом и осторожно коснулся ее плеча, Хемнолини вздрогнула и тотчас вспыхнула от смущения. Но прежде чем она успела вскочить, Оннода-бабу сел подле нее. Некоторое время он молчал и наконец с тяжелым вздохом промолвил:

– Если бы была жива твоя мать, Хем! Ведь я-то ничем не могу тебе помочь!

Услышав эти полные нежности слова, Хемнолини словно очнулась от глубокого забытья. Она взглянула на отца. Сколько любви, сколько страдания и муки прочла она на его лице! Как изменилось оно за это короткое время! Оннода-бабу один принял на себя всю ярость бури, разразившейся над Хемнолини; он так стремился исцелить ее раненое сердце! Но видя, что все его попытки успокоить дочь тщетны, он вспомнил о матери Хем, и при мысли о бесполезности своей отцовской любви глубокий вздох вырвался из его сердца. Все это, будто озаренное вспышкой молнии, вдруг ясно представилось Хемнолини. Упреки совести мгновенно заставили ее вырваться из плена своего горя. Мир, который словно затерялся во мраке, снова напомнил ей о своем существовании. Хемнолини стало стыдно за свое поведение. Усилием воли она отбросила наконец воспоминания, которые всецело владели ею последнее время, и спросила:

– Как твое здоровье, отец?

Здоровье! Оннода-бабу уже и позабыл, когда говорили о его здоровье.

– Мое здоровье? – ответил он. – Я-то себя прекрасно чувствую, дорогая, но твой вид заставляет меня беспокоиться. Кто дожил до моих лет, с тем ничего не случится. Но в твои годы здоровье может пошатнуться от таких ударов судьбы. – И он нежно погладил дочь по спине.

– Скажи, отец, а сколько мне было лет, когда умерла мама? – спросила Хемнолини.

– Тебе было всего три года, и ты только начала болтать. Я хорошо помню, как ты спросила меня: «Где ма?» Ты не знала своего деда, так как он умер еще до твоего рождения, поэтому ничего не поняла, когда я сказал, что мама ушла к своему отцу, и только грустно смотрела на меня. Затем, схватив за руку, потянула в пустую спальню матери. Ты была уверена, что там, в пустоте, я отыщу ее для тебя. Ты знала, что твой отец очень сильный, и даже представить себе не могла, что этот сильный человек неопытен и беспомощен, как ребенок. Теперь, вспоминая об этом, я думаю о том, как все мы бессильны! Всевышний вложил в отцовское сердце любовь, но дал ему очень мало власти. – И Оннода-бабу положил руку на голову дочери.

Хемнолини взяла эту добрую дрожащую руку и стала ласково гладить ее.

– Я очень плохо помню мать, – заговорила она. – Помню только, что в полдень она обычно, лежа на постели, читала, а мне это очень не нравилось, и я старалась отнять у нее книгу.

Отец и дочь снова углубились в воспоминания. Они говорили о матери, о том, какая она была, чем любила заниматься, как жили они тогда, и так увлеклись, что даже не заметили, как село солнце и небо приобрело медно-красный оттенок. Так, в центре шумной Калькутты, на крыше одного из домов, сидели в уголке двое, старик и юная девушка. При меркнувшем свете дня их глубокая, орошенная слезами любовь друг к другу стала еще крепче.

В это время на лестнице послышались шаги Джогендро. Задушевная беседа тотчас оборвалась, и оба испуганно вскочили.

– Что это, Хем сегодня устраивает приемы здесь, на крыше? – воскликнул Джогендро, окидывая их пристальным взглядом.

Джогендро был возмущен. Скорбь, которая теперь не покидала их дом ни днем ни ночью, делала пребывание в нем невыносимым для юноши. В кругу друзей он часто попадал в затруднительное положение, когда приходилось объяснять, почему не состоялась свадьба сестры, поэтому ему нигде не хотелось показываться.

– Поведение Хемнолини начинает переходить всякие границы, – заметил он. – Это всегда случается с девицами, которые зачитываются английскими романами.

