Перед вечером пароход сел на мель. Снять его, несмотря на многократные попытки команды, в тот день так и не удалось.

От высокого берега, отлого спускаясь к реке, тянулась песчаная, испещренная следами водяных птиц отмель. Сюда пришли деревенские женщины набрать в последний раз до захода солнца воды. Они с любопытством поглядывали на пароход: кто посмелее – с открытым лицом, а более робкие – из-под покрывала. Над обрывом плясала толпа деревенских ребятишек; громкими криками они выражали свой восторг по поводу затруднительного положения, в которое попало это дерзкое судно с высоко поднятым носом.

В пустынные пески противоположного берега село солнце. Ромеш, держась за поручни, долго стоял на палубе в быстро сгущающихся сумерках, глядя на западный край горизонта, где еще светлело небо. Комола, выйдя из кухни, остановилась у дверей каюты.

Не зная, как привлечь к себе внимание Ромеша, она тихонько кашлянула, но он не оглянулся. Тогда девушка принялась постукивать о дверь связкой ключей. Когда наконец ключи загремели, Ромеш обернулся. Увидев Комолу, он подошел к ней и спросил:

– Что за странная у тебя манера звать меня?

– А как еще я могу это сделать?

– Называй меня Ромешем. Для чего, по-твоему, отец с матерью дали мне имя?

Опять какие-то странные шутки! Вспыхнувшие щеки и уши Комолы, казалось, озарили вечернее небо. Слегка отвернувшись, она сказала:

– Не то ты говоришь!.. Послушай, все готово. Ужинай пораньше, а то утром ты мало ел.

Свежий речной воздух давно возбудил у Ромеша аппетит, но он молчал, не желая, чтобы Комола лишний раз волновалась из-за недостатка провизии. И теперь неожиданное ее предложение очень его тронуло. Он чувствовал радостное волнение не только по поводу предстоящей трапезы. Сознание того, что кто-то постоянно думает о нем, предупреждает его желания, делало его безмерно счастливым. Казалось, будто сама судьба взяла на себя заботу о его благополучии. Тем не менее он никак не мог избавиться от горькой мысли, что он этого не заслужил, что все его счастье зиждется на ошибке. Ромеш тяжело вздохнул и с поникшей головой вошел в каюту.

Заметив выражение его лица, Комола удивленно спросила:

– Кажется, тебе совсем не хочется есть? Неужели не проголодался? Я тебя не неволю.

Но Ромеш с деланой веселостью поспешил ответить:

– Зачем тебе меня неволить, это делает мой собственный желудок. Смотри, как бы в другой раз, когда ты вздумаешь, гремя ключами, приглашать меня к столу, не явился на твой зов сам Мадхусудан! Однако я что-то не вижу здесь ничего съедобного! – продолжал он, оглядываясь. – Хоть я и страшно голоден, но подобные предметы вряд ли смогу переварить! – Ромеш указал на постель и другие находившиеся в каюте вещи. – Меня с детства приучили к совсем иной пище.

Комола разразилась звонким смехом и долго не могла успокоиться.

– Ну вот, а теперь тебе уже не терпится! Стоял, смотрел на небо и ни голода, ни жажды не чувствовал. А стоило только позвать тебя, как сразу вспомнил, что проголодался! Хорошо, хорошо. Подожди минутку, сейчас все принесу.

– Да поскорей, а то придешь и не найдешь в комнате даже постели. Прошу меня тогда не винить.

Эта шутка, повторенная Ромешем, доставила девушке большое удовольствие, и она опять долго смеялась, наполнив комнату звонкими переливами смеха. Наконец она скрылась за дверью. Напускная жизнерадостность Ромеша моментально исчезла.

Комола скоро вернулась с плетеной, прикрытой листьями шалового дерева корзиной и, поставив ее на постель, принялась вытирать пол краем сари.

– Что ты делаешь? – с беспокойством воскликнул Ромеш.