«Ромеш меня покинул, – думает Хем, – значит, нужно, чтобы сердце мое было разбито!» И вот теперь она задалась целью добиться этого. Ведь немногим из тех, кто читает романы, представляется такой исключительно удобный случай – самой испытать разочарование в любви!

Стремясь защитить дочь от злых насмешек Джогендро, Оннода-бабу торопливо заметил:

– Я тут рассказывал Хем одну историю, – как будто он сам привел Хем на крышу, чтобы завести с ней этот разговор.

– Так разве нельзя поговорить за столом? Ты во всем поощряешь ее, отец. Если так будет продолжаться, мне придется уйти из дому, – заявил Джогендро.

Тут Хемнолини вдруг спохватилась:

– Отец, ты еще до сих пор не пил чаю?

– Чай ведь не поэтическое вдохновение, что само изливается с вечернего неба в час заката. И незачем еще раз напоминать, что чашки сами не наполнятся, если ты будешь сидеть на крыше, – последовало язвительное замечание брата.

Оннода-бабу, не желая, чтобы Хемнолини чувствовала себя виноватой, поспешно сказал: – Я решил не пить сегодня чаю.

– Вы что же, оба аскетами стали? – спросил Джогендро. – Но что тогда мне остается делать? Я ведь не могу питаться воздухом!

– Нет, аскетизм тут ни при чем. Сегодня я плохо спал и поэтому решил воздержаться от чая.

В действительности же во время беседы с Хемнолини Онноду-бабу не раз соблазняла наполненная до краев чашка чаю, но теперь он не мог встать и уйти. После стольких дней Хемнолини наконец откровенна с ним; он не помнил, чтобы когда-нибудь раньше они беседовали так задушевно и серьезно, как сегодня здесь, на тихой крыше дома. Если прервать сейчас этот разговор, потом его не продолжишь, он умчится, как вспугнутая лань. Поэтому Оннода-бабу решил пренебречь чаем.

Хемнолини не верила, что отцу нужно лечиться от бессонницы.

– Идем, отец, пить чай, – предложила она.

Оннода-бабу тотчас позабыл о своей бессоннице и торопливыми шагами направился к чайному столу.

Войдя в комнату, Оннода-бабу сразу же увидел Окхоя и встревожился: «Только Хем как будто немного успокоилась, а увидит Окхоя – и снова разволнуется, – подумал он. – Но теперь уж ничего не поделаешь». Вслед за ним вошла и Хемнолини. Увидев ее, Окхой тотчас же вскочил.

– Джоген, – сказал он, – я пойду.

– Куда вы, Окхой-бабу, у вас разве есть какие-нибудь дела? Выпейте с нами чашку чаю, – остановила его Хемнолини.

Все были поражены приветливостью девушки. Окхой снова уселся, заметив при этом:

– В ваше отсутствие я уже выпил две чашки, но если вы настаиваете, то, пожалуй, не откажусь еще от двух.

– Вас никогда не приходилось упрашивать, когда дело касалось чая, – рассмеялась Хемнолини.

– Уж таким создал меня всевышний, я никогда не отказываюсь от хороших вещей, если в этом нет особой необходимости.

– Благословляю тебя на то, чтобы и хорошие вещи, помня об этом твоем качестве, не отворачивались от тебя без всякой видимой на то причины, – заметил Джоген.

Наконец, после долгого перерыва, за чайным столом Онноды-бабу вновь шла непринужденная беседа. Обычно Хемнолини смеялась негромко, но сегодня взрывы ее смеха временами покрывали голоса разговаривающих.

– Окхой-бабу совершил предательство, отец, – сказала она шутя. – Он давно не принимал твоих пилюль, но, несмотря на это, хорошо себя чувствует. Из уважения к тебе, отец, у него должна хоть голова разболеться.

– Предатель пилюль, вот кто ты! – воскликнул Джогендро. Оннода-бабу счастливо рассмеялся. Раз близкие снова проявляют интерес к его пилюлям, значит, в семье воцарились мир и порядок. Тяжесть свалилась с сердца Онноды-бабу.

– Я знаю, вы просто хотите поколебать стойкость этого человека, – заметил он. – Отряд приверженцев моих пилюль состоит из одного Окхоя, но и его вы собираетесь отнять у меня!

– Не беспокойтесь, Оннода-бабу, – ответил на это Окхой, – меня они не используют в своих интересах!

– Значит, ты как фальшивая монета: захочешь ее разменять – угодишь в полицию, – добавил Джогендро.

Эти веселые шутки, казалось, изгнали из-за стола Онноды-бабу чей-то мрачный призрак, который долгое время находился среди них.

Чаепитие затянулось бы надолго, если бы Хемнолини не собралась уйти под тем предлогом, что ей пора делать прическу. Окхой тоже вспомнил о каком-то срочном деле и быстро ушел.

– Отец, – сказал тогда Джогендро, – надо немедленно начать приготовления к свадьбе Хемнолини.

Оннода-бабу удивленно взглянул на него.

– Знаешь, – продолжал Джогендро, – в обществе много сплетничают относительно ее размолвки с Ромешем: до каких пор я буду затевать со всеми ссоры? Если бы только я мог открыть им всю правду, не о чем было бы и спорить. Но из-за Хем я рта не могу раскрыть – вот и приходится расправляться кулаками. Тут как-то пришлось проучить Окхила, – я услышал, как он болтает всякую ерунду. А если выдать Хем замуж, все разговоры прекратятся и мне не придется с утра до вечера, засучив рукава, поучать весь свет. Послушай меня, не медли больше.

– Но за кого же ее выдать, Джоген?

– У нас есть только один человек. После всей этой истории, после разговоров, которые уже начались, невозможно найти для Хем хорошего жениха. Остался один только бедняга Окхой, его ничем не смутишь: скажешь ему пилюли глотать – проглотит, жениться попросишь – женится!

– Ты с ума сошел, Джоген. Да разве Хем согласится выйти за него замуж?

– Если ты не будешь мешать мне, я берусь добиться ее согласия.

– Нет, нет, Джоген! – встревоженно воскликнул Оннода-бабу. – Ты не знаешь Хем. Запугиванием, принуждением ты только оттолкнешь ее. Дай ей время, пусть успокоится. Бедняжка, она столько пережила. А со свадьбой некуда торопиться.

– Я не буду ее огорчать, все дело можно уладить очень осторожно и легко, не причинив ей никаких страданий. Неужели вы думаете, что я умею только скандалить?

Джогендро был человеком нетерпеливым. В тот же вечер, едва Хемнолини, причесав волосы, вышла из своей комнаты, он окликнул ее:

– Хем, мне надо поговорить с тобой.

Сердце Хемнолини дрогнуло. Она медленно последовала за ним в гостиную.

– Ты не замечаешь, как ухудшилось здоровье отца, Хем? – начал Джогендро.

Тень беспокойства пробежала по лицу Хемнолини, но она ничего не ответила.

– Я хочу сказать, что, если не принять срочных мер, отец может серьезно заболеть.

Хемнолини поняла, что ответственность за болезнь отца целиком возлагается на нее. Она низко опустила голову и стала перебирать край своего сари.

– Что было, то прошло, – продолжал он. – И чем больше ты горюешь о прошлом, тем неприятнее нам. Теперь, если хочешь успокоить отца, ты должна как можно быстрее вырвать с корнем все воспоминания об этой неприятной истории. – Сказав это, Джогендро замолчал и выжидающе посмотрел на Хемнолини.

– Не беспокойся, я никогда не заговорю с отцом об этом, – смущенно проговорила Хем.

– Ты-то, конечно, не будешь говорить, но ведь другим рот не закроешь.

– Что же я могу сделать?

– Есть только одно средство прекратить все толки.