– Да ведь я все равно сменю сейчас сари.

С этими словами Комола расстелила на полу листья шала и ловко разложила на них лучи и овощи.

– Вот так чудо! Откуда ты раздобыла лучи? – удивился Ромеш.

Но девушке вовсе не хотелось, чтобы ее тайна была раскрыта так легко.

– Угадай, – с таинственным видом произнесла она. Ромеш прикинулся озадаченным и серьезно сказал:

– Конечно, взяла из запасов команды!

– Что ты! Как можно! – с возмущением воскликнула Комола.

Ромеш принялся уничтожать лучи, продолжая дразнить Комолу самыми невероятными предположениями. В конце концов он заявил, что это, наверно, владелец волшебной лампы, герой арабских сказок, Аладдин переслал их ей со своим джинном из Белуджистана в подарок. Этим Ромеш окончательно вывел девушку из терпения.

– Перестань! Теперь я ничего не буду тебе рассказывать, – отвернувшись, сказала она.

– Нет, нет! Признаю свое поражение! – воскликнул Ромеш. – Конечно, трудно себе представить, как можно приготовить лучи, находясь посреди реки, но на вкус они тем не менее замечательны.

И юноша с усердием начал доказывать превосходство аппетита над жаждой знаний.

Как только пароход сел на мель, Комола для пополнения своей опустевшей кладовой послала Умеша в деревню. У нее еще осталось немного денег из тех, что дал Ромеш, провожая ее в школу. Их-то и потратила она на топленое масло и муку.

– А ты чего бы хотел поесть, Умеш? – спросила Комола мальчика.

– Если позволите, госпожа, у торговца молоком я видел хорошую простоквашу, а у нас есть бананы. Если еще купить на одну-две пайсы жареного рису, я сумел бы приготовить отличное блюдо, – ответил мальчик.

Комоле и самой захотелось такого кушанья.

– Осталось у тебя хоть немного денег, Умеш? – спросила она.

– Совсем ничего, мать.

Это поставило ее в затруднительное положение. Девушка представить себе не могла, как сможет она сказать Ромешу, что ей нужны деньги. Немного погодя она проговорила:

– Если сегодня тебе не удастся приготовить это блюдо, ты не расстраивайся, у нас будут лучи. Пойдем замесим тесто.

– Так ведь я же говорю, мать, что видел еще и хорошую простоквашу. С этим как мне быть?

– Послушай, Умеш; когда господин сядет есть, попроси у него денег на покупки.

Ромеш уже начал есть, когда к нему приблизился Умеш, смущенно почесывая в затылке. Ромеш взглянул на него, и мальчик бессвязно пролепетал:

– Мать… насчет денег… на покупки…

Только тут впервые пришло юноше в голову, что ведь для приготовления пищи нужны деньги и волшебная лампа Аладдина не поможет.

– У тебя ведь совсем нет денег, Комола, – озабоченно сказал он. – Почему же ты сама мне об этом не напомнишь?

Девушка виновато молчала.

После ужина Ромеш вручил ей небольшую шкатулку и произнес:

– Все, что здесь есть, – твое.

Успокоившись, что теперь бремя домашних хлопот переложено на плечи Комолы, он снова встал у палубных поручней, устремив взор на запад, где край небосвода прямо на глазах погрузился во мрак.

Поев, Умеш приготовил себе наконец сладкое из простокваши, бананов и риса. Комола, стоя перед мальчиком, расспрашивала его о том, как он живет.

В семье его властвовала мачеха, и жилось ему там очень тяжело. Умеш убежал из дому и направлялся теперь в Бенарес к бабушке.

– Если ты оставишь меня при себе, мать, я никуда больше не поеду, – заключил он.

Материнский инстинкт, проснувшийся в тайниках сердца Комолы, откликнулся на это трогательное обращение мальчика-сироты, и она ласково сказала:

– Очень хорошо, Умеш, ты поедешь с нами.