Догадавшись, что имеет в виду Джогендро, Хемнолини поспешно сказала:

– Было бы хорошо увезти отца на некоторое время на запад. Когда через несколько месяцев мы вернемся, сплетни уже прекратятся.

– Это тоже не даст желанных результатов. Сердце отца до тех пор будет обливаться кровью, пока он не уверится в том, что ты совершенно излечилась от горя.

Из глаз Хемнолини брызнули слезы, но она быстро вытерла их и спросила:

– Так скажи наконец, что должна я сделать?

– Я знаю, тебе тяжело об этом слышать, но, если хочешь, чтобы все были счастливы, скорее выходи замуж.

Хемнолини точно окаменела. Но Джогендро не желал ждать и воскликнул:

– Вы, девушки, любите все преувеличивать. Не у тебя одной – у многих происходят подобные неприятности со свадьбой, но в конце концов все улаживается. А если бы в каждом доме разыгрывались такие драмы, как в романах, жизнь стала бы совершенно невыносимой. Может, тебе и не стыдно декламировать перед людьми: «Я навсегда стану отшельницей и, сидя на крыше, буду созерцать небеса. Память об этом недостойном изменнике я вознесу на алтарь своего сердца и буду свято чтить ее!» Нам же хоть умирай от такого позора. Выйди замуж за достойного человека и покончи как можно скорее с этой неудачной комедией.

Хемнолини отлично знала, насколько постыдной должна казаться людям эта «комедия», поэтому насмешка Джогендро пронзила ее как нож.

– Дада, – сказала она, – я ведь не говорю, что отреклась от мира и никогда не выйду замуж.

– Если ты не хотела этого сказать, так выходи. Конечно, если никого, кроме властителя небес, самого бога Индры, ты полюбить не можешь, то тебе ничего не остается, как стать отшельницей! На свете редко встречаешь то, что нравится, надо принимать вещи такими, как они есть. В этом и заключается благородство.

Раненная в самое сердце, Хемнолини сказала:

– Зачем ты так зло смеешься надо мной? Разве я говорила тебе что-нибудь о любви?

– Верно, не говорила. Но я же вижу, что ты ничуть не стесняешься выражать некоторым искренне расположенным к тебе друзьям свою несправедливую и беспричинную антипатию. Ты все же должна признать, что среди тех, с кем тебе приходилось встречаться, есть один, который в радости и горе, в почете и унижении всегда оставался верен тебе. За это я его очень уважаю. Если ты хочешь иметь мужа, который жизнь за тебя готов отдать, то его долго искать не придется, если же ты склонна заниматься поэзией…

Хемнолини вдруг встала:

– Ты не смеешь так разговаривать со мной. Что бы ни приказал мне отец, кого бы ни выбрал мне в мужья – я выполню его волю. Вот если откажусь повиноваться, тогда можешь говорить мне о поэзии.

Джогендро сразу смягчился.

– Не сердись на меня, Хем! Ты же знаешь, что когда я взволнован, то не владею собой, говорю, что придет в голову. Мы ведь с тобой вместе росли, я знаю, как ты скромна и как любишь отца.

С этими словами Джогендро ушел к Онноде-бабу. Оннода-бабу был у себя в комнате. Его терзала мысль о том, что Джогендро может жестоко обидеть Хем; он уже собирался пойти и прервать беседу брата с сестрой, когда явился Джогендро. Оннода-бабу выжидающе посмотрел на него.

– Хем согласна выйти замуж, отец, – объявил Джогендро. – Ты, конечно, думаешь, что я вынудил ее согласиться, – ничего подобного! Теперь, если только ты сам скажешь ей о своем желании, она не станет возражать против брака с Окхоем.

– Я должен сказать ей об этом?

– А ты думаешь, она сама придет к тебе и скажет: «Я выхожу замуж за Окхоя»? Хорошо, если ты не решаешься, я передам ей твою волю!

– Нет, нет! – испуганно воскликнул Оннода-бабу. – Я сам скажу ей все. Но к чему так спешить? Мне кажется, что нужно подождать еще несколько дней.

– Нет, отец, задержка может вызвать различного рода осложнения, тянуть больше нельзя.

Никто в доме не мог устоять перед настойчивостью Джогендро: если он чего захочет – не отступит, пока не добьется своего. Оннода-бабу в душе его побаивался и, чтобы прекратить этот разговор, ответил:

– Хорошо, я скажу.

– Сейчас самое подходящее время, отец. Хем сидит и ждет твоего решения. Покончи сразу со всем этим.

Оннода-бабу задумался.

– Тут нечего размышлять, – заметил Джогендро. – Иди к ней.

– Побудь здесь, Джоген, – попросил Оннода-бабу, – я пойду к ней один.

– Хорошо, – согласился Джоген.

Войдя в неосвещенную гостиную, Оннода-бабу услышал, как кто-то порывисто поднялся с кресла. Полный слез голос произнес:

– Свет погас, отец, я сейчас велю зажечь лампу.

Оннода-бабу понял, почему погас свет, и сказал:

– Не беспокойся, дорогая, зачем нам свет?

Он ощупью добрался до Хемнолини и сел с ней рядом.

– Ты не заботишься о своем здоровье, отец!

– На это есть своя причина, дорогая. Зачем мне заботиться, если я хорошо себя чувствую. Ты бы лучше о себе побеспокоилась, Хем.

Измученная Хемнолини не выдержала.

– Что вы все твердите мне одно и то же! – воскликнула она. – Это очень жестоко, отец! Я такая же, как и другие. Скажите, в чем выражается мое невнимание к своему здоровью? Если вы считаете, что мне необходимо принять какие-то меры, то почему не сказать об этом прямо? Разве я в чем-нибудь тебе перечила?

Последние слова ее заглушили рыдания.

– Никогда, милая моя, никогда, – проговорил Оннода-бабу, взволнованный и расстроенный. – Разве тебе нужно приказывать: ведь ты, моя дорогая девочка, знаешь все, что у меня на душе, и всегда поступала, как я хотел. Если мое горячее благословение будет услышано, всевышний сделает тебя счастливой на всю жизнь.

– Ты не хочешь, чтобы я навсегда осталась с тобой, отец? – спросила Хем.

– Откуда ты взяла, что не хочу?

– Я буду с тобой, пока брат не приведет в дом жену. Иначе кто позаботится о тебе?

– Заботиться обо мне?! Не говори так, родная. Привязать вас к себе для того, чтобы вы ухаживали за мной! Я не стою этого!

– Очень темно, отец, – заметила Хем. – Я принесу лампу.

Она принесла из соседней комнаты лампу и сказала:

– Из-за всех этих неприятностей я давно уже не читала тебе газет по вечерам. Хочешь, почитаю?

– Почитай, – ответил Оннода-бабу, поднимаясь, – посиди здесь, я сейчас вернусь, – и отправился к Джогендро. Он решил сказать сыну, что сегодня не смог поговорить об этом с Хемнолини и отложил разговор до другого раза, но когда Джоген спросил: «Ну как, отец? Говорил о свадьбе?» – Оннода-бабу торопливо ответил: «Да, говорил». Он боялся, как бы Джогендро снова не заставил Хемнолини страдать.

– Она, конечно, согласилась?

– Да, кажется, согласилась.

– Тогда я пойду сообщу Окхою!

– Нет, нет, сейчас ничего не говори ему, – с испугом воскликнул Оннода-бабу. – Пойми, Джоген, действуя так стремительно, ты можешь все испортить. Сейчас незачем кому-либо сообщать об этом. Мы, наверно, поедем на запад, а когда вернемся, все уладим.

Ничего не ответив, Джогендро ушел. Завернувшись в шарф, он тотчас же отправился к Окхою. Окхой в это время был погружен в изучение английской книги по бухгалтерии.

Джогендро вырвал книгу у него из рук и отшвырнул прочь.

– Это успеется, – заявил он, – а сейчас назначай день свадьбы!

– Что ты говоришь! – воскликнул Окхой.